Тюнинг на болотных сапогах или полный песец

Эка, с бревна свалился да сапог порвал! Это с каждым вторым здесь было, а с некоторыми и не по разу. Как ты это назвал там – полный песец? И это не то. Вот пока заплату на твои скороходы ставим, слушай сюда, какой со мной песец был, вот это, пожалуй, он. Как ты его назвал - полный? Вот он и есть.

Лагерь на той вахте на опушке леса ставили, там сухо, во-первых, а во вторых, молодые все были, на ногу легкие. Два-три километра пробежаться — вроде как прогулка на свежем воздухе, никого не обременяла. И опять же: заболей вдруг, — за лекарством каким там сбегать, раз плюнуть. Ну а с окраины все ж легче. А вот глаза завидущие, да ноги вездесущие — завели на раскопы аж за три километра.
Да, так часто получается. Стоишь лагерем здесь, а подъем там делаешь. И наоборот, когда лагерь там оказывается, почему-то в эту сторону идешь и здесь работаешь. Это только потом соображаешь про карусель эту. А потом новая вахта на новом месте — смотришь, а оно опять всё так же получается.

Давненько это уже было, но запомнил вахту эту я на всю свою, так сказать, жизнь. Работы в те года много было, отряды за вахту тысячами солдат подымали. Да поиском особо утруждаться не приходилось, лежали солдатики местами в несколько слоев. Выйдешь на поляну, где бой шел — их и не сосчитать. И полян этих здесь несчетное количество. А нас молодых, конечно, на те, что подальше, вечно тянет. А что? Кони резвые, галопь да галопь. Но хоть и молодые да прыткие, прыть то эта, в основном, по началу вахты. Работа есть работа, день этак на шестой -седьмой, в лагерь то я уже вприпрыжку не мчался. За день так на коленях наползаешься, на корточках насидишься, да с молодой дури землицы накидаешься, что к вечеру в лагерь еле ноги тащишь. Но все же одно — как можешь, хорохоришься: ерунда, и не такое, типа, можем. Дорога от нашего лагеря до раскопов наших — была не шибко короткая, как я уже сказал. И не все отряды на окраине леса стояли, а некоторые в лесу. И через некоторые нам - хошь не хошь — удобней так, проходить приходилось.

Вот на одном из таких лагерей я и погорел, если так сказать можно. Хоть и время прошло, но что за лагерь — называть не буду, не в этом суть. Как ведь мимо соседей идешь? Во, во, бодрячком — приветик, громко кричишь. Вот, мол, мы, знай наших. А я по молодости шебутной был — ещё бы, рост, фигура, кудри какие вились! В общем, первый парень на деревне — ну это я так тогда про себя думал. Другие, как я позже узнал, иного мнения были. Ну и иду я, значит, вечером в лагерь, день этак десятый уже вахты, состояние я уже рассказал какое.
Перед самим лагерем (тем, через который проходить приходилось) я вроде приободряюсь. Вообще-то я перед каждым так — типа грудь вперед, шаг бодрый, плечи в раскачку. Короче, девять баллов мне — не шторм, я на полных парусах лечу, одним словом.
А вот почему я из своего строя на тот день замыкающим оказался, не помню. То ли действительно умотался, то ли доделывал чего-то. В общем, за мной из наших — никого, меня, значит, никто не видит, сам у штурвала капитан. Поравнялся я, значит, с лагерем, а там поисковики вокруг костра сидят — беседу ведут. И показалось мне, что простого, громкого «добрый вечер!» маловато будет.
Ни со мной, ни за мной — никого. Решил я подойти и поздороваться, так сказать, поближе, лично руку коллегам пожать. Подхожу, «здрасте да здрасте», руку протягиваю. Мне, соответственно, тоже. Я весь такой гордый, веселый. А тут один из тех, что постарше, и говорит, на меня прямо глядя говорит.
Вот, мол, настоящий поисковик, мы только сообразили, — и он тут как тут. Присаживайся, говорит, — и место мне на бревне выделили. Как откажешься, когда тебя еще настоящим поисковиком назвали.
А этот, что подал мне кружку, возьми да и скажи: ну давай, мол, за поисковиков, за поисковое братство, за солдат всеми поднятых. Ну, скажите на милость, как за это откажешься выпить? Будь ты хоть трезвенник, хоть язвенник, а после сказанного, да в этих местах пить вроде как обязан.
И вы только представьте, какая мысль у меня в голове паскудная была.
— Какая, какая? Смотрю на кружку, водкой наполненную, а в голове – если они мне, незнакомому, столько налили, сколько же они себе наливают?
Проверяют мысли, бывалые, думают: молодой, да зелёный, не осилит. А дальше и рассказывать не хочется, дальше позор сплошной. Я эту кружку ко рту — и давай давиться, что сил моих есть. Она назад, а я её туда. Уж сильно мне тогда казалось позорным не осилить эту кружку. С виду-то вон какой, а что же пить не могу, что ли?
Я тогда, кажется, даже Бондарчука вспомнил из фильма, где он после первой не закусывал. До сих пор стыд на душе. Да я еще ко всему, как осилил, выпил её проклятущую — чувствую ещё минуту у костра посижу и не удержу её, окаянную, в себе, как есть вся назад вырвется, вырвет значит.
А это уж совсем беда будет. Кранты полные, и мне, и поиску моему, и кудри не помогут, ославлюсь на весь свет белый, табачку не понюхав. Я и не заметил, что вокруг меня тишина гробовая. Что все на меня с недоумением, смотрят, в шоке пребывают от происходящего.
Мне-то не до этого, из меня вот-вот попрет. Я сколько сил, последних, было — собрал. Извините, говорю, в лагере ждут. Бежать надо, вечереет. И в этом духе по кой-то ляд ляпнул, типа «я ещё зайду к вам». Только меня и видели. Как сейчас, помню, мне никто слова не сказал, тишина полная. Уходил гордый с чувством выполненного, так сказать, долга.
Через полчаса я уже был в своем лагере. Вырвать меня не вырвало, а вот состояние моё было — как бы это помягче сказать… Короче, на меня, почему-то всё кидалось — то коряга, то бревно, то сама земля. Последней бросилась на меня палатка.
Утром пришлось озвучить причину моего состояния, и тут-то мне стало совсем худо. Зеленый я был. Откуда мне было знать, что кружка эта для всех была предназначена, её по кругу пускают, и каждый по глотку делает. А эту кружку, как правило, выбирают большую, в неё всё, что есть, выливают, чтоб потом не добавлять.
Не знал я, что на вахтах, вообще-то, по большей части «сухой» закон, и что б достать этот напиток, что в общей кружке, за многие километры пехарем топать нужно.
Я весь этот ужас после объяснений как бы со стороны увидел. И так мне стыдно стало, так стыдно — слов нет. Мое состояние от водки — это так, цветочки.
Представьте, зашел молодой песец, руки пожал. Его как человека приветили, у костра пристроили, выпить предложили, а он всю водку выжрал и убежал. При этом, наглец, говорит: я ещё, мол, зайду. Ну, как ты говоришь, полный песец.
Я до конца вахты и ещё лет пять этот лагерь стороной за двести метров обходил. Перед мужиками неудобно, стыдоба. Это ведь из-под носа, уже разлитую… Ужас какой. Вот он, какой мой — полный песец. А ты — «бревно, сапоги».

Всё. Готово, как новенькие. Заплаты на сапогах, что тюнинг на машинах. Украшение, проще говоря.
А на поисковых заплатах вся вахта — как в зеркале.
Есть что вспомнить и что рассказать.

АрГиС

Просто вдумайтесь- а если было б так...

-За Родину! За Сталина! В атаку!— крикнул молоденький лейтенант.
— Да ну нах, — сказал рядовой Белолентов, бросая винтовку. — Стреляй, не пойду!
Лейтенант от неожиданности спрыгнул обратно в окоп. Рядового надо было кончать, но лейтенант еще никогда не расстреливал дезертиров.
— Почему это не пойдешь?
— Вот еще! Пердолить куда-то, гибнуть. За что?
— Как это за что? За Родину же! За семьи, за детей.
Рядовой Белолентов сплюнул.
— За детей? Да мой правнук в 2016 году знаешь что про меня скажет? Что я пушечное мясо.
Лейтенант растеряно обернулся. Такого он не ожидал и теперь рассчитывал на поддержку других бойцов.
— Дело Белолентов говорит, — сказал сержант Кудрин. — Моя внучка колонку напишет, что лично я, — Кудрин что-то подсчитал в уме, — изнасиловал приблизительно 238 немок.
— Везет тебе, — завистливо вздохнул рядовой Чубайс. — Мои-то скажут, что я сталинистом был поганым. Душителем народов.
— А мои скажут, — вздохнул политрук Гозман, — что они пили бы баварское.
— Твои?! — изумился лейтенант.
Гозман развел руками.
— Верно, верно, — загалдели остальные, — весь фейсбук засрут из-за парада. Мол, в пробках хуже, чем в газовой камере.
Все опять покосились на Гозмана. Он покраснел.
— Так что вы как хотите, — сказал Белолентов, — а я сваливаю. Пусть баварское пьют. Если родятся.
Белолентов вылез из окопа с другой стороны и зашагал в тыл. Никаких заградотрядов не было: они тоже разошлись, вспомнив, что правнуки назовут их палачами. За Белолентовым потянулись и остальные бойцы.
Молоденький лейтенант попытался выполнить свой воинский долг и уничтожить подлых дезертиров, но тут вспомнил, что его сын под конец жизни напишет монографию «Сталин хуже Гитлера».

Через мгновение он застрелился. Дорога на Москву была свободна. Вскоре столица была захватчена. Советский Союз пал, и на его землях установился новый порядок.

Наш Георгий Иванович

— Пойдем, Ген, два часа уже здесь копаешься, нет, видимо, больше ничего — не судьба. Я, достав из земли очередной камушек, который странным звуком отыграл на мой щуп, с разочарованием бросил его на край воронки.
-Да, видимо, не судьба, — выдохнув, повторил я слова Светы. Гудели колени, и накопившаяся за дни весенней вахты усталость тупым нытьём отдавалась в пояснице. Я встал, поправил наколенники и, упершись ладонями в поясницу, изогнулся назад, что б хоть как-то ослабить ноющую боль и мышечное напряжение в спине. Ещё раз поглядел на спичечный коробок, лежащий на противоположной стороне раскопа, на котором уже подсохла маленькая фаланга пальца ноги. Ну, что же, я сделал все, что мог, — сказал я.

За годы работы в поиске, сам не заметил, когда, я стал разговаривать с солдатами той далекой войны как с живыми. Конечно, голосом человеческим мне они не отвечают. И со стороны наверняка выглядит нелепо. Но, когда подымаешь бойца и видишь простреленный насквозь череп, понимаешь: вероятно, его добивали. Сам вид такого черепа, через который, как говорят, пуля прошла навылет (пробив две кости), говорит за себя: выстрел был с близкого расстояния, и, может стать, был солдат в тот момент еще жив. Слова сочувствия к солдатику сами срываются с губ.
По останкам можно многое сказать о том, каким образом человека настигла смерть. Переломанные кости ног, пуля в позвонке, целая пригоршня осколков и искорёженного металла в области живота и грудной клетки солдата — не сложно представить последние мгновения его боя и жизни, страдания.
Наверное, это эмоции. Слаб человек, верно. Иной раз от увиденного ком к горлу подкатит, слышишь, как сердце по телу толкает кровь. Отойдешь в сторонку, присядешь, покуришь, а то и из фляжки глоток-другой, для успокоения. Каждый по-своему с собой справляется, и я, как уж могу.

Я взял правой рукой торчащий у края раскопа щуп со словами:
— Не желаешь с нами идти, будь, по-твоему, прости, если что не так. И почти одновременно с этими словами, сделав пару шагов в сторону, где находился рюкзак, я втыкаю щуп в землю и… слышу глухой и в то же время твердый звук от его соприкосновения с чем-то. Я по сей день, вспоминая все это, слышу тот звук.
Мы переглянулись, возникла пауза, то ли от неожиданного совпадения слов, сказанных мною, почти одновременно с этим звуком, то ли оттого, что уже отчаялись услышать столь долгожданный звук от кости.
— Камень, наверное, — опасаясь преждевременной радости, сказала Света.
В болотистой почве камни иногда издают самые невероятные звуки. Сколько раз тут перехватывало дух от услышанного (и столь ожидаемого!) — ан нет, не тут-то было, очередная, так сказать, проверочка.
— Да вроде камни не так звучат, — с некоторой боязнью, что снова ждет разочарование, ответил я, и не извлекая из земли щупа, вернулся на раскоп за саперкой. — Сейчас узнаем, — произнес, присаживаясь на одно колено около щупа. Света подошла и присела напротив. Лопата легко вошла во влажную весеннюю землю, чуть больше чем на пол совка, и уперлась во что-то твердое. Я нажал на ручку и достаточно большой кусок земли как-то необыкновенно легко приподнялся и отвалился в сторону. Представшая картина вызвала повторение паузы, возникшей от услышанного нами звука, изданного щупом. Перед нами, а точнее, прямо под нами, лежал… человеческий череп.
Зацепленная саперной лопатой земля как-то сразу отделилась от кости, и мы сразу увидели большую тыльную его часть.
Два часа я копал, полагая, что боец должен быть в другой стороне, на самом краю воронки, а он — вот. Не знаю, почему, но мы сразу поняли, что он здесь весь. Находясь на коленях друг против друга, мы обнялись и почти одновременно сказали: «Пожелал».

Прежде чем приступить к работе по подъему, я отошел в сторонку покурить, а Света все это время так и сидела, не вставая с колен, — она, крестясь, освобождала череп от земли.
Стоял прекрасный весенний день. Ярко светило солнце и, кажется, даже ветра не было — все то время, пока мы работали на подъеме бойца.
По календарю был шестой день мая, Юрьев день. Сам подъем (так, кстати, говорят поисковики) был легким. Солдат «верховой», и больших хлопот по освобождению от земли не было.

Он лежал лицом вниз, головой — на предплечье правой руки и, почти вытянутой вперед, левой. Если бы у изголовья была винтовка, то можно было бы сказать, что погиб он, совершая выстрел. Но ни винтовки, ни другого оружия при нем не было.
Поражало и то, что «сохранка» костей была очень хорошей, все до единой части скелета присутствовали и были крепкие. К сожалению, личных вещей, как и медальона, при нем не оказалось.
Мы расширили и углубили раскоп, но все безрезультатно. Подсумок в котором были еще две обоймы к «мосинке», застегнутый ремень и несколько пуговиц от гимнастерки — и это всё.
В тазовой кости солдатика были видны два пулевых отверстия на расстоянии пятнадцати-двадцати сантиметров, что указывало: вероятность ранения от автоматной очереди. Сами пули лежали рядом с тазовой костью. Картина гибели легко рисовалась. Бегущий в атаку солдат получает ранения от вражеской автоматной очереди в таз. При таких ранениях, как правило, ноги становятся недвижимы, и человек по инерции падает вперед. Вытянутые ноги и положение рук свидетельствует, что солдатик из своих последних сил полз вперёд. В полтора метре от его ног — та самая большая воронка от авиабомбы. Звук этого взрыва — последнее, что мог слышать боец, так как вырванные бомбой тонны земли, обрушившись, накрыли своей тяжестью всё и вся. Представляем последние ощущения заживо похороненного под землей от взрыва человека: мгновение — и тело под упавшим на него много килограммовым грузом. Далеко не всем здоровым удавалось без помощи откопаться в подобных случаях, а тут такое ранение.
Ну как тут, увидев и представив такое, оставаться спокойным? Слаб человек, слаб (это я о себе). Одной сигаретой мне отделаться трудно. Слаб человек...

Был Юрьев день. День Георгия Победоносца. Не оказалось при нашем солдате ни медальона, ни вещицы, подписанной его именем. Безымянный он для всех, значит. Ещё один — к найденным тысячам. А для нас он, коли пожелал именно в этот день подняться, никто иной, как Георгий Иванович.
Бывая в этих местах, мы обязательно заходим на место подъёма. Посидим, вспомним. Некому больше. И место только мы знаем. Не может человек быть ничейным, не должно быть так. А раз нет у него никого кроме нас, выходит, наш он. Наш – Георгий Иванович.

В лагерь мы несли Георгия Ивановича в четырех пакетах. С благодарностью несли и бережно. С благодарностью, что доверился нам, отозваться. И пожелал, что бы именно мы его подняли, ведь его жизнь отдана за нас, живущих сегодня. Несли мы его с бережно и с нежностью, понимая что, после таких страданий, которые он принял в бою, нет у нас права малейшую боль ему ещё причинить. Он для нас был в тот час - будто раненный, еще не похороненный...
Наш Георгий Иванович.

АрГиС

У костра

Вечереет. Здесь в Новгородских болотах, в отличие от нашего Ивановского края, смеркается почти на час позже. У нас уже, как говорят в народе, «глаз выколи», а здесь ещё и по лесу пройтись можно. Туманы тут обалденные. Густые, белые, висят, как подвешенное пуховое покрывало, над полями и полянками. Можно присесть и увидеть идущие по траве ноги коллеги, а поднявшись, наблюдать, как поверх этого удивительно ровного облака плывет только его голова. Красиво.
Дым от лагерного костра стелется и из-за разницы температур прорезает в тумане сказочную дорогу, края которой, как в снежную зиму, будто бы завалены снежными сугробами в человеческий рост. От безветрия всё замерло, тихо. Завораживает.
Все-таки этот мир создан не для людей, как ни странно, но и люди почему-то не созданы для мира. Не успев покончить с одной войной, новую затевают. Всё выясняют, кто сильней, умней, хитрей. Всё примеряют, у кого чего больше, кто богаче и на сколько. Юлий Цезарь живущим сегодня в подметки — и то не годится. Сейчас почти все говорят одно, думают другое, мечтают о третьем, а делать вообще ничего не собираются. Всё больше учат, как и что делать надо, как по их мнению, лучше будет. А на вопрос «кому лучше?», молчат. Нет, люди этот мир только портят.

Костёр того гляди потухнет, и дымит, падла, спасу нет. И ветра вроде нет совершенно, но в какую сторону возле него ни присядь, дым обязательно на тебя идёт, да ещё и едкий такой, будто газ слезоточивый. Сил никаких нет, выскакиваю из-под дыма и иду собрать немного сушняка, небольших веток по округе полно.
Ну вот, нашел с десяток таких, и пару длинных зацепил, сухие, ломаются хорошо, теперь и огонь разведу. Наломав горсть, бросаю на переливающиеся красными вспышками угли, пара взмахов обрывком картона от коробки, валяющегося у бревна-лавки — и вот результат достигнут.
Сначала то с одной стороны, то с другой из-под веток выскакивают язычки пламени, и вот уже всю горку охватывает страшная, но до одури красивая, сила всепоедающего огня. Любуясь, наламываю ещё, подкидываю в пламя, и сразу становится теплей, даже немного жарко, дыма, как и не бывало. Сняв калоши, пристраиваю ноги для согрева и просушки влажных от суточного пребывания в сапогах шерстяных носков. Главное не прозевать момент: дымящие от испарения влаги у огня носки могут вспыхнуть прямо на ногах. Сколько их у меня сгорело — уже и не сосчитать. С одной стороны не жалко, всё равно по окончании вахты большинство сжигаем, не отстирать, да и берём сюда в основном старые, «на утилизацию», как шутят поисковики, назад тащить, опять же, меньше. А с другой стороны, ещё работать надо в чем-то, да и ожог на ноге не самое приятное ощущение.
На сухих ветках огонь просто свирепствует, надо ещё кипятку на чай погреть. Дров ребята запасли, напилили, нарубили, вот они рядом, да только здесь на болотах хороших дров днем с огнем не сыщешь. Командир здешние дрова карельской берёзой называет. Тут они независимо от породы имеют некий розоватый оттенок, видимо, вода и почва болотная этому способствуют, и для костров они плохо пригодны, слабо горят, а некоторые вообще только тлеют. То ли в составе древесины что-то есть, то ли сама древесина плотная в этих местах. Проще говоря, даже от сухого с виду полена, пока в щепу не нарубишь, огня должного не дождешься, дымовуха сплошная. Я сам из карельской берёзы костры не разводил, но поговаривают, что её плотная древесина тоже не горит.

Ноги гудят — наработались, ползая сегодня на корточках. Но на душе наоборот, какое-то благоговение, усталости нет. Солдатика почти целого собрали, завтра, полагаю, доработаем, а Бог даст, может, и с именем повезёт. Сколько же их здесь по округе? В уме не укладывается. Сколько лет подымаем, а они то там — то тут всё лежат. Говорунов бы этих, которые визг подымают о должном учете эксгумации, договорившихся до того, что подняли чуть ли не больше чем тут погибло, о приписках в поисковых отчетах, ради …

А вот действительно спросить бы их – Ради чего? Деньги, награды, почести там всякие – это ведь всё в их кругах, в высших эшелонах, так сказать. Рядовые поисковики, об этом только слышат краем уха, где-то, что-то. В действительности — тридцать три отчета за крохи, да своих на что хватит. Протоколы по эксгумации такие составили, что без высшего образования и разобраться сложно. А нам вот интересно – их, эти протоколы, кроме нас кто-то ещё смотрит?
Инструкции по заполнению разработали – доходчивые, я бы даже сказал красивые. Нужная, очень нужная и важная процедура. Ведь только тот, кто производит эксгумацию, становится по сути единственным и последним человеком, который может свидетельствовать по обнаруженным останкам, сопоставив обнаруженное, установить, как погиб Человек, только у него есть последняя возможность выдернуть имя солдата из небытия. И большинство поисковиков, понимая это, делают всё от них зависящее. Я могу привести десятки примеров, когда поисковик возвращается на место подъема на протяжение многих лет и перепахивает снова и снова раскоп, дополнительно расширяя его во все стороны с единственной целью: а вдруг окажется, что рядом то, чего не удалось найти в прошлый раз.

Самый запоминающийся из таких на моей памяти — случай с поисковиком Усановым Николаем, обнаружившим на месте раскопа через четыре года орден солдата. Как мог, я это описал в рассказе «А что мне за это будет». Подобные случаи — не редкость в поисковой практике. Но возвращаясь к теме моих размышлений, хотелось бы задаться вопросом: а не работаем ли мы, заполняя протоколы и акты, как говорят в народе, «в письменный стол» для архивов?

Да, на базе отчетов создается некий архив, можно подвести конкретный количественный итог, результат работы периода. Но это для кого? Для истории, — отвечают некоторые; для полноты картины происходящего, — отвечают вторые; для руководства и выбивания средств по итогам дней сегодняшних на работу в днях завтрашних, — осмеливаются озвучить третьи. Вот с этого момента и начинается недовольное брюзжание поисковиков — на власть, систему и очковтирательство. Кому как ни самим поисковикам, работающим в том или ином районе, нужны, просто необходимы эти карты с отметками подъемов и захоронений. А кому больше, чем им? Чиновнику эта карта, как собаке пятая нога. И без отчетов понятно, если по отчетам безвозвратных потерь проходит девять тысяч, а общее захоронение района едва насчитывает пять, то половина защитников Родины лежит неприкаянными по округе. Это, как говорится, и ежу понятно.
События дней тех горьких можно понять по фронтовым сводкам и донесениям, ничего нового добавить без документальных подтверждений открывающихся архивов не представляется возможным. Вот и получается, что карты эти нужны тем, кто этим делом занимается. А теперь у меня лично есть вопросик. А кто нибудь, дорогие вы мои, видел карту с такими отметками? Ну хоть какого нибудь района? С горьким вздохом: — Вот и мне не доводилось. Спросите о выводах? Да в стол ребята работаем, на премию начальства вышестоящего, на показатели и награды трибунных патриотов, за дело это на словах радеющих.
Глянешь иной раз на некоторых, на грудь их медалями украшенную в несколько рядов, и еле сдержишься от улыбки ехидной. Солдат, войну прошедший, в большинстве своем две – три награды имел, а тут… Мы уже давно заприметили: чем больше на груди у сегодняшних поисковиков наград, тем меньший срок, как ни странно, он в поиске.
Конечно, отмечать этот труд нужно, правильно это, когда человек, отдавший свои годы поиску, награждается, так и должно быть, я о мере этого дела и о критериях – заслугах. В среде поисковиков есть некие свои критерии, которые как никакие иные говорят о человеке в работе по практическому поиску – участию в вахтах Памяти. Теоретически пребывание на раскопках можно приравнять к пребыванию человека в условиях военной обстановки, а для подростка -психологически — даже к пребыванию на войне. Так вот количество проведенного времени, в сутках, и есть тот самый показатель поисковой самоотверженности и патриотизма человека в нашем деле.
Как показала практика, возраст здесь значения не имеет, как не имел и в той войне, а вот разница между людьми – поисковиками, побывавшими на этой нашей войне месяц или пол года – очевидна. Да и справедливости ради – не получается побывавшему на вахте памяти раз, и посетившим её через четыре года, заявить, что он поисковик с пятилетним стажем. Неделя там, да полторы тут — и всё на этом. Вот вам и критерий справедливости.
И уж если поисковик пробыл на «войне» полгода – справедливо требование о награде. Это не показатель количества – это Божий промысел, не залихватские отчеты с красочными презентациями – это почти всегда показуха, и уж, конечно, не баннеры с флагами – политикой попахивает. Это долг наш – Долг ныне живущих перед теми, кто эту жизнь нам подарил, – вот что важно помнить. И долг по сей день не отданный. А по совести: спасибо должно говорить тем, кому долг отдают, а не тем, кто им воспользовался.

А вопросы по протоколу, все же имеется. По инструкции следует занести координаты обнаружения погибшего солдата с навигатора. Широта, долгота, циферки до тысячных. А навигаторы, Господа, где выдают? Поисковики в большинстве своём народец не из богатых — учителя, музейщики, библиотекари. На их господачку, зарплатой это назвать язык не поворачивается, не то что путный, на дешевенький — пару месяцев не есть не пить. При отсутствии навигатора рекомендуется указать примерное место, ориентируясь по местности, даже нарисовать картинку от руки. Кто-нибудь пробовал описать место на болоте, которое раскинулось на два-четыре квадратных километра? Что за отправную точку брать? Край дороги, выходящей на болото, которую однажды заблудившись продавил в торфе тракторист в полутора километрах? С азимутом не ошибётесь?
Написать — оно конечно можно, и нарисовать получится, а вот найти это место через пару-тройку лет не вам, а другим по рисунку, в этом позволю себе усомниться. В лесу глухом картина не лучше. Именно в силу этого поисковики при обнаружении имени солдата заказывают, подчеркну, за свой счет, или делают своими руками таблички с ФИО и датой обнаружения, укрепляя их на местах подъема.

Что касается безымянных, то об их количестве можно судить по наличию множества раскопов, они реально отличаются от простого шурфа (ямки). Или по количеству выложенных горок из собранных по округе камней, так поступают поисковики Казани отряда Некрасова. Подойдешь к воронке, а вокруг неё четырнадцать каменных горок повыше колена. Поисковикам всё понятно. В новгородских лесах есть места посадок, на деревьях которых табличек — что на городском кладбище, а если таблички для безымянных разместить, то на каждой сосне посадок их ни по одной окажется.

Обойду разговор о расположении останков на перепаханных полях по костям к тридцатилетию Великой Победы и высадки там сосен – ну что тут сказать. И картина такая по всей территории бывшего СССР. Без головы (черепа) солдат — не солдат, чуть ли недобор. Может, кому-то напомнить времена, когда за принесенные и сданные черепа власть доплачивала населению. Не за полный скелет, не за медальон или вещь именную, а за найденный на полях сражений череп погибшего солдата.
Российский народ никогда не жил сытно, собирали, приносили, сдавали. Да, да что-то вроде стеклотары – о морали сегодня поздно говорить. Власть принимала и черепа, и оружие, и даже тол. Сколь народу подорвалось на обезвреживании мин и снарядов с целью его извлечения. Мало того, что солдатика взрывом разорвало, да корни с зверьем растащили, так еще и черепа собрали. За головы солдат, то отдельная тема, информация о их приеме до сего дня дошла, а вот что с ними было далее, без грифа «секретно», — тайна мраком покрытая.

А вот этот пункт? «Сфотографировать и приложить фотографии к отчету». Допустим, фотоаппарат, когда своего нет, занять на время вахты можно, добрые люди найдутся. А вот приложить фото — это как? Принтер с собой возить с генератором? Компьютер для слива на цифровой носитель. Может, мы чего не знаем? Может, и навигаторы, и фотоаппараты с компьютерами, принтерами где-то выдают? Можно, конечно, и после вахты эти материалы выслать для отчета, как в инструкции прописано – чтобы приложили к протоколам.
В самих инструкциях отмечено, что сдача протоколов — в течение месяца после вахт, но на практике поголовно — в последний день вахты. Да и действительно, через месяц — кто этим делом заниматься будет? О целесообразности подобного — вопрос другого рода. Я что-то на протяжение всего времени ни разу не встречал современной карты с отметками обнаруженных и поднятых — ни единого района. Делать эту работу некому говорят, рук не хватает, а позвольте поинтересоваться: писать и трындеть об этом, да ещё с настоятельным требованием по выполнению — языки есть??? Нам самим интересно, где карты и данные эти взять? Мы и сами понимаем, что нет, и не может быть инструкции, как оформлять обнаруженные на полях останки, плугами да боронами переломанные, да растасканные на просторах российских, в корнях выросших посадок, обнаруженные на полях сражений.
Нет возможности определить – того ли солдатика нога в трех метрах от раскопа, или от другого плуг притащил.
Или вот случай по подъему на болоте. Шинель целехонька, на ремень застегнута, на ремне подсумок с патронами, под ней кружка, фляжка, бритва, помазок, мосинка в полуметре. В самой шинели ремень узкий солдатский, тоже застегнут, пуговки от гимнастерки, как положено, на месте, где и должны быть, у шеи, на груди и в рукавах, вот только самой гимнастерки нет. У полога шинели валенки, а из всех останков только по пять ноготочков в каждом валенке. Да, ещё чуть не забыл, повыше ворота шинели щепотка волос. Ну, господа, кто из вас ответит, солдатика мы нашли или… ???
И как протокол по останкам оформлять – десять ноготков и клок волос есть. Время, господа, своё дело сделало, среда ли щелочная всё растворила, или микроорганизмы над останками солдатскими поусердствовали, опоздали мы лет на сорок для правильной эксгумации с описанием расположения по каждой косточке – опоздали. Нет возможности составить опись расположения останков поисковику, который, в прямом смысле ныряет в разодранный мох болота, чтобы извлечь всё, что еще осталось от защитника Родины.
И про фото: Доводилось ли вам видеть ребра, что трава, осот болотный, и гнущиеся, хоть в узел завяжи? Бедро в толщине не больше указательного пальца? Мне вот приходилось эти останки в руки брать, полагаю, по такому фото мало кто поверит в подъём солдатика, не ровен час снова о приписках речи заведут. Ну что мне на это Вам сказать? Сказочники вы наши. Да наши поисковики простую карту мало-мало подходящего масштаба и ту от руки рисуют – не достать. У старых поисковиков есть собственные подобные зарисовки. А кто сможет определить, сколько погибло, когда территория по три-пять раз из рук в руки переходила? Да ещё и в разные периоды. Тут что с чем сопоставлять? На вопросы «надо ли учитывать, где сколько подняли?» — ответ один: обязательно надо. И обобщать и анализировать нужно. Только начатое дело делать надлежит, постоянно, поэтапно, своевременно, для людей, а не ради отчета. Ложка к обеду дорога, говорится в народе, а карта — при работе.

Вот гляжу я на суету дня сегодняшнего, и диву даюсь. Планы в программы преобразованы, некоторые с финансами завязаны, даже начальники назначены. Те, кричат, плохи были руководители прежние, новых поставим, эти лучше будут. Поменяли. А воз и поныне там – кто бы сделал, и отчитался, да не абы как, а как в программе прописано. А может, оно и тут, как у умных системщиков ЖКХ? Вы, дорогие жильцы многоквартирных домов, около домов порядок наведите сами, клумбы с цветами соорудите, заборчиками придомовую территорию огородите – не стыдно вам самим в этакой грязи жить? А мы вам грамотку распечатаем, вручим, поощрим так сказать, порывы ваши. Ну, а деньги, которые вы в совокупности за благоустройство платите, найдем куда пристроить, к любой даче этажик пристроить можно, не этажик, так гаражик – тоже не плохо. Прошу прощения если мои мысли с чьими то, иногда расходятся, но кажется, что бытует мнение, что и делать-то особо ничего не нужно. Эти народные патриоты сами, где хорошо, где не очень, но дело делают. И не они ли сами говорят, что им ничего или совсем не много надо? А если собрать, обобщить, систематизировать – сколько руководящих кресел под это дело подвести можно? А мы, дорогие вы наши, между прочим, и не против. Собирайте, обобщайте, систематизируйте, зарабатывайте, коль платят. Да мы сами вам чем можем — поможем. Вот только нам – не мешайте. Пожалуйста. Очень вас просить об этом хочется. Идеи свои с жизнью нашей сопоставите, с реалией, которая окружает. К чему это я, спросите? Да к тому, как ваши несбыточные надежды не оправдаются, а выбитые деньги будут потрачены, по обыкновению, начнутся поиски виновных. И кто бы, вы думаете, будет крайним? Ну конечно, те кто не там, да не так копает, не должным образом, по вашему, мнению, оформляет, отчеты не так да не в то время подает. Это они – самоучки музейщики да учителя, а в ряде случаев вообще не понятно для вас, и кто, дело на корню губят……

Говоря откровенно и это для нас не будет новостью, за все эти годы разное выслушивать приходилось, и хорошее, и не очень. Поверьте, мы, не смотря на наше брюзжание, положа руку на сердце, и малому рады. Может, некоторые и подымают эту тему не дела ради, а имея свои соображения, но благодаря этому, дело, которому мы свою жизнь и душу отдаём, на слуху. Не задвинуто, так сказать, за обочину, как в некие времена было. И на том спасибо. Вы только, пожалуйста, следите за словами и выражениями своими, некоторые из которых вроде плевка в души поисковиков получаются. Возможно, они в пылу азарта -увлеченности вашей сказаны, а я предположу, от незнания сути самого дела, от вас исходят. Только напомню, слово — не воробей, вылетело — не поймаешь, а иногда и на бумаге видеть эти умозаключения приходится. Не может, говорят некоторые, в этом месте столько погибших быть, на лицо говорят приписки поисковиков. Получается, поисковики останки с собой привозят на вахты что ли? Не славы ради — справедливости для. А ваши цифры – сколько было и сколько осталось, достоверны? Озвучьте. А в каком объеме маршевые пополнения за этот период были, скажите? А должную эвакуацию раненых, подтвердите? А возвращение из госпиталей? А сведение ближних частей? Их объёмы? А частые выходы и присоединение к фронтовой полосе окруженцев в 41-42-ом? и т.д. Мы отчеты, ребята, не для вас пишем. Они у нас по косточкам в пакетах уложены, один череп за два, две ноги за четыре — не прокатит. Не аккуратно, плохо, говорят, останки собирают. Вы уж, дорогие наши, говорите конкретно, если о таких фактах вам известно. Там-то, да тот-то. А то получается, что все так поступают. В поголовном большинстве, поисковики всё до последней крошки рассыпающихся от времени останков на пакетики из землицы выцеживают, не на погоду, не на здоровье не глядучи, а в том, что солдатику бомбой ноги оторвало, да невесть куда откинуло, вины поисковика нет. Их вообще взрывом в пыль превратить могло, или время полностью ликвидировало. Засчитать бойца или нет, дело совести, а не инструкции.

Или вот ещё одно умозаключение. Если при солдате нет ничего, что определяло бы его принадлежность к Красной Армии – не врага ли вы собираетесь в братской могиле советских воинов захоронить? Времени, господа, столько упущено, что часто нет уже ничего, что могло бы подсказать поисковику. Может, и враг, ежели он, как и наш солдатик, перед расстрелом в преисподнем был. При всей немецкой пунктуальности метить вещи — на костях свастику не рисовали. А как быть, если это не останки врага, а солдатик наш, при котором нет ни хрена, не дали ему, не обеспечили, не позаботились. Из-за сомнений кинуть останки, пусть догнивают? Спросить об этом мы кого-то забыли, да и вспомнили бы — спрашивать не стали. Приезжайте сами на болота, залезайте в воронки, доставайте останки, а как достанете из воронки восемь черепов, двадцать одно плечо, семнадцать предплечий, двадцать пять бедренных да четырнадцать берцовых, пять ведер позвонков и четыре мешка ребер, присядете рядом и будете разбирать, где чье, да сколько тут. Заодно и о принадлежности к армии погадаете, там и наших, и немецких ботинок и пуговиц — в достатке.

Сегодня уже всё чаще звучит, что не стоит много п<