Ведущий программ «Большая стирка», «Пять вечеров», «Пусть говорят»

— Вот эти ваши методы, ваш образ поведения — откуда он взялся?

— Больше всего на меня повлиял тот год, когда я учился в Америке. Телевидение хорошо тем, что ты можешь, скажем так, практиковаться, лежа на диване. Главное — много-много смотреть. Находишь ведущих, которые тебе нравятся, и дальше нужно внимательно изучать буквально все: мимику, жесты, поведение, внешний вид, читать их интервью, следить за тем, что происходит в их жизни. Десять лет назад американское телевидение было крайне многообещающим. Казалось, что нам не дорасти до них. Но когда сейчас мы делаем «Евровидение», понятно, что это уровень, к которому дальше можно только стремиться.

— Про вас говорят часто, что вы гонитесь за рейтингом. Это так?

— Да. Если журналист может найти гармонию с собой, то она не в деньгах. Она в ощущении рейтинга, в цифрах, которые ты видишь на следующее утро. Это реально сравнимо с оргазмом. Нет ничего лучше ощущения, что зрители выбрали тебя. Все могут себя уговаривать, что выше 20 процентов — это хорошо, но мы сами счастливы, когда доля 30 процентов. И надо понимать, что 44 — это уже новогоднее обращение Президента.

— То есть доля важнее сути программы?

— Нет, доля — это отражение того, что хочет услышать страна. Страна узнает себя в героях. Причем 30 процентов не всегда бывают на VIP-истории. Это может быть какая-нибудь простая семейная драма — но ты понимаешь, что затронул в людях, сидящих у телевизора, то, что они, может быть, сами не способны для себя артикулировать. Ты показал им их самих такими, какие они есть.

— А у вас есть какие-то барьеры? Погружение в грязное белье — оно необходимо или вы внутренне убеждены, что так и надо?

— Я ни в чем не убежден. Когда некоторые говорят, что не смотрят федеральные каналы... Понятно, что можно отказаться смотреть «Модный приговор». Это жвачка для домохозяек, хотя там есть свой внутренний посыл — весна на дворе, идите покрасьтесь, подстригитесь, измените свою жизнь. Но если ты не смотришь нас, если ты думаешь, что такого не бывает, — либо ты ездишь на «мерседесе» с мигалкой, либо не знаешь страну, в которой живешь. Все, что мы показываем, — Россия XXI века. Конечно, мы хотим Сколково, хотим быть первыми на Марсе, но реальность такова, что у 30% населения страны нет туалетов в квартирах.

— Вы сейчас Путина цитируете, между прочим.

— Я просто говорю как человек, который только что вернулся из Мурманска (хотя там, где я жил, туалет был). Жалость не самое лучшее чувство, но мне внутренне бесконечно жалко людей, которые так живут. Я помню себя в 15 лет: я хотел уехать из Апатитов в город Мурманск, потому что мне казалось, что это самый прекрасный город на Земле. Когда переезжал из Мурманска в Москву, я думал, что Москва — это верх цивилизации. Вот сейчас мы сидим в «Турандоте» — можно, наверное, сказать, что вот это верх цивилизации, поищите такой ресторан в Нью-Йорке. Но когда ты оказываешься в районе Южного Бутово, в кафе «Шашлычная» или в кафе «Нон-стоп» каком-нибудь, ты понимаешь, что реальность всегда немножко другая.

— Что касается реальности: вы использовали актеров в передаче?

— Концепция «Большой стирки» первые полтора сезона строилась на том, что у нас были реальные истории. Но когда не могли вызвать кого-то в эфир, к реальным участникам добавляли актеров. И это было постановкой. Потом мы от этого отказались — газеты, видя рейтинги, начали расследовать и писать, что у нас все ненастоящее, другие каналы стали эту концепцию клонировать и утрировать; стало понятно, что нужно от нее уходить.

— Вы себя как определяете — как шоу­мена или как журналиста?

— Я окончил факультет журналистики и могу сказать, что наш паровоз так долго в пути только потому, что у меня журналистское образование. Я считаю, что проблема нашего телевидения сейчас в том, что хороших редакторов мало. Новые люди, которые приходят, — может, они и талантливые, хорошие актеры, но в них нужно вложить какие-то мысли, слова, знания, какую-то журналистскую реакцию. Но это все-таки телевидение, поймите. Если бы я работал в газете, то я, может быть, ходил бы небритым. А так я понимаю, что все смотрят на то, как я одет, подстрижен, что я ем. Хочешь не хочешь — актерство появляется.

— Какие сюжеты пользуются самым большим спросом? Есть ли модель — что точно будут смотреть зрители?

— (Пауза.) У нас есть тут цензура или нет?

— У вас не знаю, у нас — нет.

— Тогда мы снимаем с полки программу, где Марк Рудинштейн рассказывает всю правду про фестиваль «Кинотавр» и там же рассказывает, что у него рак, он может умереть, и ему нужно попросить прощения… Доля — 30 процентов. Или если «Чай вдвоем» объявят, что они геи, — тогда вообще 45. Или я вам предлагаю, например, Татьяну Догилеву, которая встречается с Михалковым, обсуждает строительство дома в центре Москвы. Кто-нибудь из политиков-мужчин перед выборами рассказывает, что делал пластические операции. Такие вещи. Еще вот история, если ее правильно завернуть, — супруга Бадри Патракацишвили рассказывает о том, что узнала после его смерти, что у него была вторая семья, претендующая на наследство. Чем больше миллионы, которые делят, тем зрителей больше, конечно.

— Вы недавно давали интервью на «ТВ Центре» и очень смело признались, что начальство знает, кто должен быть в гостях, а вы, мол, примус починяете.

— Согласитесь, если бы я сам все решал, то был бы уже гендиректором. Я отвечаю за свою полянку — удобряю, вспахиваю ее, сажаю. Каждый должен окучивать свой огород — прекрасная мысль, по-моему.

— А когда вы согласились с тем, что начальство лучше знает? Когда вы приняли правила игры?

— В первый же день, когда ушел на телевидение. Мне кажется, кто вообще не принимает правила игры на телевидении, тот уже там не работает. Или ушел на телеканал «Дождь». Я вчера видел Таню Арно. «Поздравь меня», — говорит. Отвечаю: «С чем?» Я знаю, что на канале «Дождь» был президент, но сколько его видели человек? Пять с половиной? Я утрирую, конечно. Но когда Татьяна вела программу «Розыгрыш», это было событием. Вопрос в том, для кого ты ведешь программу? Для себя? Мол, я такой крутой? «Люди, посмотрите, так жить нельзя»?

— У вас в программе нет политики. Это ваше сознательное решение было?

— Политики и так на телевидении слишком много. У нас политика между строк. Опять же, я смотрю цифры. Вот программа Познера, пожалуйста, доля — 10. Я даже никогда не задумывался, честно, кого из политиков я хотел бы увидеть на программе. Может, Лену Скрынник (министр сельского хозяйства РФ. — Прим. ред.) с молодым мужем, да и то не про сельское хозяйство разговаривать.

— А президента?

— Только дома у них, с экскурсией. Вот Илюша, вот — детская, вот что мне писали в твиттере, вот что в холодильнике.

— Что будет с вами через 20 лет?

— Через 20? Ну… (Долгая пауза.) Через 20 лет я в прямом эфире комментирую конец света.

Интервью: Наталья Ростова

Новое НТВ. 2002

После разгона киселевского НТВ лицом канала становится Леонид Парфенов. Вместо воскресных «Итогов» появляются «Намедни». Потеряв уникальный журналистский коллектив, НТВ становится даже лучше — правда, ненадолго. В 2004-м Парфенову запрещают поставить в эфир сюжет о вдове Зелимхана Яндарбиева. Парфенов требует письменного распоряжения и публикует его в «Коммерсанте». Эффект мгновенный — «Намедни» закрывают, а Парфенова увольняют.

Леонид Парфенов