Уэнатчи, штат вашингтон, сша

Джо Мухаммед только что за кончил свой последний шедевр, тридцатисантиметровую статуэтку мужчины, который застыл в неестественной позе и смотрит перед собой безжизненным взглядом.

— Не скажу, что война — хорошее дело. Я не настолько чокнутый, но надо признать, что она сплачивает людей. Мои родители без конца твердили, что им не хватает чувства локтя, которое было в Пакистане. Они никогда не разговаривали с американскими соседями, никогда не приглашали их в гости, едва знали их имена, пока не пришлось жаловаться на слишком громкую музыку или лай собаки. Сейчас мы живем в другом мире. Я не только о соседях или даже стране. В любом уголке мира все прошли через одно и то же. Я плавал на корабле два года назад вокруг островов вдоль линии Пан-Пасифик. Там были люди отовсюду, и они рассказывали почти одинаковые истории, которые отличались только в деталях. Наверняка покажусь оголтелым оптимистом, если скажу, что скоро мы вернемся к «норме», как только наши дети или внуки вырастут в тихом, уютном мире и станут такими же эгоистичными, ограниченными и в целом сволочами по отношению друг к другу, как когда-то их отцы. Но разве то, что мы пережили, может исчезнуть бесследно? Я как-то слышал африканскую поговорку: «Нельзя пересечь реку, не замочившись». Мне бы хотелось в это верить.

Не поймите меня неправильно. Я скучаю по старому миру, обычно по вещам, которые у меня были или которые я мог когда-нибудь получить. На прошлой неделе мы устроили мальчишник для одного молодого парня из нашего квартала. Одолжили единственный работающий DVD-плеер и несколько довоенных дисков с порнушкой. Там была сцена, где Ласти Кэньон отдается трем парням на крыше жемчужно-серого BMW-Z4, а я, глядя на это, думал: «Вау, таких машин явно уже больше не делают».

Таос, штат Нью-Мексико, США

Бифштексы почти готовы. Артур Синклер переворачивает кусочки, смакуя дым.

— Из всех занятий мне больше всего понравилось быть «монетным колом». Когда президент попросила меня вернуться в правительство в качестве председателя Комиссии по ценным бумагам, я едва ее не расцеловал. Наверняка я получил эту работу только потому, что за нее больше никто не хотел браться. Впереди столько проблем, еще столько людей в стране живут «в каменном веке». Заставить их отойти от бартера и вновь довериться американскому доллару… ох, как непросто. Кубинский песо до сих пор в королях, многие из самых богатых граждан имеют счета в Гаване.

Одной попытки решить дилемму счетов излишков достаточно для любой администрации. После войны столько народа собирало наличные в брошенных подвалах, домах, у мертвецов. Как отличить этих мародеров от обычных людей, которые на самом деле хранили свои честно заработанные баксы, особенно если записей о собственности осталось не больше, чем бензина? Вот почему «монетный коп» — самая важная из всех моих профессий. Мы ловим негодяев, которые не дают поднять на ноги американскую экономику. Не только грошовых мародеров, но и крупную рыбу, мерзавцев, которые пытаются скупить дома, пока выжившие не успели заявить о своих правах, или проталкивают законы об отмене регулирования продуктов и других предметов первой необходимости… а еще ту сволочь, Брекинриджа Скотта, да, короля фаланкса, который до сих пор прячется как крыса в своем мерзком антарктическом логове. Он пока не знает, но мы договорились с Иванами, чтобы ему не продлевали аренду. Его очень многие ждут дома, особенно Внутренняя налоговая служба.

(Улыбается и потирает руки).

— Уверенность — топливо, на котором работает машина капитализма. Наша экономика существует до тех пор, пока люди в нее верят. Как сказал Франклин Делано Рузвельт: «Единственное, чего нам стоит бояться, это сам страх». Эту фразу написал для него мой отец. По крайней мере он так говорил.

Мы уже начинаем подниматься, медленно, но уверенно. Каждый день открывается еще пара счетов в американских банках, регистрируется еше пара частных предпринимателей, поднимается еще на пару отметок индекс Доу. Как с погодой. Каждый год лето становится чуть дольше, небо чуть светлее. Все будет хорошо. Надо только подождать.

(Вытаскивает изо льда две коричневые бутылки).

— Будете рутбир?

Киото, Япония

Это исторический день для Охранного общества. Его наконец-то признали независимым подразделением японских сил самообороны. Теперь основная задача Общества — учить простых японцев защищаться от живых мертвецов. Также в их обязанности входит обучение бою с оружием и без у неяпонских организаций и помощь во внедрении этих техник по всему миру. Общество выступает против огнестрельного оружия и за международное сотрудничество, чем уже заслужило популярность и привлекло к себе внимание журналистов и высокопоставленных лиц почти всех стран MB.

Томонага Идзиро стоит во главе делегации принимающей стороны, улыбается и кланяется, приветствуя парад гостей. Кондо Тацуми тоже улыбается, глядя на своего учителя с другой стороны зала.

— Знаете, я на самом деле не верю во всю эту духовную чушь. По мне, так Томонага всего лишь выживший из ума старый хибакуся, но он положил начало удивительному делу, реализация которого будет иметь огромное значение для будущего Японии. Его поколение хотело править миром, а мое согласилось позволить миру, я имею в виду вашу страну, править нами. Оба пути едва не привели к уничтожению нашей родины. Должен быть лучший путь, средний, где мы берем на себя ответственность за собственную защиту, но не так активно, чтобы вызвать гнев и ненависть других стран. Не могу сказать, правилен ли этот путь, будущее слишком туманно. Но я последую за сэнсэем Томонага по этому пути, я и многие другие, кто присоединился к нему сегодня. Только боги знают, что ждет нас в конце пути.

Арма, Ирландия

Филипп Адлер допивает и встает, собираясь уходить.

— Мы потеряли много больше, чем просто людей, когда бросили их на милость мертвецов. Вот и все, что я хотел сказать.

Тель-Авив, Израиль

Мы покончили с обедом, и Юрген резко выхватывает счет из моих рук.

— Прошу вас, я выбрал ресторан, я и угощаю. Я терпеть не мог эту пищу, думал, что она похожа на блевотину. Мои сотрудники силком притащили меня сюда однажды вечером, эти молодые евреи со своим экзотическим вкусом. «Просто попробуй, старик йекке», — говорили они. Так они меня называли, йекке. «Нервный тип», значит, а еще это официальное определение немецкого еврея. Они были правы и в том, и в другом.

Я попал под программу «Детский транспорт», последний шанс вывести еврейских детей из Германии. Тогда я в последний раз видел свою семью в живых. В маленьком польском городке есть крошечный пруд, куда сбрасывали пепел. Он до сих пор серый, даже полвека спустя.

Говорят, Холокост не пережил никто. Даже тот, кто теоретически остался в живых, был настолько искалечен внутренне, что его прежняя душа и личность исчезли навсегда. Мне хотелось бы думать, что это неправда. Но если и так, тогда эту войну не пережил ни единый человек на Земле.