Михаил Лабунец. Штрихи к портрету
Я слышал об этом генерале еще в первую чеченскую кампанию и даже мельком видел, но до знакомства дело не дошло.
Познакомились мы с ним в 1997 году, когда я был назначен заместителем командующего войсками СКВО и переехал из Владикавказа в Ростов-на-Дону. А Михаил Иванович уже тогда возглавлял Северо-Кавказский округ внутренних войск.
Впрочем, и после 1997 года встречались мы редко, почти не общались — так, сталкивались на каких-либо мероприятиях в обстановке официоза. А разве в подобных ситуациях можно узнать человека? Ведь на всех, как правило, надеты эдакие маски, за которыми настоящего лица не разглядеть.
И вот наступил жаркий август 1999 года, когда незаконные вооруженные формирования под руководством Хаттаба и Басаева вторглись в Дагестан. А затем пришел и горячий сентябрь, когда началась операция по ликвидации бандитского анклава в Кадарской зоне, где в нескольких населенных пунктах возникла неподконтрольная федеральным и республиканским властям зона — самопровозглашенное ваххабитское государство со своей «армией».
Меня, по воле сложившихся тогда обстоятельств, назначили руководителем этой операции, а моим заместителем по внутренним войскам стал Михаил Иванович Лабунец. Не скрою, я тогда немного запереживал: как сложатся наши с ним отношения? Ведь не секрет, что между начальниками из разных ведомств, чьи силы и средства действуют совместно в одном деле, часто возникают трения. Тем более в таких обстоятельствах, как тогда, в сентябре 1999 года.
Напомню, что я в тот момент был генерал-лейтенантом, заместителем командующего войсками СКВО, а Михаил Иванович — генерал-полковником, командующим Северо-Кавказским округом внутренних войск. Кроме того, по замыслу операции почти всю черную работу (то есть взятие штурмом сел Карамахи и Чабанмахи с их мощными укреплениями и солидным гарнизоном) предстояло выполнить именно подразделениям и частям внутренних войск. Конечно, армейцы — артиллеристы, авиаторы, танкисты, десантники — тоже были задействованы в операции, однако «внутренникам» досталось самое ответственное и опасное дело.
В итоге получалось, что я, двухзвездный генерал (по штатной должности — второе лицо в своем округе), должен был командовать трехзвездным генералом, который к тому же по штату (пусть даже в другом ведомстве) возглавлял округ. Уже в самом этом штатно-должностном раскладе была заложена «мина» будущих разногласий. Она могла взорваться, то есть привести рано или поздно к конфликтной ситуации. И я даже заранее настроился на это, внутренне сгруппировался, чтобы быть морально готовым ко всяким трениям.
Однако худшие мои опасения не подтвердились. Мало того, уже в первые дни операции (на стадии разработки и утверждения планов) я понял, что Лабунец страшно далек от чиновничье-генеральского чванства. Ему и в голову не приходило оспаривать первенство при принятии решений, даже сама мысль о несправедливом распределении ролей не возникала. Мы с первых минут нашли общий язык, и взаимопонимание не оставляло нас на протяжении всех дней боев в Кадарской зоне. Впрочем, и во все последующие месяцы и годы совместной работы.
Естественно, что мы сблизились духовно в том горячем сентябре 1999-го, даже сдружились. Помню, были минуты, когда я незаметно для Лабунца наблюдал за ним. Выглядел он картинно: в перепачканном землей камуфляже стоял в окопе и, уперевшись локтями в бруствер, пристально вглядывался через бинокль в склоны гор, по которым наступали его люди; на щеках и подбородке — седая трехдневная щетина (даже побриться было некогда из-за горячки боя), глаза — красные от недосыпа и усталости, голос — охрипший от непрерывных докладов и команд; радиостанция в его мощной руке, казалось, раскалилась от длительной работы… Тот, кто видел Лабунца в такие минуты, не мог не залюбоваться им — настоящим боевым генералом, далеким от паркетной суеты высоких штабов.
К тому же Михаил Иванович сам по себе очень фактурный мужик — высокий, поджарый, без единого намека на живот (который, увы, для многих людей нашего возраста — непременный атрибут фигуры), лицо аскетическое, огрубелое от солнца и ветров, волосы — «перец с солью» (а теперь, по прошествию нескольких лет, уже и вовсе седые)… Будь моя воля и распорядись судьба иначе, я бы как кинорежиссер снимал его в ролях великих полководцев. Лучшего типажа не найти.
Видимо, сама судьба, профессия (а значит, высокая ответственность и тяжелейшие испытания) формируют не только внутренний мир человека, но в значительной мере и его внешность. Не зря ведь в народе и в языке закрепились устойчивые словосочетания, образы — «волевой подбородок», «орлиный взор», «жесткая линия рта» и т. п.
В общем, Михаил Лабунец — настоящий боевой генерал. И я в этом убедился воочию.
На очередном этапе операции на правом фланге, где действовал один из отрядов спецназа внутренних войск, возникла тяжелая ситуация: продвижение наших подразделений застопорилось.
Естественно, на войне редко бывает так, что все планы и решения выполняются безукоризненно, точно и в срок. Реальная ситуация настолько сложна и динамична, что всего просто физически не учтешь. К примеру, мы предполагали, что ваххабиты, окопавшиеся в селах Карамахи и Чабанмахи, будут сопротивляться отчаянно. Но не до такой же степени, чтобы, обвязавшись гранатами, бросаться в гущу наступающих и гибнуть, унося за собой и жизни наших ребят.
Как позже выяснилось из показаний пленных, местные (дагестанские и даже чеченские) ваххабиты были настроены менее жестко, рассчитывая на амнистию и другие поблажки нашего российского законодательства. А кроме того, у них здесь были семьи (ранее мы дали возможность уйти из зоны боевых действий по «зеленому коридору» детям, женщинам и старикам), дома, имущество, приусадебное хозяйство. В глубине души местные жители не были заинтересованы в тотальном разрушении всего, что нажито (неважно, праведным или неправедным путем). Однако в рядах ваххабитов в Кадарской зоне было немало наемников из дальнего зарубежья. Эти люди, конечно, считали, что с ними россияне церемониться не будут.
Они сами отвергли всякие законы цивилизованного мира и были уверены, что и по отношению к ним мы учиним беспредел.
Конечно, это была их ошибка. Даже захваченных в плен наемников мы впоследствии пытались судить по соответствующим законам. Однако в тот момент «дикие гуси», прошедшие школу Хаттаба, и сами не сдавались, и местным ваххабитам не давали расслабиться, и дрались отчаянно, как камикадзе.
К сожалению, к такому сопротивлению не все наши солдаты оказались морально готовы. И вот в один из моментов наступления, когда ваххабит-самоубийца с истошным криком «Аллах акбар» бросился из окопа на спецназовцев, подорвал гранатой себя и одного нашего солдата, а еще одного ранил, наши ребята дрогнули и откатили назад.
С командного пункта хорошо просматривался крутой склон с нижней окраиной села Чабанмахи, где происходили эти события. Мы с Лабунцом все видели через бинокли… И тут я не стал вмешиваться. Думаю, пусть Михаил Иванович сам разберется, не буду его за рукав дергать в такой напряженный момент. Тем более, это его люди забуксовали, он их знает и по фамилиям, и в лицо, и по характеру. Я лишь косил глазом и прислушивался, как бы невзначай, какие команды он по этому поводу отдает подчиненному офицеру. Хотя, конечно, равнодушным оставаться не мог. Во-первых, хоть это были и внутренние войска, но все же наши. Во-вторых, атака спецназа на южной окраине Чабанмахи не являлась автономной, а была тесно связана с общим ходом операции. От спецназовцев косвенно зависели действия подразделений и частей на других участках. Короче говоря, оттого, что на южном склоне Чабанмахи кто-то затормозил, задержка могла возникнуть и в других местах, поскольку бандиты получили возможность для маневра — могли перебросить часть сил и средств на соседние направления.
Слышу, Михаил Иванович связался с командиром отошедших со своего рубежа спецназовцев:
— Что там у тебя происходит? Почему завяз?
Лабунец, прижимая к щеке радиостанцию, не отрывает от глаз бинокля.
— Давай, быстренько разберись в обстановке, уточни задачу — каждому, если нужно, перегруппируйся и иди вперед! Из-за вас все может затормозиться…
Спустя время, уже более жестким тоном, Михаил Иванович наехал на подчиненного:
— Что ж ты врешь?! Какая атака? Какое там упорное сопротивление? Я ж вижу отсюда, как твои бойцы по дворам за курами гоняются… Ты что, решил там заодно и пообедать за чужой счет?! Ну, я тебе, блин, устрою подведение итогов!
Через несколько минут с металлом в осипшем голосе:
— Если через три минуты в атаку не пойдешь, я тебя минометами накрою! Ты понял меня?! Я тебе дам чужих кур, ты у меня наобедаешься!..
Лабунец на грани срыва, из глаз — искры, желваками играет, еле сдерживается, чтоб чего худшего не наобещать горе-командиру, а меня даже смех стал разбирать. Пришлось отвернуться, чтоб улыбку никто не увидел на моем лице.
Тут Леонтий Павлович Шевцов (генерал-полковник, курировавший операцию от МВД, но до поры до времени не вмешивавшийся в ситуацию, чтоб нам не мешать) подошел к Лабунцу:
— Михаил Иванович, минометами не надо, не волнуйся, я сейчас разберусь на месте, а ты спокойно управляй боем…
С этими словами сел на БТР и поехал на окраину Чабанмахи, где увязли спецназовцы.
Спустя какое-то время командир отряда коротко доложил: «Атакую», и дело пошло.
Возвращается Леонтий Павлович, мы с Лабунцом спрашиваем:
— Что вы с ним сделали?
— Что надо, то и сделал, — хитро улыбнулся Шевцов.
Так мы и не узнали, какие меры воздействия применил Леонтий Павлович, но главное — дело было сделано: спецназ в атаку пошел, накрывать их минометами не пришлось. (Да и вряд ли Михаил Иванович на это пошел бы. Пригрозил просто.)
— Но все равно, подведение итогов я ему устрою, — сердито ворчал Лабунец, имея в виду командира-спецназовца, — дождется он наград от меня!
На протяжении всей операции в Кадарской зоне это был единственный случай, когда Лабунцу понадобилась помощь со стороны. Ни в каких подсказках Михаил Иванович не нуждался. Работа его была безукоризненной. Мне оставалось только координировать действия сил и средств по разгрому бандитов в этой операции.
Я удивлялся его выносливости. Он не спал сутками, не ослаблял управление подчиненными войсками, не забывал ни одной детали в развитии боя, мгновенно принимал единственно верное решение. Он был требователен к своим офицерам, но в то же время жалел солдат, не гнал их под пули врага бездумно, ради сомнительного успеха, ел из солдатского котелка, если удавалось часок-другой отдохнуть — спал в БТР, который стоял рядом с командным пунктом. Для меня Лабунец — настоящий окопный генерал, чуждый политических интриг.
Когда позже, в марте 2000 года, огромный отряд Руслана Гелаева (около 1 000 боевиков) вошел в село Комсомольское, операцией по его уничтожению руководил Лабунец. Личный вклад Михаила Ивановича в разгром гелаевцев трудно переоценить. Практически операцией в Комсомольском завершилась активная фаза боевых действий в Чечне. После этого у противника уже не осталось сил, чтобы держать инициативу в своих руках и навязывать нам правила игры. Сотни бандитов были уничтожены, многие десятки захвачены в плен. Под Комсомольским мы одержали заметную победу.
Неудивительно, что результатом этой операции явилось то, что генерал-полковник М. Лабунец был представлен к званию Героя России. Однако представление это надолго завязло где-то в высоких московских кабинетах.
— Как же так? — спросил я у тогдашнего главкома внутренних войск.
— Министр против, — ответил он мне.
— Как же так? — осмелился я спросить у министра внутренних дел РФ.
— Главком не представляет, — сказал министр.
Я только руками развел. Замкнутый круг какой-то! Было обидно за Михаила Ивановича — настоящего пахаря войны, достойного высокой награды. Сам за себя он никогда не просил, он чужд этой порочной практики — выбивать ордена для себя (хотя и такие есть генералы!). За других вступался, доказывал, что тот или иной человек заслужил поощрения. Мне кажется, он и не ждал ничего за свой ратный труд. Тем более что был в курсе: наверху его не очень жалуют; официально хвалят, но у некоторых начальников на него зуб — из-за солдатской прямолинейности, вспыльчивости, презрения к аппаратным правилам игры…
И все же не только я, многие военные (да и не военные тоже) уважали Лабунца, считали его героем и хлопотали о достойной награде. Через несколько лет Михаилу Ивановичу все же вручили Золотую звезду. Это было логично и справедливо, хотя Лабунец уже и не ожидал, что удостоится столь высокого звания. Я искренне радовался вместе с ним, поздравил боевого товарища.
В последнее время видимся мы редко. У Михаила Ивановича забот хватает, весь в делах, хотя уже и уволился в запас. Но я знаю, что он выдержит все, не расслабится, будет достойно нести свой крест. И я горжусь, что служил с ним рядом, что мог опереться на его крепкое плечо. Если бы у нас в Вооруженных Силах все командиры были такие, как Лабунец, половину проблем решили бы безо всяких реформ и без политического ажиотажа.
Наемники
Иорданец Халид аль-Хаяд в своей стране имел дело, то есть бизнес. Небольшая фирма по продаже офисной аппаратуры и парикмахерская давали хорошую прибыль. К тому же связи, приобретенные во время учебы в Киевском политехническом институте, помогли открыть филиал на Украине. Там же, в Киеве, он познакомился с оборотистыми ребятами из Чечни. Они помогли наладить тесные коммерческие отношения с родственниками Руслана Гелаева. В то время Халиду казалось, что русские угнетают маленький несчастный народ, попирают древние обычаи и уничтожают мусульманскую веру. Без особых колебаний он принял предложение отправиться в Чечню, тем более что поездка сулила не только моральное удовлетворение за оказанную посильную помощь и духовную поддержку многострадальным чеченцам, но и должна была обернуться, по мнению иорданца, немалой прибылью — боевики остро нуждались в спутниковой связи.
Халид аль-Хаяд несколько месяцев находился среди чеченских бандитов. Вместе с ними воевал, страдал от голода и терпел лишения в горах, выходил из Грозного по минным полям. Рьяный исламист, он был уверен, что бороться с Россией должен каждый правоверный мусульманин. Однако после разгрома банды Гелаева в селении Комсомольское Халид принял решение сдаться российским войскам. Добровольно. После всего увиденного в Чечне его убеждения в корне изменились.
Наемники, конечно, бывают разными. Для большинства деньги являются главным мерилом жизни. Но есть и убежденные враги России, русских, христиан. Тут мотивация политическая. Таковы, например, косовские албанцы, которые не могут простить России сочувствия к сербам. Большинство из них приехали в Чечню еще до начала войны, летом 1999 года. Хаттаб наладил связи, и ребята из армии освобождения Косово поперли на Северный Кавказ — кто через Азербайджан, кто через Грузию, — чтобы резать русских. Большинство албанцев уже убиты. Таковы и талибы. Те воевали здесь вроде бы за веру, то есть убивали христиан. Но как они объясняли для себя агрессию против Дагестана (почти сплошь мусульманского), неизвестно. Есть ненавистники всего русского из числа прибалтов и украинцев. По некоторым данным, в декабре 1999 года в Грозном в стане бандитов находилось около 300 наемников с Украины. Часть из них воевали еще в первую чеченскую войну. Прежде всего это представители крайне националистической организации УНА-УНСО, активно поставлявшей живой товар на чеченский фронт.
«Сало в окопах» — так называли российские солдаты в Чечне украинских наемников. И пощады от федералов наши ближайшие соседи и братья по крови не ждали. Потому и сражались отчаянно. В плен, как правило, не сдавались. Во-первых, юридически они не подпадали под амнистию (как граждане другой страны). Во-вторых, всякий наемник, по идее, лишен моральных принципов, поскольку воюет только за деньги. Романтика и жажда приключений здесь не в счет. Хлопцы с Украины, в отличие от чеченцев, не могли сказать, что защищают свою землю и свои семьи, суверенитет своей республики и честь горцев (при всей сомнительности данных аргументов). Не могли они, христиане, отстаивать исламские ценности перед «агрессией православия», что являлось идеологической базой ваххабитов.
Именно это предательство братьев по вере и по крови больше всего раздражало российских военных. Тем более что в рядах федеральной армии немало украинцев — и солдат, и офицеров, и генералов. И служат они геройски. Впрочем, и на бандитской стороне украинцы дрались до последнего патрона. Например, отчаянно действовали девушки-снайперы из Полтавы и Николаева: не одного российского бойца уложили из своих винтовок. Их долго выслеживали, за ними охотились и в конце концов убили.
Особняком стоят русские, воевавшие в Чечне против федералов. В основном это были уголовники, скрывавшиеся на неподконтрольной российским властям территории. Волею судьбы они вынуждены были взяться за оружие и оказались в одном окопе с местными отморозками. Были среди русских и наркоманы, сидящие на чеченской игле. Попадались и бывшие российские военнослужащие, по тем или иным причинам принявшие ислам и воевавшие на стороне боевиков. Двоих таких, бывших военнослужащих внутренних войск из Софринской бригады, военный суд приговорил к длительным срокам лишения свободы.
Однако удивительнее всего то, что попадались среди наемников и романтики. О них написал в книге воспоминаний А. Корчинский — бывший лидер УНА-УНСО, ныне рассорившийся с соратниками. В свое время уна-унсовцы воевали в Приднестровье, в Абхазии, участвовали в первой чеченской войне, воевали и во вторую кампанию. Многие из них, подписывая контракт, руководствовались скорее жаждой приключений, чем желанием заработать. Бывший лидер УНА-УНСО вспоминает случай, когда его отряд, собираясь воевать на стороне абхазцев, попал на грузинскую сторону. Там и остались. Стреляли в абхазцев и их союзников исключительно по воле обстоятельств. По большому счету, им было все равно, на чьей стороне воевать.
Перед второй чеченской войной республика превратилась, по сути, в международный бандитский анклав. Там можно было встретить наемников со всего мира. Правда, в ходе контртеррористической операции наемников из стран дальнего зарубежья заметно поубавилось. Во-первых, из-за активных и успешных действий федеральных сил. Все меньше становилось желающих из арабских стран, Турции, Афганистана, Косово ехать в Чечню на убой. К тому же внешность арабов отличается от внешности чеченцев. И если последние имели возможность замаскироваться под местного мирного жителя, то арабу или косовскому албанцу с характерной «мордой лица», да еще без знания чеченского и русского языков, никакой грим не помогал. У них не было отходных путей. В рядах боевиков в конце концов осталось совсем мало арабов, еще меньше русских, украинцев, литовцев, латышей.
Во-вторых, материальный стимул — главный мотив действий наемника — явно был дискредитирован Басаевым и Хаттабом и такими, как они, кидалами. Наемникам частенько платили фальшивыми долларами, напечатанными в Урус-Мартане.
К тому же в большинстве контрактов отдельно оговаривалось, что боевик получает деньги только в том случае, если докажет убийство российского солдата или офицера. Отдельная плата за подбитый танк или БТР. В общем, система оплаты довольно жесткая. Радиоперехваты переговоров боевиков свидетельствовали о полном разочаровании наемников.
— Мы так не договаривались, — упрекали иностранцы чеченских полевых командиров, — вы обещали, что будет боевая техника, а ее нет, вы говорили, что не будет долбить авиация, а она передыху нам не дает.
Что отвечали командиры боевиков? Говорили, что русские их сами обманули — слишком грамотно воюют. А вот пересмотреть контракт не в их власти.
В общем, кроме естественной убыли наемников от ударов федералов происходил и отток их из окопов по финансовым причинам.
Наемники стали изгоями и среди местного населения, то есть среди самих чеченцев, поскольку занимались грабежами, забирая все подряд: и одежду, и продукты питания. Некоторые квартиры и дома в Грозном шмонали по два-три раза. Даже полевые командиры пытались остановить воровство: разрешали брать только продукты питания, запрещали входить в закрытые на замок двери. Наемники же эти приказы понимали по-своему: если не могли войти в двери, лезли в окна.
Среди них, повторюсь, было немало наркоманов. После того как федеральные войска взяли Грозный в плотное кольцо, зелье стало большим дефицитом, а цены на него выросли баснословно. Наемники даже под обстрелом авиации и артиллерии готовы были целый день таскать на рынок мешки с награбленным, чтобы к вечеру, продав все вещи, получить шприц с дозой и расслабиться.
Как бы ни прятались наемники в пещерах горной Чечни, их ждет ужасный финал. Это не только мой вывод. Так считает и упомянутый мной иорданец Халид, заявивший на пресс-конференции: «Тех мусульман, кто собирается ехать в Чечню воевать, ожидает только смерть. Та же участь постигнет и славянских наемников. Если таких добровольцев не убьют чеченские боевики, то они неминуемо попадут под огонь российской авиации и артиллерии. Лучше уж сидеть у себя дома и жить нормальной жизнью. Те, кто еще держит оружие, на самом деле воевать уже не хотят. Я просто не советую никому сюда ехать. В Чечне много людей погибает зря. Человек тут как товар. Здесь воруют людей и торгуют ими».
Это сказал не я, российский генерал, а бывший ваххабит, антирусски настроенный мусульманин, недавний соратник басаевых и хаттабов.
Глава 12
Кавказский узел
Визит Верховного
Утро в тот мартовский день выдалось пасмурным. Хотя событие предстояло, образно говоря, светлое — проводы первого десантного полка полковника Майорова. Часть достойно выполнила все поставленные задачи и возвращалась в пункт постоянной дислокации — в Кострому. Глядя на хмурое, грозящее небо, я даже засомневался — прилетит ли в Чечню исполняющий обязанности Верховного главнокомандующего В. Путин. А вдруг метеорологи объявят нелетную погоду… Однако сомнения мои развеял начальник Генерального штаба А. Квашнин:
— Не волнуйся, Путин прилетит обязательно.
Спустя несколько часов мы были в Грозном, в аэропорту «Северный». Вместе с группой генералов, встречавших и.о. президента страны, были и журналисты основных центральных телекомпаний. Они, конечно, ничего не знали о предстоящем сюрпризе и томились в дежурном ожидании. Для них это был обычный прилет важного государственного лица. Подобных прилетов и отлетов они успели насмотреться. Никто и не помышлял о сенсации. Насторожились лишь после того как к ним подошел генерал А. Квашнин и сказал:
— Как только вон там, — и показал рукой в сторону Терского хребта, — покажется пара штурмовиков — сразу начинайте снимать.
— Штурмовиков? — недоуменно спросил кто-то из корреспондентов.
— Да, именно штурмовиков, — подтвердил начальник Генштаба.
Больше вопросов не последовало, началась обычная журналистская суета вокруг телекамер…
Я, естественно, знал, в чем изюминка нынешнего визита главы государства, и представлял, какое удивление появится на лицах журналистов.
У телевизионщиков действительно вытянулись физиономии и округлились глаза, когда «сушка» приземлилась, а под откинутым «фонарем» штурманской кабины показался Владимир Путин. Он был в коричневой кожаной куртке и летном шлеме.
В считаные секунды к самолету приставили трап, и Владимир Владимирович спустился по нему на бетонку спокойно и уверенно, словно делал это множество раз.
Я наблюдал за ним, но краем глаза видел и журналистов. Они ни на миг не прекращали работу: еще бы — запечатлеть момент, когда глава государства прилетает в зону боевых действий на боевом штурмовике, — такое дорогого стоит. Впоследствии эти кадры обошли весь мир…
Мы представились Верховному главнокомандующему и поздоровались. Сначала генерал А. Квашнин, а затем я как командующий Объединенной группировкой войск на Северном Кавказе. Конечно, поинтересовались и самочувствием главы государства.
Он пожал нам руки и ответил, что все нормально, хотя был бледноват. Впрочем, это вполне объяснимо: полет на сверхскоростном штурмовике — не прогулка. Однако уже через несколько минут полностью пришел в себя и выглядел прекрасно. Снял кожаную летную куртку и надел пиджак, который подал охранник. Тут же, в аэропорту, провел короткое совещание, на котором кроме нас, военных, присутствовали представители МЧС во главе с С. Шойгу. Они подъехали спустя некоторое время, после приземления самолета Владимира Владимировича.
Это была не первая моя встреча с Путиным. Но каждый раз я изумлялся его умению экономить время — и свое, и окружающих. Никаких лишних разговоров, никакого рассусоливания. Все быстро и четко: доклады ответственных лиц, предложения, варианты решения возникших проблем, принятие решения и все, точка. Так было и в этот раз. Вроде и людей в палатке, где проходило совещание, немало, и многие высказывались, но никаких лишних разговоров. Все заняло не больше получаса.
После совещания С. Шойгу настроился было сопровождать Путина в Ханкалу, но Владимир Владимирович сказал:
— Мне не нужна большая свита. Занимайтесь своими делами.
Замечание было по существу. Действительно, сопровождали главу государства всего два охранника. Одного «альфовца» я знал, — он участвовал в аресте С. Радуева. Кроме этой немногочисленной охраны — только мы (небольшая группа военных) и пяток журналистов. Все поместились в один вертолет.
Я невольно сравнил это с приездом Б. Ельцина в первую войну. Тогда главу государства сопровождала огромная толпа — не протолкнуться…
В Ханкале нас ждали десантники полковника Н. Майорова. Полк построился на импровизированном плацу вдоль железнодорожного состава. Перед ним — трибуна, рядом оркестр. Ветер колыхал российский флаг на флагштоке. К этому моменту уже распогодилось, тучи ушли, вовсю сияло весеннее солнце.
Полковник Майоров заметно волновался, когда докладывал Верховному главнокомандующему. Его лицо, огрубевшее от горных беспощадных ветров, раскраснелось и будто застыло. Однако благожелательность во взгляде Путина и рукопожатие сняли эту напряженность. Мероприятие пошло по намеченному плану.
Владимир Владимирович вручал солдатам и офицерам награды. Каждому из отличившихся он говорил добрые слова, благодарил за добросовестную службу. Командиру полка вручил орден Мужества, а затем объявил всем присутствующим, что полковник Майоров удостоен также высокого звания Героя России. Но Золотая Звезда по традиции будет вручена ему позже, в Кремле.
Затем Верховный главнокомандующий поднялся на трибуну. За ним и мы — военные, представители МВД, временной администрации Чечни, мэрии Грозного. Были здесь и Николай Кошман, и Беслан Гантамиров. Беспрерывно щелкали фотоаппараты журналистов, бликовали объективы телекамер…
Владимир Владимирович обратился к присутствующим, прежде всего к личному составу десантного полка, с короткой речью, в которой поблагодарил за честно выполненный воинский долг, попросил помнить о тех жертвах, которые мы понесли в борьбе с международным терроризмом, призвал всех быть мужественными и пойти до конца — окончательно разгромить бандитов и установить мир на многострадальной земле Чечни.
У меня даже от сердца отлегло. Потому что все последнее время тревожила мысль — не изменит ли руководство страны свою позицию, не уступит ли тем силам (и международным, и внутренним), которые без конца, образно говоря, держали нас за руки, понукали сесть за стол переговоров с бандитами. Тем более что я прекрасно помню, как выразился один из известных наших политиков, «проданную первую чеченскую войну». То перемирие, то переговоры, то откровенные уступки бандитам… «Шаг вперед, два назад», как в танце летка-енка — но там удовольствие, радость, а у наших солдат — злость и унижение…
Теперь все было по-другому. Но не оставляло в покое опасение — насколько четкая эта позиция. Не изменится ли? Ведь у нас на Руси ни от чего зарекаться нельзя. Не у меня одного, у всех воюющих в Чечне — от солдата до генерала — на сердце была тревога: как федеральный центр? Насколько тверда его позиция?
«Никаких переговоров с бандитами! — чеканил с трибуны Владимир Путин. — Никаких уступок террористам! Мы пойдем до конца!»
Я слушал Верховного главнокомандующего, радовался, и душа наполнялась уверенностью: этот человек не может не победить на выборах Президента. Народ за ним пойдет, без сомнений. Ведь выборы предстояли буквально через несколько дней. В прессе (и мировой, и отечественной) только о выборах и говорили. Не счесть было прогнозов, слухов, домыслов и инсинуаций. Но для себя я уже давно все решил: только Путин! Хоть он на тот момент был лишь «и.о.», верилось, что этот чисто юридический нюанс скоро отпадет. Приставка «и.о.» исчезнет после выборов, и Владимир Владимирович станет законным Президентом России и нашим Верховным главнокомандующим.
Эти мысли не покидали меня, даже когда мимо трибуны, чеканя шаг, шли роты и батальоны десантного полка, возвращающегося домой. Я испытывал гордость за этих ребят, чуть подрастерявших за время боев строевую выправку. Да и сапоги их, в отсутствие настоящего асфальтированного плаца, стучали по земле глухо, без привычного парадного грохота. Но и шаг десантников, и земля Чечни под их сапогами — все было надежным и основательным, как вечный марш «Прощание славянки». Шли победители! Их огрубевшие от войны руки крепко сжимали оружие, а взгляды прикованы были к Владимиру Путину, человеку, давшему им веру.
Так же, как эти солдаты, верил Путину и я. Когда позже, в тот же день, Владимир Владимирович подарил мне свой портрет с автографом, я был счастлив. До сих пор храню его как дорогую реликвию.