Их смерть по лесам раскидала.

Пробираясь к мосту, Грябин приглядел на замёрзшей луговине осевшую копну сена, брошенную эвакуированными хозяевами, и теперь охапка жёсткой болотной травы оказалась для него весьма кстати. Стараясь не оставлять следов, дважды сходил за сеном, аккуратно сворачивая его в тугой и плотный валок. Уже под мостом переобулся, сменил намокшие портянки, и, наслаждаясь теплом сухой смены, в полудрёме посасывал обломок последнего сухаря. На душе было муторно после неудавшейся переправы, внезапной гибели товарища, и отсутствия приличных перспектив на благополучное завершение личной одиссеи. Согревшись, незаметно для себя заснул.

… Солнечный и тёплый предвоенный июньский день. Колька, вместе с закадычным дружком Мишкой Григорьевым с утра грели бока на чистейшем береговом песке Панозера. Купались мало – вода теплом пока не баловала. Всё, что было прихвачено с собой съестного, было уже перемолото крепкими зубами приятелей. И теперь оба, щурясь от ярких солнечных лучей, наслаждались бездельем, теплом и поглощённой пищей. Оба только что окончили десятилетку и теперь лелеяли радужную мечту: поехать в Ленинград и поступить в Военно-Морское училище. Собственно, это желание уже давно владело друзьями – недаром оба уж три года гордо носили старенькие тельняшки, выпрошенные у заезжего военмора. Правда, в училище их пути бы разошлись - Колька твёрдо решил идти в подплав, а Мишка, – на надводные корабли. Каждый горячо защищал свой выбор, и нередко споры завершались нешуточной потасовкой. Но мирились быстро, и снова мечтали о море, которого никогда не видели, о дальних походах и геройских подвигах. И в этот раз, Колька, зажмурив глаза, представлял себя у перископа подводной лодки, атакующей вражеский корабль. И во сне он явственно ощущал свои руки, крепко сжимающие рукоятки прибора, и видел корабль врага, ползущий по сетке оптики, как, вдруг по лицу спящего прошуршал песок, взявшийся невесть откуда.

Всё ещё находясь под впечатлением сна, выговорил вслух:

- Мишка, паразит, забавляется. Не лежится ему, чёрту!

Мгновенно проснулся – брёвна моста над ним ходили ходуном, и сквозь щели неплотно пригнанных брёвен на лицо ему щедро трусился вовсе не приснившийся песок вперемежку с мелкими камешками.

По старенькому мосту осторожно перебиралась машина – финны основательно укреплялись в деревне. Грябин стряхнул рукой песок, припорошивший лоб и веки, и подтянул к себе пулемёт, сползший к зеленоватой болотной воде. Почувствовал себя увереннее. Над головой пробарабанили три машины: одна явно тянула пушку. За ними протопала финская пехота, сопя и чихая. Колькины ноздри уловили запах хлеба и терпкого табака. Рефлекторно засосало под ложечкой – пара сухарей за сутки была не в счёт. Страха не было совсем – Кольку охватило состояние, больше похожее на любопытство. Даже потянуло выглянуть из укрытия и взглянуть на врагов, делающих свою будничную работу. Живых, спокойных, уверенных. Но он отбросил эту нелепую мысль.

- Это не фильм про Чапаева смотреть! – убил Колька навязчивую идею.

Войска шли весь день: туда и обратно. Но больше в сторону деревни, откуда с полудня слышались резкие хлопки миномётных выстрелов: видимо, подтянутые миномётные батареи начали обработку позиций русских на противоположном берегу. В качестве ответного «подарка» и в изредка деревне рвались мины, посланные из приданных роте Грибова миномётов. Тогда финские «самовары» на время прекращали огонь, но, вскоре, вновь начинали старательно выплёвывать чугунную смерть на позиции русских. Но попыток переправиться у деревни егеря не предпринимали. А зачем? Кольке нетрудно было догадаться, что финны дожидались подхода своих со стороны захваченного Поросозера или Пяльвозера. Подойдут по сухопутью с двух сторон, окружат, прижмут к реке, - и роте конец. Не такой уж великий стратег был Колька, но и ему стало ясно, что рота не будет дожидаться, пока ей отрежут пути отхода, и уйдёт в самое ближайшее время. Тут он ничего не мог изменить. И ему светил только один наиболее приемлемый вариант: дождаться ночи и уйти в лес, попытавшись в другом месте переправиться через Суну, и догнать свой полк, идя на восток. Но рассчитывать на то, что он сможет догнать роту вообще, ему не приходилось. Поэтому, основной задачей для него оставалась переправа через реку. Погружённый в свои грустные мысли, Грябин уже не обращал внимания на шевелящиеся над головой брёвна моста, и топот многих ног по настилу.

Он не уловил того момента, когда финны организовали поблизости пост из полудюжины солдат, и свободные от службы егеря стали бродить по округе, то ли рассматривая брошенные постройки, то ли собирая созревшую клюкву в низинах. Один такой любитель не поленился спуститься с насыпи и заглянуть под мост. Что его заинтересовало или насторожило, Колька так и не узнал. Но когда круглое лицо финна закрыло дневной свет, Грябин очнулся и мгновенно поднёс ствол пулемёта к лицу чрезвычайно удивлённого солдата. Смысла стрелять не было. Ну, убьёт он одного или двух, и на этом можно ставить точку – дальше забросают гранатами. Да и не мог он просто так убить этого финна. В бою одно, а здесь он не решился нажать на спусковой крючок, чтобы не видеть потом искромсанное пулями тело финна. За последние сутки что-то изменилось в Колькиной душе. Но, что? Он не мог этого объяснить.

Лицо исчезло, и Колька, сам удивляясь собственному равнодушию, и какому-то смирению по отношению к своей судьбе, выполз из убежища, волоча за собой и пулемёт. На дороге лопотало десятка полтора егерей, спокойно разглядывавших Грябина. Ни один даже не снял с плеча свою винтовку – настолько они были уверены в том, что русский сейчас не представляет для них никакой опасности. Колька подошёл поближе и швырнул пулемёт себе под ноги. Егеря захохотали. Круглолицый финн, до этого размахивающий руками и долдонивший что-то своим товарищам, подскочил к Грябину, ткнув его стволом винтовки.

- Сейс! – и лицо его исказилось.

Кольке это не понравилось. Он понимал, что финн приказывает ему поднять руки, но этого-то как раз Кольке и не хотелось. Ему не хватало времени для осмысления происшедшего, чтобы почувствовать себя по настоящему пленным, и это нелепое происшествие казалось ему продолжением сна, который он не успел досмотреть.

- Сейс! – снова проорал финн в лицо Кольке и больно ударил прикладом в бок.

Небывалая ярость охватила всё существо Грябина от сознания того, что его, советского солдата, защищающего свою родную землю, волею случая попавшего в руки врага, бьёт какой-то пришлый чухонец. На глазах изумлённых егерей он отшвырнул от себя изгалявшегося финна, ухватил за ствол валявшийся без дела пулемёт, и несколько раз, озлясь, сильно ударил финна. С пулемётом же, забыв, что их него положено стрелять, а не размахивать, как дубиной, кинулся на столпившихся егерей. Те, почему-то, спокойно разошлись, а он промчался мимо, не останавливаясь. Неподалёку чернела ледяная вода осенней Суны, и она невыносимо властно позвала его к себе своим мрачным простором, сулящим такую желанную свободу. И освобождение от кошмара этого сна. Финны не стреляли, а выяснять причину такой заминки Грябину не хотелось - не до того. До левого берега была неполная сотня метров, а там – родная рота. И так велико было его желание опять оказаться среди своих, что он совсем не думал о том, что сзади его, и что впереди. Подбежав к берегу, Грябин размашисто отшвырнул от себя «дегтярь», скинул шинель, сапоги, и плюхнулся в чернильное стекло реки. Как пламенем, жгучим холодом обварило лицо и руки, но это была просто мелочь. Он ждал пули в спину, но с финского берега не стреляли. Молчал и родной берег. Грябин не мог знать, что командир роты основные силы решил перебросить к развилке на Линдозеро, а прикрывать переправу оставил одно неполное отделение, окопавшееся на бугре у разрушенной церкви, и не видевшее отчаянного заплыва Кольки.

С Валазминского берега постреливали, но явно не по нему. И осознание того, что финны зачем-то дали фору беглецу, стало беспокоить Грябина, с отчаяния отмахавшего уже большую часть межпорожья. Но сейчас основной задачей для него была одна единственная: выплыть. А сил у голодного и замёрзшего парня оставалось чуть. Неласковая водичка живо погасила возбуждение, рождённое потасовкой с солдатом, и Колькой начал овладевать настоящий, почти панический страх перед водой, которая сейчас казалась страшнее странно молчавших финнов. Одежда основательно намокла и ощутимо мешала пловцу. Уже вволю наглотавшись воды, и, почти бессмысленно, колотя руками перед собой, Колька, наконец, ощутил под ногами дно: илистое, но дно. И это придало ему сил для последнего рывка к заболоченному берегу. Поднялся. Затылком почувствовал опасность, но не оглянулся – наплевать. Спотыкаясь и падая, поплёлся по мелководью к сосновому бугру, с рыжими отметинами свежих окопов. Но странное чувство чего-то недоделанного и гнетущего, заставило Грябина остановиться и повернуться лицом к Суне, которая отпустила его, и к тому берегу, где он потерял товарища и получил в подарок от врага сомнительную надежду на спасение. И в тот же миг кровавая молния пронзила его мятущийся мозг, и малиновым покрывалом закрыла от него и бесстрастную реку, и егерей, столпившихся на её высоком берегу. Колька взмахнул руками, запрокинув к небу разбитую винтовочной пулей голову, с невидящими уже глазами, и медленно, осыпая промёрзший гравий бруствера, боком сполз в неглубокий прибрежный окопчик.

… С тех трагических дней прошло немало лет. И Колькины кости в заросшем окопе давно потеряли то, что когда-то было живым и чувствующим. Их старательно обмыли бессчётные дожди, и выбелило нежаркое карельское солнце, щедро предлагая своё тепло останкам погибшего солдата, как будто винясь перед ним за то, что не успело отогреть его перед уходом в вечность. И долго ещё белизна их притягивала к себе всякое лесное зверье: медведя, равнодушно потревожившего кости, рассудительного ворона, долго и пристально вглядывавшегося в пустые Колькины глазницы, деревенскую собачонку, неведомо как оказавшуюся здесь, и решившую поиграть с незнакомой игрушкой. Но не удержавшую её. И череп, с укоризной взглянув на беспокойное мохнатое создание, покатился в журчащий поток, отстукивая по камням порога чёткую костяную морзянку. А летняя красавица Суна, признав своего крестника, лаская, обняла его руками-волнами, и, бережно пронеся над валунами грозного порога, нашла ему самое покойное место на мягком илистом дне любимого Лебяжьего омута.

…Рота Грибова, окончательно освободившись от сонного дурмана, напряжённо всматривалась в чуть видневшуюся перед ней дорогу. Выстрелы со стороны Пяльвозера перестали беспокоить предрассветный лес. Прошло уже более получаса с тех пор, как Грибов вернулся с ночной прогулки, и рота была готова к отражению атаки. От Чернухи же – ни слуху, ни духу. И это сильно беспокоило Грибова, предполагавшего поэтапный отход группы старшины роты. Напряжение ожидания было столь велико, что, когда на дороге послышался какой-то шум, у кого-то не выдержали нервы, и два винтовочных выстрела подряд вспышками разорвали серую мглу рассвета. В ответ с дороги Грибов услышал непередаваемые словосочетания в исполнении запропастившегося старшины.

- Твою …, вашу …, какого … стреляете по своим!?

В ответ хохотнула вся первая линия обороны, хотя смешного в этом было, пожалуй, немного. Чернуха с бойцами тащили раненого, получившего пулю в грудь в первой же стычке.

- Не получилось, как задумывали, товарищ старший лейтенант. Не получилось. И они, и мы - внезапно столкнулись в потёмках. И, вот: результат, - старшина кивнул на бойцов, проносивших раненого. Считай, еле ноги унесли – финны сюда катят на велосипедах: вот-вот будут к утреннему чаю.

- Ждём «гостей» с нетерпением, - ответил Грибов, успокоившись – обстановка несколько прояснилась. – Давай на левый фланг, к ручью. Мне будет спокойнее здесь, если мой тыл и фланг будут надёжно прикрыты. Нет гарантии, что финны одновременно не приползут и из Поросозера. Возьми с собой своих «паникёров» – здесь людей пока достаточно.

Чернуха коротко улыбнулся продолжающейся шутке ротного и окликнул солдат. Проводив старшину, Грибов забрался в окоп к пулемётчикам. Шульга примостился по соседству в свободной ячейке и, внимательно осмотрев, выкладывал перед собой обоймы с тускло поблескивающими винтовочными патронами.

Шурша шинами по песку, серые тени выкатились на дорогу перед позициями роты. Только огоньки сигарет несколько раз кроваво высветили лица велосипедистов. Первый же залп уложил на дорогу всю тесную компанию. Две минуты стрельбы, - и всё стихло. Только сизый дымок от сгоревшего пороха отчаянно пытался выпутаться из сплетения сосновых ветвей, и за ближней высоткой слышались приглушённые крики встревоженных финнов. На дороге лежала бесформенная масса из велосипедов и мёртвых тел. Живых там не было – шквальный огонь почти в упор не оставлял никакой надежды любителям утреннего моциона.

- Разведку мы успокоили вчистую, - подвёл итог Грибов, похлопывая по плечу пулемётчика, прищёлкивающего заряженный магазин к «РПД». – Странно: неужели они до сих пор ничему не научились? Война ведь, а не прогулка перед утренним кофе! Как же нас, русских, надо не уважать, чтобы так наплевательски относиться к собственной драгоценной жизни!

Ответ финнов не заставил себя долго ждать - на взгорке, где окопались основные силы роты, и на болоте, примыкавшем вплотную к передовым ячейкам стрелков, стали густо рваться мины, разрывы которых изредка перемежались грязевыми фонтанами, поднятыми тяжёлыми фугасными снарядами. Грибов, предчувствуя усиление огневого налёта, и явное нежелание финнов атаковать позиции роты без уточнения сил русских и серьёзной артиллерийской обработки, отвёл большую часть роты в тыл, где было гораздо спокойнее. Если бы егеря вздумали вновь прощупать оборону русских, то оставленных пулемётных расчётов вполне бы хватило для отражения первого натиска.

Предстояло удерживать финнов в течение всего дня, и отход планировался только ночью. Грибов задумался: план планом, но если финны поставят заслоны на путях отхода роты, в чём ротный не сомневался, отдавая должное их умению предугадывать события, то роте придётся прорываться с боем, да ещё в ночное время. Поразмыслить было над чем.

К вечеру отбили три атаки. Финны настойчиво зондировали оборону роты, пытаясь нащупать наиболее слабое место. Одна из попыток почти принесла им успех: егеря переправились через ручей и прошли в стык между основными силами роты и отделением, прикрывавшим дорогу на Поросозеро. Только благодаря Чернухе, рискнувшему оставить позиции и ударить во фланг просочившимся автоматчикам, удалось избежать катастрофы. Но и рота потеряла в этой стычке сразу шестерых. Были и раненные, но, в основном, легко. Двое тяжёлых были уже без сознания, и надежды, что они переживут ночь, не было никакой. Так и случилось: в сумерки оба умерли один за другим. Грибов выделил людей, и всех погибших похоронили на старом Валазминском кладбище, у разрушенной деревянной церквушки.

Глухой ночью ротный собрал остатки подразделения у неказистого мостика через ручей, коротко поставил задачу головному дозору, и рота, тихо побрякивая железом, тяжело зашагала на восток. За ночь предстояло преодолеть без малого двадцать пять километров трудного бездорожья. Грибов понимал, что уставшие люди вряд ли смогут к утру выйти на дорогу Совдозеро-Юстозеро. Но выйти было необходимо, так как не было никакой гарантии, что полк задержится в Совдозере, и тогда проскочить далёкое ещё Юстозеро будет значительно трудней, если вообще возможно.

Грибова шёл в голове колонны и очень беспокоился возможностью ночной встречи с финнами, но дозор ушёл вперёд, и пока всё было тихо. Вскоре пришлось остановиться – вернулся один из разведчиков.

- Товарищ старший лейтенант, финны на болоте. На обратном склоне бугра костерок жгут. Ночь тёмная, и мы издали их заприметили. Там не больше отделения, но лучше обойти слева. Правда, придётся перейти ручей, но он неглубокий. Пройдём спокойно.

Грибов достал карту, уточнил маршрут, и дал команду к движению. Связываться с финнами не имело никакого смысла, и егерей обошли по большой дуге. Вскоре подошли к небольшому озеру. Судя по времени непрерывного движения и очертаниям береговой линии, – это было Мендъярви. Бойцы устали. Недовольства отсутствием привала не было, но ротный чувствовал: пора дать людям отдых.

Народ попадал, где придётся. Было холодно и сыро, но на марше бойцы согрелись и неудобств пока не ощущали. Да и выбирать особенно не приходилось – осенний лес повсюду неласков. Некоторые принялись было за еду, но, без желания пожевав сухарей, оставляли это занятие – трудный переход отбил аппетит. Тридцать минут привала только расслабили. Поднимались с трудом, переругиваясь по пустякам, но беззлобно – нужен был какой-то промежуток времени, чтобы прийти в себя и вновь настроиться на дорогу.

К деревне вышли в середине дня. Единственная улица с полутора десятками серых изб оказалась забитой брошенными повозками и ящиками с отстрелянными пушечными гильзами. Ветер развлекался со ставнями домов и кипами разбросанных бумаг, обильно устилавших дорогу и ближние огороды. Местных жителей как будто не осталось. Возможно, кто-то и прятался в лесу – времена пришли неспокойные.

У мостка через ручей притулилась разбитая полуторка на трёх колёсах – вместо четвёртого стоял чурбак. Бойцы уже проверили содержимое кузова, и теперь радостно обсуждали событие – несколько ящиков оказались с консервами.

- Нет полка, - так хоть консервы остались, - заключил Грибов, размышляя о новых проблемах, вставших перед ротой и перед ним лично.

По самой грубой прикидке полк оставил Совдозеро часов пять-семь назад, а то и больше. Но спросить было некого. Догнать же его теперь было делом нереальным, хотя бы по тому, что ночной марш вымотал людей окончательно. И, вообще, все уже вторые сутки без нормального отдыха, и не меньше трети солдат были с ранами той или иной тяжести. Правда, раненые шли своими ногами, но надо было смотреть на вещи трезво: предстоящие тридцать километров до Юстозера даже здоровым не выдержать. И оставаться нельзя – не было никакой гарантии, что финны не появятся здесь в ближайшие часы. А Юстозеро, и само по себе, тоже было большой головной болью для Грибова – если там финны, то роте, вместо нормальной дороги, предстоит тяжелейшая прогулка по лесам в обход озёр и непроходимых болот. Пробиваться же через означенную деревню такими силами, и в таком состоянии, было бы равносильно самоубийству. При благоприятных обстоятельствах подобное можно было бы предпринять лишь силами, как минимум, батальона. Но, это: при благоприятных. Недаром же майор Валли так беспокоился за обстановку в этом районе и торопил полк. Сомнения ротного разрешил Чернуха, наблюдавший за командиром, рассеянно ковырявшим ножом в банке с найденной тушёнкой.

- Есть мысль, товарищ старший лейтенант: в деревне оставаться не резон – финны, небось, на подходе. А отдых людям нужен, я так понимаю. Но, километров шесть отсюда, в стороне от главной дороги, есть несколько домиков: бывший лесопункт. У финнов он вряд ли обозначен на картах, зато нам, хоть какое-то время, удастся побыть в стороне от главных событий. А до юстозерской развилки мы сходу не дойдём, товарищ старший лейтенант. Народ поморим. А если бой ненароком? Положим ведь всех, – старшина вопросительно посмотрел на командира.

- А ежели Юстозеро всё ещё свободно? – раздражённо выкрикнул Грибов, которому все эти возникшие проблемы с загадками не давали покоя ещё с прошлой ночи. – И мы проспим благоприятный момент! Кто будет отвечать, старшина? Грибова потянут – больше некого!

- Под утро-то, как шли лесом, издалека, как раз в той стороне, порядочно грохотало. Надо сказать: недолго. По всему: это Валли пробивался через финские заслоны, и прошёл. А нас-то уж точно ждать не будет – не с руки, - рассудительно предположил Чернуха.

Грибов не ответил, продолжая заниматься консервами. Прикончив тушёнку, отбросил банку, жалобно звякнувшую при ударе о раму грузовичка-кормильца.

- Ладно, Чернуха. Так и порешим: поднимай личный состав, и двигаем в лесопункт. На шесть километров, думаю, сил у нас хватит. И надо бы человека два-три покрепче, и посмышлёнее, оставить здесь часов на пять. Может, шесть. Мне нужна хоть какая-то определённость.

- Стоит ли рисковать людьми, товарищ старший лейтенант? И так всё ясно!

- Вам, может, и ясно, а у меня, старшина, уже не кошки, а целые тигры на душе скребут. Выполняйте!

- Слушаюсь!

Чернуха, хмыкнув, бросил руку к фуражке, и, обернувшись к отдыхавшим бойцам, выкрикнул несколько фамилий. Пока сержанты поднимали свои отделения, старшина вкратце проинструктировал дозор. Расчёт ручного пулемёта и два автоматчика без видимого удовольствия выслушали приказ, отдалявший от них желанный отдых на неопределённое время.

- Полтора километра отсюда будет отворот направо. Не промахнитесь! Оттуда четыре километра, ну, пять от силы. Топайте прямо до моста через Лахтайоки. Мост по дороге будет всего один. Справа увидите несколько домишек. Там мы и планируем привал. И не нарывайтесь на неприятности. В любом случае, через пять-шесть часов уносите ноги. Советую устроиться не здесь, а на выходе из деревни, у кладбища. Вам всё ясно, Аниканов? – встряхнул старшина сержанта-пулемётчика.

- Да, я-ясно, товарищ старшина, - устало отреагировал на вопрос рослый сержант с грязной повязкой под пилоткой. – Только одно непонятно: зачем нас-то оставляют? Финнов-то, может, цельная дивизия сюда прёт. Нешто мы сдержим?

- Ваша основная задача, Аниканов, ещё раз напоминаю: не воевать с «дивизией», а только понаблюдать. И только. Никакой стрельбы. Иначе сами погибнете, или притащите за собой «хвост».

Старшина хмуро посмотрел вслед уходившим солдатам – не нравилось ему настроение солдат. Но выбора не было – все одинаково смертельно устали. Чувствовал, что чего-то недоговорил, но только крикнул вдогонку:

- Аниканов, захватите с собой по банке тушёнки.

Тот не расслышал последних слов старшины, и оглянулся.

- Чего?

- Пожевать, говорю, чего-нибудь возьмите. Неизвестно ещё, когда вернётесь. По банке на брата разрешаю взять.

Аниканов понятливо кивнул, и вся его команда бодро изменила курс в направлении грузовичка-инвалида, где два солдатика сноровисто укладывали консервы в вещмешки.

- Братцы, выдайте-ка нам четыре единицы вот этого самого продукта, - побеспокоил солдат Аниканов. – И не мятых.

- А больше тебе ничего не надо? – не отрываясь от полезного занятия, пробубнил один. – Слопали по банке, - и всё мало.

Боец-татарин, с нашивками младшего сержанта, поднял голову, намереваясь основательно отбить охоту у попрошаек, но, увидев разрешающий жест старшины, тяжко вздохнул, не одобряя такой расточительности, и выложил требуемый паёк.

- С такими запросами как у вас, и целый грузовик за сутки умнёте, не заметите.

- Ну и зануда, ты, Гизатуллин. И за что тебя старшина роты к себе приблизил? Дай тебе волю, так ты роту голодом уморишь.

- Товарищу старшине виднее, Аниканов, - рассудительно ответствовал Гизатуллин, не обидевшись на колкое замечание – не в первый раз. – А я бы тебе не то, что пулемёт – дрова бы при кухне колоть не доверил. – Забирай, Аниканов, свой народ и дуй, куда тебя отправили!

«Народ»: второй номер и автоматчики, приданные Аниканову, дружно оскалили зубы, готовясь к интересному продолжению. Но сержант, чувствуя настроение своих подчинённых, только плюнул в сердцах и отошёл от полуторки. Концерта не получилось, и «народ», в количестве трёх человек, побрёл за командиром в указанном старшиной направлении.

Небольшой погост деревенские жители основали прямо у дороги, и почти у болота – пожалели пахотной земли. Десяток разновременных крестов украшал осевшие земляные холмики. Два свеженасыпанных, с красными тумбочками и касками, резали глаз желтизной озёрного песка.

- Наши солдатики, - протянул Горин, бывший вторым номером у Аниканова. – И как же они сгибли? Ведь тут и боя-то не было? Вот так и мы сляжем когда-нибудь в безвестные могилки.

- Как, да, как? Затянул песню, тетеря! Раненые, небось, были. Не довезли, стало быть. Может, и «мессеры» колонну прихватили. Ну, какая тебе разница, Горин? Вечно ты душу мотаешь. Доставай лопатку и начинай оборудовать позицию для пулемёта – дурные мысли враз испарятся.

Горин промолчал, скинул с себя сумку со снаряжёнными магазинами к «дегтярю», и, поплевав на руки, стал вырубать дёрн, вздыхая и косясь на жёлто-песочное соседство. Автоматчики последовали его примеру, отрывая ячейки на флангах. Аниканов отстегнул сошки пулемёта и улёгся, проверяя сектор обстрела. Хмыкнул: позиция была хоть куда, и вся дорога до деревни - как на ладони, но его «батальона» хватит лишь на несколько минут хорошего боя. Сел в раздумье – припомнилось, что старшина недаром повторил ему, что его задача только понаблюдать за противником, и своевременно испариться. Но, какие сведения получит он, смотря, как финны занимают деревню? И супец себе готовят. Ну, примерное количество их можно подсчитать, ладно. Но что это даст им и Грибову? Аниканов машинально достал из вещмешка банку с консервами и вскрыл её – недавно съеденная тушёнка не насытила.

- При таком раскладе нас прихлопнут, и тушёночка пропадёт, - подумал сержант, набивая рот пахучей говядиной. – А то ещё егеря попользуются. Врага же накормить – то же самое, что встретить его «хлебом – солью», - успокоил свою совесть Аниканов, с вдохновением и чистой совестью подхватывая куски мяса трофейным тесаком.

«Народ», глядя на командира, отложил лопатки, и последовал его примеру. За пару минут всё было кончено, и опорожненные банки полетели в болото. Вынужденное молчание прервал один из автоматчиков.

- Копать дальше, или как?

Аниканов сразу не ответил: раздумывая, отпустил ремень на пару дырок, потянулся до хруста в суставах, и решительно заявил:

- Заскочим в деревню, пока финны не наехали, и организуем несколько сюрпризов. Здесь нам околачиваться не резон. Местечко, конечно, неплохое, но отсюда в случае нужды отступать придётся только на открытое болото, если нас до того времени не закопают рядом с этими двумя. А перспектива быть закопанным на этом погосте очень даже правдоподобна, и мне пока не улыбается. Особенно, по причине сытного обеда. Или мы позволим сгноить себя вместе с уничтоженной тушёнкой?

- Чего в деревню-то лезть? – забубнил Горин, которому никогда не нравились отклонения от более или менее размеренного образа жизни. – Старшина чего сказал: обосноваться на кладбище, и всё тут.

- Старшина не приказал, - попытался держать себя в руках Аниканов, которому уже до смерти надоело бурчание Горина, - а посоветовал. Это значит, Горин, что не исключается проявление здоровой инициативы со стороны командира. А командир для тебя – это сержант Аниканов. Твоё же дело: выполнять приказы непосредственного начальника. То есть, мои приказы, Горин. Дошло, или нет?

- Как чего: так сразу Горин, Горин! Я и пулемёт почисти, патроны носи и землю копай – всё Горин. Хоть бы раз доброе слово сказал, – обиделся второй номер.

Аниканов немного стушевался, поняв, что чуток перегнул палку, приняв официальную позу, и посчитал необходимым подкорректировать ситуацию.

- Ладно, Горин, не принимай близко к сердцу. Объясняю для непонятливых: кладбище, где мы роем себе индивидуальные могилки, привлечёт финнов в последнюю очередь. И это положительно. Они, как и все нормальные люди не выносят общения с покойниками. Поэтому, мы сможем сидеть здесь довольно долго, но, - Аниканов выдержал паузу, и, сделав значительное лицо, оглядел свою «аудиторию», – если финская публика пожелает прогуляться по дороге, то нам придётся вступить в бой, потому что весь погост просматривается и простреливается насквозь. Ну, уложим нескольких. А дальше-то, что? Естественно, по логике войны придётся отступать перед превосходящими силами противника, сохраняя бравый вид и воинскую выправку. Отступать же нам, братцы, только в болото. А там нас постреляют, как куропаток. То-то егерям будет потеха. Дошло, или как?

- Дошло, да не очень! – ответил вместо Горина автоматчик, и ехидная улыбка поползла по его лицу. – Ты, Аниканов, вроде на Василия Ивановича не похож, а рассуждаешь, как будто дивизией командуешь.

- А война не завтра закончится, Карзин, - не растерялся сержант. – Может, придётся и дивизией покомандовать.

Горин захохотал, чего раньше с ним никогда не было. Аниканов, уловив перемену в настроении солдат, перешёл прямо к делу.

- Вытряхивайте из карманов ручную артиллерию.

Публика пошарила в загашниках, и на свет появились шесть или семь «фенек».

- Больше, чем требуется, - оживился сержант. – Установим растяжечки в трёх - четырёх домах. Больше не будем – после первых взрывов финны в другие дома не полезут, и гранаты наши напрасно пропадут. А мы поглядим на суматоху со стороны. Только не отсюда. Тогда уж точно больше узнаем, и уйдём без ненужной стрельбы.

Для установки растяжек разбились на пары и организовали «сюрпризы» в начале деревни. Аниканов присматривал за дорогой, пока прикрытие торопливо маскировало наиболее приметные детали минирования. Дорога к деревне всё ещё была пустынной, но Аниканов, по устоявшейся привычке, не доверял видимому спокойствию и поторапливал сослуживцев. После минирования сразу отошли к заброшенным хозяйственным постройкам в стороне от деревни. Те стояли серо и неприметно, с провалившимися крышами, и заросшие отборным можжевельником.

- Идеальная позиция для своевременной ретирады, - оценил выбранное место Аниканов, и сам определил место каждому, проверив со стороны качество маскировки.

Подошёл один из солдат.

- Сержант, в сарайчике какое-то железо под хламом. Не видно ни чёрта, но, что-то дельное. И откуда там оно? – солдат недоумённо пожал плечами.

Аниканов, не придавая особого значения словам автоматчика, неохотно кивнул:

- Ну, давай, посмотрим, чего ты там унюхал!

Аниканов обрушил вместе с бойцами часть прогнившей стены, и, присмотревшись, к своему удивлению, распознал под кучей хозяйственного мусора трубу батальонного миномёта. Вместе с трубой обнаружили и всё остальное: двуногу и опорную плиту. Рядом, под сгнившими досками, стояли аккуратно сложенные ящики с полусотней десятипёрых мин и метательными зарядами к ним. Сержант почесал затылок.

- Наши припрятали этот миномётик. 82-х миллиметровый. Не иначе, с той разбитой машины. Подорвать было жалко. Или некогда – думали ещё вернуться. Раз такая находка, то грех не использовать по назначению. Какое-то время, ещё на срочной службе, ваш покорный слуга частенько околачивался у миномётчиков – дружок там у меня был. И кое-что помню. Вытаскивайте-ка его на свет божий, - распорядился сержант, растаскивая ящики с минами. – О, чёрт, и коллиматор в наличии! Полный набор!

Автоматчики с Гориным, услышав непонятное слово, одновременно хохотнули.

- Аниканов, ты, оказывается, не только непризнанный стратег, но ещё и великий, правда, неудавшийся артиллерист.

- Да, вы напрасно ржёте, балбесы. Это всего лишь прицел по-простому. И без него не больно-то настреляешь. Правда, я и сам не силён в нём, и, пожалуй, придётся обойтись без оного. Пошевеливайтесь, мужики, - как установим миномёт, так сразу пристреляем дорогу перед деревней. Здесь всего-то триста метров, поэтому прикинем на глазок. В маркировке мин я разбираюсь лучше: дымовые тоже есть.

Первая мина подняла фонтан воды и густого дыма, упав далеко в Сергозеро. Аниканов что-то подкрутил, повертел, - четвёртая и пятая породили дымное облако у входа в Совдозеро.

- В самый раз, - Аниканов удовлетворённо потёр руки, измазанные пушечным салом. – Хорошо, что всё перед глазами. На дальних дистанциях мне бы ни за что не совладать с этой техникой.

- Подчинённые, протиравшие и укладывавшие мины около импровизированного ровика, уже не рисковали поднимать на смех своего начальника. Только Горин всё пытался провести мысль о ненужности и вредности инициатив без особого на то распоряжения ротного начальства. Но никто всерьёз не воспринимал его ворчание.

Убедившись в достаточно надёжной установке миномёта, Аниканов решил проинструктировать «коллег-миномётчиков» по реализации его идеи.

- Слушай сюда: если хорошо постараться, то можно успеть за минуту забросить в ствол девятнадцать мин. И когда первая расцветёт букетом, то восемнадцать будут дожидаться своей очереди, чтобы угостить егерей осколками. Я сам встану у миномёта. Взрыватели проверю, а вы только подавайте без задержки. Но начнём работу только после срабатывания растяжек – тогда финны не сразу сообразят, что по ним начинает работать наша находка. Это даст нам выигрыш во времени. Но, как только почуем, что пахнет «жареным», – сразу исчезаем. А то точно потянем за собой этих злыдней. Есть два ящика осветительных с фосфором, но они нам ни к чему. Горин, как уходить будем, сунешь «феньку» в ствол, понял?

- Сделаем, - согласно кивнул солдат.

…Хотя все находились в напряжении и ждали этого момента, но появление головного подразделения финнов всё же оказалось довольно неожиданным. Возможно, свою роль сыграл лес, плотной стеной подступивший к деревне, и прикрывавший подъезд автоколонны финнов к первым домам.

В деревню, чадно дымя, вкатились три большегрузных дизеля, набитые пехотой. За ними, неравными группами, появились велосипедисты. Два взрыва прогремели почти одновременно, негромко, и, казалось, безобидно. Но реакция противника на них была молниеносной: финны окружили один из домов и открыли бешеную стрельбу. Но Аниканову было не до выяснения странностей – находка приступила к своим непосредственным обязанностям: стала дисциплинированно плеваться минами. Разрывы легли не совсем удачно, так как егеря почти проскочили пристрелянный участок. Но неграмотно установленный миномёт после первых выстрелов сам изменил угол наклона трубы, и теперь мины лопались среди оставленных грузовиков. Солдаты видели, как одна из мин угодила точно в кузов одного из них, грузовик осел, и вверх рвануло такое яркое пламя, что даже лица аникановских «миномётчиков» ощутили тепло вырвавшейся на свободу энергии.

- Вот это попали! - возбуждённо выкрикнул один из автоматчиков, выражая тем самым общий восторг от увиденного. – И что они там везли? Уж точно не тушёнку, а, Аниканов?

- Всё! Рты можно закрыть. Уходим! Горин, гранату в ствол!

Аниканов торопливо отвернул прицел, и, подумав мгновение, сунул в свой «сидор».

- Не велик груз, а важный - без него «самовар» хуже слепого.

Отбежали с тридцать метров, когда раздался взрыв на месте брошенного ими миномёта. Почти сразу же из кустов выскочил Горин с перекошенным лицом и окровавленным левым плечом.

- Задержался – граната в ствол не лезла. Отскочить подальше не успел, - объяснил Горин, пытаясь остановить кровь здоровой рукой.

- Ну-ка, покажи, - Аниканов решительно распорол рукав кривившегося от боли второго номера, и обнажил кровоточащую рану.

- Продрало хорошо, оттого и кровит сильно. Но осколка в ране нет. Жалко, что на спирт старшину не раскачали – было бы в самый раз.

Сержант вытащил из нагрудного кармана измятый индивидуальный пакет и плотно забинтовал рану Горина, канючившего об осторожности. Прислушался: в деревне уже не стреляли.

- Уходить надо немедленно! Финны точно на подходе. Если вцепятся, – не оттащить.

Аниканов забрал у раненого патроны, оставив тому только вещмешок.

- Не раскисай и не отставай, пожалуйста, Горин, - почти ласково произнёс сержант. Тащить тебя мы не сможем. Егеря догонят в момент. От твоих возможностей и настроения сейчас зависит жизнь всех нас.

- Постараюсь, - Горин вздохнул, оглянувшись в сторону оставленной деревни.

…Аниканов помнил про «старшинскую» развилку, но как-то так получилось, что её пропустили, перебежав на левую сторону дороги, где передвигаться было легче. Выскочили прямо на берег Безглазой.

- Проклятье! - выругался в сердцах Аниканов.

Это была его непростительная ошибка, которая могла оказаться последней для в