Встреча с «погибшим» Борисовым
Очередь дошла до какого-то Борисова. Молодой, прилично одетый мужчина с бледным лицом и жиденькой тёмной бородкой вышел вперёд.
Перед матросом на столе лежало много бумаг, относившихся к этому человеку, и он читал: «Иосиф Ильич Борисов, сын попа Борисова, родился в деревне Безопасное, задержан как шпион белого правительства…»
Что это? Внесли в списки мертвеца?
Что-то перепутали, или документы фальшивые? Ведь я знал от Фелии, что сын попа из Безопасного мёртв, погиб на фронте. Или в действительности всё было по-другому?
Обвиняемый отрицал, что занимался шпионской деятельностью для «белых». Когда он робко попытался оправдаться в том, в чём его обвиняли, матрос впал в ярость и приставил револьвер к его лбу.
«Тебя завтра утром я расстреляю собственноручно», - заорал он. А потом так ударил его кулаком в глаз, что бородатый закачался и упал.
«Следующий!»
Матрос обращался с людьми по-разному. После того как он нескольких хорошо одетых торговцев, которые пытались утаить запасы товаров, избил чуть ли не до полусмерти, с другими он разговаривал очень снисходительно. Его обращение с бедно выглядевшим народом, таким, как армянин и турок, или солдаты, было спокойным, почти сострадательным. Сказав им пару «ласковых» и дав лёгкий тычок кулаком, он отправил их.
Когда я оказался перед ним, он спросил: « Ты кто?»
«Военнопленный немец».
«Немец?... Отойди в сторону!»
Он оттолкнул меня от себя. Прикосновение его лапищ было почти нежным.
Несколько позже, после того как он прошёлся по комнате и поговорил с некоторыми вполне мирно, он вновь уселся за стол и стал читать какой-то, вероятно, очень неразборчиво написанный листок. А потом, как будто вдруг что-то вспомнив, он привстал из-за стола и спросил: «Где немец?»
Я подошёл. «Здесь!» - сказал я.
«Ты тот, кто украл колбасу на базаре?»
«Колбасу? Нет. Какую колбасу?»
Торговка пожаловалась, что кто-то взял у неё колбасу, не заплатив. Это был не ты?»
Я засмеялся.
«Нет. Почему это должен быть я? Я никогда не хожу на рынок».
«Нет?... Вот как! – Я думал, это был ты, потому что ты немец. Немцы очень любят колбасу. – Ну, хорошо, тогда это был кто-то другой»
Я надеялся, что попаду с бородатым в одну камеру, но нас разделили. Он попал в соседнюю камеру.
Когда же ночью у нас открылась дверь, и надзиратель привёл ещё кого-то, оказалось, что это был Борисов.
Надзиратель посчитал, что должен объяснить нам ситуацию.
«Там, в камере, они хотели его убить», - сказал он. - «Потому что он был шпионом «белых». Они не хотят терпеть его в своей камере, не хотят дышать одним воздухом с ним. И я привёл его к вам. Не трогайте его! Если он должен быть наказан за свою вину, он получит это наказание».
После ухода надзирателя обстановка в камере оставалась спокойной. Некоторые уже спали, другие поворчали, но убивать никто не собирался. Один рыжебородый с хриплым голосом, лежавший у двери, и раньше уже изображавший недовольство, правда, привстал и сказал пару раз: «Свинья!... Вот свинья!»
Но потом снова лёг и ругался ещё некоторое время, лёжа, зло и гортанно.
«Свинья!... Водить пролетариев в лесок!... Играть в шпиона!»
Несомненно, на некоторых из убитых в лесочке донесли шпионы. Но кто сейчас не доносил?
Мне нужно было узнать от Борисова, кто он такой и в чём его вина.
Когда я решил, что мелкие грешники заснули – я мог рассчитывать на то, что всех, кроме Борисова, сморил сладкий сон – я незаметно подобрался к нему. Он сидел в углу у окна, где никто не лежал, потому что там сквозило.
Я заговорил с ним.
«Вы не должны терять надежду», - сказал я. - «Всё ещё может быть хорошо».
Он мне сначала не ответил. Разве за моими словами скрывалось что-то злое? Не мог же он думать, что я хочу его одурачить и что-то у него выведать? Он ведь слышал, кого я из себя здесь представлял, по обвинению меня в краже колбасы.
Но то, что я немец, а не русский, позволило мне, в конце концов, завоевать его доверие.
После долгого молчания Борисов удивил меня тем, что он – едва слышно – сказал: «Я говорю немного по-немецки. Всего три недели назад я вернулся из немецкого плена».
И так как я не смог удержаться от радостного вскрика «О!», он испугался, что я теперь захочу говорить с ним по-немецки.
«Только не по-немецки! Слышите? Иначе они снова скажут: Шпион! Говорит на тайном языке… А я не шпион, поверьте! Но для матроса всё выглядит именно так, и он меня расстреляет. Завтра утром… как он сказал».
«Он не сделает этого», - сказал я. Я, якобы, слышал, что матрос имеет привычку всё преувеличивать, и его словам не надо верить.
«Он был раздражён», - сказал я. - «А, будучи в лучшем настроении, он может изменить своё мнение».
«Нет, со мной всё кончено. Я знаю, когда рассветёт, он меня расстреляет. Вы не могли бы для меня кое-что сделать? Вас, конечно, скоро освободят. Я хотел бы написать несколько строк, которые нужно будет отнести в мою деревню, недалеко отсюда – в Безопасное. Вы не согласились бы? Там живёт моя мать. Её бы утешило, если бы тот, кто провёл со мной последнюю ночь, пришёл к ней»
«Я не могу отказать Вам в этой просьбе», - сказал я. - «С письмом или без письма – я выполню Ваше желание… Но давайте дождёмся утра! Что Вы делали в городе? Вы уже давно здесь?»
«Восемь дней».
«Что Вас привело сюда?»
«Один друг, офицер у «белых», пообещал мне здесь место работы. Моя мать жила в нищете, когда я вернулся из Германии. У неё не было кормильца. Отца убили в начале года … Солдаты, пришедшие в нашу деревню, заживо распяли его потому, что он был попом и проповедал христианское учение; распяли штыками из ненависти к вере».
«И это было причиной того, что Вы перешли на сторону «белых»?»
«Это неверно сказано. Никто не переходит ни на сторону «белых», ни на сторону «красных». Просто оказываешься или под контролем одних, или под контролем других, и исполняешь то, что требуется контролёрам… Но я не был шпионом. Я ни на кого не доносил. Я не хотел ничего другого, как только зарабатывать себе на хлеб».
«А какую работу Вы выполняли?»
«Работу писаря в Бюро… Писал и регистрировал».
«Но у «белых»?»
«У кого же ещё? Ещё позавчера мы все были «белые». А сегодня… Но послушайте! До меня в этом Бюро работал частный детектив и его табличка с именем, которая всё ещё там висит, стала причиной того, что меня посчитали шпионом… И на меня донесли…»
Я спросил Борисова, почему он позавчера, когда началась паника и «белые» покидали город, не отправился в безопасное место. Он мне ответил, что, чтобы сделать это, уже после обеда он был на вокзале. Но там, перед уже почти отъезжающим поездом, появился офицер, который устроил его на работу. И это офицер принёс своему другу юности Борисову сенсационное известие, после которого тот остался и вернулся в город.
Этот офицер рассказал ему, что, торопясь на вокзал, он в одном из больших окон кафе, напротив магазина реквизиционной комиссии, увидел девушку, Фелию, в которой он узнал подругу своего друга, поповского сына, изгнанную из Безопасного, и которую тот считал пропавшей, и уже не надеялся найти. Во время отсутствия Борисова родные позаботились о том, чтобы до Фелии, которая была в Ростове, дошла неверная информация. Борисов какое-то время считался пропавшим без вести, Фелия же узнала, что он погиб и никогда не вернётся. Деревня и родители хотели, чтобы в дом вновь вернулся покой.
И Борисов покинул вокзал, чтобы найти Фелию.
В кафе знали, где живёт Фелия, и послали Борисова в западный пригород, к грузинскому сапожнику. Того он нашёл там, Фелию – нет.
Старик не мог сказать, где она могла бы быть. Может быть, ночью она придёт домой.
Но она не пришла.
Это была ночь, когда она танцевала перед нами в котельной.
Борисов дожидался её до утра, и был задержан в доме сапожника патрулём «красных».
Многое из того, что он мне рассказал, мне уже было известно; я даже знал то, о чём он умолчал. Я никак не комментировал его рассказ, и умолчал о том, что знаю Фелию. Зачем было увеличивать его душевные терзания?
Совершенно неожиданно его охватила невероятная усталость; может быть, наш рассказ способствовал тому. Он уснул прямо на моих глазах и спал крепко и долго, много часов. Надзиратель разбудил его, когда подошло время, где-то около десяти, и увёл его с собой, «на допрос», как он сказал.
Больше я Борисова не видел. Письмо осталось ненаписанным.
К вечеру камера опустела; остался только я. Зато ночью доставили новых арестованных, так что все места снова были заняты. Предоставленное помещение было полностью загружено.
Люди с лёгкими обвинениями
На следующий день, где-то перед обедом, матрос совершил обход, и к нам тоже зашёл.
Он был в хорошем настроении. В этот раз он был чисто одет, причёсан и выбрит. На нём была синяя куртка и сапоги со шпорами. Куда это он собрался ехать? Он принялся отбирать людей с лёгкими обвинениями. Меня он тоже ткнул пальцем в ключицу и велел выходить.
Мы собрались в небольшую колонну и выстроились перед воротами. В моей четвёрке вновь оказались армянин и турок.
Коменданту тюрьмы подвели лошадь, и он вскочил на неё.
«Я поеду с вами в город. Нам нужен ещё один солдат; этого достаточно… Немец, турок и армянин пойдут под политический суд. Понятно? Это на нижнем рынке, в доме адвоката Батюшкова… Там вас допросит гражданский комиссар. И вы будете или освобождены, или пойдёте в армию… А остальных я доставлю в другое место».
Весело насвистывая, он тронул свою лошадь. Он ласково поглаживал её шею. Неужели он вчера расстрелял бедного Борисова? Один и тот же человек.
Мы последовали за едущим впереди комендантом и, когда мы подошли у нижнего рынка к дому Батюшкова, я толкнул в бок турка и армянина. Они шли слева и справа от меня. Я хотел дать им понять, что это – то место, где мы должны отделиться от группы. Комендант даже не остановил лошадь, только крикнул сопровождавшему нас солдату, чтобы он передал нас по назначению.
«Там! Там! В том подъезде! Вверх по лестнице! Отведи их наверх и возвращайся!»
Мне показалось, что он считает наше дело совершенно неважным, и это мне понравилось, потому что я чувствовал какую-то неопределённую возможность вырваться – не просто спасти свою шкуру, а выйти на свободу. Каким образом, этого я совершенно не представлял. Для этого требовалась какая-то уловка, махинация; без этого, вероятно, было не обойтись.
Нам нужно было подняться по узкой крутой лестнице. В комнате вверху, за перегородкой, сидело несколько гражданских. Один из них был комиссар; перед ним солдат положил какой-то листок, касающийся нас троих.
Солдат сказал нам: «Стойте здесь и ждите своей очереди».
Он удалился, и я увидел, что мы здесь без какой-либо охраны, и не в тюрьме.
Наша очередь подошла не сразу, так как, как раз, привели трёх громко причитавших дам. И так как красногвардеец, приведший их сюда, пустил в ход свой кнут, помещение перед перегородкой заполнил громкий плач.
Эти дамы, с которым так строго обошёлся солдат, были мне не совсем незнакомы; но я надеялся, что им не придёт в голову узнать меня. Это были проститутки, которые иногда появлялись в котельной, и всего несколько дней назад – после прошлой порки – дали обещание пойти в Красную Армию сёстрами милосердия. Между тем, они уже избавились от всех атрибутов сестёр – значков, передников и чепцов – и снова были схвачены. Их поймали быстрее, чем они, вероятно, рассчитывали, хотя они – или,
может быть, потому что они – надели женскую одежду и шляпы с вуалью; все эти модные тряпки, которые они, отчасти, «получили в подарок», отчасти «нашли», как они говорили. Шляпы с вуалью и в Ставрополе были редкостью, во всяком случае, сейчас, когда вокруг видны были только платки.
Невезучих девушек обвиняли в воровстве и дезертирстве. Здесь им это должны были объявить. И первые объяснения последовали, по местному обычаю, с помощью кнута. Солдат, так немилосердно обошедшийся с нежными спинами милосердных сестёр, был шутником. Каждый удар кнута он сопровождал нравоучительными замечаниями, нежно слетавшими с его губ.
«Сестричка, сестричка, смотри-ка! Вырядилась, как дама, хотя должна быть сестрой милосердия!»
От удара, сопровождавшего последние слова, девушка вскрикнула.
«Сестричка, эй, ходишь в шляпе!... Посмотри-ка, в шляпе!»
При каждом упоминании «шляпы» он бил сестричку по спине.
«Сестричка, эй, как же так? Такая красивая, в шляпе – а что же ты делаешь? Ты воруешь!»
И так как последнее слово снова сопровождалось чувствительным ударом по спине сестрички, сестричка, крича, бросилась вниз по лестнице к двери. Солдат бросился за ней. В результате чего и остальные девушки тоже убежали. Развитие этой трагикомедии оказалось скрытым от наших глаз и ушей.