XI. КАК “РЫЦАРИ СВОБОДЫ” ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ВОССТАНИЯ

“Толпа кричала: “Ура, Константин!”, “Ура, Конституция!”, но ничего не предпринимали, потому что ждали вожаков”.

К великому счастью, вожаков у масонско-дворянского бунта не оказалось.

В решительный момент главари заговора не проявили той твердости духа, которую проявил Николай I. Некому было взять на себя инициативу. Ни Рылеева, ни Якубовича на площади, среди восставших не оказалось.

М. Цейтлин дает “диктатору” князю Трубецкому следующую характеристику:“...в один и тот же день изменил он и Николаю, и своим товарищам по обществу”

Побродив вокруг площади князь Трубецкой пошел присягать Николаю I. Помощник диктатора Булатов “тоже не пришел на площадь и бродил по близости в бесплодных сомнениях, подходя иногда на расстоянии нескольких шагов к Николаю, и мучительно, и бессильно порывался убить его”.

Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I он попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:

“— Я был с ними и явился к Вам, — но порывался убить его”.

Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, он сказал:

“— Держитесь, вас сильно боятся”.

И сказав это трусливо исчез в толпе.

Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать артиллерию. Когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал: “Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью моих подданных”. — “Да, отвечали ему, чтобы спасти Империю”.

Эти слова Николая I подтверждают Толь, Васильчиков и Сухозанет.

“План Императора был: выиграть время, локализировать восстание Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер убиты Каховским. Наконец он посылает митрополита С.-Петербургского Серафима, но его встретили насмешками и бранью. “Довольно лжи, — кричит Каховский, — возвращайся на свое место в церковь”. Обращаясь к последнему, владыка, поднимая крест, спрашивает:

“Это не внушает тебе доверия?”

В ответ Каховский, трижды убийца, целует крест. “Достоевский не выдумал бы ничего лучшего”, — восклицает Грюнвальд.

Николай I переживал в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу: “Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а они не хотят ничего слушать”.

Только один Каховский глупо и зверски мясничал. Предоставим опять слово М. Цейтлину.

“Пуля, пущенная “шалуном”, пуля Каховского, отлитая им накануне, убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир Лейб-Гренадеров Штюрлер пытался уговорить гренадер, “но Каховский одним выстрелом прекратил его мольбы и речи”.

Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала Воинова, сопровождавшего Милорадовича.

Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.

Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один прославленный патриот и мужественный воин, второй — фантазер и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.

Имя национального героя Милорадовича забыто, а имя его убийцы пользуется почетом среди широких кругов русского народа. Разве это не страшно?

Принц Евгений Вюртембергский, передавший умиравшему Милорадовичу письмо императора Николая I, пишет в своем письме:

“На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: “Здесь не место предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть приятная необходимость, но Вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с чистой совестью”.

По прочтении письма он сказал:

“Я охотно пожертвовал собою для императора Николая. Меня умиляет, что в меня выстрелил не старый солдат”. Тут он прервал разговор. “Прощайте Ваша Светлость. На мне лежат еще важные обязанности. До свидания в лучшем мире”. Это были его последние слова, когда я уходил, его меркнувшие глаза бросили на меня последний дружеский взгляд”.

Так умер герой Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва российского политического фанатизма.

Ганноверский посланник Дернберг пишет о Имп. Николае I: “В эти ужасные минуты, он показал хладнокровие и присутствие духа, которые приводили в восхищение зрителей”.

Принц Евгений вспоминает: “Император проявил в этом тяжелом положении много храбрости и присутствия духа”.

Андрей Болотов, стоявший в толпе любопытных и находящийся в непосредственной близости к Императору, также вспоминает о мужестве Николая I.

Даже ненавидевший императора Николая I, потомок французских якобинцев, Кюстин пишет: “Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними... Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп”. “Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов убить всех тиранов. Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора, вооруженный пистолетом и кинжалом...”

Каховский на допросе сказал Николаю I: “Слава Богу, что вы не приблизились к каре: в моей экзальтации я первый бы выстрелил в вас”.

С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает в книге “О декабристах”: “Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа. Неудачная попытка раскрыла еще одну слабую сторону заговора: у них не было никаких корней. Народ не знал о них. Солдаты повиновались офицерам либо из побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они кричали “Да здравствует Конституция”, но многие думали, что “Конституция” есть женский род от слова “Константин” и что этим обозначается жена Великого князя Константина Павловича...”

И не любившие Николая I, — по словам Зайцева, — “не могли отрицать, что 14 декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным ореолом власти действовал на толпу. Он — Власть... “Это Царь”. Вожди мятежников могли быть и образованней его и много было правильного в том, что они требовали, но у них не было ни одного “рокового человека”, Вождя. Николай Вождем оказался и победил”.[9]

* * *

Декабристы хотели, сознавали они это или не сознавали, довести начатое Петром I разрушение русской монархии до своего естественного конца. Д. С. Мережковский правильно отмечает в статье, посвященной 100-летию со дня восстания декабристов: “...Между Пушкиным и Петром — вот их место. Недаром, именно здесь, на Петровской площади, у подножия Медного Всадника, начинают они восстание, как будто против него.

Добро Строитель чудотворный!

Ужо тебя...

Как будто уничтожают его, а на самом деле, продолжают...”[10]