О принятых мерах донести.. Командующий войсками Тухачевский»

Было уничтожено 11 тысяч человек населения, сослано и отправлено в лагеря около 20 тысяч. В расправе с антоновцами особенно отличились так называемые «интернациональные» отряды Тухачевского (в них были латыши, мадьяры, китайцы, австрийцы, венгры, башкиры и другие «инородцы»). Карательные акции, массовые расстрелы происходили под непосредственным руководством Тухачевского. Эта неравная война, где успехи со стороны повстанцев были значительны (а к ним присоединялись и крестьяне других регионов. Эти патриоты перекрыли железнодорожные магистрали), длилась полтора года. Война могла бы продолжаться и дальше -до победы, но перепуганный Ленин в марте 1921 года выступил с распоряжением об отмене грабительской продразверстки и замене ее на твердый продналог. Кроме того, выручили армию опять-таки «доблестные» чекисты. Они с помощью провокаций и лжи заманили брата Александра Антонова в дом, где устроена была засада; как водится, помучили, отведя душу, и расстреляли. Александра же Антонова подстерегли в лесу и убили.

После столь удачных кровавых акций М.Н. Тухачевский стал реально ощущать личную благосклонность Ленина, что было для него после разгрома под Варшавой вопросом жизни. В официальной большевистской печати о крестьянском восстании, как обычно, говорилось, что это были «формы и методы борьбы международного империализма против Советской власти».

Тамбовских крестьян по этапам отправили в лагеря, тогда еще ленинские, а остальных обирали, сгоняли в коммуны. Сельское хозяйство продолжало гибнуть. В этой трагедии воистину поражает широта и глубина русской души. В самые тяжелые минуты народ слагает песни и поет их перед расстрелом, на этапах, в ссылках.

Что-то солнышко не светит,

Над головушкой туман.

То ли пуля в сердце метит,

То ли близок трибунал.

Ой, доля-недоля,

Глухая тюрьма,

Долина, осина,

Могила темна. Эй, орава с пьяным гулом! Коммунист, по грудям пли! Чур - не ползать перед дулом, Не лизать у ног земли.

Через 50 лет после разгрома промышленности и сельского хозяйства обнаружится его результат - глубокий провал в жизнеобеспечении страны, появится новое определение: «застой». Это в 1917-м страна рухнула от сильнейшего нокаута, суть которого не только и не столько в переводе всей экономики в социалистическую бесхозность, а сколько в уничтожении мозгового потенциала народного хозяйства.

После 1917 года весь мир, отряхнувшись от мировой войны, пошел дальше, к новым вершинам благосостояния. В России - стране-победительнице - восстановление экономики пошло бы еще быстрее, но ленинский разгром «до основания» с пением главного гимна революционеров не только разрушил, но и гарантировал невозможность восстановления разрушенного: новая система исключила приход к руководству опытных предпринимателей. Они были уничтожены или высланы за рубеж.

Большевики-ленинцы уверяли нас, что отбирая частную собственность у кровопийц-капиталистов-буржуев, они передают ее рабочим и крестьянам («Землю - крестьянам, заводы -рабочим»). А на самом деле - отняв у капиталистов «оборотный капитал и сами предприятия, они произвели не только основательный развал недвижимого имущества национальной промышленности, но и крах самого процесса производства (отстранение и уничтожение руководства владельцев и инженеров, разгон мастеров, начальников цехов, в общем - всего руководящего состава). Народ - рабочие - не только не получили ничего? но и лишились достойного жизнеобеспечения, а страна в целом - всех отраслей промышленности, в том числе и оборонной. Это и есть то, что называется полным крахом.

Но главным направлением в подавлении собственного народа в России, могучей аграрной стране, была борьба против крестьянства - оплота государства. Борьба носила не только политический, экономический характер, но и религиозный, [равной опорой православия было крестьянство, и, в первую очередь, зажиточное - источник формирования купечества и промышленников (через кустарей), на средства которых создавались церкви и храмы в деревнях, селах, городах, монастырях. А потому весь удар; разрушительной тирании по крестьянству - расстрелы, отправка в лагеря, в ссылку - приняли исключительно жестокий, массовый характер.

Принудительная коллективизация не смогла сохранить не только экспорт сельхозтоваров, но и обеспечение внутреннего рынка. Появилась все более острая необходимость закупки Зерна и мяса в других странах, что в конечном счете привело к разорению и золотого запаса; прилавки стали безнадежно пустыми.

Но не хлебом единым сыт человек. И большевистский вождь продолжал громить Россию по многим направлениям.

Много хлопот доставляла ему интеллигенция и ее главный оплот - ученые, профессора, учителя. Бороться с ними Ленину было необычайно трудно. Хорошо и чисто одетые, внешне они выглядели как капиталисты, но никого не эксплуатировали. Это сделало их с точки зрения •коммунистических установок неуязвимыми. О капиталистами было куда проще: отнял, а самого вышвырнул. А здесь отнимать нечего. Нет, конечно, чекисты, опытные революционеры, прислушиваясь к вождю, быстро нашли, чем можно поживиться: хорошие библиотеки, научные коллекции, собрания картин, наконец, просто личные ценности.

Сейчас трудно себе представить, но русские ученые и профессора институтов и университетов, академий и консерваторий, как и врачи, ценились правительством и были очень хорошо обеспеченными людьми. Им в голову не могло прийти, что их потомки будут выбегать из аудиторий во время лекций или зачетов, занимать очереди у касс, прибегать вторично и объяснять: «Я тут стоял, вот могут подтвердить... Вы что, не верите?..» Тогда каждый из них имел счет в банке, на который переводилось его государственное содержание. Каждый из них брал со счета деньги, когда ему было нужно, причем накопления росли, гарантируя ему весьма безбедную старость. Обеспечивает такое содержание ученым и профессорам-преподавателям, защищает от всего того, что может их отвлекать от науки, правительство, не только думающее о своем собственном благополучии, но и заботящееся о будущем науки своего народа, страны, о следующих поколениях.

При ленинском правлении все стало наоборот - ученые влачили голодное, жалкое существование. И дело не только в том, что в стране с каждым днем все острее ощущалась нехватка продовольствия. Все эти ученые мужи категорически не принимали ленинский социалистический эксперимент. Причем интересно: чем крупнее ученый, тем категоричнее и безапелляционнее была его отрицательная позиция. Академик И.П.Павлов неоднократно повторял на своих лекциях: «Если Россией - эксперимент, то для такого эксперимента я не дал бы даже лягушку».

Горький, у которого к Павлову не было особых симпатий в силу разницы социального положения, оказался с ним по одну сторону баррикады. В своих статьях он подчеркивал, и не раз, что Октябрьский переворот - «авантюра», которая приведет только к «анархии, к гибели пролетариата...» И далее - о «жестоком опыте» большевиков - фантастов и утопистов - над русским народом, «заранее обреченном на неудачу», «безжалостном опыте, который уничтожит лучшие силы рабочих»... «Рабочий класс должен будет заплатить за ошибки и преступления своих вождей тысячами жизней, потоками крови».

Великий политолог Г.В.Плеханов в своей газете «Единство» (1917, 18 апреля) назвал ленинские тезисы «бредом»; сегодня такие оценки воспринимаются нормально, но в период возвеличивания вождя все его послания были святы. Вместе с тем, надо заметить, что места для свершения «святых дел» выбирались на редкость неподходящие. Вот еще один яркий пример.

Ленин, забравшись в глухое место вековых болот, сидя на гнилом пеньке, окруженный болотной нечистью, естественно, ничего хорошего написать не мог. Но это гиблое место затем было освящено коммунистами и они туда стали водить на поклонение своих единоверцев. Позже там построили дорогостоящую дорогу. Строили пленные немцы. Дорога, ведущая в никуда, построена на их костях, в буквальном смысле, на крепких проклятиях людей. Работали в нечеловеческих условиях и мерли, как мухи. Сегодня эта дорога никому не нужна - осталась как еще один памятник попытке возвеличить разорение страны и народа.

Г.В.Плеханов еще тогда все это предвидел, и мнение его было очень серьезно. Георгий Валентинович был самым крупным политическим деятелем России в борьбе рабочего класса за свои права. Почти сорокалетний опыт и глубокие научные знания избавляли его от дешевых авантюрных приемов с наклейками на лысину парика, бритьем бороды - символа мудрости, малеваньем гримом лица, прятаньем в карманах фальшивых документов, конспирации на болотах, короче - чужды ему были приемы жулика. Ему никогда не приходило в голову скрывать свое лицо. Он был честным политиком, побеждавшим правдой и великими законами науки. А потому он был так далек от балагана и дешевых трюков, ему даже не приходило в голову сменить обычный головной убор на потрепанную кепчонку: сила его экономических и политических теорий была в голове, а не в клоунских аксессуарах. Он долго, терпеливо, на научной основе готовил революцию февраля 1917 года, и честь и слава ему на века!

Плеханов был истинный марксист, он ориентировался на марксизм, экономику, здраво принимая основные положения о том, что Россия еще не достигла капитализма, а потому в ней не сформировался крепкий рабочий класс (был большой класс «рабочие-крестьяне», Марксом не предусмотренный вообще). Если начать строить социализм сейчас, считал он, это будет утопический рабский социализм, практически обреченный в будущем на тупиковый вариант.

Нужно было время для созревания политико-экономических этапов в России. Но Ленин торопился и стал создавать свой «марксизм», по которому и начал действовать, идя «своим путем» к светлому будущему, напролом. Быть умнее Маркса и Плеханова ему не удалось, и страна оказалась-таки в глухом тупике.

Выпады И.Павлова и Г.Плеханова против большевиков были не единичными. Крупнейшие русские ученые говорили саркастичнее и ехиднее. На их высказывания невозможно было не обращать внимания, ибо они отражали мнение и настроение подавляющего большинства интеллигенции.

Но была еще особая, многочисленная категория профессионалов - юристы, занимавшие посты и должности различных уровней. Их Ленин ненавидел, и не без оснований, звериной злобой - это была острая кость в его горле. Сам по профессии юрист, своих коллег, кроме как махровыми контрреволюционерами, не называл. А юристы просто наиболее грамотно и доказательно называли большевистские действия грубым произволом и беззаконием. И потому в 1919 году были ликвидированы юридические факультеты по всей стране. Право и закон были несовместимы с ленинской диктатурой большевиков.

Вслед за этим, в марте 1921 года закрыли историко-филологические факультеты, «как устарелые и бесполезные» для формирования нового общества. Большинство профессоров арестовали, остальные в ожидании своего часа стали приспосабливаться к «формированию нового общества» - по своей интеллигентской застенчивости и бесхребетности. С медицинскими факультетами держались поаккуратнее: такие ученые - враги (это ясно), но без них не выживешь. Политика политикой, а жить-то хочется!

В августе 1918 года были отменены ученые степени доктора, магистра и доцента. С весны 1920 года стали подменять профессорский состав коммунистически настроенными студентами. Для этой акции в высших учебных заведениях была введена вместо одной из должностей проректора должность военного комиссара. Он-то и имел решающий голос по всем вопросам и фактически стал управлять всем вместо ректора. После этого ученые заседания и ученые советы превратились в митинги, в тяжелые и бессмысленные «классовые бои».

Ученым, профессорам, преподавателям перестали выплачивать зарплату (новое, большевистское название содержания), урезывали пайки до минимума. Тут к Ленину примкнул и Троцкий: «Мы голодом заставим интеллигенцию работать на нас!» Противопоставление было неслучайным. И Троцкий, и Ленин не причисляли себя к интеллигенции, и это было справедливо во всех отношениях. Они всегда напоминали об этом в своих речах, где определения «контрреволюционер» и «интеллигент» имели одинаковый смысл.

Началась настоящая травля профессуры, продолжавшаяся затем многие годы. Считались, по большевистской моде, хорошим тоном, демонстрацией преданности новой власти всякие плоские шутки, издевки и замечания о шляпе, очках, галстуке, портфеле, белой рубашке, чисто выбритом лице, начищенных ботинках. Заложенные в начале 1920-х годов основы нового воспитания, новой этики, морали и нравственности продолжали укрепляться и успешно совершенствовались вкупе с изощренным хамством и в 1930-е годы.

С каким садизмом и наслаждением комсомольские юнцы, воспринявшие новую мораль, заставляли старых, уважаемых профессоров колоть дрова, подметать территории, чистить дворы, сбрасывать снег с крыш. Все эти унижения назывались коммунистическим перевоспитанием «несознательного, недорезанного буржуазного класса» пролетариатом.

Конечно, интеллигенция хоть и самый слабый, тихий, доверчивый и наивный «класс», но все же не совсем уж стадо баранов. Были не только выступления, но и даже стачки: крупнейшая - в Московском университете, под предводительством профессора В.В.Стратонова. Дело кончилось передачей профессорами петиции в Совнарком 6 февраля 1922 года. Принял их заместитель председателя Совнаркома А.Д.Цюрупа. (Бывший управляющий уфимским имением князя В.А.Кутушева. Он ловко инсценировал спектакли «крестьянских ходоков к Ленину». Это было очень кстати и долго смаковалось в литературе, кино, живописи. Ленин его оценил и сделал своим заместителем.)

Цюрупа душевно принял мятежных профессоров, терпеливо выслушал. Пожурил, наобещал, «погладил по брюшку», и... занятия возобновились.

Ленин, узнав о стачке, взбесился. Все более слабея, проводя бессонные ночи, а днем страдая от сильных головных болей, нашел все же время между приступами, вызвал Сталина и Каменева и распорядился: через Дзержинского «обдумать, подготовить и ударить сильно».

Дзержинский воспринял приказ с удовлетворением. Он находился в неменьшем бешенстве, так как имел неосторожность при всех сцепиться в поединке со Стратоновым. Перевес на стороне его оппонента был настолько очевиден, что Феликс Эдмундович ушел осмеянный и освистанный. А главное, что, чувствуя свой проигрыш, он потерял самообладание и стал разговаривать в недостойном тоне.

Вместе с тем, Ленину стало ясно, что одними арестами, при еще несовершенной репрессивной системе, которая только набирала силу, обойтись невозможно. Опыта было мало, а этой самой интеллигенции - до чертовой матери, и она стала поднимать свою высоколобую, седую, плешивую голову. И тогда Ленин предпринял массовую высылку из России «гнилой интеллигенции», как он любил говорить. И тут он прав - конечно, гнилье нужно выбрасывать. (Выслан был в Париж и В.В.Стратонов.)

Появился еще один ярлык: «белый эмигрант». Нас учили в школе, что это те, кто «предал родину и бежал за границу». Но это, как и многое, чему нас научили, оказалось не совсем так.

Эмиграция приняла массовый характер осенью 1922 года. Ленин внес поправки в уголовный кодекс: о замене расстрела в некоторых случаях высылкой за границу. И тут же - о расширенном применении расстрела и расстреле за самовольное возвращение из эмиграции. В новом кодексе было приказано «узаконить» все виды беззакония и террора. Кодекс вступил в силу с 1 июня 1922 года.

Ленин составлял пространные списки и инструкции для ГПУ «о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». Там был весь цвет и гордость национальной культуры, науки и искусства - то, что осталось после 4 лет арестов и расстрелов. Понимая, что совершает очередную преступную акцию перед народом и страной, он писал на конверте: «т. Дзержинскому. Лично, секретно, зашить».

А почему, собственно, уж так секретно? Все-таки высылка за рубеж лучше, чем расстрел. Благодаря такому решению какая-то часть великих русских артистов, ученых, писателей может и сохраниться. Все-таки что-то от русского ума и таланта останется.

Не все в этом деле было так просто и легко. Например, академика Павлова решили выслать, а он наотрез отказался покинуть родину. Когда у него, совершая очередной набег на квартиру, отняли награды, рукописи и даже пять Золотых медалей, а затем лишили денег и пайков, он решил уехать. Тут он узнал, что его сына Виктора, находившегося на юге России, расстреляли чекисты как представителя русской интеллигенции. Это для Ивана Петровича стало сильнейшим потрясением. Выехать за рубеж ему не дали. Ленин хотел от него избавиться, а ЧК решила, что он, имея огромный международный авторитет и крепкий, независимый характер, может черт знает что там, на свободе, наворочать... Уж лучше пусть здесь сидит под опекой партии и правительства. Отдали деньги, положили паек и даже вернули - золотые медали (хотя очень не хотели, ссылаясь на постановление о невозвращении драгоценных металлов и камней - пришлось вождю вмешаться лично).

В это «великое» ленинское время уничтожения, высылки и всякого притеснения известных русских ученых быстро появляются новые, большевистские «академики». О них печатаются мифы и фантазии, чтобы на основе создаваемого образа убедить легковерную общественность в могучем потенциале и заслугах людей довольно обыденных, рядовых, но настырных и. пронырливых.

Ведущую роль в этом мифотворчестве занимали энциклопедические издания, находившиеся под жестким политическим контролем. Вот один из примеров: как указывается в БСЭ (1974), одним из ярких «советских государственных деятелей, создателем социалистической культуры (?-Авт.), писателем, искусствоведом, академиком АН СССР» был Анатолий Васильевич Луначарский.

В чем же практическая суть создания им «новой культуры»?

Он выступал и выступал: по случаю открытия театра, выставки, конкурса и вообще по любому поводу. Говорил долго, лирично, путаясь в мыслях и в плане того, что ему хотелось сказать нового, умного, полезного. (Считаясь главным агитатором при ЦК, он это место заслужил еще в Гражданскую, разъезжая по городам и весям в «агитпоезде», где имел свой вагон.) Выступал многословно и не всегда тактично, даже можно сказать, неприлично. Например, на похоронах Маяковского, желая еще раз привести довод о самоубийстве поэта и показать свою осведомленность о его жизни, он рассказал, что Владимир Владимирович заболел сифилисом, безрезультатно лечился около 5 лет, и болезнь дала осложнение на горле, что поэта-трибуна привело в уныние, вот он и свел счеты с жизнью.

Родился Луначарский в Полтаве, в «черте оседлости». Учился в Киеве в гимназии, которую не окончил. Однако деньги семья имела немалые, и он отправился в Италию, Францию, Швейцарию. Отсюда - знание немецкого и французского языков. В Цюрихе один год вольнослушателем посещал курс лекций по философии. Занимался в кружке марксистского самообразования. Переехал в Москву. Вел революционную работу. Попал в Таганскую тюрьму. Надо сказать, что этот факт был самым значительным в его биографии, открывшим ему путь ко всему тому, чего он добился. Во-первых, просидев почти год в камере, он много читал; столько на воле ему бы не прочесть. Условия были идеальными: он никуда не спешил, никуда не опаздывал, не был обременен житейскими хлопотами, библиотека здесь, как и в Бутырской тюрьме, была хорошая, и, наконец, ничто ему не мешало полностью сосредоточиться в мыслях. И он читал. Что-то даже писал сам, и получалось. В общем, этот год был его главным образованием, позволившим ему затем прославиться в сложившемся пролетарском окружении. А так как в этом окружении никто не мог отличить немецкий от французского, то стали распространяться слухи, что он знает не то шесть, не то десять языков. Эти слухи нравились Анатолию Васильевичу, и он старался вставлять в речь слова и фразы из других наречий, окончательно запутав народ и став «истинным полиглотом». Во-вторых, находиться в тюрьме при царском режиме после 1917-го было самым ценным дипломом. Этот диплом был подтвержден ссылкой в Калугу, затем под Вологду, в Тотьму, где Луначарский провел четыре года (1900-1904). Хлебнув вволю русского захолустья тех, где от книг отвлекали вши, клопы и тараканы, он снова вырвался за рубеж. Выступал Ма Штутгартском и Копенгагенском конгрессах II Интернационала. Так лихо и довольно себя вести позволяло, конечно, не образование, а воспитание в потомственной семье крупного чиновника. Гены несли его по волнам успеха. После 1917-го он получает назначение наркома просвещения, где больше заправляла Крупская и вскоре его заменила. О нем точно сказал Троцкий: «сочетание дилетантской щедрости с административной беспомощностью». Он, ничего не умея делать и ни к чему не приспособленный, выступал и

Понимая свои ограниченные возможности, как человек неглупый, придумал себе хорошую должность - «Директора театров» (что-то вроде «Директора Императорских театров», в том же значении и с теми же обязанностями), и получалось неплохо. Он дорожил национальными признаками, ходил в засаленном по-еврейски пиджаке с протертыми локтями, пропахшем луком и чесноком, хотя уже имел возможность хорошо одеваться. Используя навыки письма в тюремной камере, написал книжку, и не одну, статьи, театральные пьесы. В них ярко прослеживалась та самая «дилетантская щедрость», о которой говорил Троцкий. Но важно, что их писал государственный деятель, «Директор театров».

Легко догадаться, что такой значимый в новой социальной культуре Нарком и Директор театров не мог оставаться бесхозным и выглядеть бродягой. К тому же человек безвольный и добродушный всегда нуждается в поводыре по жизни. Тем более такой поводырь необходим в среде талантливых, увлеченных своими страстями, успехами и неудачами артистов, режиссеров, критиков и просто влюбленных в искусство людей. Выбираться на нужный берег в нужном месте такому вездесущему дилетанту как Луначарский было не просто трудно, а невозможно.

Вот тут-то, к счастью, и подвернулась вовремя энергичная, умная, достойная женщина, разделявшая мировоззрение и политику вождей того времени. Она очень хорошо ориентировалась в создавшейся среде и стала опекуном наркома в его творческой деятельности. Он даже резко преобразился внешне.

Получился союз долгий и плодотворный, до самой смерти наркома, с профессиональной, опытной и в меру талантливой артисткой Малого театра Наталией Александровной Розенель. Союз оказался взаимовыгодным, а главное - имел под собой политическую основу. Луначарский писал для Розенель пьесы - она играла главные роли. Так как в Малом театре традиционно ставили пьесы А.Н.Островского, а вся бездарность сочинений Анатолия Васильевича на фоне их высвечивалась особенно ярко и убедительно, пришлось похлопотать об официальном признании властями пьес Островского «чуждыми и идеологически вредными» и замене их «произведениями Луначарского».