Ассоциации и сны у животных.

«Точные исследования серьезных ученых», – пишет В. Вагнер (Сравнительная психология, том 2, стр. 369), – «устанавливают, что дрессировка ничего другого, кроме ассоциаций по смежности звука с действием, не представляет». Так ли это? Точные исследования, да еще серьезных ученых – вот эти то слова меня в особенности заставляют удивляться. Если понимать, что звук производится дрессировщиком, а действие перципиентом, – то у меня делается и наоборот: я произвожу нужные движения, а животное, ассоциируя, делает звук, да не один, а несколько различных: поющий по команде свое: «кукареку» петух; осел – ревущий во все горло; собака, воющая на разные голоса с различными переливами; слон, трубящий корнетом; гусь, говорящий «что такое»; морские свинки, хором свистящие; ворон, точно выговаривающий «кто там?»; говорящие скворцы, попугаи; морской лев, ясно произносящий подряд гласные: а, э, и, о, у; собаки, которые по моему желанию произносят во всякое нужное время букву рррр, эф, выговаривающие слово «мама» и, наконец, поющий мой бык, который тянет своим мягким баритоном ноты: до, ми, фа и соль.

Ассоциации по смежности (буду придерживаться пока терминологии В. Вагнера), можно классифицировать приблизительно так: звук с действием (интонировка) (см. рис. 28); действие со звуком (см. рис. 29), (пантомимой, движением тела я вызываю рев слона, быка и т. д.); звук со звуком (вызывается музыкой вой собак), шелестом—свист морских свинок и т. д.; вкус с действием (вкусопоощрение) (см. рис. 30 и 31); осязание с действием (механические способы болевые; мой прием: дуновение на крыс, свинок, а также ласка и половое раздражение); действие с действием (повадкоприманка и механическое воздействие и т. д.).

Внушение[29] со звуками и движениями вызывают у перципиента, проявление различных чувств, как-то: зевоту, чихание, потягивание, чесание, сон, злобу, радость и т. д. (ассоциация идей).

Ассоциативных актов так много и так они разнообразны, что, в сущности, представляют из себя самую жизнь.

Рис. 29. Ассоциация по смежности у бычка, действие со звуком. Пантомимой, движением тела вызывается мычание.

Вот как я представляю себе этот закон ассоциации по смежности. При частом повторении (как я выражаюсь, при зазубривании) одних и тех же ассоциативных актов – животное настолько привыкает, что с его действиями и являются у него свои представления в мозгу. При слове «гулять», собака радостно бежит к двери, представляя себе двор, сад, улицу. При слове «чихни», собаке передается нервное раздражение носоглотки; по команде «потянись!» собака это делает, аппетитно расправляя свои лапки и туловище. Все это происходит у нее не деланно и не механическим, пантомимным заученным путем, а она переживает приятные чувства потягивания, что в каждом движении ее мускулов ясно выражается. При слове «зевни», она с характерным визгом зевает, как это делают обыкновенно собаки Ассоциативные акты накопляются и, между собой соединяясь, образуют целую цепь переживаний. Моя кинематографическая картина: «И мы как люди. Как хороши, как свежи были розы» исполняемая одними только животными, говорит за то, что звери могут тоже играть, как актеры. По крайней мере пес «Пик», исполнявший главную роль в этой картине, переживал естественно то, что мне требовалось по смыслу постановки, напр., в начале картины «Пик», изображавший молодого денди, влюбленного в свою соседку по дому, в болонку «Мими». Все это так представляется публике. Когда бы вы увидели эту картину, то наверное вам пришла бы мысль, что собаку фотограф снял в тот момент, когда она на самом деле спала, и что все последующие ее действия случайные, и что оператор только поймал момент – как это часто и практикуется в кинематографическом мире. Но у меня в данном случае этого не было. «Пик» играл натурально, переживая, как хороший актер, истому от потягивания, зевания и т. д. Когда «Мими» была увезена своим родителем сенбернаром на курорт Гав-Гав (так по пьесе), «Пик» очень натурально волновался, отыскивая якобы свою возлюбленную. Он бежал как сумасшедший по полям, по оврагам, по крышам домов и когда добежал до моря, где только что отплыл от берега пароход с «Мими», «Пик» в отчаянии стал грызть скалу, завыл и бросился в море вплавь, где и погиб. Конечно, собака не знала, кого она изображает, но все производила очень естественно и натурально (понятно, по моему режиссерскому приказанию). Я играл ее чувствами, как, струнами гитары, меняя по желанию ее настроение: радость сменялась тоской и отчаянием и обратно. Если бы серьезные ученые свои точные исследования направили на моих зверьков, в особенности на морских львов, да исследуя пожили бы с ними несколько лет, то я думаю, они не сказали бы тех слов, которые заставили меня это написать.

Вот определение Вундта, как его описывает тот же проф. В. Вагнер: «Вундт называет ассоциации по смежности законом ассоциации чувственных представлений», оно будет ближе к истине.

Кстати о представлении в уме животных. Видят ли животные сны? Проф. В. Вагнер пишет («Сравнительная психология», стр. 391): «что касается до способности высших животных к представлению, т.-е. способности вспоминать об ощущениях, полученных в свое время вследствие раздражения органов чувств факторами среды, то самыми «разительными» и едва ли не единственными являются соображения о снах, которые будто бы видят животные»...

«Что касается до снов у собак, то мне не один раз приходилось наблюдать описанное Дарвином явление: собака во сне продолжительно и сдержанно лает; при этом она вздрагивает, двигает ногами и пр. Картина ее действий может получить толкование, которое ей дает Дарвин. Но мне ее смысл представляется иным. Я полагаю, что и звуки, напоминающие сдержанный лай, и движения ног являются выражением не психических, а физиологических процессов, испытываемых собакой. Известно, что очень многие из них заражены глистами, которые в течение дня хотя и беспокоят собаку, но ей не до них. Во время сна, когда окружающий ее мир явлений перестает ее беспокоить, ощущения, испытываемые во сне собакой, являются внешним выражением испытываемых ею болевых ощущений. В справедливости этого мнения убеждает то обстоятельство, что выражаемые упомянутыми действиями сны мне приходилось наблюдать у собак, зараженных паразитами, и не приходилось наблюдать вовсе у собак вполне здоровых». Специально посвятив для разрешения этого вопроса много времени, я вынес следующее впечатление. У меня на постели «Нета», карликовый той-тер-ер, кормила своего трехнедельного щенка «Малыша». «Малыш» подползал к брюшку матери и упирался передними лапками в наполненную молоком грудь «Неты», хватал ртом сосок и втягивал в себя жидкость. Достигнув цели, радостно помахивал хвостиком. По мере сосания «Малыш» переставал двигать хвостом, щеки щенка все реже и реже втягивались в полость рта и, наконец, «Малыш» засыпал. Мать отодвигалась в сторону, и я сонного переносил с одного места на другое. Для того, чтобы было удобней наблюдать, я положил щенка себе на руку. Малютка спал крепким сном. Но вот я замечаю, как верхние веки у собачки чуть-чуть вздрагивают и приоткрываются. Глазные яблоки вращаются и тельце немного втягивается. Спящий «Малыш» задрыгал ногами, как он это делал при подползании к матери. Желтые пятнышки над глазами попеременно то поднимаются, то опускаются. Передние лапки вытянулись вперед и задвигались точно так же, как он это делал при выдавливании молока. Хвостик часто, часто завилял, ясная картина – выражение радости, затем характерное чмоканье как при сосании. Все виденное мною ясно рисовало картину акта сосания. Трехнедельный щенок не мог иметь глисты, питаясь только молоком матери. На пятой неделе своей жизни «Малыш» вылезал из своего ящика, поднимал свои ушки и лаял, а затем, струсив, поджимал хвостик и прижимался к стенке ящика. Слыша не раз такой же лай у спящего «Малыша», я одновременно замечал и то же движение ушей и хвоста. Все эти движения во сне являются внешним выражением чисто психических переживаний. Во всяком случае, радостное виляние хвостом не могло вызываться глистами. Я часто замечал, как мои особо избранные дрессированные собаки лаяли во сне. Они спали всегда со мной, растянувшись, когда было жарко, и свернувшись, когда было холодно, под одеялом у меня в ногах. И что мне особенно бросалось в глаза – это разница характера сна. Чем больше собака была мною дрессирована, т.-е. чем интеллигентнее она была, тем становилась нервнее и тем чаще ночью она во сне вздрагивала и бредила. Мой старый покойный друг «Бишка», моя очень нежная интеллигентная «Запятайка» и тогда здравствовавший «Пик», вели себя разнообразно. «Бишка», который во время представления курил папироску (см. рис. 32) («Бишке», сидящему на задних ногах, я вкладывал между пальцами передней правой лапы папиросу, которую он сам, подняв лапку, брал в рот. Я спичкой ее поджигал, и собака несколько секунд сидела с тлеющей папироской), при чем перед курением лаял, как бы прося у меня папиросу, и после курения комично чихал, – во сне видимо переживал то же самое, что и наяву. Глухо лаял и чихал, ноздри его нервно вздрагивали. «Запятайка», у которой был желудок всегда в порядке, на что указывали анализы, спящая, часто вздрагивала и как-то особенно визжала, как это она делала и в бодром состоянии, радуясь чему-нибудь. «Пик» хотя и страдал глистами, бредил гораздо реже, чем «Бишка» и «Запятайка». «Пик» во сне больше бегал, чем лаял, что выражали его двигающиеся четыре лапы. У других животных редко приходилось подмечать бредовые явления. Только у молодых медвежат да у морских львов ясно выражались эти явления. Медвежата во сне нередко складывают трубкой язык и с бульканьем сосут и чмокают, втягивая и выпуская постепенно воздух из ноздрей. Это тоже говорит за то, что они во сне переживают удовольствие. Во всяком случае, при глистах это должно бы иначе выражаться.

У ластоногих (см. рис. 33) способность к представлению в уме выражалась очень ярко. Вот мои наблюдения: в цирке во время антрактов публика заполняла весь проход из арены в конюшню; в проходе стоял аквариум с морскими львами. Публика толпилась около клетки. Ластоногие обыкновенно лениво потягивались, зевали и как-то равнодушно, вскользь глядели на публику. Я часто нарочно, далеко от клетки, громко начинал говорить. Заслышав мой голос, морские моментально поднимались на ласты и высоко поднимали головы, стараясь отыскать меня. Я медленно двигался с толпой мимо клетки. Львы не спускали с меня своих глаз и, по мере моего удаления, беспокоились и ревели. Когда я скрывался за портьерой, ластоногие снова лениво ложились и продолжали дремать. Антракт кончался, публика занимала свои места, а львы, прижавшись плотно друг к другу, лежали неподвижно до следующего антракта. Я в своей уборной спешно надеваю костюм. Номер за номером идет по программе. Музыка то играет, то останавливается, меняя мотивы для разных артистов. Но вот пришла моя очередь, грянул мой выходной марш, и львы преобразились. Мечась по клеткам, они бросались в бассейн, ныряли, вылезали быстро на площадку и снова шлепались в воду. Брызги летели во все стороны.

Рис. 32. Собака „Бишка", якобы курит папиросы.

Артисты строились в проходе попарно, приготовляясь выходить в две шеренги, устраивая тем парад. Я появляюсь из уборной и прохожу между построившимися в две линии артистами. Львы, увидя меня, бросаются к дверце клетки и, становясь на задние ласты, прилипают к решетке. Глаза горят у них зеленым фосфорическим светом. Вся фигура – одно ожидание. Мои помощники снуют взад и вперед мимо аквариума, подавая и принимая разных животных и реквизит. Львы, волнуясь, то ныряют, то вылезают на площадку и зорко следят за ними. Раздается призывной трубный звук в оркестре (специально написанное вступление для морских львов), и ластоногие при первых звуках оркестра совершенно преображаются. «Лео», «Пицци» и «Васька», перелезая друг через друга, стремительно бросаются к дверце клетки, нетерпеливо хватают зубами за железные прутья решетки, кусают друг друга и до такой степени отчаянно ревут, что постороннему делается страшно. Служащий отпирает решетчатую дверцу, и львы, сбивая его с ног, быстро бегут на арену...

Разве все поведение львов не говорит за то, что в уме у них происходит ясное представление о своем хозяине, о месте работы и о вкусопоощрении за свою работу? Даже при первых звуках знакомого мотива у них в воображении рисуются все последующие действия. Для меня совершенно ясно, что ластоногие обладают способностью к представлению, т.-е. обратное тому, что пишет В. Вагнер, отвергая способность вспоминать об ощущениях, полученных в свое время. Что касается сна, наличие которого проф. Вагнер не допускает у животных, то вот мои наблюдения: в обыденное время, когда работа ластоногих изо дня в день проходит шаблонно, львы безмятежно спят, обнявшись друг с другом или, поджав под себя ласты, кладут друг на друга головы. Но вот в цирке начинаются сборы в путь. Запаковываются ящики, свертываются и укладываются в бочки ковры, связываются барьеры и реквизит. Все это происходит на глазах у ластоногих. К утру готовится все цирковое имущество к нагрузке на ломовых. Морские львы тревожно спят эту последнюю ночь. Беспокойство выражается в необычайных позах. Спят они эту ночь каждый отдельно, и то один, то другой издают тяжелый вздох. Часто просыпаясь, лежа, поднимают головы и тревожно-вопросительно всматриваются в темноту конюшни. Снова опускают головы и со вздохом закрывают глаза. Тело их часто вздрагивает. Ласты судорожно прижимаются к бокам. Под самое утро они засыпают, видимо, крепко.

Рис. 33. Морской лев.

Мне пришлось упаковываться в одну из этих ночей, и я, отдыхая, в полуоткрытую дверь моей уборной наблюдал за львицей «Пиции», которая на этот раз лежала в необычайной позе. Загнув голову назад и уперев шею в решетку, она повернулась на бок и в этой позе, долго лежала неподвижно. Сначала меня эта поза встревожила. Я подумал, не околела ли она, но вижу, что ласты зашевелились. «Пиции» как-то характерно во сне смеялась. Короткие отрывистые звуки, следующие один за другим, были очень похожи на человеческий хохот (между прочим, эти звуки выражают нетерпение и злобу). Этим хохотом я пользовался в моих выступлениях. «Смейся, Пицци!», говорил я, «и затем проси публику аплодировать». Львица произносила эти звуки и затем, лежа на груди на ящике, свободно болтающими ластами шлепала ими, как люди ладонями. В момент моего наблюдения я отчетливо слышал, как она сначала произнесла несколько похожих звуков, а затем, благодаря этой случайной позе, свободными ластами начала аплодировать. Без сомненья, «Пицци» переживала во сне то же самое ощущение, как и на представлении, т.-е. сновидения и бред у нея были налицо. По моему мнению, это может служить доказательством способности высших животных вспоминать о пережитых ощущениях.

О трансе.

Я случайно в Гамбурге наткнулся на агента продавца животных, который, путешествуя и охотясь, собирал редкостные экземпляры, скупал и продавал их Гагенбеку. Он только что возвратился из Южной Америки и привез водяную свинью капибару. Это животное, в высшей степени пугливое, было с большим трудом привезено в особой клетке и доставлено в Гамбург. Клетка состояла из полотняных стенок для того, чтобы животное не могло разбиться и погибнуть. Капибара до того пугливое и нервное животное, что, теряя рассудок, от страха она по временам как сумасшедшая кидалась и билась об стенки. Я приобрел эту свинью за солидные деньги, и ничуть не раскаялся. Благодаря изучению особенностей животного я еще раз убедился в существовании особого транса. Охотники на капибар рассказывали следующее: в Южной Америке в болотистых местах, в высокой траве близ рек, капибара, осторожно пробираясь, питается сочной травой. Ходит свободно в воде по дну реки, превосходно плавает. Капибара принадлежит к самому большому виду грызунов. Во время охоты на них охотники, местные жители, замечали следующие факты. Громадная змея анаконда охотится за капибарой, при чем у нее своеобразный способ ловли: змея, подняв голову, смотрит в глаза капибаре и как бы зачаровывает ее своим взглядом, заставляя это трусливое животное оставаться на месте неподвижно. Охотники описывают, как змея, высоко подняв переднюю треть тела, не спуская глаз смотрит на водяную свинью, долго, приблизительно минут пять, и капибара замирает на месте, как каменное изваяние; зачарованная, она сидит неподвижно, вытянув шею и подняв свою тупую морду почти вертикально. Сидит капибара, не шелохнется и ждет своей неминуемой смерти. Анаконда, приковав взглядом и обезволив животное, бросается на свинью, обвивает ее своим могучим телом и душит, затем долго мнет своими железными кольцами и проглатывает. Рассказы охотников, переданные мне агентом, заставили попробовать испытать силу моего взгляда на животном, и вот я приступил к опыту. Опыт увенчался неожиданным успехом. Легким поглаживанием я заставлял обращать внимание капибары на мои глаза и затем фиксацией глаз я быстро приводил ее в состояние транса (см. рис. 34). На арене цирка я это свойство водяной свиньи применил к следующему трюку, я сначала давал капибаре морковь, которую грызун с удовольствием принимался жевать, двигая нижней челюстью во все стороны, затем легкими пассами и быстрым улавливанием ее взгляда я сразу приводил ее в транс, капибара замирала и переставала жевать, я переводил мой взгляд незаметно для зрителей ниже или выше глаз, немного полузакрывая их, при чем громко произносил: жуй.

Капибара опять приходила в свое естественное состояние – моментально принималась аппетитно дожевывать несведенную морковку. Опять легкое прикосновение рук, пронизывающий взгляд и повелительное слово «довольно», заставляли капибару моментально приходить в состояние столбняка. Конечно, в этом случае «жуй» и «довольно» не были результатом внушения дрессировки, так как этих слов она не понимала и не связывала их с действием; я только воспользовался фиксацией взгляда и пассами для того, чтобы производить известный эффект.

Очень и очень жаль, чистосердечно признаюсь, что для эффекта мы, артисты, почти всегда прибегаем к фокусам, афишируем, рекламируя и преувеличивая факты и этим служим часто во вред научной истине. Часто заставляем смешивать настоящее проявление внушения с фокусами, ничего общего с наукой не имеющими, чем и отдаляем изучение и искание начал и разрешение задач еще не разрешенных. Много вреда сделали этим путешествующие факиры, фокусники, которые простые физические законы и химические соединения применяли к трюкам, ничего общего не имеющим с гипнозом. Приведу пример хождения по остроконечным саблям голыми ногами, прыгания с возвышенностей на битые стекла или гвозди, часто вбитые и смотрящие кверху острыми концами, при чем голые подошвы остаются неуязвимыми. Неуязвимому факиру приписывают силу внушения или гипноза. Сначала приписывала сама публика, а потом уже и факир, т.-е. фокусник, присваивал себе название гипнотизера. Фокус же просто открывается: чем чаще набиты гвозди, тем опыт безболезненнее. Они представляют из себя площадь для ног факира, на всей площади точек соприкосновения с телом, так много, что сила давления каждого гвоздя в отдельности уменьшается в десятки раз, а потому и исключает какую-либо опасность повреждения кожи. Вот если бы факир прыгнул на один, или два гвоздя голыми подошвами, то, поверьте, гвозди, благодаря тяжести его тела, пронзили бы кожу, как бы она у него ни была толста и груба.

Хождение по остро отточенным саблям и по битым стеклам все то же самое, основано на этом же законе.

Рис. 34. Капибара в трансе.

Приведенный пример есть грубый сознательный обман, но вот приведу и другой, бессознательный, скорее не обман, а самообман.

Некоторые ученые предполагают один из видов гипноза в том, что можно курицу, или какую-нибудь другую птицу известными приемами заставить принять то или иное положение и пребывать в нем до тех пор, пока этого пожелает экспериментатор. Случается даже, что птицы теряют тогда болевую чувствительность.

Опыты эти известны уже давно. Еще Афанасий Кирхер рассказывает (в своей «Ars magna lucis et umbrae». Рим, 1646. о чудесном эксперименте, который состоял в следующем. Курицу со связанными лапками клали на пол и проводили от каждого ее глаза меловую черту в косом направлении. Курица тогда даже после снятия повязок с лапок долгое время находилась в неподвижном состоянии.

Чешский ученый физиолог Чермак, исходя из этого опыта, вызывал у животного состояние оцепенения уже без меловой черты, а просто клал что-нибудь на основание клюва. Он полагает, что внимание животного приковывается к этому предмету и, наконец, животное достигает такой степени нервного утомления, что даже засыпает.

Полагают даже, что колеблющийся, «шатающийся» полет поднятого с гнезда чибиса и других птиц не есть результат хитрости и разумного расчета, а в большой степени явление окоченения, вызванного потерей, вследствие страха, самообладания.

Прахер различает два состояния животных, над которыми производились опыты по системе Чермака: состояние под влиянием действия страха (каталепсия) и состояние, вызванное гипнозом. Пример, опыт с петухом. И я полагаю, что ошибаются те люди, которые в явлениях оцепенения курицы усматривают один из видов гипноза. Тут нет гипноза, как нет гипноза в неуверенном полете чибиса. Я в этом убедился, ибо часто проделываю такие опыты с разными птицами. (См. рис. 35). Тут скорей случай самовнушения. У курицы произошел просто обман чувств, – «субъективное ощущение», которое случается и у людей. Вам в глаз попала песчинка, вы ее удаляете, но после удаления вам все-таки кажется, что песчинка в глазу.

Рис. 35. Явления оцепенения. Птица в трансе.

Я беру петуха и быстро, не давая ему опомниться, кладу спиной на стол, одной рукой прижимаю тело его к столу, а другой придерживаю двумя пальцами за клюв. Сначала петух естественно протестует, старается высвободиться из рук, но, чувствуя свое бессилие, со страхом от неожиданности, невольно покоряется.

Не меняя положения рук, я постепенно ослабляю нажим. Едва заметно для петуха я отнимаю руки. У него остается ощущение от надавливания. Обман чувств. Субъективное ощущение. Петух, во избежание повторения болевых ощущений, смирно лежит и закрывает глаза, скорее от страха, чем от фиксации.

Состояние оцепенения у животных проходит так же скоро, как скоро теряется ощущение на коже от прикосновения и давления пальцев. Петуху кажется, что вы его все еще держите. (Петух обманут, – обманут и ученый, приписывая опыт гипнозу). Физиолог Чермак клал на клюв птицы камешек, чем еще более вводил птицу в заблуждение. Она, чувствуя тяжесть на клюве, предполагала, что это не камень держит клюв, а все еще человеческая рука, и что против силы человека бороться немыслимо, – своим напрасным протестом вызовешь только боль.

И лежит петух, закрывая от опасения боли глаза до тех пор, пока вы не отнимете камня, и не пройдет совсем ощущение надавливания.

Я пробовал осторожно делать так: клал птицу на мягкую подушку кверху ногами, долго ее придерживал руками, слегка нажимая, и затем, когда петух, чувствуя свое бессилие, переставал двигаться, успокаивался, я, не отпуская его, одной рукой под крыло клал свинцовую пломбу, затем тихо вытягивал лапу и гнул шею на сторону, – придавал неестественную позу (см. рис. 36). Петух долго лежал, закатывая глаза, закрывая их; получалось, как будто птица спит. К горячему телу прикасался холодный свинец, который обманывал чувство петуха.

Кирхер, проведя меловую линию, придерживал клюв. Меловая линия здесь ни при чем, и это-то придерживание и служило главной причиной якобы гипнотического состояния. Затем, прежде завязанные ноги, после освобождения от повязок продолжали нести на себе ощущение как бы оставшихся повязок, как это случается в глазу после вынутой песчинки, что и служило самообманом, скорее самовнушением.

Рис. 36. Птица в оцепенении.

Транс, это есть, по-моему, состояние временного оцепенения, при подавлении психики различными агентами, в большинстве отрицательного свойства, как, напр., испугом, страхом или др. нервными потрясениями, вплоть до обморочного состояния. Зачаровывание взглядом, по моему мнению, следует отнести к чувству страха от внезапной и длительной фиксации взглядом.

Наряду с этим должно существовать состояние не подвижности, вызываемое агентами положительного свойства и достигаемое» напр., во время экстаза, радостного движения, чрезмерного восторга и т. п.

Транс, получаемый в результате воздействия нейтральных агентов, как, напр., путем внушений с пассами, или без пассов, или одними пассами без внушения, отличается от транса, описанного в первых двух случаях, тем, что в то время как положительные и отрицательные агенты заставляют сознание подопытного резко суживаться на внимании к одному предмету или явлению, в третьем случае, при нейтральных агентах, получается полное рассеяние сознания.

Примеры (фот.) см. рис. 37 и 38. Прот. № 5 (неподвижное состояние свинок). Прот. № 44 (каталепсия м. свинки).

Эмоции, внушенные животным.

При очередной лабораторной работе, после прочтения моего доклада («Ассоциации и сны у животных») возник вопрос, переживают ли животные различные состояния, вызванные моей дрессировкой.

Собрание, признавая мои наблюдения весьма ценными, все же нашло вопрос о повторных актах чихания спорным.

Подвергается критике мое положение в первом докладе о переживаниях и представлениях у животных.

1) Мнение проф. Ф. Е. Рыбакова: «Чиханье – акт чисто рефлекторный и психика тут ни при чем».

2) Проф. Г. А. Кожевников: «О переживаниях у животных речи быть не может, даже и люди-актеры – и те не все переживают. У животных мы имеем дело с заученными жестами».

Рис. 37. Вызывание неподвижного состояния верблюда фиксацией взгляда.

Я возразил, что животные сознательно играть роль не могут на что я в своем предыдущем докладе и указывал, но в отдельности различные, проявления чувств, как в моих представлениях, так и зафиксированные моей кино-картиной «И мы как люди», некоторые животные, в особенности «Пик», переживают и повторяют эти переживания, по моему приказанию, несколько раз, например: собака лениво вылезает» из своей корзины, естественно, аппетитно потягивается, радуется, плачет, т.-е. воет, при чем у нее появляются на глазах слезы и т. п. Все это она проделывает во всякое время, когда мне надо.

Рис. 38. Собака «Бишка» в трансе.

3) Проф. М. П. Садовников: «Какими данными докажете, что животное радуется?» Было высказано предостережение против увлечения антропоморфизмом.

К моему возражению, что проявление чувств у собаки выражается наружными движениями, т.-е. пантомимой, мимикой, своеобразным положением хвоста и т. д. И. А. Лев, высказывал предположение, что животные могут действительно чувствовать и переживать в состоянии гипноза, что им и наблюдалось при моих опытах внушения собакам «Лорду» и «Пику» (собаки бросались со злобой на известный объект), но в вопросе о повторных чиханьях И. А. Лев присоединяется к остальным оппонентам.

Все возражения и предположения заставили меня остановиться на этом спорном вопросе и детально разобраться в нем.

Полагаясь на практическое свое знание и понимание «духовного» мира животных, а также ссылаясь на ученые труды Дарвина, академ. В. М. Бехтерева, академ. Тарханова и других, я осмеливаюсь вновь настоящим возразить моим уважаемым оппонентам, тем более, что поднятый вопрос считаю научно важным, как вопрос, отчасти освещающий дрессировку, как метод в зоопсихологии.

Акт чихания может быть естественным и искусственным.

Естественный делю на две части:

1)Механическое раздражение слизистой оболочки носа, и

2)Рефлекторное движение, проявляющееся, как следствие этого раздражения и состоящее из расширения ноздрей, сморщивания носа, одновременного поднятия головы и втягивания воздуха, прищуривания глаз и прижимания языка к гортани, быстрого, с шумом, выпускания воздуха, зигзагообразного опускания головы, как бы встряхивания.

Все эти последовательные движения составляют целую гамму сложного рефлекса.

Искусственный акт чихания есть подражание наружному виду перечисленных движений.

Человек актер-мимист может скопировать всю гамму движений, но для этого требуются некоторое усилие и упражнение. Рефлекторное чихание доступно животным, как и людям. Искусственное, деланное чихание недоступно ни одному из животных, кроме человека, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Такого искусства оно достичь не может.

Нет в мире такого дрессировщика, который мог бы выдрессировать, например, собаку чихать, зевать, потягиваться так естественно и натурально. Он был бы величайшим гением на земле. Так подражать животное ни в коем случае не может.

Заучить последовательно все движения, применяя мимику, пантомиму и звукоподражание, для животного положительно недоступно, а потому считаю это предположение, как антропоморфное, отпадающим. Остается для животных естественный акт.

Могут ли рефлекторные, видимые нами движения, самостоятельно проявляться без механического местного раздражения?

От разрешения этого вопроса зависит весь смысл настоящего доклада, а потому я на нем остановлюсь более подробно.

Вызванные, как и самостоятельные чихания, бывают различной степени, т.-е. сильные и слабые. При естественном чихании количество и качество рефлекторных движений тесно связаны с сильной или слабой степенью местного первоначального механического раздражения. Это мы отлично знаем. Чем сильнее раздражение слизистой оболочки, тем резче выражаются рефлекторные движения. Те же самые изменения и колебания мы видим и при моих вызванных актах чихания.

Если я дрессированную собаку застаю в спокойном состоянии и ей приказываю чихнуть, она чихает естественно, нормально, с выделением слизи из носа. Когда собаку заставляю повторять много раз под ряд, то чихание слабеет и собака не дочихивает, т.-е. не дает полную гамму движений. То же самое получается, если собака волнуется, спешит получить обычную награду, или развлекается. Все эти- данные говорят за то, что от настроения животного зависит качество и количество рефлекторных движений. Ясно, что существует связь между внутренним сосредоточиванием внимания и раздражимостью слизистой оболочки носа.

Моя задача – вызвать у животного особое внимание на ту часть тела, на то или другое его движение и главное на собственное, животного, ощущение, которое обыкновенно бывает причиной движения. Вот та задача, от разрешения которой зависит нужный мне эффект.

Подробно опишу, как я дрессирую, т.-е. вызываю повторные акты чихания.

Заранее извиняюсь за длительное изложение и частое повторение деталей, считаю долгом обратить ваше внимание на все мелочи.

Разделю свое описание на две части:

1) как это видит объективно наблюдатель, и

2) мои субъективные переживания.

Собака, с которой я произвожу данный опыт, должна быть сравнительно обезволенной воспитанием, вполне сформировавшейся, достигшей зрелого возраста, находиться в данный момент в спокойном, полусытом состоянии. Окружающая обстановка не должна отвлекать ее внимание, желательна полная тишина. Я приказываю собаке сесть на стул, становлюсь против нее, и на ее глазах вынимаю из кармана кусочек мяса. Несколько секунд проходят в неподвижном состоянии, собака не сводит глаз с мяса, потом начинает тянуться к приманке. Я делаю шаг назад, собака принимает прежнее положение, т.-е., двигаясь назад, садится. Я передвигаюсь вперед. Это повторяется несколько раз. Во все время дрессировки я с одинаковой интонацией произношу слово – «чихни!», при чем «чихни» я говорю громче, или тише, в зависимости от движения животного.

Я предугадываю желания собаки (предугадка см. главу: внушение, как техн. прием). Собака смотрит то на карман, то на руку с мясом и, начиная терять терпение, подымается, топчась на одном месте, и снова садится.

Но вот она вопросительно смотрит на меня; в этот момент я, не спуская глаз с глаз собаки, делаю, движение всем туловищем вперед и тихо говорю: «чихни!» Собака опять переводит глаза на руку с мясом, которую я тотчас же медленно отодвигаю. Собака подымает уши, направляя их вперед, встает на все лапы (я чуть-чуть отодвигаюсь), собака опять садится и опускает уши к затылку, я снова приближаюсь к ней. Животное вновь смотрит на меня; сгибая голову на бок, как это делают некоторые породы при напряжении внимания. Я приближаюсь еще ближе и снова шепчу: «чихни». Собака, нетерпеливо топча передними лапами, смотрит то на мясо, то на карман.

Я снова немного отхожу. Собака начинает тихо повизгивать, заметно отделение слюны. Животное облизывается, я подхожу к ней. Собака жадно втягивает носом воздух, Я придвигаюсь совсем близко, она облизывает языком свой нос; рука моя приближается к морде; ноздри ее и верхняя губа вздрагивают, начинается слюнотечение и выделение из носа. Это снова заставляет ее облизываться. Она снова смотрит вопросительно в глаза и тихим визгом как бы жалуется, мне на длительность процедуры. Мой взгляд и слово «чихни» повторяются вновь. Собака, потеряв терпение, порывисто двигается к мясу, я быстро отодвигаюсь назад. Собака беспокойно отворачивается в сторону.

Я произношу привычные ласкательные слова и снова привлекаю ее внимание на себя. Собака переводит глаза с моих глаз на мясо и обратно. В моменты встречи наших взглядов, я головой делаю движение вперед и ближе придвигаю мясо к морде. Собака уже не отворачивается от моего взгляда (у нас устанавливается какой-то молчаливый союз, какой-то контакт). Она начинает морщить нос и приоткрывать рот, облизывая нос и не сводя глаз с моих, слегка чихает. Тотчас же я даю ей мясо. Собака быстро его проглатывает. Достаю другой кусок. Те же движения – взгляд на карман, на руку и т. д. Все движения короче предыдущих, кроме смотрения в глаза; наши, взгляды как бы сливаются, губы и нос собаки нервно подергиваются и она полностью вторично чихает. Сейчас же получает вкусопоощрение. Опять повторяются наши обоюдные движения, но уже они едва заметны, только глаза собаки долго не отрываются от моих. Слово «чихни» – и животное чихает не раз, а два, три раза подряд и ждет, как должное, вознаграждения. Понятно сейчас же получает. Я даю ей отдых. Поглаживаю ее, приговаривая обычное ободряющее слово – «бравшейн». Если у собаки не удовлетворен еще аппетит, то через полчаса я опять приказываю чихать. Снова слияние наших взглядов и едва заметная игра движений. Собака охотно исполняет.

Вот все те несложные действия, которые видят наблюдающие.

Теперь опишу внутренние мои субъективные переживания. Прежде всего перед опытом я должен быть уверен в положительном исходе его.

С момента дрессуры все свое старание прилагаю к тому, чтобы сосредоточить внимание собаки сначала на мясе, которое, по мере нужных мне движений, то удаляется, то приближается. Варьируя этими движениями, я стараюсь вызвать у животного вопросительный взгляд. При этом сам я должен не отвлекаться ничем. Чувство «предугадка» должна играть все время свою роль.

Когда я замечаю по глазам, что собака старается разгадать мое желание, я пристально смотрю ей в глаза и, напрягая свою энергию, мысленно, приказываю чихнуть, т.-е. не думаю о слове, как таковом, а о движении при чихании или, лучше сказать, о чувстве при чихании, как я его себе представляю. Если животное переводит свой взгляд на мою руку или карман, то я, оставляя напряжение, снова ловлю ее глаза своими. По мере повторения концентрирования