Болезнь и ее последствия для великого эксперимента, а также военный совет дугласа со своим соратником
Лорд Энтони Боулинг был одним из трех сотрудников военного министерства, умевших хорошо говорить по-французски. Поэтому его, несмотря на весьма нетривиальное реноме (особенно в глазах начальства), отрядили в Париж для переговоров с французским генеральным штабом. Там-то он и встретился с Сирилом Греем, который как раз был занят выяснением отношений со своим парижским портным. В свое время молодой маг был зачислен в гусарский полк, и год, проведенный в Индии, навсегда привил ему любовь к экзотическим местам и личностям. Сначала он пытался отказаться от своего патента и посвящал этому много времени. Между тем ему, однако, пришлось побывать в Центральной Азии и в разбойничьих краях за Ассамом, и бесконечные поло, флирт и гимнастические залы в многочисленных английских гарнизонах вызывали у него лишь бесконечную тошноту. Однако Саймон Ифф научил его кое-каким магическим трюкам, незаменимым, когда начинается настоящая война, и они очень помогли юному магу. Он научился ковать свои планы загодя.
С лордом Энтони они встретились на Итальянском бульваре, вечером, и тут же решили отужинать вместе. Сидя в открытом кафе, из которого так приятно было наблюдать окружающий мир, пока военная полиция еще не начала проверять документы из-за комендантского часа, всенародно объявленного в восемь вечера, они договорились провести остаток дня в ресторанчике «У Зизи», где: была известная опиумная курильня. Сама же Зизи была очень образованной девушкой, жившей вместе с одним неплохим английским журналистом на бульваре Марсель. В полночь, когда один Господь лишь бдит на небесах, как выразился в свое время Роберт Браунинг, они поняли, что лучше всего будет закончить свою чрезвычайно занимательную беседу у Сирила в студии. Дома наш юный маг с удовольствием поведал лорду Энтони о прыгающих шариках «герцогини» и о твари в саду, чем особенно порадовал «русалочьего водолея». Затем он предложил разукрасить мундир Боулинга дюжиной креветок — красных, в синих подвязках, — а полтергейстов заменить благовоспитанными молодыми людьми с не менее чем герцогскими гербами.
Скромно отказавшись от этих геральдических излишеств, лорд Энтони в свою очередь развлек хозяина повестью об одном шведе, которому путем материализации удалось извлечь образы, неописуемые по колориту и интенсивности, — впрочем, при обстоятельствах, которые, как следовало из рассказа, следовало считать скорее трагическими, — из некоего стального цилиндра длинной двенадцать и диаметром три дюйма, что явилось для самого медиума, очевидно, полной неожиданностью. На самом же деле, конечно, ни Сирила, ни лорда Энтони эти истории не слишком интересовали. Подсознательное напряжение, создаваемое войной, делало искусственными беседы на любые иные темы. Повесть Боулинга показала это со всей откровенностью, и некоторое время оба молчали. Поговорив немного о сообщениях с полей сражений и методах разоблачения шпионов, они пришли к выводу, что занятия спиритизмом наверняка пошли бы на пользу контрразведке, научив ее легко распознавать любые трюки.
Потом Сирил заговорил о Магике.
— Дела у Германии идут не так уж плохо, — начал он. — Она уже вступила в войну; мы же пока только раскачиваемся. Однако первое условие успеха магической работы - это чистота помыслов. Какое бы дело ты ни начинал, никаким иным помыслам тут не должно быть места. А мы, то есть англичане, только и делаем, что лицемерим; отсюда то компромиссы, то просто искажение фактов. Лишь когда в дело вмешивается настоящий маг, возникает надежда на успех; вспомни, как долго Саймону удавалось умерять пыл Германии! Однако в конце концов ему помешали наши же собственные власти, не дав требуемых пяти миллионов; если бы не это, сейчас все Балканы были бы с нами. Как вы думаете, во что нам обойдется со временем эта маленькая «экономия»? О такой чудовищной глупости, как оставить без внимания Турцию, я вообще не говорю!
— Что верно, то верно, — согласился Боулинг. — Нам нужно было с самого начала поддержать Абдул-Гамида.
Самые тонкие из англичан, по сути, кровные братья мусульман, но опять-таки тоже лишь самых тонких. Их отличают смелость, гордость, чувство справедливости и любовь к свободе. Надо было на веки вечные заключать союз с мусульманами против индусов, этих рабских душенок, и против так называемых христиан, давно утративших дух паладинов, тамплиеров и рыцарей Круглого Стола. Кто такие теперь эти «христиане»? Обыватели, вся натура которых состоит из трусости и подлости.
Как тебе известно, животные бывают двух видов: одним оборону создает темнота, под покровом которой они спасаются от опасности и от смерти; для других же единственная оборона — это нападение. Да-да, пока нас боятся, наше дело правое. Однако викторианская жеманность превратила наших тигров в волов; мы поверили, что бороться за что-либо — нехорошо, что пить пиво — опасно, что влюбляться неприлично; потом еще оказалось, что кушать мясо — жестоко, веселиться — аморально, а дышать так вообще смертельно. Мы увязли в этих вездесущих страхах — и превратились в жирных, трусливых рабов. Я слышал, что Китченеру стоило немалых трудов собрать по своему призыву первую сотню тысяч. Только школы откликнулись сразу, еще спортивные клубы. Вот и выяснилось, что по-настоящему любят родину одни дворяне да спортсмены, то есть те самые люди, которых все последние годы иначе и не называли, как бездельниками и прожигателями жизни.
— Что ж, они оказались настоящими мужчинами, — кивнул Сирил.
— А больше, выходит, у нас не было мужчин, а были только жулики, старые бабы, трусы, ипохондрики да лежебоки?
— Боже, упокой душу Эдуарда VIIй7! Я думал, что все переменится еще со смертью Виктории, однако и в этот раз...
— Ладно, сейчас не время для поэтических излияний. Германии приходится, возможно, еще похуже нашего: у нее есть Социал-демократическая партия. Сирил от неожиданности сел прямо, спросил резко:
— Вы уверены в том, что говорите?
Его волнение по поводу очевидных пустяков, которые столь непринужденно излагал лорд Боулинг, могло показаться излишним; однако сам лорд ничуть не удивился.
— Я не просто уверен, я знаю, — спокойно подтвердил он. — Социал-демократы там сейчас — главная движущая сила войны. Цабернский инцидент показал, что боевого задора у германского юнкерства хватит в лучшем случае еще на год-полтора, а потом их не выманишь из своих нор ни на какую войну.
Боулинг умолк, ожидая реакции своего юного собеседника.
— А если и так, то что из того? — спросил Сирил спокойно, однако голос его дрогнул. В эту минуту он был совершенно трезв.
— А то, что эта партия стряпчих хотела войны и добилась ее, а сыграли они именно на возрождении духа «на стоящих мужчин», которые должны вновь отвоевать своей нации место под солнцем.
— Боже мой, боже мой! — молодой маг со стоном вновь откинулся на спинку кресла. Однако вскоре его отчаяние сменилось все той же великолепной самоуверенностью.
— А Кровавый Билл, наверное, сильно испугался за судьбу своей династии? — осведомился он.
— Это еще слабо сказано, — подтвердил лорд Энтони.
— Тогда подождите минутку! Картинка, кажется, вырисовывается неплохая... Дайте мне подумать. У меня такое чувство, будто я до сих пор еще не разучился этого делать.
Лорд Энтони молчаливо повиновался. Сирил молчал и минуту, и пять, и двадцать минут.
— Пожалуй, мне действительно пора к Крипсу, — заявил он наконец. — Все-таки я его офицер связи. Моя обязанность — немедленно сообщать ему все, что я знаю о планах германского генерального штаба.
— Без всякого сомнения, — улыбнулся в ответ лорд Боулинг.
— Тогда давайте пройдемся по бульварам и выпьем где нибудь по чашечке кофе, — предложил Сирил. — Уже светает. Мы можем зайти в кафе «Ротонда». А потом я от правлюсь к своему портному и буду его тиранить до тех пор, пока не получу наконец свой мундир. Они вышли, вдыхая холодный утренний воздух. В трехстах ярдах от них, возле тюрьмы Сайте, собралась небольшая толпа. Она окружала нечто вроде высокой рамы из двух вертикальных балок, накрытых третьей, под которой поблескивал треугольный кусок металла.
Это была гильотина.
— Обывателю знай подавай победы — что в войну, что в мирное время, — усмехнулся Сирил. — Будем считать, что вчера я отлично развлек вас; а теперь, на закуску, предлагаю взглянуть на это изысканное зрелище, и можно будет считать вечеринку законченной
Лорд Энтони поморщился: ему-то как раз было прекрасно известно, что там происходит. Однако любопытство его юного друга, казалось, передалось и ему. Они подошли ближе. Помост гильотины был оцеплен полицейскими.
В этот самый миг ворота тюрьмы открылись, и оттуда вышла небольшая, но весьма торжественная процессия.
Все взоры немедленно устремились к центральной фигуре: это был мужчина, очевидно, уже очень старый, с отвисшей челюстью; из глотки его раздавался отвратительный вой. Глаза его готовы были выскочить из орбит, а выражение их было таково, что описать его невозможно никакими словами. Руки, упрятанные в рукава странного балахона, были крепко привязаны к туловищу. Двое стражников поддерживали его, в то же время решительно подталкивая вперед. Кроме этого ужасного крика, вокруг не было слышно ни звука. Из толпы не доносилось ни шороха, ни вздоха. Служаки знали свое дело: быстро, почти машинально они уложил и старика на доску, привязали к раме. Его вопли неожиданно прекратились. Еще через секунду раздалась отрывистая команда жандарма; нож упал. Толпа вздохнула, как единое существо, глубоко, жутко, каким-то нечеловеческим вздохом. Лорд Энтони Боулинг потом так и не мог вспомнить, когда именно до его ушей донесся звук падения головы в корзину, до этого вздоха или после.
— Кого казнили? — спросил Сирил у соседа.
— Un Anglais, — ответил тот. — Le Docteur Balloch (Это англичанин, доктор Баллок (фрц.))
Сирил пошатнулся: в этом страшном старике он никогда бы не узнал своего бывшего знакомого.
В тот же миг к нему приблизился еще один человек, не узнать которого он не мог бы при всем желании, даже одетым, как сейчас, в форму французского полковника — Дуглас!
Он держал за руку девочку: глаза у той заплыли гноем, волосы, были растрепаны, улыбавшийся рот раскрыт; казалось, что ребенка самым бессовестным образом накачали наркотиком.
— Доброе утро, капитан Грей, вот так встреча! — любезно произнес Дуглас, очевидно чувствуя себя триумфатором. — Надеюсь, вы хорошо провели время в Неаполе?
— О да, просто превосходно, — ответил Грей.
— Доктор Баллок, — продолжал Дуглас, кивком головы указывая на гильотину, — осмелился перейти мне дорогу. Я рад, что мне удалось увидеть заслуженный им конец.
— Что ж, рад за вас.
— А знаете ли вы, какой конец я уготовил вам? — угрожающе прошипел колдун, внезапно меняя тон.
— Нечто еще более очаровательное, я полагаю, — безмятежно предположил Сирил. — Я всегда восхищался вашими способностями. Особенно этим переводом из «Книги священной Магии Абрамелина»! Вы помните то место, об Антонии Проклятом из Праги? — продолжил он, и голос его вдруг налился силой и торжественностью. — О его удивительных волшебствах и о той награде, которой он удостоился за это? Его тело нашли в придорожной канаве, язык был вырван, а плоть пожирали собаки! Да вы сами-то хоть понимаете, что спасало вас все это время? Любовь женщины не давала вам погибнуть, и эту женщину вы убили!
И, выкрикнув на прощание еще три слова на каком-то странном языке, Сирил развернулся и пошел прочь; его друг последовал за ним,
Дуглас же стоял, точно оцепенев. Язык словно прилип к небу: откуда этот мальчишка узнал о смерти его жены? Впрочем, этому еще можно было найти какие-то объяснения; но как он узнал о его самых тайных, самых жутких опасениях? Ведь после смерти жены его демоны действительно почти перестали помогать ему! С трудом стряхнув с себя оцепенение, Дуглас повернулся и направился к гильотине, чтобы еще раз взглянуть на тело Баллока.
— Кто это такой? — поинтересовался Боулинг.
— Великий монгол собственной персоной, да еще в красной шапочке! Это Дуглас.
— Предводитель Черной Ложи?
— Бывший.
— Теперь мне все ясно. Баллока приговорили к смертной казни за одно преступление, совершенное лет двадцать назад. Вы наверное знали об этом; Дуглас тоже знал и, очевидно, выдал Баллока властям.
— Да, это в его привычках.
— Но как ему удалось сделаться французским офицером?
— Понятия не имею. Впрочем, он водил дружбу с кем-то из французских министров, кажется, Бекассо. Оккультисты часто лезут в политику, и вы, наверное, тоже об этом знали.
— Это любопытно. Очень может быть, что я встречусь с этим министром еще сегодня утром; я поговорю с ним. А вот у тебя времени для мелочей уже не осталось. С тех самых пор, как план мобилизации провалился в Льеже и Намюре, и его стали срочно пересматривать, во Франции воцарилась растерянность, и она уже не праздная двух-трех ночей услада, а жизни спутница для всех исчадий ада!
— Цитировать Теннисона, к тому же неточно, к тому же в тени Бельфорского Льва70, это безвкусица, дорогой мой! Что же до мелочей, то в войне ничто не мелочь. Если не верите мне, спросите у немцев.
Несколько позже, после визита в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас, прекрасного кофе и великолепных булочек, напоминающих старым джентльменам о первых поцелуях юности, друзья дошли вместе до площади Согласия, где и распрощались.
Сирил двинулся в направлении театра Гранд-Опера к своему портному, обитавшему на улице Мира. Мысли его были заняты той самой грандиозной идеей, которая пришла ему в голову во время вчерашней беседы: разгадывать планы противника при помощи дивинации. У лорда Энтони эта идея вызвала только смех. Сам же Сирил отнесся к ней более чем серьезно, он испытал настоящий творческий подъем и теперь размышлял, как воплотить эту идею в жизнь. Он слишком хорошо знал, как трудно бывает убедить людей, особенно облеченных властью, в чем-то новом и до сих пор совершенно им не известном.
На углу площади Гранд-Опера он поднял глаза, собираясь перейти на другую сторону улицы...
Абдул-бей тоже предавался размышлениям. Первая ночь, проведенная на яхте, была для него сплошным восторгом; наутро, впрочем, он проснулся с совершенно ясной головой, сознавая всю сложность своего положения. Нет, в личных делах все было более чем в порядке, тут его ничто не беспокоило. Однако, помимо этого, он ведь был еще сотрудником Турецкой
секретной службы, ее парижским агентом. В том числе и поэтому политическая ситуация была известна ему очень хорошо, и он знал, что; I Турция намерена не только заключить союз с Германией, но и идти с ней до конца; заключение этого союза было лишь вопросом времени. Значит, возвращение в Парна; было бы чревато для него большими опасностями. С другой стороны, дезертировать с фронта тайной войны было бы для него не менее опасно; кроме того, ему тоже хотелось отхватить кусочек того пирога, который очевидно начнут делить во Франции. В конце концов он решил сойти на берег в Барселоне и ехать дальше по своему американскому паспорту (добытому у одного рассеянного миллионера). Обе его спутницы имели американское гражданство, что также должно было способствовать выполнению этого намерения. Если возникнут трудности или полиция уже напала на его след, это могло помочь ему ускользнуть; если же нет, он останется в Париже, изучит обстановку и начнет действовать сообразно обстоятельствам.
Он велел капитану взять курс на Каталонию. Путешествие прошло без осложнений, если не считать встречи с британским крейсером, инспектора которого не обнаружили на яхте, впрочем, никакой контрабанды. Абдул и Лиза в это время были просто пьяны. Когда они уже подходили к берегам Каталонии, холодный утренний ветер несколько испортил Лизе медовый месяц, и последствия этой простуды были достаточно серьезными. Лиза слегла, едва высадившись в Барселоне. Еще через неделю врачи решили применить радикальное средство — кесарево сечение. На следующее утро они извлекли на свет девочку, живую и здоровую, несмотря на необыкновенные обстоятельства ее рождения. Девочка была пропорционально сложена, глаза были не просто голубые, а совершенно синие; кроме того, она родилась уже с четырьмя зубами и с волосами длиной до шести дюймов, серебристо-белыми. И, точно татуировка, прямо над сердцем у нее красовалось бело-голубоватое, лишенное пигментации пятнышко, по форме напоминающее лунный серп.
После этого Лиза начала выздоравливать, хотя, по мнению нетерпеливого турка, и не так быстро, как следовало бы. Тем больше было его удивление и огорчение, когда он убедился, что, выздоравливая, она превращается в себя прежнюю, грациозную и подвижную. Лишний жир почти совсем исчез за три недели болезни; когда же она начала не только ходить, но и бегать по городу, то выглядела почти как той ночью, в которую они впервые встретились с Сирилом: это была живая, стройная, элегантная женщина. Эти перемены несколько охладили пыл Абдула, да и ее чувства к нему не остались без изменений. Прежде всего се начала раздражать неряшливость ее любовника. Что же касается ребенка, то девочка, кажется, никому из них была просто не нужна. От мадам Кремерс тоже было мало толку: она могла бы испортить настроение даже ипохондрику, отправляющемуся на похороны любимого дядюшки, не оставившего ему ни гроша. Не прошло и трех дней после того, как Лиза поднялась с постели, как разразился скандал. Лиза заявила, что в Париже ей нечего делать, и она желает ехать в Америку. Абдулу, наоборот, просто необходимо было попасть в Париж как можно скорее. Мадам Кремерс по одной ей известным причинам вдруг передумала являться с докладом к Дугласу и тоже захотела в Америку: она, по ее словам, «соскучилась по родно 186-й Вест-Стрит», Страсти накалились еще более, когда выяснилось, что нерадивая испанская гувернантка «не так» перепеленала девочку.
— Черт бы ее побрал! — выругался Абдул-бей неизвестно по чьему адресу.
— Если бы вы знали, как мне надоел этот ребенок! — воскликнула счастливая мамаша.
— Слушай! — сказала вдруг Кремерс. — Отдай-ка его мне!
— Черт бы тебя... — снова разозлился Абдул-бей.
— Нет, ты послушай. Ты отдашь ребенка мне, а я уж с ним разберусь. Мы уедем. Ты купишь билет на пароход и дашь мне три тысячи долларов, и будешь платить еще три тысячи каждый год, а остальное — мое дело. А вы оба поедете в Париж и будете там веселиться сколько влезет. Ну, как вам мое предложение?
Абдул-бей просиял. Теперь его беспокоило только одно:
— А что скажет Дуглас?
— Это уж моя забота.
— Неплохое предложение, — отозвалась Лиза. — Давай поедем прямо сегодня: мне так надоело сидеть в этой дыре! — и она нежно погладила турка. Однако Париж давно уже не был городом ее мечты, городом роскоши и развлечений, «куда после смерти попадают правоверные американцы»: это был военный город, отмеченный комендантским часом и ура-патриотизмом, настоящий кошмар для женщины, чьи подруги рожали сыновей не для того, чтобы из них сделали солдат. Лиза обвинила во всем Абдул-бея, на что тот пожал плечами и напомнил ей, что им надо радоваться, если удастся раздобыть что-нибудь на обед, потому что через неделю или две город займут немцы. Она высмеяла его, и тогда он обрушил на нее целый водопад нецивилизованных эмоций, таящихся в глубине души каждого из нас по отношению к женщине, с чем так и не смогла справиться так называемая общественная мораль
В этот момент они как раз ехали в открытом автомобиле по площади Гранд-Опера.
Резко развернувшись, оскорбленная Лиза сломала зонтик о голову Абдул-бея, после чего собралась было выцарапать ему глаза; но тот ударил ее в живот, и она со стоном рухнула на сиденье.
Этот инцидент и привлек внимание Сирила, заставив его забыть о разгадывании германских планов.
Догнав автомобиль, он схватил Абдул-бея за горло; выволок наружу и начал тщательно избивать, главным образом ногами. Полиция, однако, вмешалась довольно быстро: выхватив шашки, к ним подбежали трое ажанов и положили конец этому действу. Они арестовали всех, однако Сирилу Грею удалось уйти от них уже известным нам способом, предъявив клочок бумаги, как тогда, на станции Море-ле-Саблон.
— Я иду к портному. По поручению министра, — произнес он многозначительным тоном, хотя и с издевательской усмешкой. Взяв под козырек, полицейские отпустили его.
— В конце концов, меня это вообще не касается, — бормотал он, примеряя новый мундир под восхищенным взглядом портного — можно сказать, полномочного представителя того общественного класса, восхищение которого чьей-то красотой всегда находится в прямой зависимости от того, во что эта красота тому обошлась. — Нет, все же лучше однажды полюбить и потом потерять, чем никогда не любить, — продолжал он. — Хуже всего, когда
терять нечего. Бедная Лиза! Бедный Абдул! Хотя, наверное, это меня все-таки не касается, как сказано выше. Моя задача сейчас — разгадать замысел врага и убедиться, правильны ли были мои догадки... Боже мой, сколько же сил и времени на это уйдет! Как подумаешь, что иначе убедить наших в серьезности намерений Кровавого Билла смогут только восемь миллионов солдат, поставленных им под ружье, то сразу поймешь, что задача предстоит нешуточная.
Он отправился в казармы, где предъявил свой патент и приказал как можно скорее доставить его к генералу Крипсу. Настроение у него было самое отвратительное. Автомобиль, впрочем, был предоставлен ему немедленно.
Лизу с турком продержали в участке около суток, после чего тоже отпустили. Встреча с Сирилом, его внезапное вмешательство в их ссору с Абдулом всколыхнули в ней прежние чувства. Она бросилась к нему в студию, но та оказалась заперта, консьержка же не могла или не хотела ничего сообщить ей. Лиза помчалась в орденский дом на Монмартре. Однако и там ей сказали лишь, что он вступил в британскую армию. Поиски по другим известным ей адресам тоже не привели ни к чему; наконец она нашла лорда Энтони Боулинга. Он отнесся к Лизе весьма сочувственно, признавшись, что симпатизирует ей с самой первой встречи; помочь же, то есть устроить ей встречу с Сирилом, он тоже был не в состоянии.
— Впрочем, у вас есть возможность попасть на фронт, — сообщил он. — Запишитесь в Красный Крест. Одним из его отделений здесь заведует моя сестра. Если хотите, я напишу ей записку,
Лиза готова была запрыгать от радости. Воображение уже рисовало ей картины, гораздо более яркие, чем если бы это была реальность. Она представляла себе, как Сирил со своим отрядом драгун в последней яростной атаке возьмет стены Берлина, его смертельно ранят, и она спасет его, возможно, даже отдав ему свою кровь, Он вылечится, его произведут в маршалы и пэры — нет, в графы; чем плохо? Сирил Грей, граф Кельнский (за то, что под Кельном он переплывет Рейн и вырвет ключи от города из дрожащих рук бургомистра, чтобы перебросить их через реку своим не столь решительным товарищам); и он, с украшенным золотом и бриллиантами Крестом Королевы Виктории на мужественной груди, поведет ее, Лизу, к алтарю в церкви Святой Маргариты в Вестминстере.
Да, учить Магику стоило уже ради того, чтобы уметь так ясно заглядывать в будущее! С сожалением отвлекшись от этих прекрасных видений, но все столь же стремительно она помчалась к леди Марсии Боулинг, чтобы записаться на курсы медсестер. Об Абдуле она больше не думала. На самом деле она никогда бы не увлеклась им, если бы не мешавшие этому препятствия. Что же касается самого Абдул-бея, то он страдал безмерно, что и выразил в тот же вечер несколько необычным способом. Мы не будем искать в этом глубокую философскую подоплеку, даже если она действительно была — это не так уж интересно. Интереснее будет узнать, как именно он поступил. Отправившись на Итальянский, Бульвар, он нашел там кокотку и пригласил на ужин в шикарное «Кафе де Пари». По окончании ужина, который можно описать лишь как вариант уже известного нам «лошадиного» способа излечения желудочных колик, к нему подошел метрдотель и с изящным поклоном вручил запечатанный конверт. Открыв его, Абдул-бей нашел там приказ Дугласа немедленно явиться к нему на квартиру па Фобур-Сен-Жермен.
Выбора у турка не было. Извинившись перед своей очаровательной спутницей, он оставил ей стофранконую банкноту и поехал по указанному адресу. Дуглас принял его необычайно приветливо.— Поздравляю вас, молодой человек, вы одержали блестящую победу! Вы добились успеха там, где опытнейшие и сильнейшие мастера потерпели самое позорное поражение. Я вызвал вас, чтобы торжественно сообщить: вас примут в число Четырнадцати. Там как раз освободилось место, знаете ли, с сегодняшнего утра.
— Баллока казнили? — догадался Абдул.
Дуглас кивнул, холодно усмехнувшись.
— Почему же вы не спасли его, учитель?
— А зачем я должен был его спасать? Он пытался обмануть меня, и я его уничтожил, другим в острастку!
Извинившись, турок постарался возможно убедительнее выразить свои верноподданнические чувства.
— Правда, мы вряд ли сможем сейчас устроить вам Главное испытание, — продолжал Дуглас. — Идет война, и оно как бы... теряет в весе. У нас у всех и без этого слишком много подобных дел. Однако без Испытания тоже нельзя. Скажите, в каких вы отношениях с Германией?
Абдул вздрогнул, и сердце у него учащенно забилось.
— С Германией? — наконец пробормотал он. — Почему с Германией, полковник? (Он постарался подчеркнуть голосом это его звание французского офицера.) У меня нет с ней никаких отношений... Я хотел сказать, у меня нет по этому поводу инструкций от моего правительства. Сказав это, он поднял глаза и увидел взгляд Дугласа, полный насмешки и презрения.
— Вы пытаетесь играть со мной в кошки-мышки?
Турок усиленно запротестовал.
— Тогда, надеюсь, вы мне скажете, что могло бы означать вот это?
И Дуглас извлек из жилетного кармана пятидесятифранковую банкноту. Турок машинально взял ее, все еще не придя в себя от удивления.
— Посмотрите на нее хорошенько!
Турецкий агент посмотрел банкноту на свет. Под цифрами, обозначавшими номер, светились две булавочные дырочки.
— А-а! — воскликнул он. — Так, значит, вы...
— Значит, я. Возможно, теперь вы поймете, что своими трудностями в Индии британские войска также обязаны нашей Ложе, а именно г-же А.Б., влияние которой на определенные индийские круги очень велико. Вы, с вашей стороны, могли бы попытаться повлиять на мусульманские части французской армии, я имею в виду африканцев. Но будьте осторожны: вам предстоит выполнить гораздо более важную задачу, касающуюся боевых частей французской армии на фронте. Вы отправитесь в мой домик, который я тут снимаю под видом святого аскета. Его хозяйка мне очень доверяет. Вы представитесь ей как йог и будете всячески поддерживать в ней эту иллюзию. В саду — вот здесь, возьмите этот план, — находится секретный телефон. Провод от него идет в тот дом, где вас крестили и женили, помните? Оттуда он идет на ту сторону Сены, в квартиру одного старого оккультиста-бельгийца — он выдает себя за друга Метерлинка, ха-ха-ха! На самом деле его зовут фон Вальдер, он из Дрездена. От него провод под землей идет дальше, на целых триста миль — спасибо министру Бекассо, помогшему организовать прокладочные работы, — и оканчивается в городе, где находится резиденция германского кронпринца. Вам придется сидеть в саду и медитировать, как положено йогу, а на самом деле слушать и записывать все, что вам будут говорить и передавать. Через вас пойдут все донесения туда и обратно. Моих агентов вы будете узнавать по надпиленной пуговице. У каждого донесения будет порядковый номер, так что вы тотчас заметите, если что-то не дошло. Вам все понятно?
— Это просто невероятно! Вы и представить себе не можете, как я горжусь тем, что мы с вами — на одной стороне! А то эта ваша французская форма меня все-таки пугала
— Риза ещё не делает монахом, весело ответил Дуглас. — А теперь, сэр, я предлагаю вам провести ночь за обсуждением наших дальнейших действий — и бутылкой этого прекрасного виски, которая совершенно случайно нашлась сегодня у меня в доме. И оба шпиона с усердием принялись за выполнение этой двойной задачи, завершить которую им удалось лишь к утру. Днем Дуглас отправился в Суассон: во французской армии он был командиром сигнальной роты — еще одна услуга добрейшего г-на Бекассо.
Его собственные планы и дальнейшие действия были ему совершенно ясны: он тоже сковал их загодя, причем уже более пятнадцати лет назад.
Глава XXIII