Миф в примитивной психологии. магию солнца и дождя

магию солнца и дождя. Таким образом, члены субклана Луквасисига были и потенциальными врагами, и исполнительными вассалами во­ждей высшего статуса, но превосходили Табалу в военном деле. Ибо, если в мирное время главенство Табалу оставалось непререкаемым, то считалось, что во время войны Толивага из Кабваку обычно более умелы и достойны уважения. Люди клана Луквасисига, вместе с тем, слыли неискушенными в морском деле (Кулштодила). Один или два других субклана этого клана имели довольно высокий статус, и их члены часто вступали в браки с людьми Табалу из Омараканы.

Четвертый клан, Лукулабута, включает в себя субкланы только низкого статуса. Это самый малочисленный клан, и единственная магия, с которой знакомы его члены, — это колдовство.

Когда мы подходим к исторической интерпретации этих мифов, перед нами с самого начала встает фундаментальный вопрос: долж­ны ли мы рассматривать субкланы, фигурирующие в легенде и мифе, только как локальные разветвления однородной культуры, или мы можем приписать им более амбициозную историческую роль носителей разных культур, т. е. считать их объединениями, пред­ставлявшими различные миграционные волны. Если принять пер­вую альтернативу, тогда все мифы, исторические данные и социаль­ные реалии будут относиться только к незначительным внутренним передвижкам и переменам, и нам будет нечего добавить к уже ска­занному.

Однако в поддержку более смелой гипотезы можно подчеркнуть, что основная легенда о происхождении помещает исток, "выход", всех четырех кланов в весьма подозрительное место. Лаба-и распо­ложена на северо-западном побережье, единственном участке побе­режья, куда преобладающие муссонные ветры могли прибить стран­ствующих мореплавателей. Более того, во всех мифах миграцион­ные подвижки, пути культурных влияний и маршруты культурных героев идут с севера на юг и обычно, хотя и не обязательно, с запада на восток. Эти направления обнаруживаются в великом цикле ска­заний о Тудаве; эти направления мы находим в мифах о миграциях; эти направления обнаруживаются в большинстве легенд, связанных с кула . Таким образом, правомерно предположить, что культурное влияние распространялось с севера архипелага, — влияние это можно проследить на восток, вплоть до острова Вудларк, и на юг, вплоть до архипелага Д'Антрекасто. Косвенным подтверждением

* Кула — знаменитый церемониальный обмен жителей Тробрианских о-вов, открытый и изученный Б.Малиновским.

этой гипотезы, возможно, могли бы быть некоторые мифологичес­кие конфликты, вроде конфликта между Собакой и Свиньей, между Тудавой и Докониканом, между двумя братьями, один из которых был каннибалом. Таким образом, если мы допустим, что эта гипо­теза верна, то складывается следующая схема. Самый древний слой будут представлять кланы Луквасисига и Лукулабута. Последний, согласно мифу, появился первым; оба они являются "относитель­ными автохтонами", ибо и тот и другой — не мореплаватели, их поселения обычно расположены в удалении от моря, а их основным занятием является земледелие. Традиционно враждебное отношение основного субклана Луквасисига — Толивага — к Табалу, которые, по-видимому, иммигрировали последними, также можно объяснить этой гипотезой. И опять же, вполне согласуется с ней то обстоятель­ство, что чудовище-каннибал, с которым борется инноватор и куль­турный герой Тудава, относится к клану Луквасисига.

Таким образом, становится ясно, что миграционными единицами следует считать не кланы, а суб кланы. Ибо неопровержимым фак­том является то, что большой клан, который включает ряд субкла­нов, представляет собой не более, чем рыхлую аморфную социаль­ную структуру, расколотую значительными культурными трещина­ми. Клан Маласи, например, включает как субклан самого высокого статуса, Табалу, так и самые презираемые субкланы, Вабуа и Гум-сосопа из Бвойталу. Историческая гипотеза миграционных единиц должна объяснить соотношение суб кланов и кланов. Мне кажется, что второстепенные субкланы, скорее всего, относятся к ранее при­бывшим и что их тотемическая ассимиляция является побочным результатом общего процесса социальной реорганизации, которая произошла после того, как прибыли сильные и влиятельные иммиг­ранты, типа Тудава и Табалу.

Таким образом, историческая реконструкция требует ряда допол­нительных гипотез, каждая из которых должна считаться правдо­подобной, будучи при том произвольной; а каждое новое допущение привносит свой элемент неопределенности. Вся же реконструк­ция — это интеллектуальная игра, заманчивая и увлекательная — исследователь втягивается в нее часто, казалось бы, совершенно спонтанно — но всегда остающаяся за пределами доступного про­верке наблюдением, за пределами строгого научного вывода — если, конечно, полевой исследователь удерживает под контролем свою способность к наблюдению и чувство реальности. В разработанную мной схему как бы естественно встраиваются факты социологии,

Б. Малиновский

МИФ В ПРИМИТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ

мифов и обычаев тробрианцев. Тем не менее, я не придаю ей слиш­ком серьезного значения и не думаю, что даже самое исчерпывающее знание изучаемого района дает этнографу право на что-либо, кроме пробных и очень осторожных реконструкций. Возможно, подобные схемы гораздо более широкого охвата, будучи сопоставлены, могли бы показать свою ценность или же, наоборот, — полную несостоя­тельность. Скорее же всего, такие схемы, имеют какое-то значение только в качестве рабочих гипотез, побуждающих к более тщатель­ным и детальным сбору и фиксации легенд, преданий и социологи­ческих особенностей.

Историческая реконструкция абсолютно ничего не дает для пос­тижения социологии этих легенд. Какова бы ни была скрытая ре­альность незаевидетельствованного прошлого, мифы служат, ско­рее, для того, чтобы сгладить противоречия, создаваемые истори­ческими событиями, чем для того, чтобы точно эти события зафик­сировать. Мифы, рассказывающие о распространении сильных суб­кланов, в некоторых отношениях проявляют верность правде жизни — содержат сведения, не согласующиеся друг с другом. Эпи­зоды, с помощью которых эти несоответствия если не скрываются, то сглаживаются, скорее всего специально придуманы; мы видели, как некоторые мифы различаются в деталях таких эпизодов — в зависимости от места, где их рассказывают. В других случаях эти эпизоды как раз подкрепляют новые притязания и не существовав­шие ранее права.

Таким образом, анализ мифа в историческом аспекте интересен тем, что показывает, что взятый как целое миф не может быть бес­пристрастной , трезвой историей, потому что он всегда создается ad hoc, для выполнения определенной социальной функции, для про­славления определенной группы или для оправдания сомнительного статуса. Этот анализ показывает нам также, что в восприятии ту­земца собственно история, полуисторическая легенда и чистый миф плавно переходят друг в друга, образуя непрерывную последова­тельность, и что в действительности они выполняют одну и ту же социологическую функцию.

И это снова приводит нас к нашему первоначальному утвержде­нию: истинная значимость мифа объясняется тем, что он имеет ха­рактер ретроспективной, вездесущей, живой реальности. Для тузем­ца он не является ни вымышленной историей, ни рассказом о мер­твом прошлом; это — утверждение некоей сверхреальности, все еще отчасти живой. Она жива постольку, поскольку созданные в мифе

прецедент, его принцип и его мораль по-прежнему управляют соци­альной жизнью туземцев. Ясно, что функция мифа особенно выра­жена там, где существует социальное напряжение, как, например, в случае значительных различий в статусе и власти, в вопросах старшинства и субординации и, несомненно, там, где происходят сущностные исторические перемены. Это мы можем утверждать с определенностью, но всегда будут оставаться сомнения в том, на­сколько далеко мы можем продвигаться в нашей исторической ре­конструкции, основываясь на мифе.

Мы безусловно вправе отбросить все объяснительные и символи­ческие интерпретации мифов о происхождении. Персонажи и су­щества, которых мы находим в них, есть то, чем они представляются с первого взгляда, а не символы скрытых реальностей. Что же ка­сается объясняющей функции этих мифов, то здесь нет той пробле­мы, которую они бы разрешали, нет странности, которую они бы объясняли, и нет теории, которую они бы предлагали.

1 Более подробное изложение психологии и социологии родства и преем­
ственности содержится в моих статьях, которые были опубликованы в
психологическом журнале: The Psychology of Sex and the Foundations
of Kinship in Primitive Societies, in: Psyche, Oct.,1923; Psychoanalysis
and Anthropology, in: Ibid., April, 1924; Complex and Myth in Mother
Right, in: Ibid., Jan., 1925; первая статья вошла в книгу: The Father in
Primitive Psychology (Psyche Miniature, 1926).

2 Об этих фактах можно прочитать в моей статье: War and Weapons among

the Trobriand Islanders, in: Man, Jan., 1918; см. также работу проф. Зелигмана: C.G. Seligman, Melanesians, pp.663-68.

3 Читатель, желающий подробнее ознакомиться с этими историческими и
географическими деталями, может обратиться к карте, приведенной в
моей работе. См.: Argonauts of the Western Pacific, p.51.

4 См.: Argonauts of the Western Pacific, p.321.