Человек - создание водоплавающее

Людей всегда тянуло к воде, и москвичи не были исключением. А потому мы и еще две семьи с нашего двора ездили на выходной день, например, в Серебряный Бор. Остановка автобуса, перевозившего туда желающих искупаться и отдохнуть, находилась у гостиницы «Метрополь», а большая очередь ожидающих в основном располагалась рядом, в сквере, у знаменитого старинного фонтана. Москва-река в Серебряном Бору была неширокая, с невероятно, до неприличия, заросшими зелеными берегами. Но вода была чистая, прозрачная и вкусная.

К середине лета в самом городе река мелела настолько, что возле Бабьегородской плотины, у «стрелки» перед Каменным мостом, мы переходили реку, прижимая одежду к груди. Сперва с камушка на камушек, а потом часть пути по воде: там было чуть выше колен. Плотина еще хоть как-то поддерживала уровень воды в Водоотводном канале, прорытом по болотным местам для осушения Замоскворечья.

Но не у каждого хватало энергии и сил ездить на выходной в далекие Серебряный Бор, Кунцево, Фили, Новогиреево и другие живописные дачные места тогдашнего Подмосковья, вырываться из пропыленной грязной Москвы. (А она, к сожалению, была такой всегда: и в XIX, и в XX веке, и до революции, и после нее.) Мой дядя Павел Тарасов предпочитал пляж в Лужниках - красивый вид на Воробьевы горы и мягкий, чистый, песчаный берег. В общем, это был самый близкий и большой городской пляж Москвы. Отправляясь туда, мы доезжали до деревни Воробьевки, спускались с горы вниз к Москве-реке, переезжали ее на катере или лодке и оказывались на другой стороне реки - на пляже.

В России веками купались нагишом и где попало - сказывались присущая нам непосредственность и шалопутность. Но с той поры как наш город стал претендовать на звание столицы, появился «городской пляж». Он был разделен табличками на мужской и женский. Другое дело, например, в Одессе. Здесь всегда были признанные общие пляжи: Австрийский, Ланжерон и другие, где купались только в купальных костюмах. И в каких костюмах! Закрывающих все - от плеч до колен, красиво обтягивающих фигуру, с вышивками. Костюмы заграничные покупали в порту у моряков, местного изготовления - на знаменитом одесском Привозе.

Но Одесса никогда не была Россией. Одесса и Россия - как Мексика и Канада - вроде на одном континенте, но извините... Конечно, в словах «Ланжерон» и «Лужники» есть что-то общее, но только если быть не очень придирчивым...

...Путь перехода Москвы к одесским традициям был сложным, но необходимым, а потому жестким, стремительным и своеобразным. Началось с провозглашения новых передовых коммунистических принципов, необходимых для наведения нового порядка в моральных устоях, революционных преобразований и в этой области бытия. Велось это тотально всюду, но с опорой на Москву.

В конце 1920-х годов на обложке женского журнала появилась женщина мощных угловатых форм с поднятым кулаком невиданного размера. Внизу крупная подпись: «ЖЕНЩИНА, НЕ БУДЬ ДУРОЙ - ЗАНИМАЙСЯ ФИЗКУЛЬТУРОЙ». В следующие годы пошли статьи, доказывающие и утверждающие (и, надо сказать, справедливо): «Нам не нужен спорт - продукт буржуазных извращений, нам нужна физкультура - основа здоровья народа». «Спорт чужд нам - это коммерция и спекуляция». «Спортсмен-профессионал уходит из спорта инвалидом». Слово «спорт» было изъято из лексикона. В нашем дворе нельзя было услышать вопроса: «Ты занимаешься спортом?» Так мог спросить только иностранец или «не наш» человек. А вот «Ты занимаешься физкультурой?» - звучало естественно и современно.

Потом запестрели в печати и на стендах в парках стихи - рекомендации к практическим действиям. Например:

Эй, граждане и гражданки!

Брейте косы и усы,

Скидывайте брюки, юбки,

Надевайте-ка трусы!

Комсомолка, не трусь - надевай трусы!

Освоить появившиеся в продаже и рекомендуемые повсеместно трусы вместо панталон и кальсон было первой важной задачей в этом начинании. И в журналах замелькали рисунки и фотографии людей разных рангов - в трусах.

Вторым этапом стало освоение невиданного до той поры предмета мужского и женского купального туалета, который назывался плавками. Женщинам полагался еще и лифчик. Здесь, после трусов, было уже легче. И вот плавки единственного фасона, синие, сатиновые, с двумя завязками, редко на пуговицах, стали продаваться повсюду - в магазинах и палатках. Но подавляющее большинство народа относилось к ним индифферентно, а чаще - с недоверием и насмешкой. Тем временем на городском пляже в Лужниках появились грозные надписи: «Купаться разрешается только в плавках. При отсутствии плавок - штраф». Для введения закона в действие появился милиционер. Он ходил вдоль ограды пляжа, подальше от воды, ежеминутно издавал свистком короткую мелодичную трель и восклицал: «Гражданин, оденьтесь!» Гражданин делал вид, что одевается, поглядывая в сторону милиционера, а когда тот начинал заниматься следующим, останавливал свои действия и спокойно ложился. Точно так же выглядело все и на женском пляже. Мы не видели, чтобы кого-нибудь штрафовали - проводилась абстрактная воспитательная работа. Но поскольку возгласы и призывы все же отвлекали от сосредоточенного отдыха, талантливый, изобретательный народ стал искать выход.

Первым осенило нашего соседа, заводского рабочего. Он надел вместо плавок свою синюю майку, чем совершил революционный переворот в своем затравленном положении, успокоив тем самым и себя, и стража порядка. И действительно, рабочий примкнул к клану людей в синих плавках и мог спокойно наслаждаться пляжными прелестями. У него появилась возможность без нервотрепки поговорить с нами. Он оказался участником революции, большевиком. В это легко верилось - чувствовался в нем человек неординарного, революционного мышления.

Его примеру последовали и другие. Так как все лежали ногами к реке, то со стороны суши все они, бесспорно, не были голыми, а что именно на них надето, на расстоянии установить было невозможно. Но когда они вставали и шли в воду или выходили из воды - смеялись все на берегу и они сами...

К концу лета почти половина купающихся была в синих плавках; новое хоть и с трудом, но пробивало себе дорогу

Помню, как один парень в очках (это тогда была большая редкость) любовался своими новыми плавками. Он выступал в них так, как выходят на поклон дирижеры в хорошо сшитых фраках. Чувствовалось: дай ему волю - пошел бы так по городу домой, а завтра и на работу...

БЕСПРИЗОРНИКИ

Еще одной яркой страницей в истории первого десятилетия нового строя являлись беспризорники. Это были на редкость экзотические существа в разнообразных, не соответствующих ни росту, ни полу старых рваных одеждах, где-то подобранных, подаренных или украденных. Грязные, чумазые с ног до головы, они представляли собой особое племя. Тогда не было, как сейчас, сухих шикарных подвалов с теплоцентралями, где обитают современные бомжи; тогда самым теплым и удобным местом для ночлега были огромные котлы на улицах, в которых днем варили асфальт. Копоти в них хватало, и потому у тех, кто приспособился спать в таком котле, происходила резкая смена расы - из белой в почти черную. Ясными и чистыми оставались только глаза, часто омываемые слезами.

Как правило, глаза у них были не только ясные, но и веселые. Как они жили, я не знаю и могу судить о них только по частым встречам на улицах, в трамваях, на вокзалах и рынках. Стоя на углу улицы или войдя в трамвай, они просили хлеб и пели, аккомпанируя себе на ложках или трещотках. Однако ни у кого уже не вызывала интереса исполняемая всеми песня «Позабыт-позаброшен с молодых юных лет...», и потому главным их козырем в общении с публикой являлись частушки, в которых мгновенно отражалось происходящее вокруг нас.

В 1924 году появилась первая линия автобуса. Несколько автобусов производства английской фирмы стали ходить через центр, по Кузнецкому мосту. Внизу, на перекрестках с Петровкой и Неглинной, появились первые механические светофоры со стрелкой и цветными циферблатами: вверху красный, внизу зеленый, а между ними желтый цвет. Потом светофоры стали появляться и в других местах. Но когда автобус или грузовая машина спускались вниз, они не останавливались, а пользовались старым приемом - отчаянно крича и сигналя, водители проезжали, распугивая степенных извозчиков, встречавшихся на пути, независимо от того, где находилась стрелка светофора.

Появились автобусы - запели о них частушки беспризорники:

На Кузнецком на мосту

Автобус взорвался,

Говорят, что от шофера

Один хрен остался.

В Большом театре поставили первый советский балет «Красный мак», и тут же о нем зазвучали частушки:

«Красные ворота» разломали,

«Красный мак» поставили,

Из архива Гельцер взяли,

Танцевать заставили.

Наступила коллективизация. То там, то здесь стал начинаться голод. И черномазые «веселые ребята» запели целую серию частушек на эти темы:

Ленин Троцкому сказал:

Давай поедем на базар,

Купим лошадь карию,

Накормим пролетарию.

Весна уж надвигается,

Война уж на носу,

А конница Буденного

Пошла на колбасу.

Едет Ленин на телеге,

Свесил зад свой до колес.

Ты куда, плешивый, едешь?

Агитировать в колхоз!

В то горячее время у них любая частушка, даже лирическая, любовная, носила в какой-тостепени политический оттенок:

Что собой я хороша,

В этом я уверена,

Если Рыков не возьмет -

Выйду за Чичерина.

И если с любовью что-то получалось, то хуже было с географией. Ведь никто из них нигде не учился. А потому они простодушно, не задумываясь, пели:

По диким степям Забайкалья,

Где роется Терек во мгле,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на спине...

Простодушных улыбок было много. Но все, естественно, кончалось выпрашиванием да нег. С этими словами и шли они вдоль вагона, подходя к каждому и помахивая перед ним свое? грязной кепкой:

Коля Олю целовал –

Милый цимпампончик,

А она ему в ответ:

Гони, гони червончик.

Беспризорники - одна из трагедий становления нашею строя, но они олицетворяли единственную независимую форму народного городского фольклора, заставляющую горожан улыбаться.

Но улыбки эти были сквозь слезы. Беспризорники были основным источником воровства и бандитизма, распространения эпидемий и заразных заболеваний. Смертность в их среде была велика.

Появление их и быстрое увеличение численности - одно из ярких результатов становления власти большевиков, преступных действий ЧК. Развязывание гражданской войны, красного террора, повальных репрессий, арестов и расстрелов. Когда масса беспризорников приняла угрожающий характер, тому же Дзержинскому, уничтожившему их отцов и матерей, поручили собирать их и отправлять в детские дома и колонии. Большевистская пропаганда и тут создала миф о добром сердце «железного Феликса»: «Ему было жалко их до слез!». Да точно подмечено: «У крокодила, сожравшего свою жертву, всегда вытекают слезы».

В то далекое время москвичей довольно ехидно улыбаться, а то и вздрагивать от неожиданности заставляли в середине 20-х годов и многие явления футуризма, очень модного тогда на правления, отрицающего все привычные формы искусства. Особо отъявленные отчаянно, напролом боролись со всеми старыми, «прогнившими» традициями.

На футуристов, носящих в кармане пиджака вместо платочка ложку, деревянную или металлическую, скоро уже не обращали внимания. Но мысли творческих личностей не стояли на месте. И вот на остановке «Арбатские ворота» в трамвай «А» вошла молодая пара: ей - лет 18-19, ему - чуть больше. Они были совершенно голые, если не считать туфель и широких белых лент через плечо, на которых крупно было написано: «ДОЛОЙ СТЫД». Тогда призыв «долой» был самым модным и распространенным, дальше могло следовать любое слово. И потому сам призыв не обращал на себя внимания - его затмевал вид призывающих, столь смелый в этом интеллигентном районе города.

Женщины почти одновременно отвернулись к окну. Мужчины же, легко оправившись от неожиданной психологической травмы, с нескрываемым любопытством и видом знатоков разглядывали четкие, выразительные линии и формы девушки, несомненно, заслуживающие внимания и доставляющие эстетическое наслаждение. Да, безусловно, скрывать все это под разного рода тканями, как это делалось долгие годы в традициях старых правил, было неразумно. Мужчина, с его неразвитой, хлипковатой фигурой и мелкими деталями, не производил никакого впечатления и являлся как бы приложением к основному объекту.

Проехав две остановки, они вышли у Никитских ворот и пошли вдоль бульвара. На бульваре они смотрелись еще лучше, но из окон трамвая были видны лишь мгновение.

Горожане большой революционной столицы пребывали в творческом поиске, фантазия и воображение рвались в свой новый мир, который предстояло строить.

НОВЫЕ ФОРМЫ ТОРГОВЛИ

В 20-е годы новости и слухи шли вереницами. Примерно в 1925-1926 годах нашем дворе стали говорить о новых открывшихся магазинах по «распродаже дворцовых ценностей». К этому времени ценностей вывезли видимо-невидимо, освобождая дворцовые помещения и богатые особняки под наркоматы, управления, штатские и военные госучреждения, и встал вопрос: что с ними дальше делать? Государству они были не нужны (из принципа?), так пусть их приобретает пролетариат, украшая свой быт. Конечно, народу доставались ценности утилитарные, продававшиеся в десять раз дешевле их стоимости. Те же, что являлись истинными ценностями, шли из-под прилавка понимающим, достойным людям. Те обычно не оставляли их у себя, а перепродавали еще более достойным понимающим - за рубеж.

Распродажи такие велись не только в крупных городах Центральной России, но и, например, в Крыму. Здесь распродавались ценности из складов Ливадийского дворца. Именно там при мне, отец купил набор изящных ликерных и водочных рюмочек и четыре красивых цветных бокала с витиеватой орнаментальной отделкой. Они сохранялись у нас долго, но в войну исчезли.

В следующем, 1927 году, эти магазины закрылись, но появилась еще одна новость в сфере торговли. Открыли шикарные магазины Торгсина. Разговоров и всякого рода рассуждений было них много повсюду, и среди жителей нашего двора тоже. Особо умиляло всех то, что в них было все как до революции, а точнее, как до войны 1914 года. И в народе магазины Торгсина стали называть «Смотрите, детки, как жили ваши предки». И мы, детки-ребятки, смотрели и удивлялись. «Смотрите, смотрите, - говорили нам в школе, - вот так будет при коммунизме, но еще бесплатно». (В 80-е мы, обманутые, пришли к финалу: нет коммунизма, нет ничего бесплатной полки в магазинах застелены бумагой. В 90-е годы стало что-то появляться, но за большие деньги.)

Однако, если говорить серьезно, Торгсин был социально и экономически оправдан. Торгсин расшифровывается как «торговля с иностранцами». Это то, к чему мы сейчас стремима С иностранцами, как известно, можно торговать только на конвертируемую валюту. Тогда, задолго до «перестройки», при социализме, выход был найден до гениальности простой. У многих людей еще сохранились изделия с драгоценными камнями, золото, серебро, платина: по; свечники, портсигары, мундштуки, ордена и медали, ложки, подносы, кувшинчики, вазочки, рюмки, бокалы и прочая утварь из благородных металлов. Все это уже неоднократно отбиралось конфисковывалось, изымалось чекистскими опергруппами. Но всего не успевали отнимать, да и хлопотно было: у одних отберешь - другие прячут. Поступили проще и рентабельнее, реши* пусть несут сами!

И народ понес. Несли немало и довольно регулярно. Хотелось, наконец, и поесть, и одеться. Тогда люди не понимали и не могли себе представить, с чем они расстаются и что меняю на шпроты и конфеты, апельсины и бананы, штаны и кофточки, меховые курточки и шапочки. Считали, что если все это легко наживалось при проклятом капитализме, то еще легче буде наживаться при родном социализме.

Всех этих дорогих, изящных, изготовленных талантливыми мастерами вещей больше нет, и их никогда в нашей стране не увидят. Сегодня никто и не сожалеет: кто их видел раньше - померли, а более молодых приучили к ситцевой блузочке, красному платочку, темно-синей телогрейке. За золотое колечко, сережки или зубные коронки исключали из комсомола, из партии предавали коммунистической анафеме.

Вместе с тем, тогда многие понимали разницу между золотым кольцом и копеечными конфетами «лимонные» или «апельсиновые дольки», коробочки с которыми я впервые увидел I Торгсине. Чувство, что их бессовестно обирают, не покидало бывших владельцев ценностей I настоящих покупателей Торгсина. Они не без волнения видели, как целыми днями в ящики складывали бывшие их любимые, кровные, а иногда и потомственные, оставшиеся от отцов и дедов, матерей и бабушек часы, броши, серьги, запонки, кольца, кулоны... От всех этих ювелирных предметов прилавки Торгсина делались сказочно ценными, особенно на фоне ящиков с колбасой и конфетами.

Зависть и злорадство, подогреваемые несправедливостью, всегда сопутствовали жизни людей. Начали поговаривать: ну неужели никто не может сообразить, как поживиться всем этим? Где же эти воры, аферисты и другие люди повышенной сообразительности и энергии, умеющие красиво и со вкусом обобрать простачков? Но у потенциальных воров были достойные противники - опытные в этом деле оперативники ЧК, выполнявшие роль инкассаторов, которые знали не только как заполучить ценности, но и как их сохранить.

И все же через два года свершилось. Правда, не в Москве, а в Одессе... Торгсин обокрали!!!

Однажды в установленное время к Торгсину приехала, как обычно, точно такая же машина со строгими людьми. Принято было считать, что кроме кожаной куртки чекисту хорошо бы иметь «холодную голову, горячее сердце, чистые руки». С учетом этих требований и действовали предприимчивые имитаторы. В общем, у приехавших все было как всегда и как у всех.

- Наш товарищ перешел на другую работу, теперь приезжать буду я, - сказал сухим, не терпящим возражения тоном тот, у кого предполагалась холодная голова, и, показав соответствующее удостоверение, расписался в бумагах. Остальные, с чистыми руками, молча, но с достоинством, переходящим в надменность, погрузили приготовленные ящики с печатями и пломбами. Машина рванула отчаянно - надо полагать, у шофера наверняка было горячее сердце.

И как только машина скрылась за поворотом, к дверям Торгсина подъехала другая, точно такая же, и молодцы-чекисты вышли в точно таких же куртках и с тем же достоинством, но они были настоящими (задержала их на минуту телега с упрямой лошадью, выезжавшая из двора на улицу).

- Вот только что уехали и все увезли, - говорили кассиры и директор, разводя руками.

- Далеко уехать не могли. Они где-то в городе, - решили инкассаторы.

Подняли тревогу. Выезды из города и вокзал блокировали. Но в это время катер с ловкими людьми подходил к маленькому причалу, расположенному в пятидесяти километрах, на берегу соседней страны, где их уже ждали.

Эта операция, блестяще осуществленная, осложнила проведение подобных в других городах и в особенности в Москве - охрана доставки и инкассаторских операций значительно усилилась. А может, просто моря рядом не было.

Но все же у московских покупателей Торгсина стало полегче на душе. Да и участие в чем-то новом бодрило и увлекало.