Любовь ребенка к разведенному супругу причиняет боль и вселяет страх

Я спросил мать Якоба, как она считает, что за интерес отцу настраивать ребенка против нее. Она ответила, что тот не может пережить, что она путем развода освободилась от его деспотизма, что он должен был оставить ей сына, которым так гордился, что он ее за это ненавидит и хочет "отбить" у нее ребенка. Так или приблизительно так интерпретируют почти все матери или отцы своих бывших партнеров, которых обвиняют в настраивании детей против них. Речь всегда идет об остатках чувства ненависти и желания мести, об отражении вины и потребности владеть ребенком одному или о страхе совсем потерять ребенка или его любовь. Эти интерпретации стоит оценить с двух сторон. Там, где у нас была возможность работать одновременно с двумя родителями, выяснилось, что хотя подобные интерпретации и были зачастую верными, но речь здесь шла не о сознательных позициях и стратегиях. Как и мать Якоба, эти родители вовсе и не знали о том, что это они в дурном свете выставляли своего бывшего супруга перед ребенком. Они считали, что уже смирились со своим разочарованием или, по крайней мере, что они не перекладывают его на детей. И они придерживались мнения, что ребенок должен любить обоих родителей. При помощи психоаналитической консультации они смогли вскоре вновь открыть в себе лишь поверхностное вытеснение чувства ненависти, обиды и вины¹-и признаться в желании одному владеть любовью ребенка (или в страхе его потерять). Далее, на интерпретацию матери Якоба^ стоит обратить внимание и 252

потому, что она характеризует не только отца, но также и ее собственную (прежде всего подсознательную) душевную ситуацию. В принципе надо только прислушаться, чтобы услышать остатки ярости по отношению к бывшему партнеру, тайное удовлетворение оттого, что тот тоскует по ребенку, но также и страх, а вдруг ему все же удастся отнять у нее сына или его любовь. Так, в "теории настраивания" открываем мы довольно важную часть "психологической правды". В общем-то это случается довольно редко, когда отцы или матери сознательно и целенаправленно пытаются восстанавливать детей против другого родителя. Но в отличие — и обычно со стороны обоих родителей — "настраивание детей против" часто является повседневным признаком послеразводных отношений как подсознательный концепт действия; Потому что оно служит типичной психической проблеме, которая — хотя и ее размер, и значимость и различаются от случая к случаю — характерна почти для всех разведенных родителей. Непреодоленные агрессии против бывшего партнера, угрожающее чувству собственной полноценности чувство вины и страх после партнера потерять еще и ребенка спрессовываются в неспособность реагировать на продолжающуюся любовь ребенка к другому родителю без чувства обиды, ревности и гнева, не говоря уже о том, чтобы эту любовь поддерживать. И они приводят родителей к борьбе за расположение детей, их лояльность и исключительность их любви. При этом хорошие и интенсивные отношения с другим родителем кажутся реальной опасностью, которая должна быть исключена или которой необходимо помешать. Между тем эта борьба ведется совершенно открыто. И чем лучше родители информированы, что называется, чем лучше им известно, как важны для ребенка после развода оба родителя, тем к более сильным и более субтильным методам борьбы они прибегают. Эти отцы и матери, сохраняя представление о себе как о готовых

к кооперированию, полных чувства ответственности родителях, всю вину за ошибки в кооперировании перекладывают на другого.

Чего эти родители, конечно, не знают, так это того,что они в этой борьбе являются самыми большими врагами своим собственным интересам. Потому что, как мы уже не раз говорили, чем реже видит ребенок не живущего вместе родителя, тем больше растет в нем тенденция его идеализации. Это характерно также для детей, которые по каким бы то ни было причинам сами не желают поддерживать контакт с отцом. Идеализируется в этом случае не конкретный, действительный отец, а его место занимает идеал совершенного родителя, включающего в себя для ребенка обоих — отца и мать. И чем ограниченнее возможности ребенка жить в триангулярных отношениях, тем амбива-лентнее, что называется, агрессивнее окрашиваются его отношения с тем родителем, с которым он живет. Относительно изолированные отношения между одинокими матерями и их детьми, и прежде всего если ребенок один, часто носят открыто садо-мазохистский характер: мать и ребенок чувствуют себя жизненно зависимыми друг от друга и борются, мучая друг друга там, где это только возможно. И наоборот, отцы, не несущие опеки, в борьбе с матерью за любовь ребенка, подвергают себя той опасности, что дети, недостаточно созревшие для конфликта лояльности, могут принять решение в пользу субъективно более важного родителя — и это чаще всего мать — и прекратят дальнейший контакт с отцом (или обратное, если ребенок живет с отцом). Только в редких случаях бывает так, что кому-то из отцов удается так настроить ребенка, что тот отворачивается от матери. (В этих случаях, однако, добавляются и другие факторы обременения отношения к материнскому объекту, которые непосредственно не зависят от влияния отца.) Для того чтобы прийти к такому отстранению, ко-

торое очень похоже на разлуку, ребенку не остается ничего более, как искоренить из своего сердца все доброе, что означает или означала когда-то мать. Но это имеет катастрофические последствия для его дальнейшего развития. (А также является одной из причин, почему на детей нельзя возлагать ответственность за решение, с кем они хотят жить. Ср. к этому также ниже, с. 323 и далее.)

9.5. "У отца ему разрешается все, а я, получается, злая!"

Эта проблема знакома почти всем матерям (или воспитывающим отцам — по отношению к матери). В то время как на их плечах лежит ответственность за посещение школы и школьные успехи, в то время как служебный долг и домашние обязанности ограничивают время, проводимое вместе с детьми, и возможности общения, в то время как семейный бюджет бывает весьма ограничен, "воскресные" и "отпускные" отцы (или матери) пользуются в сравнении с этим известными преимуществами. Они могут баловать ребенка, неограниченно предоставляя ему то, что в повседневной жизни обычно получить невозможно. Родители, с точки зрения ребенка, имеют всегда две стороны: одну радостную, дающую, помогающую и другую — ограничивающую и запрещающую. В условиях разведенных семей часто получается так, что все бремя ограничений ложится на плечи того родителя, который живет с ребенком, в то время как другой может играть роль "идеального" отца (или "идеальной" матери) и порождать у ребенка иллюзию, что жить с ним (с ней) было бы намного приятнее. Часто дети и выражаются довольно простодушно: "У папы мне не надо ходить в школу!" — утверждает семилетняя Барбель, а Томми постоянно жалуется на то, что у мамы он не может всегда выбирать себе еду, как он делает это у папы и т.д. Здесь речь идет о проблеме, которую в общих чертах не так-то легко решить, потому что в ней играют роль пот-

ребности и опасения родителей, потребности детей и (различные) педагогические точки зрения, также противоречаю-щие друг другу. Чисто практически очень трудно знать в подробностях, как в действительности различается "педагогический ландшафт" у матери и у отца. Часто мне приходилось убеждаться в том, что матери опасаются вышеназванных различий уже до того, как появляются первые признаки, свидетельствующие о них. Это зависит от эмоциональных проблем, о которых мы говорили выше: матери боятся, что в результате ограничений они будут менее любимы детьми, и страх этот тем больше, чем меньше переработано чувство вины, связанное с разводом. И они обвиняют отцов в том, что те, благодаря баловству, как раз и добиваются противоположного. Также и рассказы детей о том, что у папы они могут неограниченно смотреть телевизор, допоздна не ложиться спать, что папа с ними постоянно играет и во время дождя им не обязательно надевать куртку, часто не соответствуют действительности. Здесь имеет место известная стратегия детей утверждать свою волю путем сталкивания родителей друг с другом. Это безобидные будни любой семьи. Но в нормальной семье мать не станет в это верить или, по крайней мере, поговорит с отцом, в худшем случае — один делает так, а другой иначе¹⁰⁶. Но в условиях развода все сложнее. Матери и отцы похожи на адвокатов, которые используют все показания и высказывания — пусть иногда спорные или незначительные — для отягощения вины другого. Но это чаще всего оборонительная борьба, что называется, каждый стремится разоружить другого тем, что приписывает тому (сознательное) зло.

Зачастую это, конечно, так. Границы, устанавливаемые навещаемым родителем, менее строги. Один отец расска-

Если мать и отец предъявляют различные воспитательные требования, это не обязательно должно являться отрицательным для ребенка. Я еще буду об этом говорить.

зывал мне: "Я вижу мою дочь Сенту только один раз в месяц, в выходные. Конечно, я стараюсь эти выходные освободить от других дел, чтобы мы могли как можно больше пообщаться. И разве трудно понять, что я не требую от нее, чтобы она ровно в полвосьмого выключала свет, тем более что в воскресенье она все равно может поспать подольше ?!" Конечно, это можно понять, но также можно понять и то, что из-за этого у матери возникает новая проблема. Как оцениваются подобные различия режима с педагогической точки зрения и точки зрения детской психологии? К сожалению, на этот вопрос нет однозначного ответа. Я знаю детей, которые эти "относительно свободные" дни, проводимые ими у навещаемого родителя, используют для того, чтобы снова заполнить повседневный дефицит отношений с ним, наслаждаются этим временем как каникулами, что дает им возможность потом лучше переносить требования повседневности и меньше (всерьез) упрекать мать за необходимые ограничения, даже если они эти упреки и выражают. И я знаю детей, которых точно такая же ситуация приводит, действительно, к своего рода расщеплению репрезентации объекта так, что все хорошее, что несут в себе родители, приписывается отцу и все плохое — матери. Рядом с измерением "больше свободы" или "больше ограничений" имеются обычно и последующие индивидуальные различия в воспитательных представлениях матерей и отцов. Это касается умения поддержать разговор, вежливости, умения вести себя за столом, поведения в конфликтах между людьми, самостоятельности и т.п. И также есть дети, которые беспроблемно переходят от одного режима к другому, и даже извлекают пользу из этих различий, потому что им становится легче общаться с различными людьми. А есть дети, которые теряются в этих различиях и впадают во внутренние конфликты, обременяющие также внешние социальные отношения с обоими родителями. Какая из этих возможностей более

9. Г. Фигдор

вероятна в каждом отдельном случае зависит от индивидуального психического состояния ребенка и может быть выяснена только при помощи соответствующего психологического обследования¹⁰⁷. Вместе с тем много зависит от характера отношений между родителями в данный момент. Родители, которые в состоянии обсуждать друг с другом потребности детей и которые умеют держать в рамках обоюдные недоверие и соперничество из-за любви ребенка, имеют шанс помочь детям и себе в вопросах различия взглядов на воспитание. В случае Сенты удалось как раз такое взаимопонимание. С одной стороны, отец утверждал вечером, что это исключение, что она может у него позже идти в постель и что он находит правильным, что мать требует, чтобы она в полвосьмого укладывалась спать. И мать согласилась с тем, что дочь может у отца делать то, чего дома делать невозможно. Тем, что мать каждый раз желала дочери приятных выходных у отца и радовалась хорошим впечатлениям дочери о времени, проведенном у него, она как бы сама принимала участие в прекрасных выходных у отца. Из этого проистекло и еще одно соглашение. Так, например, отец не знал, что мать на протяжении долгих недель старалась, чтобы Сента не лакомилась перед едой, и каждый раз внутренне содрогалась от возмущения, когда дочь рассказывала, что у папы она ела мороженое в 11 часов и вообще ела сладости в любое время, и если была уже сыта, то могла за обедом ничего не есть. Также в

¹⁰⁷ С психоаналитической точки зрения можно сформулировать, что дети, чье социальное приспособление протекает в основном на базе спонтанных (т.е. служащих первичной обороне против страха) идентификаций ("я хочу быть таким, как папа, или такой, как мама"), лучше приспосабливаются к различным ожиданиям отца и матери. И напротив, дети, чье социальное приспособление функционирует через требования "сверх-Я", т.е. соответствует (поддерживающей страх) идентификации с запрещающими и диктующими поведение родителями (я должен быть таким, как требует папа/мама), впадают обычно во внутренние конфликты.

дальнейшем, исключительно из соображений сохранения хороших отношений с матерью, отец не пренебрегал необходимостью для дочери чистить по вечерам зубы.

9.6. "Педагогизирование" отношений матери и ребенка после развода

Так же и мать Сенты начала корректировать свои представления о воспитании. В ходе психоаналитически-педагогической работы с нею выяснилось, что протесты Сенты против требований матери подчеркивали не только объективную ситуацию "одинокой матери". Часть запретов и ожиданий матери, против которых дочь восставала, основывалась на ее совершенно индивидуальных и очень честолюбивых воспитательных представлениях. Так, она открыла в себе преувеличенный страх перед школой, вызванный опасениями, что дочь может потерпеть неудачу и вина за это ляжет на нее. Итак, Сента должна была заботиться не только о своих собственных успехах, но также и о "педагогическом чувстве полноценности" ее матери. Фраза: "Смотри, не принеси мне единицу!" содержит в этом случае глубокий смысл: мать Сенты переживала отметки своей дочери, действительно, как личные оценкиее материнских способностей"¹⁰⁸. Из чего следовало, что она, с одной стороны, оказывала на ребенка чрезмерное давление, а с другой стороны, делала себя полностью зависимой от дочери в своем самочувствии. Мать боролась, по сути, за то, чтобы ребенок учился для нее, и он чувствовал свою власть и пользовался ею. Одновременно Сенте было отказано в рассматривании школы как своего собственного дела. И еще в одно верила мать — что Сента сама может придерживаться однажды поставленных перед нею правил, сама может соблюдать ограничения и

⁸ Ср. забавные, но менее подходящие к данному моменту высказывания Nostlinger'a (1985) о так называемой «мы-матери».

9* 259

запреты, без напоминаний и без сопротивления. Поэтому каждое "нарушение" дочери становилось для нее драмой. В то время как отец в дождливую погоду просто напоминал: "Дорогая, сними, пожалуйста, туфли!", мать в подобных ситуациях начинала обычно стенать и упрекать: "Сента, но ты же знаешь, что надо снять туфли! Почему же ты этого не делаешь? Я должна тебе каждый раз напоминать?!" В то время как отец и не думал раздражаться, если Сента направлялась прямо в комнату в обуви, но все же миролюбиво напоминал ей, что надо снять туфли, мать воспринимала подобную ситуацию как направленное лично против нее невнимание или даже как агрессию, которая обижала и раздражала ее, и реагировала соответственно упреками и злостью. Тогда Сента, со своей стороны, начинала плакать и говорить: "Тебе я вообще не могу угодить, вечно ты на меня жалуешься!" Очевидно, в конфликтах с детьми виноваты не характер и число ограничений, а просто умение с ними обращаться. Мать Сенты поняла, наконец, что она предъявляла к дочери социально завышенные требования в соблюдении правил и проявлении самостоятельности и стала давать ей "больше воздуха", позволять ей больше быть ребенком.

Учченя создалось впечатление, что одинокие матери вообще склонны "педагогизировать" свои отношения с детьми. Это значит, что чрезвычайно большая часть того, что они делают по отношению к детям, что они им говорят, как с ними обращаются, служит часто сомнительным — "педагогическим" целям. Особенную роль при этом играют школа, мнения других, далеко идущее осуждение агрессий и "благоразумные" разговоры и соглашения, которым придается большое значение. Между тем эти матери подчиняют все свои интересы детям и таким образом дают им больше прав, чем имею'т дети в семьях с двумя родителями. Концентрация всех жизненных интересов на ребенке ограничивает также и ребенка, "величественные" ожидания матери перегружают

его и часто столь добрые педагогические концепты диаметрально противоположны тому, что так нужно детям время от времени: право быть эгоистичными, злыми, оказывать сопротивление и при этом у них не должно возникать чувства, что этим они ужасно ранят мать. Педагогические представления таких матерей, как мат^-Сенты, имеют что-то общее с представлением о гуманисте-миротворце. Но они склонны к ожиданиям, что ребенок уже сейчас, хотя он всего лишь ребенок, должен приближаться к этому идеалу. Однако добродетелям невозможно научиться, это будет только принудительное приспособление или невротическое эрзацобразо-вание. Открытое, способное к любви существо воспитывается, во-первых, на основе удовлетворительных отношений, удовлетворенных любовных запросов и достаточного самоутверждения и, во-вторых, на основе связанных с этим процессов идентификаций с объектами, воспринимающими запросы и чувства ребенка с вниманием и уважением (что не обязательно должно означать абсолютное удовлетворение)™.

Конечно, в нормальных семьях тоже встречается такое "педагогизирование" отношения к детям и, безусловно, не все разведенные и воспитывающие детей в одиночку матери так смотрят на вещи. Но здесь, по моим наблюдениям, речь идет о довольно часто встречающейся разновидности поведения. И тому имеются довольно понятные основания. Это вызванная выпадением отношений с партнером концентрация на ребенке: развод у многих женщин часто ведет к временному отказу от "взрослого модуса отношений", поскольку как женщина она потерпела поражение или претерпела несчастный случай. Что ей остается, так это роль матери, где она в дальнейшем имеет шансы для самоутверждения.

⁰⁹ Ср. также мои суждения на тему "Ответственность за вину" с. 74 и с. 91 (сноска 47).

Еще одна причина — это чувство вины, что разводом она причинила вред и боль своему ребенку. "Педагогическая" концентрация на ребенке выполняет функцию отвлечения от чувства поражения и как матери¹¹⁰.

Большую роль, которую нельзя не отметить, играет также социальное давление, оказываемое на разведенных матерей (ср. с. 82 и далее). Они должны доказать окружающим, себе и прежде всего бывшему мужу, что развод не повредил ребенку и что "я могу это также и сама". Школьные проблемы, проблемы с поведением и другие отрицательные моменты в жизни ребенка, которые случаются и в "лучших семьях", выливаются для разведенных матерей в опасность, потому что это может служить пищей для латентной дискриминации со стороны окружающих (а также со своей собственной).

Возрастающие в результате педагогизирования отношений к ребенку ограничения и чрезмерные требования имеют направленный против ребенка агрессивный налет. Агрессивность, которую таким образом подсознательно переживает мать, может исходить из совершенно нормальной амбивалентности любых отношений родителей с детьми; она может зависеть и оттого, что мать (сознательно или подсознательно) приписывает ребенку вину за крушение брака; она может быть результатом тяжелых последствий после-разводного кризиса или частичного перенесения чувств, которые направлены на отца, а активируются на ребенке. Такое случается особенно часто, когда ребенок, прежде всего если это мальчик, постоянно напоминает матери отца, будь то из-за внешности, из-за продолжающейся любви к отцу или из-за того, что ребенок идентифицирует себя с отцом, и действительно он своим существом репрезентует часть отца. /

¹¹⁰ О материнском чувстве вины ср. пример с фрау Б. с. 14 и далее. 262

Подобные перенесения объясняют также некоторые внутренние аспекты типичных педагогических представлений разведенных матерей. Прежде всего жесткая неприемлемость или пренебрежение по отношению ко всему, что соприкасается с агрессивностью, становится часто перенесенной в педагогическую область борьбой против агрессивности, претерпленной со стороны бывшего супруга. Таким же образом стигматизированным становится стремление к конкуренции, потребность быть лучше всех, энергичнее всех и т.п., желание хорошо выглядеть и казаться привлекательнее, чем ты есть и т.д. Но здесь речь идет также о совершенно нормальных и необходимых переходных стадиях детского развития. Особенно для мальчиков, которые и без того страдают из-за отсутствия теперь постоянного мужского примера и им не на ком развивать свою мужскую идентификацию. В подобных обстоятельствах сопротивление или самоутверждение на всю жизнь может оказаться связанным со страхом потерять привязанность ценимых и любимых персон. Может случиться и такое, что эти мальчики, став мужчинами, точно так же на протяжении всей жизни будут преследовать (детский) "мачо-идеал", в котором ему однажды было отказано из-за его зависимости от матери. Девочкам в этом отношении все'же легче, потому что отсутствие агрессивности прежде всего свойственно социально-приемлемому женскому облику и потому, что они могут благодаря другим источникам, например, при помощи красоты, шарма, получать нарцисстическое удовлетворение, и, наконец, идентификация с могущественной матерью придает им часть бесконфликтной силы.

Нередко за сознательной агрессивной враждебностью прячется подсознательное желание оказаться точно так же в зависимости и страдать из-за ребенка, как эта мать когда-то страдала из-за его отца. Это субтильная форма известной тенденции одиноких родителей в ребенке найти замену

партнера. Такие матери порой даже провоцируют детей вести себя именно так, "по-мужски", как они в согласии с сознательными желаниями матери как раз вести себя не должны. Это "приглашение" к агрессивности часто носит мазохистский характер (который, вероятно, играл известную роль в супружеских отношениях) и (или) характер подсознательного самоутверждения, что смягчает чувство вины: если ребенок ведет себя отвратительно по отношению ко мне, мне тоже нет необходимости испытывать укоры совести¹¹¹. Такие двойные сигналы, однако, приводят детей к тяжелым внутренним конфликтам и могут усилить (уже имеющиеся) невротические диспозиции, как и "консеквентное" давление приспособления.

Наконец, после развода симбиотично-нарцисстические желания и фантазии матери, знакомые нам по первому году жизни ребенка, переживают возрождение: ребенок снова становится частью персоны матери, которая таким образом стремится формировать его соответственно своему идеальному представлению о себе, итак, удвоить себя в ребенке или, говоря иначе, снова восстановить (изначальное) идиллическое двуединство симбиотического периода.

Ясно, что нодобдое^'педагогизирование" отношений матери и ребенка — большая нагрузка на всех участников. Завышенные педагогические ожидания и требования часто в большой мере противоречат потребностям детского развития; агрессивные конфликты, которых так стесняются матери, все -же в определенных обстоятельствах проявляются, или "руководимая благоразумием" идиллия отношений показывает себя довольно сомнительно как питательная почва для развития невротических процессов приспособления; наконец, данный вид воспитательного честолюбия проявляет

¹¹¹ Это похожий психический механизм, который уже Фрейд (1916) описал в своей работе о преступниках из сознания вины.

себя как мощная сила, направленная против хороших и интенсивных отношений с отцом, что представляет собой перманентную опасность для педагогических целей матери.

Изложенное выше, как ни странно, в гораздо меньшей мере действительно для разведенных отцов, ответственных за воспитание детей. И прежде всего отцам в нашем обществе удается намного эффективнее справляться с проявлением детских агрессий, чем матерям.

9.7. "Ребенок принадлежит мне!"