Держащему голодовку отказано

Первое в списке слушаний — дело заключенного № 416, новичка, который все еще продолжает голодовку. Керт Бэнкс читает список дисциплинарных претензий, составленный несколькими охранниками. Особенно возмущен поведением № 416 охранник Арнетт; и он, и другие охранники не знают, что с ним делать: «Он находится здесь совсем недолго, но не подчиняется никаким приказам и постоянно нарушает распорядок».

Заключенный охотно соглашается, что они правы; он не оспаривает их обвинений. Он заявляет, что прекратит голодовку только после того, как ему будет предоставлена юридическая защита. Прескотт просит его объяснить требование о «правовой помощи».

Ответ заключенного № 416 звучит странно: «Я нахожусь в тюрьме, поскольку подписал контракт, который не имел права подписывать в силу возраста». Другими словами, или мы находим юриста, который рассмотрит его дело и поможет его освободить, или он продолжит голодовку и поставит под угрозу свое здоровье. Таким образом, рассуждает он, руководство тюрьмы будет вынуждено его освободить.

На заседании комиссии этот тщедушный парень ведет себя почти так же, как и с охранниками: он умен, независим и решителен в суждениях. Но его аргументы в пользу освобождения — он, мол, несовершеннолетний и поэтому не имел права подписывать контракт — кажутся какой-то мелочной казуистикой в устах человека, который действует на основании идеологических принципов. Несмотря на его взъерошенный, изможденный вид, в поведении № 416 есть что-то, не вызывающее сочувствия ни у кого, кто с ним сталкивается — ни у охранников, ни у других заключенных, ни у комиссии. Он похож на бездомного, заставляющего прохожих скорее испытывать чувство вины, чем сочувствовать ему.

Прескотт спрашивает, за что № 416 оказался в тюрьме. Он отвечает: «Ни за что. Мне не предъявлено никаких обвинений. Полиция Пало-Альто меня не арестовывала».

Раздраженный Прескотт спрашивает, оказался ли № 416 в тюрьме по ошибке. «Я был в резерве, я…» Прескотт в ярости, он не знает, что сказать. Я понимаю, что не объяснил ему, что № 416, в отличие от остальных, оказался в нашей тюрьме совсем недавно.

«Ты что, с философского факультета? — Карло тянет время, закуривает сигарету и, видимо, обдумывает новую тактику нападения. — Ты тут все время философствуешь».

Один из секретарей, присутствующих на сегодняшнем заседании комиссии, рекомендует в качестве дисциплинарных мер физические упражнения, и № 416 жалуется, что его заставляют выполнять слишком много упражнений. Прескотт коротко замечает: «Он сильный парень, по-моему, упражнения пойдут ему на пользу». Он смотрит на Керта и Джаффа, чтобы они это записали.

Наконец, заключенному задают главный вопрос: готов ли он отказаться от всех денег, которые заработал, играя роль заключенного, в обмен на условно-досрочное освобождение? № 416 немедленно и с вызовом отвечает: «Да, конечно. Я не думаю, что деньги стоят того, чтобы здесь оставаться».

С Карло хватит: «Уберите его». И № 416 делает то, что делали все остальные, словно роботы: без всякой команды встает, протягивает руки для наручников, ему на голову надевают бумажный мешок и выводят из комнаты.

Что любопытно, он не требует, чтобы комиссия немедленно избавила его от роли участника эксперимента, которую он исполняет с такой неохотой. Ему ведь не нужны деньги, так почему же он просто не скажет: «Я выхожу из эксперимента. Отдайте мне мою одежду и вещи, и я иду домой»?!

Этого заключенного зовут Клей, но он не так уж податлив[110]; он твердо придерживается своих принципов и упорно следует выбранной стратегии. Тем не менее он уже так поглощен ролью заключенного, что не способен проанализировать ситуацию и понять, что ему только что дали ключ к свободе — достаточно попросить у комиссии разрешения уйти прямо здесь и сейчас, тем более что он находится за пределами тюрьмы. Но тюрьма уже поселилась у него в голове.

Курильщики — легкая добыча

Следующий в очереди, заключенный Пол-5704, сразу же начинает жаловаться, что ему не дают сигарет, хотя обещали, что за хорошее поведение он сможет курить. Среди дисциплинарных претензий к нему охранники указывают «систематическое и демонстративное непослушание, вспышки насилия и недовольства. Постоянно пытается подстрекать других заключенных к неповиновению и отказу от сотрудничества».

Прескотт ставит под вопрос его так называемое хорошее поведение, из-за которого ему и не дают сигареты. Заключенный отвечает так тихо, что членам комиссии приходится просить его говорить громче. Ему говорят, что он ведет себя плохо, даже когда знает, что из-за него будут наказаны другие заключенные, а он снова что-то бормочет, уставившись в стол.

«Мы это обсуждали… Ну, если что-то происходит, нам просто нужно это пережить… Если бы кто-то другой нарушил порядок, меня бы тоже из-за него наказали». Кто-то из членов комиссии перебивает: «Тебя наказывали из-за поведения других заключенных?» Пол-5704 отвечает: да, он тоже страдал из-за поведения товарищей.

Прескотт громко и насмешливо заявляет: «Ты что, мученик, а?»

«Ну, я думаю, что мы все…» — говорит № 5704, снова едва слышно.

«Ты что, сам с собой разговариваешь?» — спрашивает Прескотт. № 5704 отвечает, но снова неразборчиво.

А ведь раньше, как мы помним, № 5704, самый высокий из заключенных, открыто бросал вызов охранникам и принимал участие в планировании нескольких побегов, распространял слухи и строил баррикады. В письме своей девушке он с гордостью писал, что его избрали главой комитета по рассмотрению жалоб заключенных Стэнфордской тюрьмы. Более того, именно № 5704 планировал свой собственный тайный эксперимент: он намеревался стать «шпионом» и описать эксперимент в цикле статей для независимых, либеральных, «подпольных» газет. Он полагал, что этот эксперимент есть не что иное, как государственный проект, организованный для изучения того, как нужно обращаться с политическими заключенными. Куда же делась вся эта бравада? Откуда взялась такая непоследовательность?

В комнате перед нами сидит подавленный, угнетенный юноша. Заключенный № 5704 смотрит вниз, вяло кивает в ответ на вопросы членов комиссии и не поднимает на них глаз.

«Да, я готов отказаться от денег, которые заработал, если меня сейчас отпустят, сэр», — отвечает он так громко, как может. (Счет — пятеро из шести заключенных сказали «да».)

А я думаю о том, каким образом так быстро исчез неугомонный и страстный революционный дух, так восхищавший меня в этом парне.

Кстати, позднее мы узнали, что именно Пол-5704 начал осуществлять план побега: своими длинными и твердыми ногтями гитариста отвинтил от стены электрический щиток. Этим щитком он открутил ручку двери камеры. Ногтями же он процарапывает на стене своей камеры метки, обозначающие дни заключения: «Пн. Вт. Ср. Чт.».

Сегодня мы видим, что он полностью вошел в роль заключенного.