Глава xxix. эль-койот у себя

Колхаун встал из-за стола почти так же внезапно, как и Луиза. Но, в отличие от нее, он не прошел к себе, а вышел из дому.

Он все еще страдал от ран, но значительно окреп и мог уже ходить по саду, дойти до конюшни, до кораля поблизости от дома…

Но на этот раз он отправился дальше. Под влиянием ли услышанного или в связи с полученным известием, но слабость, казалось, оставила его, и, опираясь на палку, он пошел по направлению к форту Индж.

Пройдя по пустырю, лежавшему на полпути между асиендой и фортом, он, прихрамывая, подошел к зарослям акации, приютившимся под тенью других, более высоких деревьев. В самой гуще зелени стояла сплетенная из прутьев и обмазанная глиной хижина – хакале, типичное жилище юго-западного Техаса.

Это обиталище было вполне под стать хозяину, Мигуэлю Диасу-жестокому полудикарю, недаром заслужившему прозвище «Эль-Койот».

Далеко не всегда этого волка можно было найти в его логовище, – хакале Мигуэля Диаса, пожалуй, не заслуживало лучшего названия, – здесь он только иногда ночевал. Лишь изредка, после удачной охоты, он мог позволить себе пожить немного около поселка, предаваясь грубым развлечениям.

Колхауну повезло: он застал хозяина дома, хотя и навеселе, – это, впрочем, было его обычное состояние. Правда, мексиканец не был вдребезги пьян, он успел хорошенько выспаться и немного прийти в себя.

– А, это вы, сеньор! – закричал Эль-Койот, увидев в дверях гостя. – Какими судьбами? Берите стул. Вот он стоит. Стул! Ха-ха-ха!

Эль-Койот расхохотался, глядя на предмет, который он назвал стулом. Это был просто череп мустанга, который использовался для сидения. Грубо сколоченный стол из горбылей юкки, второй такой же череп и служившая постелью куча тростника, на которой лежал хозяин, завершали обстановку жилища Мигуэля Диаса.

Утомленный длинной прогулкой, Колхаун воспользовался приглашением и опустился на череп. Не теряя времени, он сразу приступил к делу.

– Сеньор Диас, – сказал он, – я пришел сюда для…

– Сеньор американо! – воскликнул полупьяный мустангер, прервав объяснения. – Карамба![36]Знаю, знаю, зачем вы пожаловали! К чему лишние церемонии! Я должен убрать с дороги этого дьявола ирландца!

– Так вот, я же обещал вам сделать это за пятьсот долларов, когда придет время и подвернется случай. Мигуэль Диас всегда держит слово. Только время еще не пришло и удобного случая не было. Черт возьми! Убить человека как полагается требует умения. Даже в прериях нападают на след. А если узнают, то для меня это не шутки! Вы забываете, сеньор капитан, что я мексиканец. Будь я американец, как вы, то легко укокошил бы дона Морисио. Стоит только сказать, что была ссора, и я вышел бы сухим из воды. Проклятие! Для мексиканцев другой закон. Если кто-нибудь из нас вонзит мачете в сердце человека, это назовут убийством. И тогда вы, американцы, в вашем глупом суде с двенадцатью «честными присяжными» постановите: «Повесить». Карамба! Меня это не устраивает. Я ненавижу этого ирландца, как и вы, но лезть в петлю не собираюсь. Я должен выждать, пока придет время и подвернется удобный случай – черт побери, и время и случай!

– И то и другое пришло! – воскликнул Колхаун, наклонившись к мексиканцу. -Вы сказали, что легко смогли бы это сделать, если бы только начались неприятности с индейцами.

– Конечно, я это говорил, и если бы это было так, то…

– Значит, вы еще не знаете новостей?

– Каких новостей?

– Да ведь команчи на тропе войны!

– Черт возьми! – воскликнул Эль-Койот, вскакивая co своей тростниковой постели со стремительностью волка, почуявшего добычу. – Святая Дева! Неужто это правда, сеньор?

– Не больше и не меньше. Эта весть только что получена в форту. У меня сведения от самого коменданта.

– Тогда…-ответил мексиканец в раздумье, -тогда дон Морисио может умереть. Команчи могут убить его. Ха-ха-ха!

– Вы уверены в этом?

– Я был бы больше уверен, если бы за его скальп заплатили тысячу долларов, а не пятьсот.

– Он стоит этой суммы.

– Какой суммы?

– Тысячи долларов.

– Вы обещаете?

– Да.

– В таком случае, команчи снимут с него скальп, сеньор капитан! Можете возвращаться в Каса-дель-Корво и спать спокойно. Будьте уверены, что, как только представится случай, ваш враг останется без волос. Вы понимаете меня?

– Да.

– А теперь готовьте вашу тысячу долларов.

– Они ждут вас.

– Карамба! Я их живо заработаю! До свидания, будьте здоровы… Пресвятая Дева! – воскликнул бандит, как только его посетитель ушел. – Вот повезло! Получить тысячу долларов за то, чтобы укокошить человека, которого я хотел убить даром! Команчи на тропе войны! Карамба! Неужели это правда? Если так, то надо достать свой костюм для этого маскарада. Три долгих года перемирия с индейцами он валяется у меня без дела. Да здравствуют индейцы на тропе войны! И пусть увенчается успехом мой маскарад!

Глава XXX. ВОЗДУШНАЯ ПОЧТА

Луиза Пойндекстер, увлекаясь теми видами спорта, которые принято считать мужскими, конечно, не пренебрегала и стрельбой из лука. Она в совершенстве владела этим искусством.

Обращаться с луком она научилась у индейцев племени юма; последние остатки этого некогда могучего племени можно до сих пор встретить в дельте Миссисипи, у залива Атчафалая, и в окрестностях Пойнт Купе.

Она привезла свой лук из Луизианы, но он долго лежал без дела, даже нераспакованный. С тех пор как она переехала в Техас, у нее еще не было случая вспомнить о нем. Красивый лук из апельсинового дерева и оперенные стрелы, забытые, валялись в кладовой.

Но пришло время, когда она вспомнила о них. Это было вскоре после разговора за завтраком, когда отец запретил ей выезжать одной на прогулки.

Она беспрекословно подчинилась этому приказанию; больше того, она не только перестала выезжать одна, но и вообще отказалась от верховой езды.

Крапчатый мустанг уныло стоял в конюшне или бегал по коралю, удивляясь, почему он больше не чувствует на спине седла – единственного напоминания о том, что он пленник.

Но Луиза не забывала своей любимицы. Правда, она больше не ездила кататься, но все же ежедневно навещала Луну и следила за тем, чтобы ее хорошо кормили. Лошадь кормили лучшим зерном из закромов Каса-дель-Корво, самой сочной травой саванны, поили студеной водой Леоны.

Плутон старательно ухаживал за ней. Он так усердно тер ее скребницей и щетками, что шерсть ее блестела не хуже, чем кожа его черного лица.

Почти все свободное время Луиза отдавала теперь стрельбе из лука.

Местом для упражнений ей служил сад с прилегающими зарослями. С трех сторон его подковой охватывала река; с четвертой он замыкался задней стеной асиенды.

Сад был очень стар; об этом свидетельствовали не только могучие деревья, но и потрескавшиеся статуи, которые украшали его. Они были сделаны резцом испанских мастеров и изображали героев далекого прошлого. Здесь вы могли увидеть великого Кондэ, Кампеадора[37], Фердинанда и его энергичную королеву; великого мореплавателя, которому принадлежит честь открытия Америки; двух знаменитых конквистадоров Кортеса и Пизарро; и прославленную своей красотой и преданностью любимому человеку индианку Малинч[38].

Но не среди этих каменных изваяний упражнялась Луиза в стрельбе из лука, хотя не раз можно было видеть, как она стоит перед статуей Малинче, рассматривая ее прекрасное лицо. Луиза не находила в себе силы упрекать красавицу индианку за то, что она полюбила испанского полководца. Молодая креолка чувствовала в глубине души, что не ей упрекать Малинче. Ведь и она сама, забыв обо всем на свете, отдала свое сердце человеку, далеко не столь знаменитому, как Кортес, хотя, по ее мнению, не менее заслуживающему славы.

Нет, не среди этих статуй Луиза Пойндекстер занималась стрельбой из лука. Она уходила под тень высоких деревьев, которые, следуя изгибу реки, образовали полукруглую рощу между берегом и садом. Здесь росли посаженные несколько столетий назад самой природой тутовые деревья, кедры и гикори, которые пощадил садовник, когда он разбивал сад.

Креолка любила сидеть под зелеными сводами этих лесных великанов или бродить по берегу прозрачной реки, которая сонно струилась мимо.

Здесь Луиза могла быть совсем одна, а в последнее время она искала уединения. Отец даже в минуты самого сурового настроения не стал бы возражать против этого. Он был спокоен за нее: стены Каса-дель-Корво, на которые невозможно было взобраться без помощи высокой лестницы, глубокая и широкая река были ее надежной защитой. Плантатор не только не возражал против этих уединенных прогулок, но, наоборот, был доволен ими. Возникшие было у него подозрения, для которых, надо сказать, имелись основания, начали рассеиваться.

В конце концов это могло быть лишь обычной сплетней. Возможно, он стал жертвой злых языков. Очень вероятно, что встреча его дочери с Морисом-мустангером не была преднамеренной. Ведь могли же они случайно встретиться в зарослях! И едва ли Луизе было удобно не поздороваться с человеком, который дважды спас ей жизнь. Вероятно, она просто еще раз выразила ему свою признательность.

То, что она безропотно отказалась от верховой езды, казалось, подтверждало это предположение. Обычно она смирялась не так легко – значит, эти поездки не были ей особенно дороги.

Так рассуждал любящий отец, у которого не было другого способа разобраться в характере своей дочери. Если бы они жили в другой стране или принадлежали к другому кругу, он, быть может, задал бы прямой вопрос и потребовал бы прямого ответа. Но на Миссисипи это не принято; там десятилетний сын или дочь, которой еще не исполнилось пятнадцати, возмутились бы и назвали бы это допросом с пристрастием.

Едва ли Вудли Пойндекстер мог рассчитывать на дочернее почтение Луизы. Его красавица дочь за последние годы привыкла к поклонению и комплиментам, а это часто портит человека.

Несмотря на то, что он был ее отцом и, по закону, имел над ней власть, он прекрасно понимал, насколько эта власть призрачна.

Поэтому он был доволен ее послушанием и радовался, что теперь, вместо безудержной скачки по прерии, она довольствуется прогулками в саду, где развлекается стрельбой из лука по маленьким птичкам, которые, на свою беду, приближаются к ней.

Почему вы рассуждаете так наивно, пятидесятилетний отец? Разве вы забыли свою молодость, забыли, как вы мечтали, как вы обманывали и притворялись, какие «сказки» научились рассказывать, чтобы скрыть то, что, возможно, было самым благородным чувством в вашей жизни!

Но отец красавицы Луизы, казалось, ни о чем не вспоминал, хотя ему было что вспомнить. Он забыл все, что тогда волновало его, иначе он нашел бы случай, чтобы пойти за дочерью в сад и, не выдавая своего присутствия, посмотреть, что она делает в зарослях кустарника, окаймляющих берег реки.

Тогда он узнал бы, что Луиза совсем не столь жестока, как могло показаться, – она целилась не в птиц, которые так доверчиво порхали вокруг нее. Не для этого натягивала она лук; привязав клочок бумаги к наконечнику стрелы, она посылала ее в рощу на противоположном берегу реки.

И он заметил бы нечто еще более интересное: через некоторое время эта же стрела, словно недовольная тем местом, куда она попала, возвращалась в руки девушки с тем же – или, быть может, похожим – клочком бумаги, привязанным к ее наконечнику.

Непосвященному наблюдателю эти полеты стрелы могли показаться странным, даже сверхъестественным явлением. Но так как посторонних наблюдателей не было, то удивляться было некому. А двум участникам этой игры, по очереди натягивавшим лук и посылавшим взад и вперед одну и ту же стрелу, все было понятно.

Любовь смеется над препятствиями.

Лишенные возможности видеться, Морис и Луиза придумали эту воздушную почту.