Игнорирование интуиции

Люди способны мгновенно и не рассчитывая, то есть ин­туитивно, оценить душевное состояние другого челове­ка — иными словами, читать мысли друг друга.

Мы чувствуем, когда другой человек счастлив, печа­лен, возбужден или напуган, чувствует вину, доверяет или подозрителен. Мы различаем, когда человек напада­ет, а когда защищается, знаем, когда он лжет, а когда го­ворит правду.

Чувствовать состояние другого очень важно для того, чтобы эффективно общаться. Процесс переработки инту­итивной информации отличается от процесса переработ­ки логической (или взрослой) информации.

Логические данные могут быть использованы как та­ковые, без поправок. Например, когда вы покупаете бен­зина на два доллара и платите в кассу двадцатидолларо­вым билетом, вы знаете, что вам должны дать восемнад­цать долларов сдачи, с вероятностью, скажем, 99,5%, а точнее, это знает ваш Взрослый.

С другой стороны, допустим, вы встретили на улице знакомого, и у вас возникло впечатление, что он расстро­ен, грустен или устал и что он может не принять дру­жеское приветствие. Вы не знаете этого наверняка, но можете приблизительно представить, что именно он сде­лает. Итак, вы решаете, что с вероятностью 60 % он от­толкнет ваше поглаживание, и поэтому приближаетесь к нему с нерешительной улыбкой, ожидая его реакции (об­ратной связи). Если он широко улыбнется в ответ на вашу улыбку, значит, ваша гипотеза была неверна и ее нужно изменить и т. д. Эффективное использование ин­туиции происходит с опорой на обратную связь.

Опираясь лишь на интуитивное ощущение, нельзя ре­шить, что друг обязательно (то есть с вероятностью 100 %) отреагирует негативно на встречу с вами, и пройти мимо, не поздоровавшись. Излишнее доверие к интуиции, не подкрепленное обратной связью, вредно и считается про­явлением паранойи. Даже несмотря на то что интуитив­ные заключения редко оказываются неверными, важно пользоваться ими с осторожностью.

Когда интуитивные догадки ребенка обесцениваются, он оказывается в ситуации, когда интуитивной информа­ции Маленького Профессора раз за разом противоречит информация, исходящая от обесценивающего лица. Та­кое положение дел приводит ребенка в состояние стресса.

Человек, чья интуитивная способность была обесце­нена, может игнорировать данные своей интуиции или попытаться реагировать одновременно на информацию, исходящую извне и изнутри. Оба варианта оставляют желать лучшего.

Игнорирование интуиции делает нас неинформиро­ванными, беспечными и заставляет нас чувствовать себя глупыми. Игнорирование информации извне превраща­ет нас в «параноиков», делает нас неспособными общать­ся и мешает нам достигать компромисса в общении. По­пытка учитывать как информацию извне, так и свои ощу­щения, сбивает человека с толку.

Противоядием от игнорирования служит прояснение (гл. 23).

Игнорирование чувств

Другая важная форма знания, которую разрушает игно­рирование, — это знание человека о его собственных чув­ствах. Мы постоянно испытываем различные чувства в связи с происходящими вокруг нас событиями. Мы злим­ся, печалимся, чувствуем себя виноватыми или счастли­выми в зависимости от обстоятельств. Некоторые из этих чувств могут оказаться неприемлемыми для окружаю­щих, особенно когда они исходят от маленького ребенка.

Одни родители не любят, когда их дети грустят, дру­гих раздражают проявления радости, третьи не одобря­ют выражения гнева или любви. Когда ребенок выража­ет такое чувство, родители делают все, чтобы заставить ребенка никогда больше не выражать его. В одной семье игнорируют гнев, в другой страх и т. д. С другой стороны, излюбленные чувства родителей (или семейный транзактный рэкет: чувства гнева, печали, разочарования и т. д.) поощряются и некритично применяются в любой ситуа­ции. Как и в случае с интуицией, игнорирование чувств ребенка приводит к тому, что он лишается очередного важного источника информации. Лэнг указывает на то, что отношение к чувствам ребенка как к необоснованным превращает его в душевного инвалида. Игнорирование чувств ведет к расколу личности. Человек перестает за­мечать важную часть своего бытия, свои чувства. Они тем не менее продолжают существовать и влияют на те­лесное состояние индивида и его поведение. Не выражен­ные гнев, стыд, страх, печаль аккумулируются и находят свое выражение окольным путем. Иногда не выраженные чувства (купоны) выплескиваются наружу в «эмоцио­нальном запое». Иногда они проявляются в болезненных симптомах или в каких-то особенностях поведения, как в случае человека, который ночью скрежетал зубами, или женщины, у которой постоянно дрожали губы. Человек, чьи чувства игнорируются, имеет выбор:

1.Игнорировать свои чувства и вести себя, как если бы их не было. В результате человек «отключается» от своих эмоций. Этот выбор часто делают мужчины: они становятся холодными и бесчувственными.

2.Сохранить свои чувства и не обращать внимания на тех, кто их игнорирует. Таких людей обычно счита­ют чрезмерно эмоциональными и незрелыми. Такой выбор чаще делают женщины: они становятся «ирра­циональными».

3.Попытаться жить, одновременно учитывая чувства и мнение тех, кто их игнорирует. Так очень легко за­путаться. Такой человек становится рассеянным и тревожным.

Игнорирование логики

Наиболее часто в семье игнорируют чувства и (или) ин­туицию ребенка. Тем не менее рациональное мышление, или функция Взрослого, тоже может пострадать в про­цессе воспитания: восприятие ребенком очевидных фак­тов и построение логических связок между ними не все­гда поощряется. Например, одна женщина вспоминала, что ее мать была ленивой и безответственной и что она часто думала, что мама ведет себя непоследовательно. Она задавала ей логичный вопрос: «Мама, почему ты сер­дишься на папу за то, что он не постриг газон, когда у тебя самой в раковине гора немытых тарелок?» Это ис­креннее и логичное рассуждение, сделанное Взрослым маленькой девочки, было встречено сильнейшим неодоб­рением матери: «Будешь умничать — голову оторву!» Это утверждение было ясным и сильным запретом на ис­пользование девочкой логической способности, ее Взрос­лого. Ее мать сказала ей «Не думай!», и в дальнейшем этот запрет сильно повредил развитию логического мыш­ления девочки.

Другая женщина вспоминает, что ее родители всегда сердились, когда она приходила домой из школы и выра­жалась научными словами, рассуждая о понятиях, кото­рые она узнала от любимого преподавателя, поощрявше­го ее способность мыслить логически. Кульминация на­ступила в тот день, когда в ответ на расистское замечание отца относительно соседей, она сказала: «Это предрассу­док». Отец повернулся к ней и закричал: «Предрассудок?! Я тебе покажу предрассудок! Не смей дерзить в этом до­ме!» и ударил ее по лицу. Фраза «Не смей дерзить в этом доме!» глубоко врезалась в детский ум. Для нее она значила, что быть умной и пользоваться научными тер­минами — это разновидность дерзости. Позже, когда она училась в колледже, в ее голове часто возникали слова ее Большого Свина: «Что ты хочешь сказать тем, что учишь эту чушь? Кто ты такая, чтобы умничать?»

Один из способов игнорировать Взрослого — не давать ему принимать участие в разрешении трудной ситуации. Эрик Берн указывает, что в одной семье, когда что-то не получается, родители злятся, обижаются или впадают в уныние, а в другой — ищут решение проблемы. Детей редко учат искать рациональное решение в сложной си­туации: вместо этого их приучают использовать при при­нятии решения Родителя или Ребенка.

Шифф и Шифф описывают, как игнорирование логи­ческой способности ребенка влияет на его способность разрешать проблемы. В трудной ситуации люди реагиру­ют по-разному. Один подумает: «У меня есть проблема, и ее надо решить». Другой человек решит: «У меня про­блема, и я не могу ее решить» или «Никакой проблемы нет», таким образом игнорируя свою способность мыс­лить логически (способность решать проблемы).

Когда родители не поощряют способность ребенка разрешать проблемные ситуации, у ребенка в ответ раз­виваются «легкомыслие», «глупость», пассивность и не­способность думать в сложной ситуации.

Запрет на решение проблем проявляется в отношении человека к трудным ситуациям. Люди часто говорят, что их судьба предрешена и ничего изменить нельзя. Неко­торые даже чувствуют, что они не вправе приложить свои логические способности к изменению хода жизни. Если им предложить такую возможность, они могут спросить: «Так что, все нужно анализировать? Нет ничего свято­го?» Такая установка часто бывает результатом програм­мирования родителей, которые не поощряли ребенка ис­пользовать свою взрослую часть.

Есть люди, которые считают, что, если думать о том, как решить проблему, обязательно сглазишь себя. Некото­рые алкоголики верят, что их сглазили. Некоторые люди просто чувствуют, что трезвый, холодный анализ заста­вит то хорошее, что есть в их жизни, растаять в воздухе.

На самом деле познание помогает обрести власть над событиями своей жизни. Можно повлиять только на то, что понимаешь. Я приведу пример.

Мистер Бруто, чье сценарное решение гласило «буду работать на износ, пока не умру от сердечного приступа», знал только то, что было связано с его работой. Он начи­нал свой день пятидесятиминутной дорогой на работу, вдыхая загрязненный воздух. Он работал целый день, и у него было всего два пятнадцатиминутных перекура и один обеденный перерыв, во время которого он набирал­ся сил на вторую половину рабочего дня. Он работал сверхурочно в выходные, а в свободное время подрабаты­вал как сантехник. Он считал, что у него хорошая работа, так как ему платили семь долларов в час плюс сверхуроч­ные (но на деле у него не было выбора: он должен был работать сверхурочно, когда от него требовали). Един­ственной проблемой, которую он осознавал, была бессон­ница да еще головные боли, а временами — неконтроли­руемые запои. Он никогда не получал повышения на ра­боте и всегда был в долгах. Счета за прошедший месяц оставляли его карманы пустыми. Кроме того, он выпла­чивал кредит за машину и воспитывал из своих детей хороших, ответственных работников, хотя иногда поба­ивался, как бы они не пристрастились к наркотикам.

Ему хотелось иногда почитать, но он не мог сосредо­точиться и потому получал информацию о мире из теле­визионных программ во время ужина. Как ему казалось, он смотрел телевизор больше, чем надо, но не мог оста­новиться.

Мистер Бруто пришел в группу, чтобы избавиться от пристрастия к алкоголю. Он не был полон надежд, так как верил, что алкоголизм — неизлечимая болезнь. Он был поражен, узнав, что это не так и что пристрастие к алко­голю поддается излечению. Он жадно впитывал новые знания о состояниях Я, силовых играх и сценариях. Он говорил: «С моих глаз как будто завеса упала». Его зна­ния росли на глазах. Он был очень заинтересован стилем жизни других членов группы и тем, как они видят мир.

Он был потрясен, когда услышал предположение о том, что у него есть сценарий, предписывающий ему убить се­бя чрезмерной работой, и понял, что его ожидания отно­сительно пенсии были беспочвенными фантазиями, ко­торые служили тому, чтобы удерживать его на работе, и которые могли привести к его смерти сразу после вы­хода на пенсию, если не раньше.

Он сразу же согласился с предположением, что алко­голь и телевидение помогали реализации его сценария, так как служили своеобразными транквилизаторами, ко­торые не давали ему думать. Его главным запретом было «Не думай!», а предписанием — «Ты трудяга». Труднее ему оказалось признать, что у него было пристрастие к кофе, табаку и снотворным таблеткам и поэтому он был таким же наркоманом, как и те, кого он осуждал.

Для него стало открытием, что работа может быть приятной: для него она никогда не была таковой, да он и не ожидал от нее удовольствия.

Ему нужно было научиться отдыхать, но он ни в чем не находил удовольствия. Он знал, что если работать и не развлекаться, то легко отупеть. Он чувствовал, что уже отупел, и знал, что хочет научиться радоваться.

Так как он состоял в профсоюзе, то знал, что промыш­ленность эксплуатирует рабочих, но не относил это к се­бе, так как считал, что ему хорошо платят. Он был удив­лен, когда некоторые члены группы нашли его работу ужасной (он работал на конвейере) и сказали, что его эксплуатируют гораздо больше, чем он предполагал.

Труднее всего ему было осознать и принять свое же­лание взбунтоваться против условий работы, уволиться,

найти другую, более интересную, которая помогла бы ему избавиться от тяги к алкоголю. Поняв, что к чему в его жизни, он стал строить планы. Он решил перестать вка­лывать, как вкалывал раньше, травить себя спиртным, ко­фе и табаком и научиться отдыхать и развлекаться, что­бы пожить и после выхода на пенсию. Он ушел с завода и нашел другую работу, с меньшим рабочим днем и ближе к дому. Он стал больше времени посвящать своей работе сантехника. Он запланировал, что в выходные будет от­дыхать, бросил пить и курить. Он стал размышлять о том, что не так в его жизни и как он может это изменить. Он обсуждал в группе свои проблемы и искал их решение.

У него наладился сон, он стал получать удовольствие от секса; он стал зарабатывать меньше денег, но и мень­ше тратить, он стал меньше работать и меньше смотреть телевизор. Шестнадцать месяцев спустя после своего прихода в терапевтическую группу он смотрел назад с восхищением. Понемногу, без потрясений и мгновенных преображений, его жизнь стала налаживаться. Он стал сильнее. По его словам, у него стало «больше времени на то, чтобы думать». Он не связывал свои изменения с про­цессом познания, но, на мой взгляд, расширение области его осведомленности стало двигателем перемен, произо­шедших в нем. Другим важным фактором стала постоян­ная поддержка членов группы, которая помогла ему пре­одолеть трудные времена.

А король-то голый!

Почему родители подавляют стремление своих детей к познанию и их логическую способность? Я считаю, что первая причина — в том, что родители чувствуют себя «не в порядке» и не хотят, чтобы за ними наблюдали и их поведение анализировали, тем более их дети. Они сты­дятся себя как людей, как родителей и как кормильцев и не хотят, чтобы другие увидели, как они плохи.

Как и голый король, родители не хотят, чтобы, при­стально наблюдая за ними, дети открыли их недостатки. Но мир ребенка — это его родители: они привлекают большую часть его внимания. Постоянное внимание де­тей родителям неприятно. Поэтому они накладывают запреты: «не смотри на меня», «не говори обо мне», «не говори с другими людьми о нашей семье» и даже «не го­вори с другими людьми о себе». Эти запреты исходят от Большого Свина родителей и не дают ребенку видеть мир, особенно мир людей, таким, какой он есть. В резуль­тате к подростковому возрасту способность человека по­нимать себя и других сильно снижается.

Человек, чья способность к пониманию не искажена, может получить от жизни то, чего он хочет. Потеря спо­собности познавать происходит в результате постоянных «нападений» на нее со стороны родителей и приводит к чувству запутанности, неспособности понять, что проис­ходит; к тому, что человек разрывается между своими чувствами и тем, что он должен чувствовать, по словам других людей; наконец, к неспособности выбрать между своей картиной мира и картиной, навязываемой ему.

Ложь

Ложь и игнорирование подрывают способность ребенка познавать мир. Причем ложь — скорее правило, чем ис­ключение. Мы все знаем, что нам лжет правительство, что нам лгут СМИ, что нам лгут те, кто хочет нас скло­нить потратить деньги на то, что нам не нужно. Но мы не сознаем, что и в повседневных отношениях ложь присут­ствует чаще, чем правда.

Ложь определяется в словаре как «действие или факт введения в заблуждение, ложное утверждение, имеющее своей целью ввести в заблуждение». Это определение лжи — определение, с которым согласны большинство лю­дей, — не является полным: оно предполагает, что факт лжи обязательно включает сознательное намерение и зна­ние говорящего о том, что его слова не являются правдой. Но даже если принять узкое определение лжи, придет­ся признать, что люди постоянно лгут друг другу. А если прибавить к откровенной и сознательной лжи, которая говорится детям «ради их блага», полуправду и умолча­ние, с которыми дети тоже часто сталкиваются, станет ясно, что ложь — одно из основных измерений опыта ре­бенка.

Нужен долгий период обучения — годы и годы в дет­стве и отрочестве, чтобы приучить человека лгать и при­нимать чужую ложь без протеста. Детям лгут про аиста, который приносит детей, про Сайта-Клауса, который при­носит подарки, кроме того, им дают ложные объяснения и оправдания того, что происходит в семье. Им лгут че­рез умолчание, когда утаивают информацию, которая считается неподходящей — слишком сильной или преж­девременной — для их «восприимчивого ума».

Когда ребенок спрашивает мать или отца, откуда бе­рутся дети, ответ «их приносит аист» является ложным. Но такой же ложью будет ответить «они берутся из ма­миного живота» или сменить тему разговора. Родитель располагает информацией, в которой нуждается ребенок. Чтобы быть правдивым, родитель должен или дать ре­бенку эту информацию, или честно объяснить, почему он не может дать ее. «Мне трудно об этом говорить» — это не ложь. «Ты еще слишком маленький» — ложь. «Я боюсь, что тебе не понравится мой ответ» — не ложь. «Я скажу тебе, когда ты будешь к этому готов» — это ложь.

Полная честность в общении между людьми — боль­шая редкость, а между детьми и родителями она практи­чески не встречается.

Принято считать, что лгать нехорошо. Однако если вдуматься, можно найти бесконечное число исключений из этого правила. Похоже, что в действительности счита­ется недопустимым только один вид лжи: нам нельзя лгать вышестоящим людям (родителям, учителям, на­чальству, правительству), а тем, кто ниже нас по своему социальному положению (нашим детям, ученикам, сту­дентам, подчиненным и т. д.), нельзя лгать нам.

Итак, нам можно лгать нашим детям, ученикам и под­чиненным. А мы, в свою очередь, ожидаем от своего на­чальства, политиков, родителей и учителей, что они бу­дут лгать нам.

Ложь и полуправда так же вредят логической способ­ности детей, как и игнорирование. Дети верят тому, что им говорят. Когда то, что им говорят, противоречит тому, что они знают, их внутренний компьютер «зависает» и они чувствуют себя глупыми.

Лгать можно как словесно, так и действием. Часто че­ловек утверждает словами одно, а действием — совсем другое. Например, Джон вспоминал, что отец сообщал ему следующее:

1.«Я люблю твою маму» (словесно).

2.«Когда любишь кого-то, на других не смотришь» (сло­весно).

3.«Я люблю только твою маму и не смотрю на других женщин» (словесно).

При этом Джон видел, какой ненавистью отец иногда реагировал на мать, слышал, как он обзывал ее, и знал, что у отца роман с соседкой (так как видел их целую­щимися). Значит, утверждение 3 точно было ложным. Утверждение 1, возможно, тоже было ложным. Утверж­дение 2 было бы ложным в том случае, если бы утверж­дение 1 оказалось истинным. Но так как утверждение 3 было откровенной ложью, оно ставило под сомнение ис­тинность двух первых.

От детей ждут, что они вырастут правдивыми, но, учи­тывая условия, в которых их воспитывают, можно ска­зать, что такой исход маловероятен. Одна из притч, ко­торая должна воспитывать честность в подрастающем поколении американцев, — «Вашингтон и вишневое де­ревце» — сама по себе является ложью, придуманной пло­довитым писателем Мэйсоном Л. Уимсом. Детям гово­рят неправду про Санта-Клауса, и родители с сожалением ждут того дня, когда их дети узнают правду о Рождестве. Знание о том, как функционирует человеческое тело, скрывается от детей как можно дольше. Взрослые скры­вают от детей свое тело, они не говорят о здоровье и сек­суальности в присутствии детей. И наконец, родители поощряют детей не говорить о том, что они действитель­но чувствуют и думают относительно чего бы то ни было.

Наше общество — общество потребления. Купля-про­дажа глубоко пронизана ложью относительно того, что продается или покупается. Реклама помогает продавать товары и людей с помощью лжи. Мы продаем себя с по­мощью лжи.

Телевидение и газеты существуют благодаря рекламе (читай — лжи). Закон о рекламе запрещает лгать лишь словесно, умалчивая о возможности лжи с помощью обра­зов или путем умолчания. Более того, мы и не ждем прав­ды ни от торговли, ни от политики, ни от новостей. Мы знаем, что окружены ложью, но не знаем, что с этим делать.

Поэтому, став взрослыми, мы оказываемся готовы не только лгать сами, но и принимать чужую ложь, что не­удивительно при том курсе обучения лжи, который мы проходим, начиная с раннего детства.

Школьная программа тщательно обходит некоторые темы; жизнь человека в обществе преподается в форме истории или политологии, а не в терминах повседневной жизни человека, его личной истории, его политических взглядов, наличия или отсутствия у него свободы. Школь­ная ложь чаще проявляется в форме умолчания, хотя ложь как таковая тоже часто присутствует в педагогическом процессе, например, когда детям рассказывают об адми­нистративном функционировании школы, города, стра­ны. Например, детям часто говорят, что политиков в их стране избирают демократическим путем, но никогда не скажут, что тот или иной политик был избран благодаря деньгам той или иной компании, которой он продался. Школа обучает человека утонченным формам лжи. Керр говорит, что любимая игра в системе образования - «Вы только подумайте, какая прелесть!». Учителя привыкли считать, что упоминания в стенах классной комнаты до­стойны только позитивные факты. Все негативное и ужасное тщательно прячется от внимания учеников.

Необученный ребенок с трудом говорит неправду и с трудом удерживается от того, чтобы сказать правду. При­чина в том, что оба эти действия не являются естествен­ными для человека. Вскоре после того, как ребенок нач­нет говорить пусть даже коротенькие фразы, начинается обучение лжи и умолчанию.

Считается, что детей якобы учат не лгать. Им говорят, что «лгать нехорошо». Когда ребенка ловят на лжи, его стыдят или наказывают. Дети, которые считаются прав­дивыми, по моим наблюдениям, просто уже умеют лгать правдоподобно (как взрослые). Наказывают же только тех детей, которые еще не научились лгать правдоподоб­но. Иными словами, «правдивость», которой родители требуют от детей, на деле является не чем иным, как прав­доподобностью неправды.

Что же такое ложь? На мой взгляд, ее суть больше со­ответствует понятию подделки, фальсификации (фаль­сификация — «желание придать ложному сходство с ис­тинным»). Ложь — это обман, фальсификация и нечест­ность в той же мере, в какой она является сознательным утверждением фактов, не соответствующих истине. Сле­довательно, это определение включает не только «созна­тельное утверждение...», но и любое действие, направлен­ное на создание и поддержание у другого человека лож­ного впечатления.

Таким образом, я бы определил бытовую ложь, кото­рой учат детей, как:

1)сознательный акт;

2)включающий подмену истинных фактов ложными;

3)умолчание об истинных фактах, которые могли бы раз­веять ложное впечатление, созданное у другого чело­века. Иными словами, ложь — это не только ложные утверждения, но и сокрытие истинных фактов, то есть нежелание исправить создавшееся у другого ложное впечатление.

Ложь и тайны — мощное орудие формирования сце­нария «Сумасшествие», а ложь в сочетании с игнориро­ванием приводит к психическому расстройству, которое называется шизофренией, но которое я предпочитаю на­зывать безумием.

Безумие

Предполагается, что один процент населения Соединен­ных Штатов рано или поздно попадет в психиатрическую больницу. Иными словами, один процент населения Со­единенных Штатов — сумасшедшие или душевнобольные.

Все мы что-то знаем о безумии. Некоторые из нас ког­да-то были (а некоторые и по сей день остаются) сума­сшедшими. Некоторые из нас знакомы с психически больными людьми, у кого-то психически болен кто-то из родных. Кто-то читал описания безумия в литературе (у вымышленных персонажей или у реальных лично­стей — Ван Гога или Вирджинии Вулф). Для кого-то без­умие — это что-то из анекдота про сумасшедших, над ко­торым нервно смеются. Для других — это состояние, к ко­торому мы испытываем страх или жалость.

Безумие — это пугающий опыт. Ночь полна бессон­ницей или кошмарами и бесконечным ужасом, а день — неспособностью что бы то ни было делать, нежеланием двигаться, презрением, жестокостью со стороны окружа­ющих, спутанностью, дезорганизацией, подозрениями, отчаянием и постоянным желанием покончить счеты с жизнью, чтобы избавиться от этого кошмара. Люди, ко­торые «сошли с ума», чувствуют себя отвратительными, как если бы они были низшими существами, которые нуждаются в управлении извне. Они подвергаются до­просам и осмотрам, они терпят неуважение, их запирают, им навязывают по-армейски строгий распорядок, застав­ляют есть и принимать лекарства, подвергают электро­шоку или даже лобэктомии.

Людей, которые прошли через подобный опыт, назы­вают душевнобольными. Наиболее частым диагнозом оказывается «шизофрения», хотя психиатры, по их соб­ственному признанию, мало что мотут сделать для ее многочисленных жертв. Большая часть транквилизато­ров считается эффективным средством, помогающим больному шизофренией функциони-ровать; госпитализа­ция якобы служит «компенсации», но ни одно средство не оставляет надежды на излечение. Психиатры рассмат­ривают больных шизофренией как полулюдей или ходя­чий объект жалости и добрых дел.

Я уверен, что описанное состояние души является ре­зультатом детства и отрочества, сопровождавшегося ло­жью и игнорированием и лишенного поддержки и забо­ты. Противоядие от безумия — это информированность (познание), восстановление членства в человеческом об­ществе и человеческая поддержка.

К счастью, тяга людей к здоровью очень сильна, а дети растут в мире, где есть не только семья и подавляющие силы общества. В мире еще есть люди, которые умеют сочувствовать, любить и уважать мысли и чувства других людей. К счастью, некоторым детям везет, и ребенок, жи­вя в семье, где из него готовят закоренелого сумасшедше­го, однажды встречает учителя, священника, тетю или ба­бушку, а может быть, психотерапевта или читает книгу или видит фильм, где он находит понимание своих чувств или сообщение о том, что он, несмотря ни на что, в порядке, что он не больной.

Шизофрения — не болезнь, это всего лишь оскорби­тельное название, которое «специалисты в области ду­шевного здоровья» используют, имея в виду слабых мира сего. Получить диагноз «шизофрения» — все равно что получить табличку, которую вешают на шею человека, чтобы все знали, кто он такой, и не подходили близко. Для молодых людей, которых отводят к психиатру, что­бы он поставил им диагноз, — это последний, самый силь­ный удар судьбы. Ярлык «больной шизофренией» за­ставляет человека думать о себе как о шизофренике, а дру­гих — вести себя с ним как с шизофреником, например положить в больницу, и, скорее всего, надолго, в резуль­тате чего жертва совместных действий семьи и психиат­ров становится окончательно безумной и безнадежной.

Безумие бывает тихим, бывает возбужденным, быва­ет пугливым, бывает драматическим. Самая драматичная форма безумия — это так называемая параноидная фор­ма шизофрении.

Паранойя

Официальное психиатрическое мнение относительно паранойяльных реакций таково: паранойя — это психи­ческое расстройство, сопровождающееся манией вели­чия или манией преследования, а также созданием псев­дообщностей. Проанализируем это определение повни­мательнее. Человек, страдающий паранойей, обычно считает себя целью преследования какой-либо органи­зации, например ФБР, КГБ, мафии или «Дженерал мо­торе». Иллюзия величия в данном случае выражается в том, что человек думает, что все Бюро федеральных рас­следований или мафия заняты им. Человек, страдающий паранойей, считает, что некоторые группы людей объе­диняются против него («создание псевдообщностей»). Например, такой человек может верить, что его психи­атр, ФБР и Коммунистическая партия объединились, чтобы сжить его со свету. Что характерно, в других отно­шениях интеллект больного паранойей не страдает, а его чувства и действия логически совместимы с его мысля­ми и последовательны. Больной не считает, что его взгля­ды ошибочны и потому не ищет психиатрической помо­щи и не приветствует ее.

Классический взгляд на развитие паранойи предпола­гает, что в ее основе лежит внешнее воздействие (стресс). Говоря о факторах, ускоряющих развитие паранойи, Кэмерон в «Американском руководстве по психиатрии» перечисляет трудные внешние ситуации, ситуации кон­курентной борьбы, постоянное близкое общение с лица­ми своего пола и социальную изоляцию. Далее он назы­вает издевательства, неудачи, потерю главного источни­ка безопасности, чью-либо смерть или отказ от своих обязательств, предательство, отвергнутые чувства, об­ман, игнорирование, потерю средств к существованию и физическое увечье. Однако позже он игнорирует все на­званные факторы, когда пишет:

Но это не значит, что паранойяльные реакции у взрослого человека развиваются в ответ на агрессию, совращение, неудачу, неожиданный близкий контакт или изоляцию, потерю источника безопасности или удовольствия. Эти факторы лишь ускоряют развитие болезни. Они — лишь последняя капля. Истинный источник болезни находится в хронической нестабильности, причина которой — инфан­тильная защитная организация с недостаточной опорой на реальность, избирательная гиперсенситивность к бессозна­тельным процессам других людей и непреодолимая склон­ность к проекции и формированию псевдообщностей. Тем не менее факторы, ускоряющие развитие болезни, являют­ся динамически и клинически значимыми, так как запуска­ют процесс, который пациент, вследствие своей дефектив­ной личностной организации, оказывается не в состоянии остановить.

Несмотря на очевидность того, что внешние стрессо­вые воздействия и жестокие условия ускоряют развитие паранойи, автор считает истинной причиной болезни «недостаточную связь с реальностью» и «инфантиль­ную» личность пациента.

У меня другое мнение. На мой взгляд, то, что психи­атры называют «параноидной формой шизофрении», — это состояние души, которое является результатом сис­тематической лжи и подавления в детстве и во взрослой жизни пациента. Даже Кэмерон пишет, что, «когда боль­ной проецирует то, что он отрицает, он проецирует не случайно. Он приписывает эротические и агрессивные желания людям, которые демонстрируют минимальные внешние признаки соответствующего состояния. Так как у каждого есть агрессивные желания, избирательной ги-персенситивности больного паранойей нетрудно найти человека для своей проекции. Таким образом, в обвинени­ях параноика всегда есть зерно истины», заключает Кэ­мерон. Здесь, хотя и пользуясь психиатрическим жарго­ном (о котором я умолчу), он называет важнейший факт, касающийся паранойи, а именно (скажу своими слова­ми): паранойя — это состояние обостренной чувстви­тельности.

Мы все немного параноики. Иногда мы чувствуем, что соседи что-то замышляют против нас, иногда нам кажет­ся, что люди говорят о нас за нашей спиной. Мы не верим политикам, мы уверены, что нефтяные компании грабят нас, и знаем, что наши телефоны прослушиваются. Раз­ница лишь в том, что «здоровый» человек контролирует выражение своих паранойяльных тенденций. Мы не де­лимся своими подозрениями с каждым, а когда собесед­ник не соглашается с нами, мы не раздражаемся — мы скорее рады этому и соглашаемся с его несогласием. Очень немногие теряют голову и становятся настоящи­ми больными паранойей. Мания, сопровождающая край­нюю форму паранойи, может считаться разновидностью безумия. Тем не менее она питается из того же источни­ка, что и наши маленькие повседневные подозрения.

У каждого из нас действительно есть враги, и очень вероятно, что они действительно говорят о нас нехоро­шие вещи за нашей спиной. Каждый из нас является объ­ектом сговора с целью вытянуть из нас деньги, заставить нас голосовать так или иначе или согласиться с мнением того или иного политика. Например, когда рекламное агентство показывает красивые сцены отдыха на приро­де с участием симпатичных здоровых молодых людей, курящих сигареты с ментолом, — это настоящий заговор против нас с целью заставить нас покупать и курить си­гареты с ментолом. Когда политики собираются в проку­ренной комнате и решают создать к выборам имидж кан­дидата в президенты, который, как знает каждый из них, не соответствует его истинной личности, — это тоже за­говор против нашего мышления. Когда мы покупаем ма­шину, дом или бытовую технику, нам приходится об­щаться с менеджером по продажам, чьи интересы проти­воречат нашим и который, сознательно используя ложь, полуправду и умолчание, стремится заставить нас совер­шить покупку. Когда жена скрывает свой интерес к дру­гому мужчине и, реагируя на чувство вины, имитирует любовь к мужу, — это тоже своеобразный заговор с це­лью обмануть супруга. Мы знаем обо всех этих черных замыслах, и можно с уверенностью сказать, что есть еще много других тайных сговоров, о которых мы ничего не знаем, так как главный признак заговора — то, что он дер­жится в секрете от того человека, против которого его за­мыслили.

В конце шестидесятых, во времена общественного дви­жения «Новые левые» против войны во Вьетнаме, неко­торые люди в некоторых «паранойяльных» подпольно издававшихся газетах заявляли, что США тайно бомбят Камбоджу, что президент Никсон и генеральный проку­рор Митчелл сговорились лишить инакомыслящих аме­риканцев их конституционных прав, что телефоны про­слушиваются и т. д. Тех, кто верил подобным заявлениям, называли параноиками, и большинство людей игнориро­вали их. Как выяснилось позже, они были правы. Пример «Новых левых» - это пример того, что паранойяльное восприятие может оказаться объективным. Я полагаю, что так называемая паранойя — это состояние повышен­ной информированности; состояние, в котором человек особенно чутко воспринимает факты определенного ха­рактера, а именно - что определенные группы людей (его семья, белые, рекламные агентства, политики) нахо­дятся в заговоре против него. Активисты политических партий, которых преследует полиция, черные, которых преследуют белые, женщины, которых тиранят мужчи­ны, и просто люди, которых контролирует начальство или семья, — все они знают, что некая группа людей стре­мится подчинить их. Это знание проявляется в форме так называемой паранойи, или подозрительности, которую, на мой взгляд, нужно называть «разумными опасениями».

Когда опасения человека встречают игнорирование со стороны других людей, перед ним встает выбор: согла­ситься с чужим мнением или игнорировать его и ориен­тироваться исключительно на информацию, приходя­щую извне. В этом случае Маленький Профессор, чуткий к скрытым мотивам других людей, использует свою спо­собность логически мыслить для построения схем, кото­рые объяснили бы как его восприятие, так и его игнори­рование другими людьми. Когда такая схема оказывается достаточно подробно разработанной, когда она сдобрена большой дозой воображения и некоторым количеством преувеличений, она превращается в полноценный «бред преследования» «сумасшедшего». Тем не менее даже в гипертрофированном виде эти схемы всегда содержат зерно истины; поэтому важно понять, что преувеличение фактов было спровоцировано игнорированием мнения «больного».