Ii. рациональное овладение окружающим миром

Проблема развития знания в примитивной культуре до сих пор по преимуществу игнорировалась антропологами. Изучение психо­логии дикаря ограничивалось почти исключительно ранней рели­гией, магией и мифологией. Лишь последние публикации ряда ан­глийских, немецких и французских авторов, в частности блестящие и бесстрашные спекуляции проф. Леви-Брюля, пробудили у ученых интерес к тому, что делают дикари, пребывая в более трезвом со­стоянии духа. Результаты оказались действительно поразительны­ми: Леви-Брюль, если говорить в двух словах, утверждает, что трез­вое состояние духа вообще не было свойственно дикарю, что он был полностью и безнадежно погружен в мистические настроения. Не­способный к бесстрастному и последовательному наблюдению, не обладающий силой абстракции, скованный "решительным отвраще­нием к рационализированию" он не мог воспользоваться плодами своего опыта и сформулировать или понять даже самые элементар­ные законы природы. "Для ума, ориентированного таким образом, не существует чисто физического факта". Недоступно ему и ясное представление о сущности и признаках, причине и следствии, тождест­ве и противоречии. Мировоззрение дикарей — это путаница предрас­судков и суеверий, "дологическая" смесь мистических "сопричастнос-тей" ("партиципаций") и "несопричастностей". Я обобщил здесь точку зрения, самым решительным и компетентным выразителем которой, безусловно, является выдающийся французский социолог, но ее раз­деляет еще целый ряд известных антропологов и философов.

Однако звучали и диссонирующие голоса. Когда антрополог — ученый такого масштаба, как проф. Дж.Л.Майрес, — помещает в "Notes and Queries"* статью под заглавием "Естествознание" , и там

• "Notes and Queries on Anthropology" — "Заметки и разъяснения по антро­пологии" — широко известное и очень солидное справочное издание по социальной и культурной антропологии. Многократно переиздавалось в начале XX в Королевским антропологическим Институтом в Лондоне.

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

мы читаем, что знания дикаря, "основанные на наблюдениях, отчет­ливы и точны", нам, конечно, следует задуматься, прежде чем прини­мать представление об иррациональности человека примитивной куль­туры как догму. Другой высококомпетентный автор, д-р А.А.Гольден­вейзер, говоря об "открытиях, изобретениях и усовершенствовани­ях" примитивного мира (которые едва ли можно отнести на счет доэмпирического и дологического мышления), утверждает, что "было бы немудро отводить механику примитивного общества сугу­бо пассивную роль в создании изобретений. Немало счастливых мыслей, должно быть, мелькало в его голове, не был ему чужд и трепет восторга, возникающий, когда идея оказывается эффектив­ной на практике". Здесь мы видим дикаря, по складу своего ума вполне сопоставимого с современным человеком науки!

Для того, чтобы перекинуть мост через пропасть, лежащую между столь крайними, но распространенными мнениями о разуме человека примитивной культуры, лучше всего разделить проблему надвое.

Первое: обладал ли дикарь каким-либо рациональным мировоз­зрением, какой-либо рациональной властью над окружающей сре­дой, или же он был совершенным "мистиком", как утверждают Леви-Брюль и его школа? Ответом определенно будет: каждое при­митивное общество владеет значительным запасом знаний, основан­ных на опыте и систематизированных разумом.

Далее встает второй вопрос: можно ли эти примитивные знания рассматривать как зачаточную форму науки, или же они, напротив, радикально отличаются от нее и являются простой совокупностью практических и технических навыков, основанных на опыте и мас­терстве, и не имеют никакой теоретической ценности? Этого второго вопроса, скорее эпистемологического, чем антропологического, мы лишь слегка коснемся в конце раздела и дадим на него лишь пред­положительный ответ.

Рассматривая первый вопрос, мы должны проанализировать так называемую "профанную" (светскую) сторону жизни, искусства, ремесел и хозяйственных занятий и попытаться выделить в них тип поведения, определенно свободный от магии и религии, основанный на эмпирических знаниях и способности руководствоваться логи­кой. Мы попытаемся выяснить, не обусловлен ли характер такого поведения передаваемыми из поколения в поколение правилами, которые должны быть известны каждому, доступны для обсуждения и проверяемы. Нам следует выяснить отличаются ли социальные контексты рационального и эмпирического поведения от контекстов

ритуального и культового поведения. И прежде всего мы должны будем найти ответ на вопрос: разделяют ли сами туземцы две эти сферы, воспринимают ли их как самостоятельные, или же знания у них неизменно тонут в болоте суеверий, ритуалов, магии и религии? Так как достоверных наблюдений, отвечающих нашим задачам, крайне мало, мне придется в основном использовать собственные, в большинстве своем не опубликованные материалы, собранные в течение двухлетних полевых работ среди меланезийских и папуа-меланезийских племен восточной части Новой Гвинеи и близлежа­щих архипелагов. И так как меланезийцы известны своей одержи­мостью магией, они послужат хорошей пробой на существование эмпирических и рациональных знаний у дикарей, живущих в веке шлифованного камня.

Эти туземцы, главным образом меланезийцы, населяющие корал­ловые атоллы к северо-востоку от главного острова — Тробрианский архипелаг и прилегающие группы островов, — являются опытными рыболовами, искусными ремесленниками и торговцами, но обеспе­чивают себе пропитание в основном примитивным земледелием. С помощью самых элементарных инструментов — заостренной палки для копания земли и небольшого топорика — они умудряются выращивать урожаи, достаточные для поддержания многочисленно­го населения и даже дающие излишек, который прежде никак не использовался и просто сгнивал, а сейчас вывозится для питания работающих на плантациях. Успехи их земледелия определяются (помимо великолепных природных условий, которыми они благос­ловлены) обширными знаниями о типах почвы, об особенностях культивируемых растений, о совместимости этих двух факторов и — последнее, но не менее важное — пониманием значения кро­потливого и тяжелого труда. Им приходится выбирать почву и вы­саживаемые корнеплоды, определять время для расчистки участка и выжигания леса, для посадок и прополки, опробования всходов и т.п. Во всем этом они руководствуются прекрасными знаниями о колебаниях погоды и о смене времен года, о растениях и вредителях, почве и зарытых в нее клубнях и корневищах, а также убеждением, что эти знания верны и надежны, что на них можно положиться и что им необходимо тщательно следовать.

Впрочем, вся эта деятельность перемежается магией, целый ряд обрядов выполняется на огородах каждый год в строгих последова­тельности и порядке. Поскольку руководство земледельческими ра­ботами находится в руках знахаря, а ритуальная и практическая

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

деятельность тесно связаны, постольку при поверхностном наблю­дении может показаться, что мистическое и рациональное поведение так переплетены, что их результаты не дифференцируются тузем­цами, поэтому их невозможно разграничить и при научном анализе. Так ли это на самом деле?

Несомненно, туземцы считают, что магия абсолютно необходима для плодородия их огородов. Что бы произошло без нее, никто не может точно сказать, ибо ни один огород никогда не закладывался без ритуала, несмотря на почти тридцатилетнее европейское прав­ление, миссионерскую деятельность и более чем столетний контакт с белыми торговцами. Не освященный, заложенный без магии ого­род, вне всякого сомнения, будет подвержен разного рода напастям, нашествиям паразитов, проливным не по сезону дождям, набегам диких кабанов, налетам саранчи и т.п. Однако означает ли это, что все свои успехи туземцы приписывают исключительно магии? Ко­нечно же нет. Если бы вы предложили туземцу ухаживать за ого­родом при помощи одной только магии, оставив работу, то он просто улыбнулся бы в ответ на вашу наивность. Ему так же хорошо, как и вам, известно о существовании естественных предпосылок и при­чин, и по своим наблюдениям он знает, что приложив умственные и физические усилия, он может управлять этими природными си­лами. Его познания, несомненно, ограниченны, но в определенных пределах они тверды и противостоят мистицизму. Если поломается ограда, если испортятся, высохнут или будут смыты дождями по­садки, он прибегнет не к магии, а к работе, руководствуясь своими знаниями и умом. Однако, вместе с тем, его опыт также говорит ему, что, несмотря на всю его предусмотрительность и вне зависи­мости от всех его усилий, существуют факторы и силы, которые в один год даруют необычайное, не объяснимое вложенным трудом плодородие, и тогда все идет замечательно, дождь льет и солнце светит в нужное время, вредители не донимают и урожай изобилен сверх меры; а на другой год те же самые силы приносят одни не­счастья и преследуют его неотвязно, сводя на нет весь напряженный труд и самые проверенные знания. И для контроля над этими, и только этими, влияниями он обращается к магии.

Таким образом, существует четкое разделение: с одной стороны, имеется набор хорошо известных условий, естественный процесс роста урожая, а также обычные вредители и опасности, с которыми необходимо бороться, строя ограждения и занимаясь прополкой. С другой стороны, имеется сфера действия необъяснимых и непред-

сказуемых неблагоприятных влияний, равно как и великих и ничем не заслуженных благотворных обстоятельств, которые порой непо­нятно почему счастливо стекаются вместе. И если с проблемами первого порядка пытаются справиться при помощи знаний и труда, то с проблемами второго — посредством магии.

Эту линию разделения можно обнаружить и в социальном кон­тексте труда и ритуала. Хотя, как правило, знахарь, владеющий земледельческой магией, руководит также и практической деятель­ностью земледельцев, эти две функции строго разделяются. Каждый магический ритуал имеет свое название, свое время и место, соот­ветствующие плану работ, и четко выделяется на фоне повседневной деятельности. Некоторые из ритуалов очень торжественны; на них должна присутствовать вся община, и любой такой ритуал прово­дится публично, т.е. всегда известно, когда он состоится, и любой человек может присутствовать на нем. Обряды устраиваются на осо­бых площадках в пределах обрабатываемого участка, в специальном углу такой площадки. По такому случаю на земледельческие работы всегда налагается запрет, иногда — только на время проведения ритуала, иногда — на день или на два. В своей мирской роли лидер, он же знахарь, руководит работами, определяет время их начала, подгоняет и напутствует ленивых или небрежных работников. Но ' эти две роли никогда не накладываются друг на друга и не смеши­ваются: они всегда четко различаются, и любой туземец без колеба­ния может сказать вам, выступает ли человек в данный момент в роли знахаря или в роли руководителя земледельческих работ.

То, что было сказано относительно обработки земли, соответст­вует любому другому из множества видов деятельности, в которых работа и магия идут рука об руку и никогда не смешиваются. Так, при изготовлении каноэ эмпирические знания о материале, техно­логии и определенных принципах устойчивости и гидродинамики используются наряду и в тесной связи с магией, но все же одно не путают с другим.

Например, меланезийцы прекрасно понимают, что чем дальше от долбленки расположен аутригер (балансир), тем выше ее устойчи­вость, но тем меньше прочность конструкции. Они могут четко объ­яснить, почему это расстояние должно быть определенной традици­онной величины, измеряемой в долях длины долбленки. Они также могут объяснить с помощью элементарных, но несомненно техни­ческих терминов, как им необходимо поступить при внезапном силь­ном ветре, почему балансир всегда должен находиться с наветрен-

Б.Малиновский МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

ной стороны, почему один тип каноэ может лавировать против ветра, а другой — нет. В сущности, они имеют целую систему принципов мореплавания, выражающуюся в сложной и богатой терминологии и передаваемую из поколения в поколение; они следуют ей так же разумно и неуклонно, как наши моряки придерживаются современ­ной науки. Разве иначе они могли бы плавать на своих утлых суде­нышках в чрезвычайно опасных условиях?

Но даже со всеми их методично используемыми систематическими знаниями они все же остаются во власти мощных приливов и не­предсказуемых течений, внезапных штормов в сезон муссонов и не­ведомых рифов. И здесь вступает в силу магия, к которой прибегают во время построения каноэ, отправляясь в плавание, находясь в открытом море и, конечно же, в моменты реальной опасности. Если современный моряк, вооруженный наукой и разумом, обеспеченный всевозможными средствами безопасности, плавающий на пароходах со стальным корпусом, — если даже он необычайно склонен к суе­верию, что отнюдь не умаляет его знаний и разума и совсем не делает его мышление дологическим, — разве можем мы удивляться тому, что его дикий коллега в куда более рискованных условиях цепляется за безопасность и поддержку, которые сулит ему магия?

Очень интересным и имеющим решающее значение примером яв­ляется рыбная ловля на Тробрианских островах и присущая ей магия. В то время как в деревнях, расположенных по берегам внут­ренней лагуны, рыбная ловля осуществляется легким и абсолютно безопасным способом — глушением рыбы ядом, обеспечивающим богатый улов без всякого риска и неожиданностей, — на морском побережье практикуются более опасные методы рыбной ловли, в том числе такие, результат которых в значительной степени зависит от того, появятся ли в местах ловли рыбные косяки или нет. В высшей степени примечательно, что для рыбной ловли в лагуне, где человек может полностью полагаться на свои знания и умения, магии не существует, в то время как для рыбной ловли в открытом море, рискованной и непредсказуемой, существуют подробно разра­ботанные магические ритуалы, призванные обезопасить ловцов и обеспечить хороший улов.

Точно так же туземцы знают, что в боевых действиях решающую роль играют сила, отвага и ловкость. Однако здесь они тоже прак­тикуют магию, чтобы совладать с элементами случайности и злого рока.

Нигде дуализм естественных и сверхъестественных причин не разделен столь тонкой и запутанной и тем не менее, если ее тща­тельно проследить, столь отчетливой, определяющей и путеводной линией, как в поистине роковых силах человеческой судьбы: здо­ровья и смерти. Здоровье для меланезийцев означает естественный порядок вещей, и человеческое тело должно оставаться в прекрас­ном состоянии, если с ним не обращаться легкомысленно. Туземцам хорошо известно, что существуют естественные факторы, которые могут воздействовать на здоровье и приносить вред телу. Хорошо известно, что естественной причиной увечий и даже смерти может быть отравление, рана, ожог, падение. Пути в потусторонний мир для тех, кто умер от колдовства, и для тех, кто встретил естествен­ную смерть, неодинаковы. И это отнюдь не вопрос личного мнения того или иного индивида, а представление, лежащее в основе пере­даваемых из поколения в поколение знаний и верований. Опять же общепризнанно, что холод, жара, перенапряжение, слишком долгое пребывание на солнце, переедание могут повести к недомоганиям, которые лечатся естественными средствами вроде массажа, парного эффекта, прогревания у костра и определенных снадобий. Извест­но, что старение приводит к физическому угасанию, и туземцы объ­ясняют это так: старые люди постепенно теряют силы, пищевод у них закрывается, и поэтому они умирают.

Но кроме этих естественных причин существует еще огромная сфера колдовства, и куда больше недугов и смертельных случаев приписывается именно ему. Линия разграничения между колдовст­вом и другими причинами и в теории, и, чаще всего, на практике довольно отчетлива, но следует учесть, что это вопрос, в котором определенную роль всегда играет личная перспектива человека. Чем ближе данный конкретный случай касается человека, который дает ему оценку, тем менее "естественным" и более "магическим" он ока­зывается. Так, очень старый человек, чья приближающаяся смерть другими членами общины воспринимается как нечто естественное, сам станет всячески опасаться колдовства, стараясь не думать о своей естественной участи. Больной человек может усматривать при­чину своей болезни в колдовстве, тогда как все вокруг будут гово­рить о чрезмерном количестве орехов бетеля*, обжорстве или каких-либо иных излишествах.

Но кто же из нас готов признать, что его собственные физические недуги и неизбежная смерть — сугубо естественные явления, всего

• Орехи бетеля оказывают наркотическое действие.

₂-52

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

лишь мизерные звенья в бесконечной цепи событий? Для самых рациональных из цивилизованных людей здоровье и болезнь, неот­вратимость смерти, — все это окутано эмоциональным туманом, который только сгущается по мере приближения роковых событий. Просто поразительно, что "дикари" могут придерживаться столь трезвого и бесстрастного взгляда на эти вещи, каким они в действи­тельности обладают.

Таким образом, в своем отношении к судьбе и природе, стремится ли он подчинить их себе или противостоять им, человек примитив­ной культуры признает существование как естественных, так и сверхъестественных сил и факторов и пытается использовать и те и другие в своих интересах. И даже когда он на опыте убеждается, что усилия, направляемые знанием, приносят пользу, он все же не станет, конечно же, ни тратить усилия понапрасну, ни игнорировать магию. Он знает, что растение не может расти только лишь благо­даря магии, что каноэ не поплывет, не будучи надлежащим образом сконструировано и должным образом управляемо, и что победа в поединке невозможна без мастерства и отваги. Он никогда не пола­гается на одну лишь магию, напротив, иногда он совершенно рас­стается с ней, как, скажем, при разжигании огня и в ряде других занятий и ремесел. Но там, где человек видит недостаточность своих знаний и своего рационального подхода, он обращается к магии.

Я указал причины, почему в этом вопросе я вынужден полагаться главным образом на материал, собранный в классической стране магии, в Меланезии. Но обсуждаемые факты настолько фундамен­тальны, а заключения имеют такой общий характер, что не составит труда проверить их с помощью любого современного, тщательно проведенного этнографического исследования. Сравнивая земле­дельческие работы и магию, постройку каноэ и искусство исцеления с помощью магии и естественных средств, представления о причинах смерти в различных районах и т.п., можно было бы легко доказать универсальную значимость сделанных здесь утверждений. Только по той причине, что никаких методичных наблюдений, специально направленных на изучение примитивных знаний, не проводилось, в работах других авторов необходимые данные пришлось бы выискивать по крупинками, а доказательства могли бы быть лишь косвенными.

Я предпочитаю подходить к проблеме рациональных знаний че­ловека примитивного мира прямо: наблюдая за ним во время его основных занятий, видя, как он от работы переходит к магии и от магии к работе, вникая в его настроения и прислушиваясь к его

высказываниям. К решению этой проблемы в целом можно было бы подступиться со стороны языка, но это завело бы нас слишком да­леко в сферу логики, семасиологии, теории примитивных языков. Слова, которые служат для выражения общих понятий, таких как "существование", "сущность" и "свойство", "причина" и "следст­вие", "главное" и "второстепенное"; слова и словосочетания, упот­ребляемые в ходе таких сложных занятий, как мореплавание, стро­ительство, измерение и выверка; цифры и количественные опреде­ления; точные и подробные классификации природных явлений, растений и животных — все это привело бы нас к тем же выводам: человек примитивной культуры может наблюдать и размышлять, он обладает воплощенной в его языке системой согласованных, хотя и рудиментарных, знаний.

К подобным же заключениям приводит и изучение тех менталь­ных схем и физических изобретений, которые могут быть представ­лены в виде диаграмм или формул. Способы определения сторон света, объединение звезд в созвездия, соотнесение их расположения на небосводе с временами года, разделение года на поименованные месяцы и выделение лунных фаз — все эти достижения человечес­кого разума известны самым простейшим из дикарей. Они также могут рисовать на песке или земле диаграммы-карты своей местнос­ти, обозначать взаимное расположение природных объектов при по­мощи небольших камешков, раковин или палочек, размещая их на земле, и планировать по таким элементарным схемам свои экспеди­ции или военные походы. Согласовывая время и место, они могут организовывать многолюдные племенные собрания и координиро­вать перемещения больших количеств людей на обширных террито­риях. Хорошо известно и представляется почти универсальным ис­пользование листьев, засечек на деревяшках и других вспомогатель­ных средств для запоминания. Такие "диаграммы" позволяют слож­ную и необъятную часть реальности свести к простой и удобной модели, дают человеку сравнительно простые средства мысленного контроля над этой реальностью. Разве они в этом качестве не подоб­ны — хотя, несомненно, и в очень рудиментарной форме — научным формулам и "моделям", которые также представляют собой простые и доступные "парафразы" сложной или абстрактной реальности, да­ющие цивилизованному физику мысленный контроль над ней?

Это подводит нас ко второму вопросу: можем ли мы рассматри­вать примитивные знания, которые, как мы обнаружили, являются и эмпирическими, и рациональными, в качестве зачаточной стадии

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

науки, или они вообще не имеют отношения к ней? Если под наукой понимать систему понятий и законов, которые основаны на опыте и выведены из него путем логических умозаключений, которые на­ходят воплощение в материальных достижениях, существуют в фик­сированном традицией оформлении и поддерживаются определен­ного рода социальной организацией — тогда нет никакого сомнения, что даже сообщества дикарей, стоящие на низшей стадии развития, имеют начала науки, хотя и рудиментарные.

Эпистемологи, конечно же, не будут удовлетворены таким "ми­нимальным определением" науки, ибо его можно применить и к правилам какого-либо искусства или ремесла. Они будут утверж­дать, что научные истины должны быть четко сформулированы, открыты для проверки экспериментом и для критического анализа. Это должны быть не просто правила, дающие руководство к дейст­вию, но теоретические законы познания. Однако даже если принять такой более строгий подход, можно не сомневаться, что многие из принципов познания дикарей являются научными именно в этом смысле. Туземный плотник не только на практике знает о плавучес­ти, действии рычага и равновесии, он не только должен следовать этим законам на воде, он не только учитывает эти принципы при построении каноэ. Он еще и обучает им своих помощников. Он передает им традиционные правила, и грубым, простейшим спосо­бом — используя свои руки, куски дерева и ограниченный техни­ческий словарный запас — объясняет некоторые общие законы гид­родинамики и равновесия. Наука здесь не отделена от ремесла, что безусловно верно, она лишь служит средством достижения конкрет­ных целей, она рудиментарна, примитивна и слабо выражена, но вместе с тем она является матрицей, из которой могут развиться более высокие достижения.

Если мы все же применим еще один критерий подлинной науки — не обусловленный утилитарными нуждами поиск знаний и понима­ния причин и следствий — то и тогда ответ не будет совершенно отрицательным. В обществе дикарей, конечно же, не культивирует­ся жажда знаний. Различные новшества, вроде предметов европей­ской культуры, вызывают у них откровенную скуку, и их интересы определяются главным образом традиционным миром их культуры. Но в этом мире мы находим и страстного любителя старины, инте­ресующегося мифами, легендами, деталями обычаев, родословными и событиями древности, и терпеливого и усердного в своих наблю­дениях натуралиста, способного делать обобщения и объединять в

длинные цепи события из жизни животных, обитателей моря и джунглей. Чтобы оценить этот бескорыстный интерес к природе, достаточно вспомнить, сколь многому европейские натуралисты на­учились у своих коллег-дикарей. И наконец, как хорошо известно каждому полевому работнику, в примитивной общине всегда есть свой социолог, идеальный информатор, способный с удивительной точностью и проницательностью охарактеризовать raison d'etre , функции и организацию многих институтов племенной жизни.

Конечно же, ни в каком до цивилизованном обществе наука не может быть движущей силой — критикующей, обновляющей, сози­дающей. Науку здесь никогда не делают сознательно. Но если ис­ходить из такого критерия, то придется признать, что у дикарей также нет ни закона, ни религии, ни управления.

Однако вопрос, следует ли называть это "наукой" или же только "эмпирическими и рациональными знаниями", в данном контексте не имеет первостепенного значения. Мы попытались точно выяс­нить, существует ли в сознании дикаря одна сфера действительности или две, и обнаружили, что помимо сакрального мира культа и веры он знает и светский мир практической деятельности и рационального мировоззрения. Нам удалось очертить границы этих двух миров и дать более подробное описание одного из них, теперь нам необхо­димо перейти ко второму.

Смысл, причина бытия (фр.).■— Прим.пер.