Возвращение ночного кошмара

В конце разговора Альберт объявил, что у него для меня есть сюрприз. Мы все вышли из дома, и, пока остальные отправились в мысленное путешествие, Альберт предложил мне немного прогуляться пешком в компании Кэти.

– Вижу, что тебя растревожили слова Артура, – начал он. – И напрасно. Люди, о которых он говорил, не имеют с тобой ничего общего.

– Тогда почему меня не покидает тревога за Энн? – спросил я.

– Ты все еще о ней беспокоишься. Пройдет некоторое время, и это прекратится. Но между Энн и тем, о чем говорил Артур, связи нет.

Я кивнул, готовый ему поверить.

– Мне бы, честное слово, хотелось, чтобы существовала прямая связь, – сказал я. – Перемолвиться с ней парой слов, и все было бы в порядке. – Я взглянул на Альберта. – Это когда-нибудь произойдет? – спросил я.

– Должно когда-нибудь произойти, – уверенно ответил он. – Правда, проблема сложная. Дело не в расстоянии, как я уже говорил, а в различии вибраций и веры. В настоящее время с такой задачей могут справиться лишь наиболее искусные медиумы на Земле.

– Почему каждый человек на Земле не может этого освоить? – спросил я.

– Может, но при определенной подготовке, – сказал Альберт. – Мы знаем только, что это могут сделать люди, родившиеся с особым даром, или те, кто приобрел его после несчастного случая.

– Дар?

– Способность использовать эфирное восприятие, независимо от нахождения в физическом теле.

– А я не смогу найти медиума с такой способностью? – спросил я. – Связаться с ним? И с ней?

– А что, если не найдется такого человека рядом с твоей женой? – размышлял он вслух. – Но, скорее всего, ты действительно сможешь связаться с этим человеком, он передаст послание жене, а она откажется в него поверить. Что тогда?

Я со вздохом кивнул.

– Однажды я ведь мог связаться, – вспомнил я, – но все пошло не так и, наверное, уничтожило малейшую возможность того, что Энн когда-нибудь вообще поверит.

– Неудачно получилось, – согласился Альберт.

– И он ведь меня видел, – сказал я, ужаснувшись при воспоминании. – Он, по сути дела, читал по моим губам.

– Он также полагал, что твой изгнанный двойник – это ты, – напомнил мне Альберт.

– Это было омерзительно. – Я передернулся. Он обнял меня за плечи.

– Постарайся обрести веру, Крис, – молвил он. – Энн обязательно будет с тобой; это не подлежит сомнению. А пока, пожалуй, тебе поможет переключение мыслей.

Я взглянул на него с любопытством.

– Иногда бывает возможным объединить несколько сознаний для связи с кем-то, кто остался на Земле, – объяснил он. – Не словесной связи, – быстро добавил он, увидев выражение моего лица. – Эмоциональной. Для того чтобы подбодрить и утешить этого человека.

– Ты это сделаешь? – спросил я.

– Я устрою это, как только появится возможность, – пообещал он. – А сейчас положи руку на голову Кэти и возьми меня за руку.

Я сделал это и немедленно оказался рядом с ним на краю огромного амфитеатра, находящегося ниже уровня земли. Все пространство было заполнено людьми.

– Где мы? – спросил я, выпрямившись.

– Позади Дома музыки, – ответил он.

Я осмотрелся. Это зрелище в сумерках было поразительным – спускающиеся ряды амфитеатра, окруженного лужайками и цветочными клумбами.

– Здесь сейчас будет концерт? – спросил я.

– Тут есть человек, который все тебе объяснит, – сказал Альберт с улыбкой.

И он развернул меня.

Я сразу же его узнал, Роберт. Он почти не изменился, с тех пор как я видел его последний раз. У него был здоровый, энергичный вид, но он не помолодел и выглядел таким, как я его запомнил.

– Дядя! – воскликнул я.

– Здравствуй, Крис! – приветствовал он меня. Мы обнялись, и он посмотрел на меня. – Итак, ты теперь с нами, – произнес он с улыбкой.

Я кивнул, улыбнувшись в ответ. Дядя Свен всегда был очень дорог мне, ты ведь знаешь.

– Кэти, девочка моя, – сказал он, наклонившись, чтобы погладить собаку.

Та была явно довольна, что видит его. Он распрямился, снова мне улыбнувшись.

– Ты удивлен моим видом, – промолвил он. Я не знал, что сказать.

– Естественное любопытство, – заметил он. – Находясь здесь, человек вправе выбирать себе возраст. Я предпочитаю этот. Глупо ведь было бы встречать здесь только молодых людей, правда?

Я не мог не рассмеяться, заметив лукавый взгляд, брошенный им в сторону Альберта.

Альберт тоже рассмеялся, потом сказал мне, что попытается организовать переключение мыслей прямо сейчас.

После того как он ушел, я рассказал дяде про Энн, и тот кивнул.

– Переключение поможет, – успокоил он меня. – Я видел его в действии.

Его уверенная манера придала мне сил. Я смог даже улыбнуться.

– Значит, ты занимаешься музыкой, – сказал я. – Меня это не удивляет.

– Да, музыка всегда была моей большой любовью, – откликнулся он и, указав на траву, предложил: – Давай присядем. Здесь тебе понравится больше, чем в амфитеатре, – не скажу почему. Пусть это будет сюрпризом.

Мы сели, и Кэти улеглась рядом с нами.

– Здесь часто исполняют музыку? – спросил я.

– О да, она играет заметную роль в Стране вечного лета, – ответил дядя Свен. – Не только как развлечение, но и как способ, позволяющий личности достичь высших уровней.

– Чем именно ты занимаешься? – спросил я.

– Я изучаю наилучшие методы передачи музыкального вдохновения тем, кто обладает композиторским даром на Земле, – объяснил он. – Наши исследования сводятся в таблицы и передаются другой группе, занимающейся усовершенствованием связи с этими талантливыми людьми. Третья группа осуществляет фактическую передачу. Затем… Прости, я расскажу тебе об этом позже – сейчас начнется концерт.

Я не мог понять, откуда он это узнал, поскольку все происходило вне поля нашего зрения, ниже уровня земли.

Да, он был прав: концерт должен был начаться. Я знаю, что ты не любитель классической музыки, Роберт, но тебе, возможно, будет интересно узнать, что главным исполняемым произведением была Одиннадцатая симфония Бетховена.

Я быстро понял, почему дядя предложил сесть выше уровня амфитеатра. Нам предстояло не только слушать.

Едва заиграл оркестр – незнакомую мне увертюру Берлиоза, – как снизу всплыл плоский круг света и застыл на одном уровне с верхними рядами.

Музыка продолжала звучать, а круглое световое пятно обрело плотность, образуя основание для того, что последовало дальше.

Сначала в воздух поднялись четыре отстоящих друг от друга на равном расстоянии столба света. Эти длинные светящиеся колонны балансировали в воздухе, потом медленно сжались и расширились, превратившись в четыре круглые башни, каждая с куполом.

Затем световая плоскость, утолстившись, медленно поднялась и образовала купол над всем амфитеатром. Купол продолжал подниматься, пока не оказался выше четырех колонн, и там застыл.

Вскоре всю эту структуру начали пронизывать самые нежные оттенки цветов. И вместе со звучащей музыкой постоянно менялась подсветка: один неуловимый оттенок сменялся другим.

Поскольку мне не были видны амфитеатр, оркестр или зрители, то выходило, будто передо мной разворачивается какая-то волшебная живая архитектура. Я узнал, что любая музыка излучает формы и цвет, но не всякая композиция создает настолько живые структуры.

Ценность любой мысленной музыкальной формы зависит от чистоты ее мелодий и гармоник. По сути дела, композитор – строитель звуков, создающий здания из видимой музыки.

– Когда музыка кончается, все это исчезает? – прошептал я, тут же вспомнив, что шептать не обязательно, раз мы общаемся мысленно.

– Не сразу, – ответил дядя. – Между отдельными произведениями должна существовать пауза, чтобы форма успела раствориться и не вступила в конфликт со следующей.

Я был настолько заворожен мерцающей архитектурой, что почти не слышал создавшей ее музыки. Я припомнил, что еще Скрябин пробовал сочетать свет с музыкой, и задумался о том, пришло ли к нему вдохновение из Страны вечного лета.

А еще я думал о том, как понравилось бы это зрелище Энн.

Красота цветов напомнила мне о закате, который мы вместе с ней наблюдали в парке секвой.

Это была не та поездка, которую мы совершали с маленьким Йеном. Шестнадцать лет спустя мы впервые смогли поехать в путешествие без детей.

В первый же вечер в палаточном лагере «Ручей Дорст» мы отправились на прогулку за две мили в рощу Мур. Тропа была узкой, и я шел вслед за Энн, все думая о том, какая она милая в своих джинсах, белых кроссовках, красно-белой куртке, обвязанной вокруг талии. Оглядываясь по сторонам с детским любопытством, она то и дело спотыкалась, потому что не следила за тропой. Ей было около пятидесяти, Роберт, а она казалось мне молодой, как никогда.

Я помню, как мы сидели рядышком в роще, скрестив ноги, закрыв глаза, повернув вверх ладони, в плотном кольце пяти огромных секвой. Единственным звуком был слабый, но постоянный шум ветра высоко над нами. В памяти возникла первая строчка стихотворения:

Ветер в высоких деревьях как Божий глас.

Энн, так же как и мне, понравился этот вечер. Что-то такое было в природе – в особенности эта лесная тишина, – хорошо на нее действующее. Всеобъемлющая тишина наполняла сердце покоем. Это было одно из немногих мест за стенами нашего дома, где Энн совершенно освобождалась от тревог.

В лагерь мы возвращались уже незадолго до заката и остановились отдохнуть около громадной наклонной скалы, выходящей на аллею гигантских красных деревьев.

Мы сидели и любовались закатом, негромко разговаривая. Сначала об этой местности и о том, какой она могла быть, еще до того как ее увидел первый человек. Затем о том, как воспринял это величие человек и как методично его разрушал.

Постепенно мы переключились на разговор о себе, о двадцати шести годах нашей совместной жизни.

– Двадцать шесть, – промолвила Энн, словно до конца в это не веря. – Куда они подевались, Крис?

Улыбнувшись, я обнял ее.

– Они были хорошо прожиты. Энн кивнула.

– Верно, были у нас хорошие времена.

– Почему были? – возразил я. – Сейчас лучше, чем когда бы то ни было, – вот что важно.

– Да. – Она прислонилась ко мне. – Двадцать шесть лет, – повторила она. – Это кажется невероятным.

– Я тебе скажу, чем это кажется, – сказал я ей. – Мне кажется, что только на прошлой неделе я заговорил на пляже в Санта-Монике с хорошенькой стажеркой-рентгенотехником, спросив у нее, который час, а она указала на башенные часы.

Она рассмеялась.

– Не очень-то я была приветливой, а?

– Зато я проявил упорство, – сказал я, сжимая ее в объятиях. – Знаешь, все так странно. Мне действительно кажется, что это было на прошлой неделе. Неужели у Луизы двое своих детей? Неужели «крошка» Йен на пороге колледжа? Мы действительно жили во всех этих домах, совершали все эти вещи?

– Так и есть, шеф, – фыркнула она. – Интересно, сколько открытых уроков мы посетили в школах? Все эти парты, за которыми мы сидели, слушая то, чему учат наших детей.

– Или о том, что они делают неправильно.

Она улыбнулась.

– И это тоже.

– Все это печенье и кофе в пластмассовых чашках, – вспомнил я.

– И этот ужасный фруктовый пунш.

Я рассмеялся.

– Что ж… – Я погладил ее по спине. – Думаю, мы вполне сносно справились с воспитанием детей.

– Надеюсь, – сказала она. – Надеюсь, что не причинила им вреда.

– Вреда?

– Своими тревогами, страхами. Я старалась их от этого оградить.

– Они в хорошей форме, мамочка, – заверил я ее. Я смотрел на нее, медленно поглаживая ей спину. – Могу сказать, что и ты тоже.

Она взглянула на меня с застенчивой улыбкой.

– Кэмпер никогда еще не был в полном нашем распоряжении.

– Надеюсь, ночью он не будет слишком сильно трястись, – сказал я. – А то не избежать нам публичного скандала.

Она хихикнула.

– Я тоже на это надеюсь.

Я вздохнул и поцеловал ее в висок. Солнце опускалось за горизонт; небо было окрашено в ярко-красные и оранжевые тона.

– Я люблю тебя, Энн, – сказал я.

– И я тебя люблю.

Мы немного помолчали, а потом я спросил:

– Ну а что будет потом?

– Ты хочешь сказать, прямо сейчас?

– Нет, в ближайшие годы.

– О, мы будем заниматься всякими вещами, – сказала она мне.

Сидя там, мы строили разные планы. Чудесные планы, Роберт. Приехать в этот парк осенью, чтобы посмотреть на смену красок. Разбить весной лагерь на реке у Лоджпола, пока туда не нагрянут толпы. Отправиться с рюкзаками в горы, может быть, даже зимой на лыжах, если выдержат спины. Спуститься на плоту по стремительной реке, взять напрокат плавучий домик и проплыть по запруженным рекам Новой Англии. Поехать в те места на земном шаре, где еще не были. Невозможно было перечислить все то, что мы могли совершить теперь, когда дети подросли и мы могли проводить больше времени вместе.

Я внезапно проснулся. Энн выкрикивала мое имя. Я в смятении стал озираться в темноте, пытаясь вспомнить, где нахожусь.

Я вновь услышал, как она громко зовет меня по имени, и вдруг вспомнил. Я был в кэмпере, в Национальном парке секвой. Была середина ночи, и Энн вывела Джинджер погулять. Я проснулся, когда она выходила, потом снова заснул.

Я моментально выскочил из машины.

– Энн! – закричал я.

Подбежав к капоту машины, я посмотрел в сторону луга. Там мелькал луч фонарика.

Направляясь в его сторону, я заулыбался. Я знал, что это случилось раньше. Тогда она вышла на луг с Джинджер, и вдруг луч фонарика наткнулся на медведя, спугнув его. Она в испуге выкрикнула мое имя, я подбежал к ней, прижал к себе и успокоил.

Но пока я приближался к лучу фонарика, все изменилось. Я похолодел, услышав ворчание медведя, потом рычание Джинджер.

– Крис! – пронзительно крикнула Энн.

Я бросился вперед по кочкам. «Это происходит не на самом деле», – напоминал я себе. В действительности все шло совсем не так.

Вдруг я наткнулся на них и задохнулся при виде этого зрелища: Джинджер схватилась с медведем, Энн распростерлась на земле, выронив фонарик. Схватив фонарик, я направил его на Энн и закричал от ужаса. Ее лицо было в крови, кожа свисала клочьями.

Вот медведь ударил Джинджер по голове, и та, взвизгнув от боли, рухнула на землю. Зверь повернулся к Энн, и я одним прыжком оказался перед ним, завопив, чтобы его отогнать. Он все надвигался на меня, и я ударил его по голове фонариком, который разбился. И тут я почувствовал в левом плече боль, как от удара дубинкой, и упал. Развернувшись, я увидел, что медведь с грозным ревом снова подминает под себя Энн.

– Энн!

Я попытался встать, но не смог: на левую ногу было не опереться, и я вновь рухнул на землю. Энн пронзительно закричала, когда медведь начал ее трепать.

– О Господи, – рыдал я.

Подползая к ней, я правой рукой нащупал камень и поднял его. Прыгнув на зверя и вцепившись в его шерсть, я принялся молотить его камнем по голове. Я чувствовал, как по пальцам стекает теплая кровь: моя, кровь Энн. Продолжая колотить медведя по башке, я завыл от ярости и ужаса. Этого не может быть! Такого никогда не было!

– Крис?

Я сильно вздрогнул, пытаясь понять, где я.

Рядом со мной стоял Альберт, по-прежнему звучала музыка. Я заглянул ему в лицо. Меня насторожило его напряженное выражение.

– Что случилось? – спросил я, быстро поднимаясь.

Он взглянул на меня с выражением такой боли, что мне показалось, будто у меня остановилось сердце.

– Что такое? – спросил я.

– Энн скончалась.

Сначала я испытал шок, словно меня сильно ударили. Потом возбуждение, смешанное с печалью. Жалея детей, я радовался за себя. Мы снова будем вместе!

Нет. Лицо Альберта не выражало поощрения подобного чувства, и мою душу наполнил холодный, тоскливый ужас.

– Ну, прошу, скажи, в чем дело? – умолял я. Он положил руку мне на плечо.

– Крис, она убила себя! – сказал он. – Она от тебя скрылась.

Это было возвращение ночного кошмара.

ЭТОТ БРЕННЫЙ ШУМ