Рассказ Эллы Андреевны Вильдейс (Рейм)

- Как и когда немцы Поволжья появились в нашем крае интересующимся людям известно - ноябрь 1942 года и, конечно же, принудительно: для восстановления шахт и предприятий региона стране нужна была рабочая сила. Незавидная судьба поволжских немцев – целого народа! - в военные и первые послевоенные годы наиболее рельефно просматривается через судьбы конкретных семей и людей, поскольку понимание явления в целом складывается из знания составляющих его частностей. Догадываюсь, история Вашей семьи к этой теме имеет прямое отношение. Готов её выслушать.

- Родители мои, папа Андрей Кондратьевич и мама Анна-Мария Петровна, родились в 1912 году в Энгельсском районе Саратовской области в селе Раскаты, где жили и их предки. Папа работал трактористом, мама тоже работала на полях, которые там были очень большими. В общем, трудились на земле: сами её обрабатывали, сами сеяли, растили, косили, жали, убирали урожай. У них был свой дом. В 1935 году в семье появился первенец, который, правда, вскоре умер, в 1937 году родился мой брат Пётр, а потом уже и я в 1939 году.

Свидетельство о рождении Э. А. Вильдейс (Рейм)

И вдруг настал этот страшный день. Как рассказывали родители, они что-то предчувствовали, было что-то на душе непонятное, а что именно – они не знали. Мама встала утром с неспокойной душой, подоила корову, управилась с другими хлопотами. Хлеб стоял ещё в печке. Папа собирался на работу. Как вдруг всех тут же утром срочно стали собирать в сельсовет. Отец вместе с другими мужчинами пошёл туда. В сельсовете им сказали: «Собирайтесь, вот стоят эшелоны», дав на сборы всего полчаса или час. Мама рассказывала: «Мы летели не чувствуя земли под ногами!» Если всего полчаса-час?! Ну как за это время собраться? За что браться? А нас пятеро: мы с братом, мамина мама и родители. Успели только во что-то там одеться, обуться, да похватать вместе с документами, что смогли, сообразив прихватить с собой топоры и лопату. И вот всё, что было в доме, - всё осталось: корова стоит, хлеб печётся, домашнее имущество брошено. Остался невыкопанным огород (а какие арбузы уродились в тот год!), оставлен сад…
Люди бросали скот, землю, выделенную их предкам ещё царём, хутора, на которых трудились, где сеяли пшеницу с другими зерновыми и выращивали урожаи.
Нам уже уходить, а собака рвётся, рвётся - чувствует. Её отпустили, и мы пошли. Людей стали грузить в вагоны-телятники (товарные вагоны для перевозки скота, ред.).
- Не только мужчин, а целые семьи?
- И нашу всю семью забрали.
- И не сказали куда повезут?
- Никто ничего не сказал. Наконец всех погрузили и погнали! Едем, а за нами наша собака бежит и только наша. И столько она бежала! А все высунулись, смотрят, смотрят – до того жалко было видеть, как собака бежит. Страшно было смотреть. Мама, бывало, когда вспоминала, то всегда плакала.

Трагедия немцев Поволжья началась с этой газеты

«И вот нас пригнали, - рассказывала мама, - и где-то выгрузили, а вокруг степь, поле». Сентябрь месяц.
- Это был Казахстан?
- Это была Сибирь, Новосибирская область, станция Каргат. От Каргата, в сторону от железной дороги, всех нас переселенцев повезли дальше – ближе к лесу. Привезли, выкинули и присутствующий руководитель распорядился: «Копайте землянки». Хорошо, что в общей массе людей были мужчины, наш отец, в частности. Ну, давай строить землянки. Построили, внутри сложили печку, сколотили широкие лавки, примерно, как сиденья современных диванов, - живите!
Как только люди построились – всё, семьи остались, а мужиков забрали! Вместе с папой, помню, забрали двух братьев по фамилии Пауль, других – не знаю. На фронт поволжских немцев не брали.
- А куда забрали?
- Папа рассказывал, что их послали в Ульяновск, строить железную дорогу. Это был ещё 1941 год. А вот потом уже, после строительства железной дороги, из Ульяновска его отправили сюда - в Тульскую область.
- … на восстановление и строительство угольных шахт Подмосковья. Это события уже 42-го года, поскольку первые колонны советских немцев прибыли в Узловский район в ноябре месяце этого года.
- Пока обустраивали жильё, наступила глубокая осень - надо идти работать. Мама пошла на работу, а бабушка осталась с детьми – со мной и братом.
- В чём заключалась работа?
- Вокруг располагались деревни Лебедёвка, Будённовка, где были колхозы. Туда и посылали. Маме тяжело было работать. Если летом она больше трудилась в колхозе, то зимой ей приходилось на быках ездить в лес на заготовку дров, чтобы отапливать школу, контору и другие жилые помещения. И вот она на холоде сама пилила брёвна, сучки, вытаскивала, что напилила, из болота, грузила на повозку и отвозила в деревню.
Мама вспоминала: «Однажды весной был случай, когда вот так уже всё погрузила, надо ехать, а бык от усталости не тянет. Я его поднимать и так и сяк, а он никак! Ночь на дворе, а бык лежит! Что делать? Я тогда пошла и, что смогла найти, насобирала ему немножко какой-никакой травы. Потом всё сгрузила, и сидела ночью возле быка в раздумьях: останусь ли жива иль нет – ведь лес вокруг, волки! Смотрю, утром он поднялся. Видать, поел немного, отдохнул. Я тогда обратно всё погрузила и потихоньку тронулась в путь. Кое-как доехала…»
А приехав, от начальства получила нагоняй, мол, где была? Мы ж тогда никто были. Раз в деревне немцы были, то кого послать – немца! Вот это ещё страшно больно было переживать. Много она про ту жизнь чего рассказывала. Не всё теперь и вспомнишь.
В другой раз, помню, зимой мы дома ждём маму, бабушка ходит, уже волнуется: «Ну, где она, где она?» У тех, кто там жил, хоть валенки были, а у неё чуть ли не резиновые сапоги. Что там она себе на ноги намотает?! И вот как она зашла – это я хорошо запомнила, – у неё видны только глаза и пар идёт. Бабушка как кинулась на неё: «Боже!»

Бабушка Павлина Антоновна и мама Анна-Мария
(из архива Э. А. Вильдейс)

И однажды мама приехала в управление, а её опять в лес посылают. У нас же всегда дураков ищут, тем более кем мы тогда были! Тут мама говорит: «Я не поеду». А там сидит какой-то… - «Поедешь!» - «Не поеду». Тогда он поднимается и идёт на неё с пистолетом! Может нельзя это говорить и кому-то не понравится, но что мама рассказывала, то и я скажу. Что было, то было. Мама расстегнулась: «Стреляй! У меня трое детей (к тому времени в мае 1942 года она родила уже третьего ребёнка – сестру Эмму) и мама старенькая. Стреляй! Я-то умру, но ты будешь кормить моих детей и старую бабушку! Понял?!» От неожиданности и изумления «вояка» остолбенел - видать, что-то, может, дошло! - и через какое-то время даже извинился.
В Сибири мы жили бедно, голодно. Что там хлебушка давали на пайки? Его по карточкам нам выдавали в магазине. Я-то нет, маленькая была, а вот брат Петя побирался. Как-то раз приходит, заплакал и говорит маме: «Я больше не пойду побираться».
- В колхозах тогда работали за трудодни и Ваша мама тоже…
- … за «палочки»… На заработанные трудодни каждому колхознику определялось, сколько ему положено, например, килограммов зерна. Мне вот припоминается как бы… склад, где я была с мамой… и вот им там что-то давали, что-то сыпали – крупу какую-то.
Где-то в 1947 году умерла бабушка. Мама осталась с тремя детьми. В школу там я не ходила, потому что была раздетая и разутая – у меня ничего не было: откуда что было взять? А Петя, мне кажется, ходил: он же был всё-таки постарше.
- Значит, семья, но теперь уже без бабушки, продолжала жить в Новосибирской области, а Ваш отец по-прежнему работал на шахте в Подмосковье.
- Вот как переправили его в 1942 году из Ульяновска сюда в Узловский район Тульской области на 7 шахту, так он на ней и работал, освоив почти все горняцкие профессии: от крепильщика до проходчика. Более того, на этой шахте папа потом проработал до самой пенсии.
Когда в 1947 году семьям советских немцев разрешили воссоединяться, мы поехали к отцу. На Дубовку приехали в самый канун Нового 1948 года – 31 декабря 1947 года. В посёлок заезжали, как я теперь понимаю, со стороны г. Богородицка. Везли нас на машине. Когда приехали, был уже вечер. Папа в это время был на работе в ночную смену. Отец жил в «немецкой зоне» на улице Островского в двухэтажном доме №17. В их комнате проживало человек пять шахтёров. Кто был не в смене из папиных соседей по комнате, те отдыхали. Они нас разместили, а сами быстро собрались и куда-то ушли. Утром папа пришёл, а мы – вот они: сидим на этих сетчатых коечках-односпалочках и греемся от натопленной печки.

Улица Островского, дом 17. Современный вид (фото 17.02.2013 г.)

Стоит отметить, что сразу по приезде нас всех поставили на учёт, и мы ходили отмечаться. Всем поставленным на учёт это надо было делать обязательно – такие были порядки. Нельзя было отлучаться без разрешения. На это был запрет, как и на то, чтобы переехать, допустим, в другой колхоз или в соседнюю деревню пойти без разрешения. И если кому-то по какой-либо причине надо было куда-то съездить, нужно было идти к участковому милиционеру и брать справку, без которой нарушителя могли арестовать и посадить. Так было. И Боже упаси нарушить!
- А с какой периодичностью нужно было отмечаться?
- Может, раз в месяц где-то, а может и реже. Кстати, в нашем же 17-ом доме жил уполномоченный милиционер, ведавший вопросами регистрации и учёта депортированных и приехавших поволжских немцев. Крыльцо его квартиры располагалось с торца дома. Он был очень строгим и, несмотря на соседство, даже шестнадцатилетнему Пете от него однажды досталось за какие-то рассуждения: «Ты мне сейчас поговори!» В общем, снова нам не давали рта открыть. Тяжело это переживалось.

Подъездная табличка с немецкими фамилиями
(на соседнем доме по Островского)

- И как долго продолжалось такое положение с учётом и необходимостью ходить отмечаться?
- Где-то до 1954-55 года.
В этой квартире мама и умерла в 1980 году. Старший брат Пётр женился в этом доме, я выходила замуж отсюда, как и моя сестра, родившаяся в Сибири. Здесь же родились и мои младшие братья с сестрой: Екатерина в 1949-ом, Саша в 1951-ом и Иоська а 1954-ом. Так вот и жили в этой квартире, тесно, конечно, было. Потом у нас случилось небольшое расширение жилплощади.

Семья Рейм. Фото конца 50-х годов прошлого века
(из архива Э. А. Вильдейс)

- Квартира располагалась на каком этаже? Номер не припомните?
- На первом этаже. Квартира №2. А в квартире №1 жила тётка моего будущего мужа по фамилии Кноль. Фамилии остальных соседей сейчас уже и не вспомню.
- Элла Андреевна, рядом с домами №15 и №17 по этой же улице Островского находился полноценный лагерь военнопленных, который по всем правилам был огорожен колючей проволокой и имел сторожевые вышки. Вот дома №11 и №13, разделённые лагерным входом, как раз стояли на его территории. Вы это застали, что-нибудь помните?
- Вот что-то забыла я это… Я знаю, что дубовскую автоколонну строили пленные немцы. Нашим немцам не разрешалось туда подходить во избежание общения с пленными.
Я продолжу про отца. Прежде чем заработать пенсию, он сначала заработал силикоз. Всё хотел съездить на Родину, посмотреть: как там сейчас? Но мама имела проблемы с сердцем - постоянно болела, сам папа из-за силикоза страдал одышкой, поэтому вдвоём им ехать было тяжело. А мы всё работали да работали – было некогда. И вот всё откладывали да откладывали на следующий год, мол, обязательно поедем. Наконец, в одно прекрасное время, уже в перестройку, вдруг приезжает один мужчина (не помню только его фамилию) с 6 шахты, тоже шахтёр, тоже немец и тоже оттуда – с Поволжья, с Саратовской области, - земляк! И говорит: «Андрей, я ездил на Родину. Ты знаешь, - там дом твой стоит! Его не снесли. Во-о-о-т такой! Выглядит так, как будто вот только ты выехал оттуда!» И тут папа и сел.

Элла Андреевна Вильдейс (Рейм). Июль 2014 г.

Дело в том, что мы не имели никаких документов на дом - да тогда и не давали. Редко кто имел документы на недвижимость тогда и сумел их добиться потом. Немногие из моих знакомых в начале 2000-х годов после долгих мытарств с оформлением бумаг в качестве компенсации смогли получить всего-то по 10000 рублей.
И людей по указу Сталина (Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 года содержал обвинения населения советской Автономии немцев Поволжья в пособничестве «многочисленным шпионам и диверсантам», якобы засланным гитлеровцами в этот регион СССР) в спешке стали депортировать без документов – боялись «пятой колонны». Выселяли в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию. Мой муж Иван Фёдорович, к примеру, был вывезен в Казахстан.
- А в какой регион?
- С мамой в 1941 году был депортирован в Кокчетавскую область, Эмбекшильдерский район, село Заураловка, колхоз им. Коммунара. И пробыл там до 1955 года. А в 54-ом году поднимал целину.

Из рассказа Ивана Фёдоровича: «Мне тогда было 14 лет. Нас, ребят, в качестве прицепщика закрепляли за трактористом, и мы пахали.
Отец мой, Вильдейс Фёдор Леонтьевич, в это время работал в Воркуте, строил шахту. Но прежде, ещё до всех этих событий по депортации, в 1941 году во время начавшейся войны он из Рязани был призван на фронт и направлен в Днепропетровск на ускоренную учёбу вместе со своим старшим родным братом Иваном и двоюродным братом Соломоном. Вот в одном полку они вместе и служили и воевали с одной винтовкой на троих. Когда немцы дали нам жару на Украине, вместе переправлялись через Днепр. К счастью, все остались живы.
После указа от 28 августа всех советских немцев стали снимать с фронта. Отца со старшим братом Иваном отправили на Урал, на лесоразработку. Там брат заболел, и папа повёз его через Москву домой в город Михайлов Рязанской области. Пока ехали из Москвы, он тоже простудился. Брат Иван не мог ходить, отец кое-как бросил его в тамбур, а сам 180 км до Михайлова ехал на подножке – в вагон было не войти. Сильно замёрз и чуть не отморозил себе ноги: а что там? - ботинки да портянки только были.
Мне тогда было всего 3 года. Мать про то, что отец приедет, ничего не знала, как обычно, занималась делами по дому, сварила картошку и посадила меня кушать. Но, как вспоминала мама, я обнял картофелины, мол, не дам, и не стал кушать – как будто предчувствовал и ждал отца. И он приехал!
В больницу папа не пошёл – решил отлежаться дома. А на третий что ли день приехали люди на «чёрном вороне». Заходят и на отца: «Давай, собирайся!». Он лежал на койке. Его подняли. На выход отец шёл по стенке. Они его - под руки, посадили в машину и увезли. Куда отца опять отправили – ничего не сказали. Наверное, туда, откуда он и приехал – на Урал, а, может, сразу в Воркуту на строительство угольных шахт. Нужно было как-то узнавать. Мы написали в розыск. Там нам ответили, что не знают, где он, и мы считали отца погибшим или пропавшим без вести.
А он находился в Воркуте, за Полярным кругом. Там отец оказался опять с братом Иваном, а также с другим братом Андреем: их тоже туда забрали.
Шло время. Мы о его судьбе ничего не знали. Однако отец сам разыскал нас. Было это в 1955 году. Дело в том, что рядом с нашей Заураловкой в Казахстане располагался совхоз Баймырза (сейчас с. Покорное, ред.), где проживали немцы. И вот туда навестить брата приезжал знавший отца немец, тоже работавший в Воркуте на шахте. Он каким-то образом узнал про нас и по приезде сообщил папе: «Твоя семья находится там». Вскоре отец забрал нас в Воркуту, где продолжил трудиться под землёй до самой пенсии. Однажды его там завалило, он лежал в больнице, получил лёгкий труд…
Там я начал свою шахтёрскую трудовую деятельность – пошёл работать на 17 шахту. А сюда на Дубовку я попал в 1959 году в возрасте 19 лет – приехал в отпуск к тёте (по фамилии Кноль), жившей как раз в доме №17 по улице Островского. Тут познакомился с соседской девушкой – своей будущей женой, – да так и остался. Пошёл работать. Женился. Через какое-то время мы с ней уехали в Казахстан. Вернулись в 1969 году.

Иван Фёдорович Вильдейс. Июль 2014 г.