Сержант демонстрирует свои моральные принципы
Хеллману скучно. Он ходит вдоль строя утомленных заключенных. Внезапно он поворачивается и обрушивает свой гнев на Сержанта: «Почему ты такой жополиз?»
«Я не знаю, сэр».
«Почему ты все время слушаешься?»
Сержант не боится его и подыгрывает: «У меня такой характер, я послушный, господин надзиратель».
«Ты лгун. Ты вонючий лгун».
«Как скажете, господин надзиратель».
Хеллман становится все более грубым, возможно, его возбудили предыдущие сексуальные игры: «А что, если я скажу тебе лечь и трахнуть пол, что ты на это скажешь?»
«Я скажу, что не знаю, как это сделать, господин надзиратель».
«Что, если я скажу тебе подойти к твоему другу № 5704 и изо всех сил ударить его по лицу?»
Сержант стоит на своем: «Боюсь, я не смогу этого сделать, господин надзиратель».
Хеллман ухмыляется и отворачивается, но только для того, чтобы найти новую жертву. Он открывает дверь в карцер и кричит, словно ярмарочный зазывала: «Тут кто-то есть! Только посмотрите на этого человека! № 416, ты еще здесь?»
№ 416 смотрит из темноты на выстроенных у стены заключенных и охранников, а они смотрят на него. В каждой руке он держит по сосиске!
Барден: «Что это ты вцепился в свои сосиски, № 416?»
«Он не съел до сих пор их, эти сосиски, — говорит Хеллман, чья обычно правильная речь сбивается — его явно захлестывают эмоции. — И вы знаете, что это означает для всех остальных?»
Заключенные мрачно отвечают: «Сегодня ночью не будет одеял».
«Правильно, это означает, что сегодня все спят без одеял! Подходите по одному и попробуйте сказать что-нибудь № 416, чтобы заставить его есть эти сосиски. Начнем с тебя, № 5486».
№ 5486 подходит к двери, смотрит прямо в глаза № 416 и тихо говорит: «Съешь эти сосиски, № 416».
«Так ты от него ничего не добьешься, № 5486, — предупреждает Барден. — Кажется, ты не хочешь сегодня спать под одеялом. Следующий, № 7258».
В отличие от первого заключенного, № 7258 сердито кричит мятежнику: «Жри свои сосиски, № 416, или я тебе задницу надеру!»
Хеллман рад выражению открытой вражды между заключенными и улыбается от уха до уха. «Вот это уже лучше! № 5486, иди сюда и скажи ему еще раз. Скажи ему, что ты надерешь ему задницу, если он не съест эти сосиски».
Тот подчиняется.
«№ 2093, иди сюда и скажи ему, что надерешь ему задницу».
Сержант неожиданно заявляет: «Сожалею, сэр, я не стану использовать непристойные слова по отношению к другому человеку».
«Что тебе не нравится?»
«Мне не нравятся слова, которые вы использовали».
Хеллман пытается заставить его произнести «задница», но его уловки не работают.
«Какое слово? „Надеру“? Ты не хочешь сказать „надеру“, что ли? Тогда о чем, черт возьми, ты говоришь?»
Сержант пытается объясниться, но Хеллман перебивает его: «Я дал тебе приказ!»
Хеллмана начинает раздражать отказ Сержанта выполнять приказы. В первый раз этот бесчувственный робот показал, что у него есть внутренний стержень и душа.
«Иди сюда и скажи ему то, что я приказал тебе сказать».
Сержант продолжает извиняться, но не сдается: «Сожалею, господин надзиратель. Я не могу этого сделать».
«Ты не можешь спать на кровати сегодня ночью, ты это хочешь сказать?»
Стоя на своем, Сержант ясно излагает свои принципы: «Я предпочел бы спать без кровати, чем это сказать, господин надзиратель».
Хеллман в ярости. Он отходит на несколько шагов, а потом снова подходит к Сержанту, как если бы собрался ударить его за неповиновение у всех на глазах.
«Хороший» охранник Джефф Лендри чувствует, что обстановка накаляется и предлагает компромисс: «Ну, тогда подойди и скажи, что ты дашь ему по попе».
«Хорошо, господин надзиратель», — говорит Сержант. Он подходит к № 416 и говорит: «Съешь свои сосиски, или я дам тебе по попе».
Лендри спрашивает: «И ты это сделаешь?»
«Да… нет, господин надзиратель. Сожалею, но я этого не сделаю».
Барден спрашивает, почему он лжет.
«Я сказал то, что приказал мне господин надзиратель, сэр».
Хеллман встает на защиту коллеги: «Он не приказывал тебе лгать».
Барден понимает, что Сержант берет верх, не отступая от своих принципов, и это может повлиять на других. Он ловко поворачивает все с ног на голову: «Никто не хочет, чтобы ты нам лгал, № 2093. Так что, почему бы тебе не лгать, лежа на полу?»
Он заставляет Сержанта лечь на пол, лицом вниз, и расставить руки в стороны.
«Теперь ты будешь отжиматься в этом положении».
Хеллман присоединяется: «№ 5704, иди сюда и сядь ему на спину».
Следуют очередные указания Хеллмана о том, как № 2093 Должен отжиматься в этом положении. Сержант достаточно тренирован, чтобы делать то, что ему говорят.
«И не помогайте ему. № 5486, ты сидишь у него на спине, лицом назад». Тот колеблется. «Давай, садись ему на спину, быстро!» № 5486 подчиняется.
Охранники заставляют Сержанта отжиматься; у него на спине сидят № 5486 и № 5704 (они сели верхом на Сержанта без всяких колебаний). Сержант старается изо всех сил и с гордостью выполняет серию отжиманий.
Он пытается подняться, но обессиленно падает под весом двух человек. Дьявольский дуэт разражается смехом, высмеивая Сержанта. Им надоело оскорблять его, и упрямое нежелание № 416 есть сосиски перевешивает. Хеллман выразительно произносит: «Я не понимаю, чем тебе не угодили сосиски, № 416. Я не понимаю — ведь у нас было столько перекличек, мы так прекрасно проводили время, все было так хорошо, а сегодня вечером у нас ничего не получается. Почему?»
Пока Хеллман добивается ответа, Барден миролюбиво беседует с № 416 о сосисках — он пробует применить другую тактику, метод «мягких продаж»: «Какие они на вкус? Ммммм, я знаю, что они тебе понравятся, просто попробуй».
Хеллман повторяет свой вопрос громче, на случай, если кто-то не расслышал: «Почему у нас было так много хороших перекличек, а сегодня вы пытаетесь все изгадить?»
Хеллман идет вдоль строя, выслушивая ответы. № 7258 говорит: «Я не знаю; думаю, мы просто ублюдки, господин надзиратель».
Сержант отвечает: «Я не знаю, господин надзиратель».
Хеллман использует это как еще один шанс отомстить Сержанту за его «моральную победу»: «Ты ублюдок?»
«Как скажете, господин надзиратель».
«Как скажу? Я хочу, чтобы ты это сказал».
Сержант не сдается: «Сожалею, сэр, я против подобных слов, сэр. Я не могу этого сказать».
Вклинивается Барден: «Ты только что сказал, что не можешь сказать этого другому человеку, № 2093. Но это другое дело. Ты не можешь сказать это самому себе?»
Сержант возражает: «Я считаю себя человеком, сэр».
Барден: «Ты считаешь себя другим человеком?»
Сержант: «Я сказал, что не могу сказать этого другому человеку».
Барден: «И тебя это тоже касается?»
Сержант отвечает ровно, твердо, тщательно подбирая слова, как будто участвует в дебатах в колледже. В этой ситуации, где он стал мишенью издевательств, он спокойно заявляет: «Изначально мое заявление не включало меня, сэр. Я не собирался говорить этого самому себе. Дело в том, что я был бы…» Он вздыхает и замолкает, что-то бормочет и замолкает.
Хеллман: «Это значит, что ты был бы ублюдком, да?»
Сержант: «Нет, господин…»
Хеллман: «Да, ты был бы ублюдком!»
Сержант: «Как скажете, господин надзиратель».
Барден: «Ты бы оскорбил свою мать, вот что бы ты сделал, № 2093».
Очевидно, Бардену не терпится сыграть главную роль в этой сцене, но Хеллман хочет управлять игрой сам и не поддерживает выпад товарища.
Хеллман: «Кем бы ты был? Кем бы ты был? Ублюдком?»
Сержант: «Да, господин надзиратель».
Хеллман: «Я хочу услышать это от тебя».
Сержант: «Сожалею, сэр. Я не стану этого говорить».
Хеллман: «Какого черта ты не станешь этого говорить?»
Сержант: «Потому что я не использую ругательств».
Хеллман: «Ну, почему бы тебе не использовать их по отношению к себе? Ты кто?»
Сержант: «Я тот, кем вы хотите меня видеть, господин надзиратель».
Хеллман: «Если ты так говоришь, если ты говоришь, что ты ублюдок, значит, ты только что подтвердил мою правоту. Что ты ублюдок. Ты сам подтвердил. Так почему ты этого не скажешь?»
Сержант: «Сожалею, сэр, я не стану этого говорить».
Хеллман чувствует, что снова проиграл, и возвращается к тактике «разделяй и властвуй», которая раньше была вполне эффективна: «Эй, ребята, вы хотите как следует выспаться сегодня, не так ли?»
Все отвечают: «Да, сэр!»
Хеллман: «Думаю, мы немного подождем, пусть № 2093 подумает о том, какой он ублюдок. А потом, возможно, он скажет всем нам, кто он такой».
(Эта борьба за власть между самым властным и жестким охранником и заключенным, который до сих пор был таким послушным, что заслужил презрительное прозвище Сержант, весьма неожиданна. Ни заключенные, ни охранники не испытывают к нему симпатии — его считают просто бездушным роботом. Но он доказывает, что в нем есть качества, достойные восхищения; он твердо следует своим принципам.)
Сержант: «Думаю, вы совершенно точны в своей оценке меня, господин надзиратель».
Хеллман: «О, я это знаю».
Сержант: «Но я не могу произнести это слово, господин надзиратель».
Хеллман: «Какое слово?»
Сержант: «Я не стану произносить, в любом значении, слово „ублюдок“».
Аплодисменты, свист, праздничный салют, победные фанфары.
С необузданной радостью Барден кричит: «Он это сказал!»
Хеллман: «Ну, слава Богу! Да! Он это сказал, № 5704?»
№ 5704: «Да, он это сказал, господин надзиратель».
Хеллман: «Кажется, у нас есть победитель».
Барден: «Возможно, эти ребята сегодня даже лягут спать, кто знает?»
Не удовлетворенный частичной победой, Хеллман должен еще раз продемонстрировать свою власть. «Просто для верности, № 2093, ты ляжешь на пол и сделаешь десять отжиманий».
«Спасибо, господин надзиратель», — говорит Сержант, энергично отжимаясь, несмотря на очевидную усталость.
Барден злится, что Сержант так хорошо выполняет приказ и высмеивает даже его идеальные отжимания: «№ 2093, ты что, думаешь, здесь военный лагерь?»
Джефф Лендри, весь последний час сидевший на стуле с отсутствующим видом, подает реплику: «Еще десять». Для публики он добавляет: «Как думают остальные, он хорошо отжимается?»
Заключенные отвечают: «Да, он хорошо отжимается». Высокий Лендри проявляет свою власть довольно странным образом, возможно, чтобы убедиться, что у него все еще есть какой-то авторитет в глазах заключенных.
«Нет, вы ошибаетесь. № 2093, еще пять раз».
Отчет Сержанта об этом конфликте написан в странно безличном стиле:
«Охранник приказал мне назвать другого заключенного „ублюдком“ и точно так же назвал меня. Первого я никогда бы не сделал, последнее привело бы к логическому парадоксу, отрицающему истинность первого. Он начал кричать, как он всегда это делает перед „наказанием“, намекая на то, что другие будут наказаны за мои действия. Чтобы других не наказали и чтобы избежать повиновения, я предпочел реакцию, которая бы достигла обеих целей, и сказал: „Я не стану использовать слово „ублюдок“ в любом его значении“ — что было выходом из ситуации — и для меня, и для них»[102].
Сержант оказался человеком с твердыми принципами, а не трусливым подхалимом, которым казался раньше. Позже он рассказал нам кое-что интересное о том, как изменилось его мышление в роли заключенного:
«Оказавшись в тюрьме, я решил быть самим собой, насколько я себя знаю. Моя философия поведения в тюрьме не должна была вызывать или усугублять ухудшение характеров других заключенных или меня самого, или создавать ситуацию, когда из-за моих действий наказали бы кого-то другого».
Сосиски как символ власти
Почему эти две засохшие, грязные сосиски стали такими важными? Для № 416 они стали вызовом дьявольской системе. Они позволили ему хоть как-то сохранять контроль и не подчиняться приказам. Этим он подрывал власть охранников.
Для охранников его отказ съесть сосиски стал символом вопиющего нарушения правила, согласно которому заключенные должны есть в строго определенное время. Мы придумали это правило, чтобы заключенные не просили еду и не могли есть в периоды между тремя запланированными приемами пищи. Но теперь оно превратилось в орудие власти охранников, имеющих право заставлять заключенных есть только по приказу. Отказ от еды стал актом неповиновения, который нельзя было терпеть, потому что этот отказ мог привести к новым нападкам на их власть со стороны тех, кто до сих пор предпочитал мятежу послушание.
Другим заключенным отказ № 416 подчиняться должен был показаться актом героизма. Он мог бы сплотить их ради коллективных действий против постоянных и все усугубляющихся издевательств охранников. Но № 416 совершил стратегическую ошибку: он не рассказал о своем плане другим заключенным, которые, поняв значение его протеста, могли бы встать на его сторону. Его решение устроить голодовку осталось личным делом и не увлекло товарищей. Понимая, что позиции этого новичка в группе заключенных слабы — ведь он еще не испытал того, что испытали другие, — охранники, не сговариваясь, стали превращать его в «нарушителя спокойствия», чье неповиновение ведет лишь к наказаниям или утрате привилегий для всех. Охранники попытались представить голодовку как акт эгоизма — ведь № 416 не ожидал, что она может лишить заключенных права на свидания. Но заключенные должны были понимать, что именно охранники создали эту алогичную связь между сосисками и посетителями.
Подавив сопротивление Сержанта, Хеллман возвращается к тощему мстителю, заключенному № 416. Он приказывает ему выйти из карцера и сделать 15 отжиманий: «Только для меня, и быстро».
№ 416 опускается на пол и начинает отжиматься. Но он настолько слаб и сбит с толку, что это вряд ли можно назвать отжиманиями. Он просто поднимает поясницу.
Хеллман не верит своим глазам. «Что он делает?» — кричит он с возмущением.
«Вертит задницей», — отзывается Барден.
Лендри выходит из своего полусонного состояния и добавляет: «Ему приказано было отжиматься».
Хеллман кричит: «Это что, отжимания, № 5486?»
№ 416: «Наверное, господин надзиратель».
«Нет. Это не отжимания».
Джерри-5486 соглашается: «Если вы так говорите, значит, это не отжимания, господин надзиратель».
Барден вставляет: «Он вертит задницей, разве не так, № 2093?»
Сержант кротко соглашается: «Как скажете, господин надзиратель».
Барден: «Что он делает?»
№ 5486 подчиняется: «Он вертит задницей».
Хеллман заставляет Пола-5704 продемонстрировать № 416, как нужно отжиматься.
«Видишь, № 416? Он не вертит задницей. Он не пытается трахнуть пол. Делай правильно!»
№ 416 пытается отжиматься так же, как № 5704, но не может, у него не хватает сил.
Барден делится своими соображениями: «Ты что, не можешь держать спину прямо, № 416? Ты как будто катаешься на американских горках».
Хеллман редко использует прямую физическую агрессию. Он предпочитает давить словами, сарказмом и изобретательными садистскими играми. Он всегда точно знает, каковы границы роли охранника — он может импровизировать, но не должен терять контроль над собой. Но сегодня слишком много проблем. Он стоит рядом с № 416, лежащим на полу и пытающимся отжаться. Хеллман приказывает ему отжиматься медленно. Потом он ставит ногу ему на спину и давит вниз. Все остальные, кажется, удивлены этим физическим насилием. После нескольких отжиманий «крутой» охранник убирает ногу, приказывает № 416 вернуться в карцер, с громким лязгом хлопает дверью и запирает ее.
Наблюдая за этой сценой, я вспоминаю рисунки заключенных Освенцима, изображающие нацистских охранников в той же позе: наступив на спину заключенного, который отжимается от пола.
«Лицемерная ханжеская задница»
Барден кричит № 416 через дверь: «Если ты не ешь, у тебя не будет сил, № 416». (Я подозреваю, что Барден начинает жалеть этого тщедушного парня.)
Наступает звездный час охранника Хеллмана. Он произносит маленькую проповедь: «Надеюсь, вы, ребята, получили урок. Не надо нарушать приказы. Я не приказываю ничего, что вы не можете выполнить. У меня нет поводов вас обижать. Вы здесь не потому, что являетесь образцовыми гражданами, сами знаете. Меня тошнит от всяких лицемерных заявлений. Кончайте немедленно».
Он просит Сержанта оценить его небольшую речь, и Сержант отвечает: «Думаю, это была хорошая речь, господин надзиратель».
Хеллман подходит к нему вплотную и снова нападает: «Как ты думаешь, ты — лицемерная ханжеская задница?»
Сержант отвечает: «Как скажете».
«Ладно, подумай об этом. Ты — лицемерная ханжеская задница».
Все начинается сначала. Сержант отвечает: «Я такой, каким вы хотите меня видеть, господин надзиратель».
«Я тебя никаким не вижу, ты такой и есть».
«Как скажете, господин надзиратель».
Хеллман снова ходит вдоль строя заключенных, требуя повторить его слова, и все повторяют.
«Он — лицемерная ханжеская задница».
«Лицемерная ханжеская задница, господин надзиратель».
«Да, лицемерная ханжеская задница».
Восхищенный согласием заключенных, Хеллман говорит Сержанту: «Сожалею, четверо против одного. Ты проиграл».
Сержант отвечает, что важно лишь то, что он сам о себе думает.
«Ну, если ты так думаешь, значит, у тебя очень большие проблемы. Ты потерял ощущение реальности, того, что происходит на самом деле. Ты живешь в иллюзорном мире, вот что ты делаешь. Ты меня достал, № 2093».
«Сожалею, господин надзиратель».
«Ты такой лицемерный ханжеский ублюдок, что меня от тебя тошнит».
«Сожалею, если доставил вам беспокойство, господин надзиратель».
Барден заставляет Сержанта наклониться и коснуться руками пальцев ног, чтобы не видеть его лица.
«Скажи спасибо, № 416!»
Последнее, чего должен достичь Хеллман в своем сражении с заключенными, — уничтожить любое возможное сочувствие к несчастному № 416.
«К сожалению, нам всем приходится страдать, потому что некоторые просто не понимают, что делают. У вас здесь есть хороший друг (показывая на дверь карцера ). Он проследит, чтобы у вас сегодня не было одеял».
Хеллман объединяется с заключенными против общего врага, № 416 — из-за его голодовки пострадают все.
Барден и Хеллман выстраивают четырех заключенных в ряд и велят им сказать спасибо заключенному № 416, сидящему в темном, тесном карцере. Все делают это по очереди.
«Почему бы вам не поблагодарить заключенного № 416?»
Все хором повторяют: «Спасибо, № 416».
Но дьявольский дуэт охранников все еще недоволен. Хеллман командует: «Теперь идите сюда, встаньте рядом с дверью. Я хочу, чтобы вы поблагодарили его кулаками».
Заключенные один за другим бьют кулаками по двери, повторяя: «Спасибо, № 416!» Возникает громкий, резонирующий звук, еще больше пугающий бедного № 416, сидящего в одиночестве в темноте.
Барден: «Вот это да, вот это действительно жестко».
(Трудно понять, злятся другие заключенные на № 416 за все эти лишние страдания, просто выполняют приказы или выражают таким образом раздражение и гнев на издевательства охранников.)
Хеллман показывает, как сильно нужно стучать в дверь; для верности он делает это несколько раз. Сержант оказывается последним, и на удивление кротко подчиняется. Когда он заканчивает, Барден хватает его за плечи и сильно прижимает к стене. Затем он приказывает заключенным вернуться в камеры и говорит своему шефу Хеллману: «Все готовы к отбою, офицер».
Грязная сделка с одеялами
Я вспоминаю классический фильм о тюрьме на юге США, «Хладнокровный Люк», откуда я позаимствовал образ зеркальных темных очков, которые носят охранники и сотрудники тюрьмы, чтобы создать ощущение анонимности. Сегодня вечером охранник Хеллман сочинил сюжет, способный конкурировать с лучшими сценариями о природе тюремной власти. Он придумал творческий и поистине дьявольский сценарий, согласно которому его власть способна создать целую новую реальность — ведь он может предоставить заключенным иллюзорное право наказывать одного из своих товарищей.
Свет гаснет, заключенные находятся в камерах, № 416 остается в одиночке. На двор опускается зловещая тишина. Хеллман забирается на стол, стоящий между карцером и нашим пунктом наблюдения, из которого мы ведем видеозапись, — она позволяет видеть целиком разворачивающуюся драму. Главный охранник ночной смены прислоняется к стене, скрещивает ноги в позе лотоса. Он похож на Будду, одна рука свешивается между ногами, другой он опирается на стол. Хеллман — портрет власти на отдыхе. Он медленно поворачивает голову из стороны в сторону. Мы замечаем его длинные бакенбарды, спускающиеся к подбородку. Он облизывает полные губы, тщательно подбирает слова, и говорит с нарочито протяжным южным акцентом.
У него рождается новый план, достойный Макиавелли. Хеллман излагает свои условия освобождения № 416 из одиночки. Ему не хочется решать, останется ли наш мятежник в карцере на всю ночь; это решение примут остальные заключенные: нужно ли выпустить № 416 сейчас, или ему придется гнить в карцере всю ночь?
В этот момент во дворе появляется «хороший» охранник Джефф Лендри. Его рост — почти 190 см, а вес — больше 80 кг, он самый большой среди всех охранников и заключенных. Как обычно, в одной руке он держит сигарету, другая — в кармане, темных очков на нем нет. Он идет прямо в центр сцены и останавливается. Явно недовольный, он хмурится и, кажется, собирается вмешаться. Нет, он ничего не делает, только пассивно наблюдает, как Джон Уэйн продолжает шоу.
«Итак, есть несколько вариантов, в зависимости от того, чего вы хотите. Если № 416 опять не захочет съесть свои сосиски, то вы отдадите мне свои одеяла и будете спать на голых матрацах. Или вы можете сохранить свои одеяла, но тогда № 416 останется в карцере до завтра. Что скажете?»
«Я выбираю одеяло, господин надзиратель», — тут же отвечает № 7258. Хабби не испытывает симпатии к № 416.
«А остальные?»
«Одеяло», — говорит Пол-5704, наш бывший лидер повстанцев.
«А как думает № 5486?»
Отказываясь подчиниться давлению, № 5486 проявляет сочувствие к несчастному № 416 и готов пожертвовать одеялом, чтобы № 416 не пришлось всю ночь сидеть в карцере.
Барден орет на него: «Нам не нужно твое одеяло!»
«Итак, ребята, нужно что-то решать».
Барден, уперев руку в бок, принимает позу самодовольного маленького начальника, демонстративно поигрывает дубинкой и ходит вдоль камер. Он поворачивается к Сержанту и спрашивает: «А ты как думаешь?»
Как ни странно, Сержант забывает о своих твердых моральных принципах, которые, кажется, ограничиваются всего лишь отказом произносить ругательства, и заявляет: «Если двое уже выбрали одеяла, я тоже выбираю одеяло». Его голос оказывается решающим.
Барден восклицает: «У нас трое против одного».
Хеллман громко и четко повторяет эту фразу, чтобы слышали все.
«Трое против одного». Он спрыгивает со стола и кричит в карцер: «№ 416, ты остаешься там, так что привыкай!»[103]
Хеллман покидает двор. Барден покорно идет за ним, а Лендри неохотно плетется сзади. Одержана убедительная победа в бесконечной борьбе охранников против организованного сопротивления заключенных. И правда, у охранников наступает вечер действительно трудного дня, но теперь они могут наслаждаться сладким вкусом победы, одержанной в этой борьбе воли и разума.
Глава седьмая
Власть даровать свободу
С технической точки зрения наша Стэнфордская тюрьма больше похожа на окружную тюрьму, где заключенных, арестованных в воскресенье утром городской полицией Пало-Альто, содержат под стражей до начала судебного процесса. Очевидно, ни для кого из этих мнимых уголовников еще не назначена дата судебного процесса и ни у кого из них нет адвоката. Однако, следуя совету тюремного священника отца Макдермота, мать одного из заключенных собралась пригласить адвоката для сына. После общей встречи сотрудников тюрьмы, где присутствовали начальник тюрьмы Дэвид Джаффе и «психологи-консультанты», аспиранты Крейг Хейни и Керт Бэнкс, мы решаем провести заседание комиссии по условно-досрочному освобождению, хотя в реальности на такой ранней стадии уголовного судопроизводства этого не бывает.
Это позволит нам понаблюдать, как заключенные используют неожиданную возможность выйти на свободу. До сих пор каждый из них был только одним из актеров в ансамбле. Заседание будет проходить за пределами тюрьмы, и заключенные смогут немного отдохнуть от подавляющей тесноты подвала. Возможно, они почувствуют себя свободнее, и им будет легче выражать свои мнения и чувства в новой обстановке, в присутствии людей, не имеющих отношения к тюрьме. Кроме того, эта процедура добавит их тюремному опыту реалистичности. Заседание комиссии по условно-досрочному освобождению, как и свидания с родными, визиты тюремного священника и ожидаемый визит государственного адвоката, добавит эксперименту достоверности. Наконец, я хотел посмотреть, как с ролью председателя комиссии по условно-досрочному освобождению Стэнфордской тюрьмы справится наш тюремный консультант, Карло Прескотт. Как я уже говорил, последние 17 лет Карло много раз подавал прошение об условно-досрочном освобождении, но лишь недавно был освобожден за «хорошее поведение» после того, как отбыл почти весь свой срок за вооруженное ограбление. Будет ли он сочувствовать заключенным, встанет ли на их сторону, потому что сам был на их месте, не раз пытаясь убедить комиссию, что достоин условно-досрочного освобождения?
Заседание комиссии по условно-досрочному освобождению проходит на первом этаже здания факультета психологии, в моей лаборатории, большой комнате с коврами на полу, оборудованной односторонними ширмами для скрытой видеосъемки и наблюдения. За шестигранным столом сидят четверо членов комиссии. Во главе стола — Карло, рядом с ним — Крейг Хейни. С другой стороны сидят аспирант и секретарша, они оба почти ничего не знают о нашем исследовании и помогают нам добровольно. Керт Бэнкс выступает в роли офицера, сопровождающего заключенных из тюрьмы в мою лабораторию и обратно. Мне предстоит вести видеосъемку из смежной комнаты.
В среду утром в тюрьме остается восемь заключенных — после того, как мы отпустили № 8612. Сотрудники тюрьмы сочли, что право на условно-досрочное освобождение имеют четверо — те, кто ведет себя лучше всех. Им предоставили возможность подать просьбу о рассмотрении дела и подать официальное заявление с объяснениями, почему они заслуживают досрочного освобождения. Остальные могут предстать перед комиссией в другой день. Но охранники настояли на том, что заключенный № 416 не может претендовать на УДО, потому что систематически нарушает второе правило: «Заключенные должны есть только в отведенное для этого время».
Шанс вернуть себе свободу
Охранники дневной смены выстраивают четверых «счастливчиков» во дворе, точно так же, как во время последнего вечернего посещения туалета. Цепь на ноге каждого из них присоединена к цепи на ноге следующего, на головах — большие бумажные мешки. Так они не узнают, как добрались из тюрьмы до комнаты, в которой заседает комиссия, и вообще в какой части здания она находится. Их сажают на скамейку в коридоре у двери. Цепи снимают, но они сидят неподвижно, в наручниках, с мешками на головах, и ждут, когда Керт Бэнкс выйдет из комнаты и назовет их номер.
Керт, наш начальник конвоя, вслух читает прошение заключенного, а затем — заявление кого-то из охранников с возражениями против условно-досрочного освобождения. Затем он вводит заключенного в комнату и сажает его справа от Карло, который руководит процессом. Первым идет заключенный Джим-4325, затем — Глен-3401, Рич-1037 и, наконец, Хабби-7258. После общения с комиссией каждого из них снова сажают на скамейку в коридоре, надевают наручники, цепь и мешок на голову. Здесь все ждут, пока заседание не завершится. Потом всех заключенных уведут обратно в тюремный подвал.
Пока не появился первый заключенный, я проверяю оборудование для видеозаписи, а Карло, самый бывалый член нашей команды, начинает рассказывать новичкам, как на самом деле действует комиссия по условно-досрочному освобождению. (Этот монолог см. в примечаниях[104].) Керт Бэнкс чувствует, что Карло готов разразиться очередной длинной речью, которые мы так часто слышали от него во время курса летней школы. Он авторитетно заявляет: «Пора приступать, время идет».