Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Н Ф Познанский

Познанский Н Ф

Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

O книге Н.Ф.Познанского

Заговор является тем жанром фольклора, для которого характерна двойственная природа, потому что он обычно рассматривается и как особый фольклорный жанр, и как составная часть определенного ритуала. Но вместе с тем заговор выполняет весьма четко заданную культурную функцию. Этим качеством он отличается и от обрядового, и от календарного фольклора, так же как и от привычного нам вида ритуалов. От календарного фольклора заговор отличается отсутствием какой-либо приуроченности ко времени исполнения. От обрядового - тем, что его употребление всегда вызывается стремлением удовлетворить какую-либо конкретную потребность, которая далеко не всегда имеет охранительную или умистивительную направленность.

Кроме того, в отличие от всех остальных фольклорных жанров, основных качеством которых является коллективность, заговор - жанр с подчеркнуто индивидуальной формой бытования. По этой причине исследованиеями заговоров занимались не только фольклористы, но и этнографы, историки, психологи, философы.

Второе, не менее важное качество заговора - его практическая направленность. Заговор всегда был тесно связан с бытом, способствуя достижению конкретной практической цели - лечению болезни, предохранению от зла, обеспечению успеха.

Поэтому конструирование словесной формулы заговора теснейшим образом связано с отражением порядка выполнения определенных действий, которые способствуют более эффективному его воздействию. Подобная приуроченность свидетельствует о большой древности заговоров, которые возникли в то время, когда абстрактное значение слова еще не получило своего полного развития. Заговоры - это фольклор в первичном значении этого слова.

Ярко выраженная формализованность, заданность структуры, сравнительно небольшое количество основных образов и их простота - все эти качества заговоров были отмечены еще первыми исследователями и послужили основой для выдвижения тезиса об "архаической исконности" заговоров, уходящей корнями в "седую древность".1

Первые упоминания о заговорах содержатся уже в летописях, где рассказывается о клятвах, произносившихся при заключении договоров. Документы XII-XV столетий содержат упоминания не только о самих заговорах, но и бабах-чародейках и шептуньях, занимавшихся "вязанием узлов" (наузов), использовавшихся в качестве оберегов 2 .

Многочисленные документы показывают, что вера в заговоры была широко распространена среди русских людей всех сословий и званий. Совершенно аналогичным было бытование заговров в странах Западной Европы. Многочисленные упоминания о них содержатся и в трудах демонологов, и в трактатах о борьбе с ведьмами и в различных правовых документах.

И везде заговоры были постоянным объектом борьбы церковных и государственных властей, которые безжалостно преследовали и самих колдунов, и тех, кто прибегал к их услугам и даже случайно заподозренных людей, попавших в их поле зрения благодаря доносам недоброжелателей или слухам.

В работах Н.Я.Новомбергского и М.Антоновича содержится значительный материал, почерпнутый из следственных и судебных дел центра и запада России. Он показывает, что особенно суровой борьба с заговорами была в XVII веке, когда запрещались даже традиционныеинародные обычаи и праздничные увеселения. Уличенных в колдовстве и знахарстве подвергали пыткам и сжигали в обложенных соломой срубах или отправляли в ссылку.

Тем не менее, огромное количество этнографических и фольклорных материалов, собранных уже к началу ХХ века, показывает, что и в XVIII, и в XIX и даже в начале XX века заговоры имели широчайшее распространение как в сельской, так и в городской среде. Был накоплен огромный и весьма ценный материал, работа над которым позволила исследователям ответить на многие вопросы, связанные с происхождением, развитием и особенностями бытования заговоров.

После 1917 года изучению и собиранию заговоров в России уделялось значительно меньше внимания, чем они заслуживали. Лишь в мае 1939 года на Всесоюзной конференции по фольклору был прочитан обзорный доклад В.П. Петрова о заговорах, но и он долгое время оставался неопубликованным /3. Поэтому, представляя сегодня читателю книгу Н.Познанского, ставшую последней монографией о заговорах, опубликованной в России после 1917 года, мы считаем необходимым кратко проследить основные этапы изучения этого жанра в русской фольклористике.

Наиболее острые дискусии вызвал вопрос о пргоисхождении заговоров. Представители мифологической школы - а первыми о заговорах написали Ф.И.Буслаев и А.Н.Афанасьев считали, что заговоры произошли от молитв, обращенных к древним божествам.

Именно поэтому Буслаев рассматривал их как эпизоды древнейших эпических произведений. Сопоставляя заговоры с древнейшими эпическими текстами, Ф.И.Буслаев впервые попытался не только найти древнейшие мифические основы заговора, но и проследить, как они менялись на протяжении веков, соединялись с христианскими молитвами.

А.Н. Афанасьев также считал заговоры "обломками древних языческих молитв и заклинаний"/4. Эта формулировка впоследствии неоднократно повторялась и развивалась в работах П.Ефименко, А.Потебни, Я.Порфирьева и многих других.

Афанасьев писал, что заговоры являются важным и интересным материалом для изучения старины, потому что представляют собой "натуралистический миф", "молитвы, обращенные к стихийным божествам". Поэтому исследователь относил их возникновение к "древнеязыческим временам". "В эпоху христианскую эти древнейшие воззвания подновляются подставкою имен Спасителя, Богородицы и разных угодников", - отмечал исследователь, характеризуя те изменения, которые претерпели заговоры в течение веков /5.

Основную задачу иследователя Афанасьев видел прежде всего в том, чтобы раскрыть в позднейших текстах их первоначальное содержание.

Положения, выдвинутые Афанасьевым, сразу же стали предметом критических выступлений. Одним из первых по этому поводу высказался О.Ф.Миллер (Опыт исторического обозрения русской словесности. СПб.,1866). Не опровергая исходный тезис Афанасьева, он уточнил его, отметив, что заговоры возникли в более древние, "домифологические времена, когда еще не было ни молитв, ни мифов и не существовало еще самого представления о божестве"/6.

В целом же позиции О.Ф.Миллера характерна некоторая двойственность. С одной стороны, он справедливо полагал, что календарные обрядовые песни не заключают в себе никаких молитвенных обращений и не являются "молитвами-мифамим", а с другой, он соглашался с А.Н.Афанасьевым в том, что "в небесных атмосферических явлениях" отражена борьба светлых и темных небесных существ.

Причину подобной противоречивости позиции исследователя следует видеть в излишней схематичности представлений, вызванной огромным количеством фактического материала. Об этом свидетельствуют и работы Н.Крушевского, который впервые рассмотрел заговоры в системе жанров фольклора (Заговоры как вид русской народной поэзии. Варшава. 1876. ).

Хотя Крушевский целиком следует за положениями труда А.Н.Афанасьева, видно, что схематизм вывода о том, что заговоры - это молитвы, его уже не удовлетворяет. И, чтобы найти выход, он предлагает собственое определение этого жанра: "Заговор есть выраженное словами пожелание, соединенное с известным обрядом или без него, пожелание, которое непременно должно исполниться" /7.

Определение заговора как пожелания дополняется им важным наблюдением о форме и морфологической структуре заговоров. "Заговоры состоят из сравнений желаемого с чем-либо подобным, уже существующим"/8. Но, к сожалению, интересные выводы Н.Крушевского не были сведены им в единую систему и остались на уровне отдельных наблюдений. И тем не менее, основной тезис, высказанный Крушевским, как раз и определил дальнейшее изучение заговоров.

Хотя у А.А.Потебни и нет обобщающей работы по заговорам, его высказывания и наблюдения, без сомнения, составляют определенный этап в их изучении. Он не только свел воедино все то, что было высказано его предшественниками, но и выстроил на их основе достаточно стройную и тщательно обоснованную систему /9.

Определение заговора ученый связывает с указанием на сравнение как на основу формы заговора, который по его мнению является "словесным изображением данного или нарочно произведенного явления с желаннным, имеющее целью произвести это последнее" /10. Таким образом Потебня впервые связал происхождение и особенности формы заговора.

Согласно его точке зрения заговоры образовались не из мифа, а одновременно с ним. Следует отметить и еще одну особенность подхода Потебни - постановку вопроса о взаимоотношении обряда и слова в заговорах. Для мифологов он не представлялся существенным, поскольку они считали, что заговор произошел от молитвы.

Потебня, а вслед за ним Ф.Ю.Зелинский и Н.Ф.Познанский утверждали. что заговоры возникли из чар, а чары - из приметы. Под приметой они понимали простое восприятие явления, которое было свойственно человеку еще на доязыковой стадии развития. Именно примета стала "первым членом ассоциации, в которой при появлении первого члена ожидается появление второго" /11 .

Совершенно аналогично определяется и чара, как "первоначально-деятельное умышленное изображение первого члена ассоциации", а заговор является ее "словесным изображением". Следовательно, и действие, сопровождающее заговор представляет собой простейшую форму чар 12/.

Но, поскольку Потебня исходил из анализа морфологической структуры заговора, а не из конкретного содержания, то для объяснения причины его появления ему пришлось сослаться на фактор случайности: "Человек замечает, что сучок в сосне засыхает и выпадает и что подобно этому в чирье засыхает и выпадает стержень. Поэтому он берет сухой сук, выпавший из дерева, для укрепления связи сука с чирьем очерчивает суком чирей и говорит: "как сохнет сук, так сохни чирей" /13. Вот почему Потебня считал, что содержание заговора обусловлено "несложными психологическими причинами" и не заслуживает серьезного изучения.

Представители историко-сравнительной школы, напротив, строили свои выводы на утверждении о четкости текста и завершенности структуры заговора. Одним из первых обратился к иследованиям заговоров В.Ф.Миллер. В статье "Ассирийские заклинания и русские народные заговоры" (1896) он попытался отыскать источник русских заговоров в магической литературе, заклинаниях, опираясь на тексты, найденные клинописной библиотеке ассирийского царя Ассурбанипала.

Сопоставляя русские и асирийские тексты, Миллер установил, что их структура и даже отдельные формулы имеют много общего. Помимо сходства текстов исследователь отметил и многочисленные соответствия в связанных с заговорами обрядах. Но при всей наглядности сопоставлений выводам Миллера недоставало исторического обоснования 14 .

Несколько слов следует сказать о книге Познанского в связи с восприятием ее в современном научном контексте. Подход автора имеет свои сильные и слабые стороны.

Книга Н.Познанского не утратила своей ценности и на сегодняшний день прежде всего потому, что в ней собран огромный фактический сопоставительный материал русских и западноевропейских заговорных текстов. Однако, ее необходимо рассматривать лишь в контексте решения тех проблем, которые ее автор ставит во введении. Прежде всего это достаточно подробное, хотя и несколько одностороннее исследование особенностей формы заговоров, а также составных частей их текста. Важным представляеться и то, что исследователь привлек интересный религиоведческий материал, обычно остававшийся вне поля зрения фольклористов.

В связи с этим не может не вызвать удивление тот факт, что Познанский не дает даже самого краткого обзора имеющихся сборников заговорных текстов и основных архивных собраний. По-видимому, специфика книги как дипломной работы, обусловила ее структуру, главное место в которой должно было принадлежать обзору имеющихся научных исследований, представленных весьма подробно и систематично. Можно сказать, что в книге Познанского подведены весьма внушительные итоги того, что было сделано в русской и европейской науке в области изучения заговров как фольклорного жанра.

Подход к изучению заговоров без учета связи их формы и функции (в сущности такой же, как и у традиционных демонологов) не позволил Познанскому перейти к целостному рассмотрению заговора как явления культуры.

Отвергая теорию Потебни, который строил происхождение заговоров на основе эволюции различных видов сравнения и параллелизма, Познанский предлагает собственную схему эволюции формы заговора. Он считает, что словесная формула заговора появилась для пояснения возникшего ранее магического обряда, а затем приобрела самостоятельное значение. Это положение коренным образом расходится с результатами исследований этнографов, фольклористов и религиоведов последующего времени, на что прозорливо указал в своей рецензии Е.Кагаров 15.

Действительно, анализ заговорных текстов, имеющихся в распоряжении современных исследователей, показывает, что далеко не все из них возникли из обряда, и представляют собой неизмененные словесные формулировки обрядовых действий 16 .

Достаточно спорным представляется и высказанное Познанским положение о том, что забывание первоначального смысла совершаетмых обрядовых действий способствовало совершенствованию словесной формы заговора. Исследователи первобытной культуры однозначно показали, что для первобытного сознания слово и действие одинаково существенны и материальны. Поэтому Познанский и не может объяснить двойственность упоминаемого в заговорах образа целителя болезни. Рассматривая образ гигантской щуки, он пишет: "Совершенно невозможно объяснить, как щука обратилась в олицетворение грыжи" . Механизм такого превращения наглядно показал В.Г.Богораз-Тан на примере все того же образа щуки 17 .

Вместе с тем Познанский весьма аргументированно показал, что заговоры занимают особое и своеобразное место в системе фольклорных жанров. Возникнув в глубокой древности, они продолжают бытовать и в настоящее время. Именно по этой причине внешне простой и незамысловатый текст заговора часто содержит весьма интересный сплав разновременных компонентов.

Заговоры основывались на знаниях, существовавших как бы в двух измерениях - положительном и отрицательном. Это было подмечено еще в XVI веке знаменитым французским демонологом Реми. Он считал, что знахарь, который лечит людей, является носителем "чистого" знания, а колдун, заключивший договор с дьяволом, действует благодаря "черному" знанию, полученному от своего повелителя.

В заключение следует сказать несколько слов и об истории собирания заговоров. Оно прибрело широкий размах с 1847 года, когда было организовано Русское географическое общество. Его этнографическое отделение явлось координирующим центром, вокруг которого объединились усилия любителей старины и краеведов, живших по всей России. Они постоянно присылали в архив общества свои записи и обнаруженные ими тексты.

Постепенно расширялись районы их деятельности, и к концу XIX века материалы стали поступать и из Сибири, и с Севера. Этому процесу способствовала и организация Этнографического бюро князя В.Н. Тенишева, которое регулярно рассылало специальные памятки по собиранию материалов о народных средствах лечения. Большое количество ценных текстов было собрано и в архиве Министерства юстиции.

Все эти материалы дополнялись многочисленными публикациями в местной печати (например в многочисленных "Губернских ведомостях") и были использованы при составлении крупнейших сборников заговорных текстов "Великорусские заклинания" Л.Майкова (1869) и "Русская народно-бытовая медицина" Г.Попова (1903).

Несколько отличается от названных изданий сборник П.С.Ефименко "Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии" вып.II. (1878). Он содержит не только записанные собирателем тексты, но и выписки из старинных рукописей. Большое количество стариных заговорных текстов опубликовано и в труде Н.Н.Виноградова "Заговоры, обереги, спасительные молитвы и проч." (1910) К сожалению все названные книги, за исключением недавно переизданного сборника Л.Майкова, в настоящее время представляют большую редкость. 18

Вот почему перед современным исследователем открываются практически неограниченные возможность изучения заговора как в его живом бытовании, так и в историко-этнографическом плане. Думается, что публикация книги Н.Познанского и намеченная в ней методика исследования будут служить этой цели.

Ф.С.Капица

Примечания к статье Ф.С.Капицы.

1 См.,например, сообщение А.А.Зализняка "Древнейший восточнославянский заговорный текст"//Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор.М.,1993, с.104-106.

2. В.Р.Петров. Заговоры// Из истории русской и советской фольклористики. Л.,1981. С.77-142 (Публикация подготовлена А.Н,Мартыновой).

3. А.Н.Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу.М.,1865. Т.1. С.43-44.

4. Там же, с.414.

5. Миллер О.Ф, Опыт исторического обозрения русской словесности. СПб.,1866. вып. 1. С.84-85.

6. Крушевский Н. Заговоры как вид русской народной поэзии. Варшава. 1876. С.23.

7. там же, с.27.

8. См прежде всего следующие работы А.А.Потебни: Малорусская народная песня по списку ХVII в. Текст и примечания. Воронеж, 1877 и Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.

9. А.А.Потебня. Малорусская народная песня по списку ХVII в. Текст и примечания. Воронеж, 1877. С.21-22.

10. Ф.Зелинский. О заговорах.М.,1897. С.19.

11. Потебня А.А. Малорусскамя народная песня. С.23.

12. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905, С.619.

13. См.подробнее В.Петров Заговоры // Из истории русской советской фольклористики.Л.,1981. С.87.

14 Кагаров Е.В. Н.Познанский. заговоры.// РФВ.1917,N3-4,С.206-210.

15 Топоров В.Н. Об индоевропейской заговорной традиции// Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор.М.,1993, с.3.

17 Подробнее см. В.Г.Богораз-Тан. Чукчи. т.II. Л.,1939. С.39-40.

18 Великоруссие заклинания. Сборник Л.Майкова. СПб.,1994. Изд. подготовил А.К.Байбурин.

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателей работа написана мною еще пять лет тому назад, когда я был студентом Петроградского Университета. В 1913 году рукопись, под заглавием "Опыт генетического исследования заговоров, как особого вида народного творчества", была передставлена в Академию наук на конкурс по соисканию премии имени М. Н. Ахматова и удостоилась малой премии.

В то время печатать свою работу я не предполагал, намериваясь продолжить изучение заговоров и подвергнуть более тщательному исследованию атронутые в работе вопросы. Но постепенно научные интересы мои уклонились в сторону от заговоров, и, не рассчитывая в скором времени вернуться к ним, я решаюсь теперь поделиться с читателями скромными результатами моих занятий. Работа печатается в том виде, в каком она представлялась на конкурс, если не считать некоторых фактических дополнений.Что касается некоторых недостатков чисто внешней стороны книги, то они объясняются исключительно тяжелыми условиями, в каких теперь ведется всякая типографская работа.

С чувством искренней признательности вспоминаю светлой памяти покойного Всеволода Федоровича Миллера и приношу живейшую благодарность Алексею Александровичу Шахматову, без нравственной поддержки которых настоящая работа едва ли увидела бы свет. Считаю своим долгом принести также глубокую благодарность Историко-Филологическому Факультету Петроградского Университета, давшему мне возможность напечатать свою работу в "Записках".

Н. П.

Введение

При изучении всякого явления неизбежны два момента: во-первых, надо определить явление, как таковое, без отношения к другим явлениям родственного порядка; во-вторых, определить место исследуемого явления в ряду этих родственных явлений. Пока нет ответа на второй вопрос, явление не может считаться изученным, потому что остается за бортом научной системы, объединяющей и объясняющей данный класс явлений. Для филолога, конечно, интересно изучение мертвого языка; но главная его цель - определить место и значение изучаемого языка в семье других сродных языков. Это и есть самый интересный момент в научной работе, потому что на этом пути самое ничтожное с первого взгляда явление может превратиться в глубокий философский вопрос. Точно такие же требования должен ставить себе и исследователь всяких других продуктов словесного творчества.

В данном случае дело идет о целом классе явлений: заговорах, заклинаниях, оберегах и т.д., как особом виде словесного творчества. В каком же положении находится исследование их с отмеченных выше точек зрения? Изучена ли сущность явления? Что такое "заговор"? Хотя уже немалое количество ученых пыталось разобраться в этом вопросе, но, к сожалению, приходится констатировать факт, что дело находится в самом печальном положении. Даже не определена еще та характерная черта, которая ставит границу между этим видом творчества и соседними. Если так дело обстоит с первым вопросом, то само собою понятно, что еще в худшем положении находится второй вопрос. Ведь, на него только тогда и можно ответить, когда решен первый.

Однако, давно уже было заявлено о праве заговоров на место в истории литературы. И место им дано. Мифологи заявили о правах заговора, они же сделали ему и очень почетный прием. Беда лишь в том, что не указали для него определенного места. Они нашли в заговорах богатый материал для своих фантастических построек в области мифологии; это и было причиной радушного приема. А вопрос о том, чем же заговор отличается от других видов народного творчества, их мало интересовал. Для них был важен не вид творчества, а его содержание, своеобразно истолковываемое. Естественно, что при такой постановке вопроса положение заговора было очень непрочно и должно было пошатнуться с крушением мифологической школы. Так оно и случилось. Правда, прав заговора на место в истории литературы никто не оспаривает, исследование их все разрастается, но места в истории литературы они фактически не имеют. В курс народной словесности историками механически вставляется несколько страничек о заговорах, да и то не всегда. И где их ни приклеил - все хорошо. Такое оттеснение заговора понятно само собой, раз внимание обращено не на форму, а на содержание. Ведь, содержание-то его почти всегда то же самое, что и в апокрифах, сказках, песнях и т.п., в видах народного творчества, более богатых и более доступных исследованию. А если дело обстоит так, то, действительно, заслуживает ли заговор того почетного места в истории словесности, о котором мечтали мифологи? Ведь, для истории литературы важно главным образом содержание литературных видов, то изменчивое, носителем чего они являются, художественно выраженные идеи и движение их *1. А заговоры с этой точки зрения представляют самый неблагодарный материал.

В них меньше, чем во всяком другом поэтическом виде, заметна смена идей и настроений. Такая неподвижность объясняется неизменностью самого объекта заговора. Если в наши дни заговор от крови служит выражением желания, чтобы кровь остановилась, то и тысячи лет назад он выражал то же самое желание. Изменилась лишь форма выражения. Таким образом, оказывается, здесь отношение между содержанием и формой как раз обратное тому, какое интересно для истории литературы. Только отдельным заговорам удалось избежать этой роковой судьбы. Использование же заговоров в том роде, как это делали мифологи, т.е. рассматривание их, как отголосков исчезнувшей мифологической системы, или же в духе Мансикка, перевернувшего теорию мифологов наизнанку, крайне рисковано.

Дело в том, что те фантастические образы, какие мифологи считали отражением мифа, а Мансикка - христианскими символами, могли возникнуть из самых реальных источников. Что в некоторых случаях дело обстояло именно так, это мы увидим в дальнейшем. Так могли явиться, напр., образы чудесной щуки, железного тына, булатного дуба и т.д. Оказывается, что и использование самого содержания заговоров в историко-литературных или каких-либо других целях рисковано, пока не исследованы причины появления в данной форме именно такого, а не другого содержания. Следовательно, при изучении заговоров, прежде всего приходится исследовать именно форму и ее развитие. А это более интересно для теории, чем для истории словесности. Таким образом, мы приходим к постановке первого вопроса. Надо исследовать заговор, как особый вид словесного творчества, рассмотреть его формы, проследить их развитие, определить их содержание и выяснить отношение к форме.

Отчасти этих вопросов касались два первоклассных русских ученых Потебня и Веселовский и последователи первого. Но они опять таки исследовали заговор не сам по себе, а как один из случаев проявления психологического параллелизма, мышления посредством сравнения; словом, они интересовались им постольку, поскольку замечали в нем сходство с другими видами народного творчества, а не разницу; обращали внимание не на оригинальные черты заговора, а на общие всей народной поэзии. Решению намеченных сейчас вопросов я и посвятил эту работу. Невозможно в достаточной мере использовать западно-европейские заговоры была причиной того, что некоторые положения могут показаться слабо аргументированными.

Однако, для меня ручательством в правильности избранного пути исследования и теории, явившейся результатом его, служит то обстоятельство, что даже в том несовершенном виде, в каком мне удалось представить развитие заговоров, они выступают уже с определенной, характерной физиономией, требующей и определенного места для себя среди других видов поэтического творчества, а, следовательно, является возможность ответа и на второй из поставленных выше двух кардинальных вопросов. Но это требует привлечения к делу нового материала и нового не менее кропотливого исследования. Поэтому я позволяю себе во введении лишь сделать краткое указание того направления, в котором должно искать ответа, на основании данных, уже добытых совершенною частью работы.

Так где же место заговора в ряду других видов поэтического творчества? Прежде всего - что это, эпическое, лирическое или драматическое творчество? Ни то, ни другое, ни третье. Или вернее - и то, и другое, и третье, и даже четвертое, поскольку заговор является в прозаическом виде. С теоретической стороны тем и интересен заговор, что он является отличным представителем примитивного синкретического творчества, из которого дифференцировались потом отдельные поэтические виды. поскольку заговор заключает в себе элемент действия, он относится к драматическому творчеству. Здесь мы находим те &&&, ячейки, из которых потом развилось драматическое действие; здесь мы видим, как к &&& присоединялись &&&, можем проследить зарождение их. Зародыш драматического творчества был именно в заклинаниях и заговорах. Но в благоприятные условия для развития их попали далеко не все заклинания. Естественно, что заговоры частного характера, т.е. исполнявшиеся в интересах отдельного лица, не получили дальнейшего развития в этом направлении, так как не находили необходимой для себя общественной поддержки. В более благоприятных условиях стояли заклинания коллективное, общественные, т.е. совершавшиеся целою группой в интересах общины. Коллективные заклинания представляют уже сплошь да рядом рельефно выраженные характерные черты драмы: синкретизм действия, мимики и слова. Но судьба и этих заклинаний была различна.

Решительным моментом для дальнейшего развития заклинания является отношение его к культу. Оно могло обратиться либо в культ, либо в простой обряд, не имеющий никакого касательства с культом. Исследование Фрэзера *2 показало, в каком отношении к заклинанию стоят некоторые арийские культы, а в частности культ Диониса и Деметры, что для нас особенно важно. С другой стороны достаточно определенно уже установлено и отношение обряда к заклинанию *3. В том и в другом случае в основе усматривается заклинание. Понятно, что судьба драматического элемента в культе и в обряде должна быть различной. Культ сохраняет свою важность и серьезность, обряд вырождается в игру и шутку. Вот таков предполагаемый путь доисторического развития драматического творчества. В конце его мы находим две ветви. Какая же из них дала тот побег, который развился в античную драму?

Обратим внимание на то, что описанный сейчас процесс драматического развития намечается без помощи исследования самой драмы, как литературного вида. Теперь обратимся к теории возникновения драмы, созданной на основе данных, представляемых самой драмой. Ее высказал еще Аристотель, и она до сих пор повторяется. Что же он говорит? Хотя показания Аристотеля несколько сбивчивы, все же он определенно указывает, на два исходных пункта драмы. И эти два источника оказываются, как будто, теми двумя ветвями, какими кончилась доисторическая эпоха драмы. У Аристотеля сплетаются две теории: по одной - драма происходит из взаимодействия культов Диониса и Деметры, по другой - из пелопоннесской сатирической игры ряженых. Совпадение двух концов в первом случае очевидно, если мы припомним выводы Фрэзера относительно упомянутых культов. Можно установить совпадение и двух других концов. Для этого потребуется исследовать отношение сатирической игры к обряду, имеющему в основе заклинание. Что это была за игра? Прежде всего самое название трагедии - &&& - подчеркивает в ней два элемента: элемент мимики, ряжения и элемент пения. &&& - песня козла, сатиров. Очевидно, это была хороводная обрядовая игра. А, как установлено, обрядовые игры, сопровождающиеся пением, пляской, ряжением, первоначально вовсе не были простой забавой; они имели важное социальное значение. Они развились из магического обряда, из заклинания, и сплошь да рядом заключают еще в себе его отголоски. Нет ли таких отголосков и в сатирической игре? Самое участие сатиров уже дает повод заподозрить здесь присутствие заклинательного элемента.

Сатиры изображались полулюдьми-полукозлами. Откуда взялся такой образ? Что это, изобретение досужей фантазии? Трудно допустить. Мы знаем, какую важную роль играло в жизни первобытного человека то, что у нас часто является только в виде забавы. Так было хотя бы с танцем. Относительно умственной деятельности надо допустить то же самое. Не следует никогда забывать, что примитивный человек вынужден неустанно бороться за свое существование. Все, что он создает, имеет либо прямое, либо косвенное отношение к этой борьбе. Если нам и кажутся фантастические создания примитивной мифологии плодом необузданной фантазии, то мы все-таки не имеем права называть их таковыми, пока не выяснен сам процесс создания этих образов. Заговоры, особенно русские, столь обильные подобными образами, и здесь могут оказать громадную услугу мифологии. В них нам удается иногда проследить процесс превращения самого реального образа в целую фантасмагорию и вскрыть его психологические мотивы. Если мы теперь с этой точки зрения будем рассматривать сатира, то прежде всего спросим: не соответствует ли он какому-нибудь реальному образу? Есть основание предположить, что изображение сатира явилось на почве заклинательного обряда. Полную параллель образа мы находим в мимических танцах различных диких народов. У американских краснокожих видим получеловека-полубизона *4. Это в бизоньем танце, где участники танца наряжаются бизонами. У новогвинейских дикарей - получеловек-полурыба. Тоже в мимическом танце *5.

Отношение этих танцев к заговору будет разобрано ниже (гл. V). Они тоже являются заклинаниями. Ряжение бизоном или рыбою стоит в связи с тем, что служит главным промыслом племени. В ревом случае - охота, во втором рыбная ловля. Совершенно аналогичным образом могли появиться у греков в период пастушеский или также охотничий полулюди-полукозлы, появиться на почве заклинания. Потом уже заклинание выродилось в сатирическую игру. Так совпадают и две другие ветви драмы, историческая и доисторическая. Вот путь, какой намечается для исследования отношения bзаговора к драме.

Аналогичные отношения можно установить между заговором и лирикой. Поскольку заговор заключает в себе отголоски душевных переживаний своих творцов, он лиричен. И судьба хранящихся в нм лирических задатков также, главным образом, зависела от социального значения заговора и отношения его к культу. Если лирический заговор примыкал к культу, то он обращался в религиозную песнь, молитву, гимн; если же оставался вне культа, из него развивалась обрядовая песня-заклинание. Потом характер заклинания утрачивался. Если для Потебни заговор - Limus ut hic durescit et haec ut cera liquescit uno eodemque igni, sic - nostro Darhis amore - без сомнения есть молитва *6, то мне кажется, что следующая, распеваемая и поныне народом на купальских играх песня восходит к источнику однородному с источником латинского заговора.

Oj na Kupajli, ohon horyt',

A u Iwana serce bolyt'.

Nechaj bolyt', nechaj znaje,

Nechaj inszoji ne zajmaje,

Nechaj jidnu Hannu maje *7.

Оба произведения возникли, надо полагать, из чары-присушки (см. гл. V).

Наконец, третий элемент заговора - эпический. Влияние на соответствующий вид народной поэзии он, кажется, имел очень незначительное (в частности на создание апокрифических сюжетов). Зато в развитии самого заговора он имел решающее значение. Два первых элемента должны были отступить перед последним. В заговорах отразились любопытные приемы эпического творчества примитивного ума. Исследование главным образом эпических сюжетов заговора и составит центр настоящей работы.

Таков литературный интерес изучения заговора. Но не менее интересен он и с других точек зрения. На истории заговора, как увидим, отразилась, напр., одна из самых драгоценных черт человеческого разума. Та именно, которая движет человечество по пути прогресса во всех областях. Может быть, это утверждение покажется парадоксом. В заговорах привыкли видеть, напротив, проявление глупости человеческой. Однако это не так. Постоянное стремление отыскать причину данного явления, объяснить непонятное - вот что было главным двигателем в истории заговора. Вековечный вопрос "почему"? появлялся на каждой исторической ступени заговора. Каждая последующая ступень была ответом на него. И, если мы теперь с улыбкой готовы смотреть на создавшуюся таким образом наивную систему, менее всех виноваты в этом творцы ее.

Примечания Н.Ф.Познанского

1) А. Н. Веселовский. - "История литературы в широком смысле этого слова - это история общественной мысли, насколько она выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом" (О методе и задачах ист. лит., как науки, ст. 14). "История литературы есть история общественной мысли в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах" (Из введения в ист. поэт., ст. 23).

2) Frazer. The Golden Bough. London. 1890.

3) Е.В. Аничков. Весенняя обрядовая песня. СПБ. 1903 г.

4) Reville. Les religions des peuples non-civilises. Paris. 1883.

5) Е. Аничков. Весенняя обрядовая песня. 1903 г., ст. 85.

6) А. А. Потебня. Из записок по теории словесности. 1905 г., ст. 458.

7) Zbior Wiadomosci do Antropologii Krajowej. Krakow. 1881, t. V, Moszynska, st. 27.

Обзор исследований заговоров