Протокол показаний самуила львовича пупко

Состоял комиссаром Московской телефонной сети с октября по март с. г. С марта по сие время состою управляющим Московской телефонной сетью.

Принадлежу к (партии) союзу эсеров‑максималистов.

В конце мая с. г. был снят караул 1‑го Советского полка и из 23‑х лиц оставлено только семь. По чьему распоряжению был снят караул, до сих пор не выяснено.

Я неоднократно об этом говорил т. Штродаху, члену коллегии Военного комиссариата г. Москвы, т. Муралову, т. Дзержинскому, т. Беленькому, что караула осталось только семь человек и что ответственность ляжет на них, если что‑нибудь случится.

Приблизительно 1 июля т. Дзержинский говорил, что «вам на днях пришлют надежный караул». И действительно, через день‑два после разговора был прислан отряд из Чрезвычайной комиссии из матросов – 24 человека.

В первый же день обнаружилась безнадежность этого караула, так как в разговорах кое с кем и между собою ясно можно было понять, что они представляют собой явно реакционную массу, а посему в тот же день я был в Чрезвычайной комиссии и заявил т. Дзержинскому, что, нежели такой держать караул, лучше вовсе без такового обходиться. Он вызвал по телефону Попова и, переговоривши с ним, сказал мне, что сейчас со мной поедет один матрос, который выяснит на месте случай.

Действительно, через несколько минут явился молодой матрос, с которым я и уехал на станцию, и по выяснении всего указанного мною на месте матрос заявил, что он с более тяжелым сердцем уезжает со станции, как приехал, ибо он не полагал, насколько матросы действительно реакционны.

Этот караул, то есть из ВЧК, был заменен через сутки людьми из того же отряда, но фактически караул станции вербовался из того же отряда в том же количестве. О моральных и политических качествах последующих смен указать затрудняюсь, ибо никаких данных по этому вопросу у нас не было.

6 июля вечером, будучи на заседании съезда Советов, т. Подбельский, отыскав меня, попросил зайти в кабинет Аванесова. Тов. Аванесов, объяснив мне приблизительно сущность дела, сделал надпись на моем пропуске и просил отправиться на станцию. По приезде на станцию я зашел к своим сотрудникам; не успев с ними поговорить, явился один вооруженный и от имени Всероссийской чрезвычайной комиссии заявил: он здесь будет присутствовать, чтобы номера, обозначенные на поданной им записке, функционировали как следует быть. Когда потребовал у него мандат, на то он сказал: Дзержинский арестован, мандата никакого не имеет, а только личную записку свою. На что я ему категорически ответил, что без надлежащего мандата выполнить это требование я не могу. Тогда он хотел переговорить по телефону, но номера телефона не знал он. Его записка была унесена т. Герасимовым; тут же стояло еще несколько человек из их отряда, то есть из числа караула, которые указали: пойдем на низ, там есть телефон и один из товарищей знает номер телефона отряда. Из его слов нельзя было непосредственно вывести заключения о требовании выключения всех остальных телефонов, не обозначенных в списке. Это было в 10‑м часу вечера.

В это время приехал т. Подбельский, который слыхал весь этот разговор. Переговоривши с т. Подбельским, мы уехали в Кремль для необходимости получения в срочном порядке смены караула, каковой после моего возвращения на станцию прибыл через 15 минут. Лично впустил латышей, поставив их в 2 ряда в подъезде, вызвал сейчас же всех несших караул и, распорядившись о разрядке оружий, отправил их со станции. Были расставлены караулы из латышей по местам, и т. Николаев, член Центральной коллегии почт и телеграфов, и я занялись на основании директив выключением кое‑каких полученных линий. Тут же прибыл т. Волленберг и под руководством т. Николаева занялся также соответствующей работой.

На телефонной станции были 2 пулемета и 3 ящика патронов и 9 лент. Латышей пришло 75 человек, у них было, кажется, тоже 2 пулемета.

В полночь явились с мандатами от т. Подвойского еще 5 комиссаров. Станция была к тому времени почти атрофирована, потому не было никакой нужды в лишних людях, и, находя крайне неосновательным на распределение занятий между советскими работниками на станции в такой ответственный момент, несмотря на мои неоднократные просьбы и общения к т. Николаеву, я переговорил по телефону в присутствии т. Николаева с т. Подбельским, каковому и указал, что лично я нахожу для себя крайне невозможным в такой неопределенной обстановке работать, быть же слепым исполнителем не нахожу возможным, после чего я с разрешения т. Подбельского утром в воскресенье оставил станцию.

С. Пупко

В ОСОБУЮ СЛЕДСТВЕННУЮ КОМИССИЮ. [ПИСЬМО В. ПОДБЕЛЬСКОГО]

Народный Комиссар

ПОЧТ И ТЕЛЕГРАФОВ

Российской Республики

___________

Канцелярия В ОСОБУЮ СЛЕДСТВЕННУЮ

27 июля 1918 года КОМИССИЮ

№ 4882

гор. Москва

В ответ на Ваш запрос от 26 июля № 198 сообщаю:

1) Телеграф был занят первым отрядом поповцев не около часу ночи, а около 8 часов вечера при следующей обстановке: как только я освободился из‑под ареста (что было недалеко от телеграфа), я прибежал на телеграф, чтобы взять десять солдат и попытаться отбить автомобиль и освободить шофера, но начальник караула телеграфа отказался мне дать солдат. Тогда я поспешил на телефонную станцию, откуда удалось отправить отряд латышей к месту моего ареста, но там уже автомобиля и шофера не оказалось – поповцы успели увезти автомобиль. Как раз в это время с телеграфа сообщили, что туда явился отряд в сорок человек и, заявив, что он прислан Подбельским, вошел в помещение телеграфа, не встретив со стороны начальника караула возражений. Я немедленно созвонился с начальником телеграфа Тимаковым, отправил его на разведку и выяснил, что отряд Попова явился без ответственного руководителя и находился совершенно не в курсе о цели своего назначения. Позондировав почву, комиссар Тимаков выяснил, что отряд считает, что он прислан для охраны телеграфа и, не понимая сущности борьбы, готов подчиняться распоряжениям нашего комиссара. Воспользовавшись этим, я предложил комиссару Тимакову постараться изолировать отряд, что Тимакову и удалось сделать путем введения отряда в караульное помещение, где при помощи небольшой воинской силы его можно было обезоружить. Немедленно же я сообщил о происшедшем т. Троцкому и попросил его прислать отряд хотя бы в 50 человек верных войск. Не знаю, по каким причинам, но отряд не был послан в течение нескольких часов, хотя я после этого добивался еще несколько часов присылки его. Между тем в этот промежуток времени на телеграф уже успел явиться второй отряд Попова уже во главе с Прошьяном, который и стал распоряжаться на телеграфе.

2) Караул на телеграфе состоял от первого Советского полка. Начальник караула мне неизвестен, почему прислать его к Вам не могу.

3) Точная фамилия члена Цикапотеля[152]– Лихобадин Василий Васильевич.

Народный комиссар почт и телеграфов

В. Подбельский

ПОКАЗАНИЯ АЛЕКСАНДРА ИЛЬИЧА ЕРМОЛЕНКО[153]

6 июля около 12 часов ночи нового времени[154]я узнал об убийстве Мирбаха и попытках небольшого вооруженного отряда арестовать в бывшей гостинице «Прогресс» народного комиссара почт и телеграфов тов. Подбельского

П. П. Прошьян, член ЦК партии левых эсеров

Кто убил германского посла и кто стремился к аресту Подбельского, тогда я еще не знал. Предполагая возможность крупных событий, я отправился в «Прогресс» и там узнал, что левые эсеры арестовывают всех видных советских работников, принадлежащих к партии коммунистов‑большевиков. В «Прогрессе» в это время находился вооруженный отряд матросов 4–5 человек. Я отправился на телеграф. В Центральном телеграфе я узнал, что туда введен вооруженный отряд до 40 человек, причем никто не знал, по чьему распоряжению явилась усиленная «охрана», как называли служащие вновь прибывший отряд. Отряд требовал себе ужина, которого администрация телеграфа не могла ему дать за отсутствием у нее продуктов. По этому поводу начальник отряда, вооруженный с ног до головы красноармеец, выражал свое неудовольствие, указывая, что они целый день ничего не ели и теперь приходится дежурить здесь голодным. На вопросы, по чьему распоряжению отряд явился на телеграф, начальник отряда заявил, что пришли они по распоряжению Центрального Комитета. Какой именно ЦК, он не указывал. Через четверть часа выяснилось, что явившиеся были из отряда Попова. В это время в аппаратную комнату вошли человек 30–40 вооруженных матросов и красноармейцев. Впереди их был гражданин Прошьян. Подойдя к столу комиссара телеграфной конторы, он, ударив по столу рукой, заявил громко: «Мы убили Мирбаха, Совет Народных Комиссаров арестован», – и, обращаясь к служащим, просил их собраться всем для выслушания его заявлений. О происходящем по телеграфу было сообщено в Кремль. В то же время я обратился к служащим, начавшим собираться около стола, где стоял Прошьян, и просил их разойтись работать, оставаясь на местах. Служащие охотно разошлись по своим местам. Желая прекратить переговоры по телефону, которые пытался вести член ЦК П‑Т союза[155]т. Ефретов, гражданин Прошьян приказал арестовать Ефретова и комиссара Московского телеграфного узла т. Маслова, а также и меня как призывавшего служащих оставаться на местах и продолжать спокойно работать. Нас отправили в штаб отряда Попова, в доме Морозова, предварительно обыскав нас и отобрав оружие (револьверы). По пути всюду были расставлены патрули. В Покровских казармах горели огни, заметно было усиленное движение. Кто‑то из сопровождавших сказал, что там идет митинг и что все войска, находящиеся в Покровских казармах, перешли на сторону восставших. В штабе левых эсеров нас переписали, заявили, что многие члены Совета Народных Комиссаров уже арестованы. На ироническое замечание одного из нас, что вот‑де вам еще привели контрреволюционеров, сам Попов разразился бранью по адресу сказавшего, обозвав нас хулиганами. Затем нас поместили в подвал под охраной двух матросов. К утру арестованных в нашей комнате собралось около 30 человек.

Было заметно, что главные деятели отряда Попова, черноморские матросы, были не совсем в трезвом состоянии. Главным мотивом восстания матросы указывали на сдачу и потопление Черноморского флота.[156]

По их мнению, нужно было воевать с Германией и ни в каком случае не считаться ни с какими ее требованиями. Матросы убеждены почему‑то, что сил для войны с немцами у России еще хватит. Указания на то, что у нас нет ни армии, ни хлеба, не считали важными. Они начинали колебаться только тогда, когда арестованные указывали, что их восстание идет против воли большинства Всероссийского съезда Советов.

Наши караульные сначала держались бодро и уверенно. Но с того времени, как началось наступление советских войск и на улице послышались пулеметные и орудийные выстрелы, их настроение изменилось: стали молчаливее.

Около 2 часов дня 7 июля мы из своего подвала могли заметить, как штаб эсеров стал постепенно собираться. Мы не знали, в чем дело. Наша охрана тоже, по‑видимому, не знала, куда собираются уходить поповцы. Наконец шум стих, охрана тоже куда‑то ушла, не заявив нам ни слова. На поверхности слышались еще выстрелы наступавших войск и уходивших, как потом сказали, к Курскому вокзалу эсеров.

Только небольшая часть матросов, по‑видимому, принимала решительное участие в восстании. Огромная же часть их и красноармейцев действовали крайне вяло и в большинстве случаев не знали, что им делать, зачем эти аресты и кому это все нужно. Поэтому, как только послышались первые выстрелы, красноармейцы покинули свои посты, матросы опустили руки. А сознательные повстанцы заявили: «Нет, рано мы начали».

Подписал член ЦИК Всероссийского П‑Т союза А. Ермоленко

13/VII – 18 г.

Вместе с гражданином Прошьяном и введенным им вооруженным отрядом в аппаратную комнату Центрального телеграфа явился член ЦИК Всероссийского П‑Т союза т. Лихобадин.

Подписал А. Ермоленко