Музыка в человеческом обществе как средство овладевания «слабым полом»; ее отличие от музыки животных

Человек унаследовал от антропоморфных обезьян все дости­жения их в области музыки. Дает ли это основание утверждать, что человек унаследовал от животных музыку как искусство?

По этому вопросу мы, с одной стороны, встречаем авторов, утверждающих, что музыки, как искусства, нет даже у дикарей, а с другой, что птичьи песни представляют подлинное искусст­во, которым певцы доставляют удовольствие и себе и слуша­телям.

Обе эти точки зрения одинаково неправильны. Музыка жи­вотных представляет собою разряд не потребленной на произ­водительную работу энергии; она носит не индивидуальный, а видовой характер; тогда как дикарь может издавать музыкаль­ные звуки, индивидуализируя их по своему вкусу. Другими словами, музыка дикаря представляет собою индивидуальное, а музыка животных — видовое творчество. Музыка же, как и дру­гие роды искусства, становится таковым лишь с момента, когда она является продуктом индивидуального творчества.

Музыка у человека, как и у животных, обслуживала половые инстинкты, а сверх того служила и выражением удовольствия в связи с инстинктом питания и самосохранения; дикари поют (и пляшут) по случаю удачной охоты, поют воинственные пес­ни, представляющие собой репетицию тех криков, которыми они оглашают места воинственных столкновений с врагами; у них, как и у животных, эти крики играют роль устрашающего фактора, с той разницей, что у животных они шаблонны и не целепонимательны, т. е. инстинктивны, а дикари понимают их роль и значение.

С этого началась музыка как искусство; она шла по старым, унаследованным путям многие тысячелетия, главным образом обслуживая запросы эротики. В Европе, даже в Средние века, когда официальной музыкой считалась только музыка религи­озная, когда «дудыри и лютники» преследовались церковью, когда их лишали причастия, не признавали за ними, как за шу­тами и скоморохами, никаких прав, музыка этих «дудырей» пользовалась широким распространением, и первое место в ней занимали «любовные песни». Королевские указы запрещали монахам их записывать, из чего мы получаем основание полагать, что песни эти записывались даже в монастырях. За их стена­ми епископы в своих проповедях упрекали крестьянских де­вушек за то, что они «петь псалмов не научились, а любовные песни поют», а песни эти не только пелись, но певцы любви приглашались на придворные празднества и являлись учите­лями музыки в рыцарских замках.

Таким образом, первичный фактор музыкального творче­ства — обслуживание полового чувства — от бесконечно дале­ких времен сохранился до наших дней.

Штук, этот великий толкователь полового чувства, дает це­лый ряд картин, изображающих притягательную силу музыки, которой мужчина привлекает женщин, а женщина — мужчин, вызывая друг у друга чувства животной похоти. Дикари своей музыкой оказывают такое же воздействие на своих красавиц, как сатиры на картинах Штука и Бёклина.

Наряду с такой музыкой мы, однако, во все времена, на всех уровнях культуры встречаем и такую, которая никакого отно­шения к эротике не имеет и служит выявлением индивидуаль­ных и общественных переживаний, о которых здесь говорить не приходится и которых творцами последних столетий явля­ются Бетховен, Шопен, Григ и др., у нас Глинка, Мусоргский, Бородин и др.

О них говорить здесь, разумеется, не приходится.

В заключение о музыке как искусстве у человека и ее прогрес­сивной эволюции остается сказать несколько слов о том, какую роль в ней играет женщина и играет ли она эту роль вообще.

Говоря о животных, я привел мнение Дарвина и многочислен­ных его последователей, полагающих, что прогрессивное развитие птичьих песен и песен зверей, где они имеются, получило место благодаря способностям самок, которые сами хотя и не поют, но умеют различать хороших певцов от плохих, предпочи­тая первых последним. Я указал те основания, вследствие кото­рых эту точку зрения не считаю правильной и не могу признать за самками той роли, которую за ними предполагают авторы.

В ином виде представляется мне решение этого вопроса у человека.

Музыка человека, как я сказал уже, явление не видовое, а индивидуальное. Сделавшись искусством, она из биологическо­го процесса превратилась в процесс психологический. Отсюда уже само собою следует, что прогрессивное ее развитие могла совершиться лишь при условии, если авторы музыкальных про­изведений, какими бы они нам ни казались, принимались или отвергались теми, для которых создавались. Творцом их явил­ся мужчина, как и в царстве животных, обладающий более силь­ным половым чувством, чем женщина; он оказался в роли сто­роны предлагающей, а женщина — в роли стороны принимаю­щей или устраняющей предложение.

Спрос этот, разумеется, не являлся произволом или капри­зом женщины. Будучи хранительницей традиций и вкусов, од­нажды установившихся, она одобряла то, что вытекало из этих установившихся вкусов, что с ними согласовалось, и отклоняла то, что расходилось с ними более или менее резко. Ее роль в эволюции музыки для той ее части, которая обслуживает по­ловое чувство, была решающей. Позднее, когда к музыке при­соединились новые, более сложные запросы индивидуальной общественной жизни, когда вследствие этого сложились но­вые пути творчества в области этих искусств, женщина силою вещей оказалась значительно отставшей в решении задач про­грессивной эволюции искусства. Она стояла (в массе) па том моменте эволюции этих искусств, когда они обслуживали по­ловое чувство. Факт этот, однако, ничего не говорит о том, что­бы женщина от природы была неспособна, понимать и оцени­вать искусства в их высших проявлениях. Напротив, мы зна­ем, что-то, что в музыке является отражением взволнованной речи, что в ней ведет к пониманию этой речи, не только усваи­вается ею, но ее лучшими представительницами передается с таким художественным чувством, с такою проникновенностью, которая является сама по себе величайшим творчеством. Так пела Виардо, так передавали лучшие места оперы «Фауст» Гуно — Нильсон и Лукка. Да иначе и не может быть. Если бы не было женщин, способных сочувствовать высшим формам искусства, то едва ли они могли бы удержаться в процессе сво­ей культурной эволюции.