Генерал-лейтенант р.и. кондратенко

ГЕНЕРАЛЫ И АДМИРАЛЫ

РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЫ

...Можем сказать, что боевое воодушевление было недостаточно только там, где были начальники, равнодушные к славе и пользе отечества, -- "панические генералы", презиравшие свои войска и презираемые ими, грубые, надменные, невежественные, заботливые о себе и не заботливые о войсках... Но были генералы, войска которых и в этой "бесполезной войне" горели боевым воодушевлением в сознании, что на ратном поле не время спорить о причинах войны, что спор идет о чести, достоинстве и славе государства, народа и армии, -- войска которых верили в своих вождей и сильные этой верой готовы были на всякие жертвы... То были Кондратенко, Мищенко, Гернгросс, Самсонов, Ренненкампф, гр. Келлер, Зарубаев, Данилов и др. Однако нельзя умолчать и о том, что постоянные отступления страшно деморализовали войска... Все чаще и чаще стало проявляться в них сознание, что "как ни дерись, а все равно велят отступать", и, стало быть, жертвы напрасны. И все чаще и чаще приходилось слышать жалобы войсковых начальников, что становится все труднее удерживать солдат в бою на месте.

Прусский генер. штаб, усердно и объективно изучающий Русско-японскую войну, пришел к мнению, что с русской стороны, управление боем может служить лишь отрицательным примером. Нерешительность русского главнокомандующего всего ярче обнаруживается в его распоряжении резервами. Всюду его преследует неудача так как он решается ввести их в бой сразу. Едва он успевает отдать приказание, как немедленно его возвращает назад или отменяет. Кульминационный пункт в этом отношения представляет директива, данная в ночь с 26-го на 27-е сентября 6 Сибирскому корпусу, поддержать Западный отряд, и заканчивающаяся следующими роковыми словами: "Помните только, что вы мой стратегический резерв". Все приказания были чересчур подробны и мелочны...

В противоположность русским, японские начальники проявляют такую самостоятельность и так не боятся ответственности, что их главнокомандующий может ограничиваться короткими, точными, прямо лаконическими приказаниями. Ойяма все время сохраняет инициативу в своих руках и не поддается воле противника. А между тем распоряжения его не всегда можно признать правильными.

ВИЦЕ-АДМИРАЛ С.О. МАКАРОВ

Он прибыл в П.-Артур 24-го февраля и поднял свой флаг на быстроходном крейсере "Аскольд". "В этом сразу сказалось что-то ободряющее, -- пишет в своих воспоминаниях о "страдных днях П.-Артура", г. П. Ларенко; -- адмирал не искал спасения за толстой броней и под прикрытием Золотой горы, а перешел на легкий крейсер, стоявший как раз против входа в гавань, -- будто стал сразу на страже и готов был защищать эту гавань. Это поняли все и вздохнули облегченно".

Это был творческий, пытливый ум, отважная душа, ненасытно жаждавшая труда и подвига, талантливая, разносторонне-гибкая натура не только моряка, но и общественного деятеля, отдававшаяся каждому делу беззаветно, самоотверженно, "всей полнотой душевных сил". Ученый-моряк, изобретатель и писатель, Макаров в то же время верил, что -- сила флота не в громадах, не в бронированных "армадах", -- сила в духе и в сердцах... И потому, прибыв в Артур, он, своими решительными требованиями энергической работы от всех, своею проповедью необходимости активной деятельности флота и примером личной энергии, отваги и личного труда, сразу поднял дух эскадры, упавший после ряда неудач первых дней войны: выбытия из строя 3-х судов после внезапной атаки японских миноносцев 26-го января; выбытия из строя 2-х судов после боя 27-го января; гибели минного транспорта "Енисей" 29-го января при постановке им минного заграждения и гибели "Боярина" 3-го января в Талиенванской бухте.

"За короткое время пребывания Макарова в Артуре, -- читаем мы в дневнике г. П. Ларенко от I3 марта, -- им вооружены даже все катера. Деятельность в порту стала кипучей, в штабе адмирала разрабатываются всевозможные проекты дальнейшей борьбы. Всюду царит воодушевление и уверенность в успехе"...

Японцы это поняли, почувствовали и жаждали только одного -- гибели Макарова. <...>

31-го марта утром наша эскадра вышла из гавани на поддержку своим миноносцам, возвращавшимся с боем из ночного крейсерства. За миноносцами гналась вся японская эскадра. На этот раз она, по-видимому, готова была принять бой... Желая завлечь неприятеля под огонь наших приморских батарей... Макаров приказал эскадре отходить назад. При этом движении бр. "Петропавловск", на котором находился и сам командующий нашим флотом, наткнулся на одну из разбросанных японцами мин, -- взорвался и погиб вместе с адмиралом, его штабом, известным художником В.В. Верещагиным и почти всем его экипажем. Чудом уцелели немногие, в том числе Е. И. В. Великий Князь Кирилл Владимирович и командир броненосца, кап. I р. Яковлев.."

Нирутаки, наблюдавший с своего "Акацуки" гибель русского судна, отразил в своем дневник затаенную мечту каждого японца в это время: -- "Был бы лишь убит адм. Макаров. Это для нас главное"...

И эта мечта их сбылась. Наша Порт-Артурская эскадра вернулась к тому бездействию, из которого на короткий срок ее вывел Макаров. Новый же командующий флотом, вице-адм. Скрыдлов, за все время кампании ничем себя не проявил. И никто уже более не оспаривал у японцев их господства на море.

ГЕНЕРАЛ А.В. ФОК

Новый начальник сухопутной обороны, ген. Фок, вообще, не проявлял уже такого упорства в удержании атакованных укреплений, как ген. Кондратенко. Да и сам по себе это был человек другого склада характера и других взглядов на военное дело. Цзиньчжоуский бой поколебал его авторитет в войсках. Находясь со времени его не у дел, он занялся своеобразною литературою -- "заметками", в которых обнаружил саркастически ум и очень спутанное представление о военном деле. Эти "заметки", в которых писалось обо всем, что делалось в Артуре и на его позициях, в которых пехотным генералом давались советы артиллеристам, морякам, инженерам, минерам и в которых, не стесняясь в словах, критиковались действия всех начальников обороны, внушили только Стесселю преувеличенное представление о познаниях и способностях Фока, остальных же они или незаслуженно обижали, или ссорили между собою и вообще вносили в семью защитников раздор и раздражение. Честолюбивый, самоуверенный и резкий в обращении с подчиненным, ген. Фок являлся полною противоположностью ген. Кондратенко и если тот заслужил наименование "души обороны", то Фока звали ее "злым гением".

ГЕНЕРАЛ ЛИНЕВИЧ

Назначение ген. Линевича состоялось 2 марта, т.е. через 4 мес. после мукденского сражения. Ген. Куропаткин по собственному желанию остался при армии в был в скором времени назначен командующим 1-ю Маньчжурскою армиею. <...> Во главе Маньчжурских армий был поставлен новый вождь: ген. от инф. Линевич, доблестное поведение армии которого в мукденских боях, и порядливое отступление которой среди паники, хаоса и расстройства остальных двух армий одно служило нам хоть слабым утешением в несчастии... И человеческое сердце, столь склонное к надежды, снова стало верить, что ген. Линевич есть именно тот вождь, который, "не мудрствуя лукаво" сложными маневрами армий и верой в "стратегические линии", даст нам, наконец, победу одною лишь своею непреклонною волею, упорством в достижении ее и верой в силу духа армии... Казалось, что "история повторяется" -- и снова методичного, но несчастного "Барклая" сменил "старик Кутузов"... Передавали из уст в уста, как, объезжая армию, Линевич вызвал вперед георгиевских кавалеров и, сняв фуражку, поклонился им со словами: "Кланяется вам низко моя седая голова. Надеюсь, что, как и прежде, вы не покроете ее позором, что победим врага..." И вспоминали при этом слова Кутузова при объезде им нашей армии под Царевым-Займищем: "С такими молодцами отступать!.. Помилуй Бог!.." <...>

[После капитуляции Порт-Артура японцы уже могли вести переговоры о мире, требуя серьезных уступок со стороны России. В то же время, Армия готова была продолжать войну.] Главнокомандующий, ген. Линевич, был в полном соответствии с этим настроением своих армий. "Я солдат, -- сказал он корреспонденту французской газеты "Le Journal" -- и должен исполнить приказание Его Величества, но всем нам будет тяжело покинуть занимаемые вами позиции. Весьма вероятно, что начатые переговоры окончатся ничем, и тогда придется убедиться в нашей бесконечной способности к сопротивлению"... А Государю он всеподданнейше донес "в опровержение газетных слухов, будто армия наша совершенно окружена", что "никогда она не была в опасном положении, и фланги наши никогда еще не были обойдены японцами", что "несколько раз порывались они придвинуться ближе, но никогда им этого не удавалось", -- что "дух войск внушает своему вождю полное доверие", и что "армии вполне готовы к выполнению тех задач, которые могут им представиться". На все эти патриотические обращения Государь Император изволил ответить: "Русские люди могут положиться на Меня. Я никогда не заключу позорного или недостойного великой России мира".

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ ЗАСУЛИЧ

Ген. Засулич, отъезжая из Ляояна к отряду, уже был удручен тем, что его "ругать будут, так как отступление с боем, -- говорил он, -- под напором значительных сил неприятеля и на местности пересеченной, всегда будет носить характер поражения".

К тому же, не будучи совсем знаком с войсками своего отряда и их начальниками, он не знал, в какой мер и на кого из них он может положиться в этих трудных обстоятельствах.

Сам же командующей армией не нашел времени и возможности посетить Восточный отряд, осмотреть его расположение, поднять его дух и вообще на месте оценить обстановку первого серьезного столкновения с противником на важном стратегическом пункте театра войны. Его внимание сосредоточено было в это время на прибывавших в Ляоян войсках и на инженерной подготовке театра войны.

ГЕНЕРАЛЫ И АДМИРАЛЫ

РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЫ

ВИЦЕ-АДМИРАЛ С.О. МАКАРОВ

Японцы это поняли, почувствовали и жаждали только одного -- гибели Макарова. <...>

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ Р.И. КОНДРАТЕНКО

Ген. Р. И. Кондратенко, сперва начальник 7-й вост. сиб. арт. дивизии, а затем -- начальник обороны всего сухопутного фронта крепости. Прибыв в П.-Артур месяца за полтора до начала войны и убедившись в печальном состоянии крепости, он тотчас же принялся заботиться об ее укреплении. Он "уговорил" Стесселя объехать ее верки, он осматривал с адм. Макаровым Цзиньчжоускую позицию и соображал совместную оборону ее флотом и войсками. Он побывал и на Дагушане, на Угливых горах, Ляотешане и Высокой.

"С удивлением спрашивали друг у друга в крепости, -- рассказывал нам один из почтенных участников обороны, -- что это все ездит маленький беспокойный генерал: от ген. Стесселя к ген. Смирнову, вновь возвращается к Стесселю, скачет к адмиралам Витгефту и Григоровичу, -- неужели это он хлопочет все по делам своей дивизии?" Нет, это он хлопотал об Артуре, примирял враждебные отношения разных ведомств и чинов, рассеивал возникавшие между ними недоразумения и объединял всех на общее дело своим идеальным служением ему. И скоро все признали его "душою обороны крепости". К нему стали обращаться все, кто хотел так или иначе быть полезным делу обороны, и так как идеям и предложениям других ген. Кондратенко всегда отдавал предпочтение пред своими, то он и скакал от одного генерала к другому, проводя в жизнь то, что казалось ему нужным и полезным. Сила, подчинившая всех Кондратенко и всех к нему привлекавшая, крылась не столько в его уме, сколько в его сердце. Бескорыстный и правдивый, он был предан только делу обороны и жил только его интересами, нуждами и заботами... Скромный в отношении себя, он был прост с другими, всем доступен и в каждом уважал человека... Сам прекрасно образованный, питомец двух военных академий (Инженерной и Ген. Штаба), он не считал однако себя авторитетом во всем и не только охотно выслушивал, но часто сам спрашивал советов и мнения у тех, кому "на месте виднее": у простого стрелка, матроса, портового рабочего, заурядного армейского офицера... И часто делалось именно так, как они говорили... В результате, "то, что не было сделано в Артуре за семь лет, Кондратенко, насколько это было возможно, создал в несколько месяцев"... Его мыслью, его трудами, его настойчивостью создалась вокруг П.-Артура цепь укреплений, которые почти 5 месяцев сдерживали натиск превосходных сил противника в ряде бешенных атак и штурмов. <...>

16-го сентября в П.-Артур была получена депеша ген. Куропаткина, извещавшая об исходе Ляоянского сражения. Хотя она и заканчивалась уверением, что, "несколько пополнив убыль в войсках и в артиллерийских запасах и усилившись первым корпусом", он, ген. Куропаткин, в начале сентября перейдет "в энергичное наступление", но этому новому обещанию "скорой", "сильной" и "энергической" выручки уже более не верили. По крайней мере, "душа" осажденной крепости -- и на этот раз прибавим -- ее совесть, ген. Кондратенко уже через два дня после получения вышеупомянутой депеши, 18 сентября, написал ген. Стесселю следующее замечательное письмо: "В настоящее время, пока П.-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными, но если к этим неудачам присоединится потеря П.-Артура и находящегося здесь флота, то в сущности кампания безвозвратно проиграна и наш, военный неуспех принимает унизительные для нашего государственного достоинства размеры. Рассчитывать на своевременную выручку П.-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно. Единственным почетным выходом является заключение теперь, до падения П.-Артура, мирных условий, которые несомненно можно до падения П.-Артура, установить не унизительными для народного самолюбия. Очень вероятно, что Государю доносят о событиях, освещая их несколько в разрезе с действительностью. Истинное, правдивое верноподданническое донесение, может быть, устранить большую беду от нашей родины. Посему, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не признаете ли вы возможным шифрованной телеграммой на Высочайшее Имя донести об истинном положении дела здесь, на Дальнем Востоке. Настоящее письмо мое и написано только в виду постоянного сердечного отношения вашего ко мне и моей глубокой уверенности в необходимость такого шага для блага России".

Этим письмом ген. Кондратенко обнаружил не только большое гражданское мужество и большой государственный ум, широко и смело охватывавший события, но и почти пророческую прозорливость.

Накануне боев на Шахе, он писал в П.-Артур, что "наш военный неуспех принимает унизительные размеры"... И, действительно, неудачный исход нашей попытки перейти в наступление был несомненно унизительнее нашего победоносного отступления от Ляояна... А затем размер и унизительный характер наших неудач все прогрессирует: капитуляция П.-Артура, мукденский погром и "Цусима" со сдачею в плен эскадры Небогатова... В неясных, смутных образах, быть может, все это уже носилось пред духовным взором Кондратенки, но они недоступны были прозрению Стесселя, человека совсем иного склада, иного духа... Последний сказал Кондратенко по поводу его письма, что писать Государю не может... Тогда для Кондратенки осталось лишь дороже продать свою жизнь и заставить японцев дороже купить обладание крепостью.

25-го сентября он обратился к войскам сухопутной обороны крепости со следующим приказом:

"Прошу Начальников участков обратить внимание ротных командиров и разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя свой жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важные государственным значением П.-Артура, как местопребывания Наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке".

"Упорная оборона, до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается сверх того тем, что японцы, предпочитая сами смерть сдаче в плен, вне всякого сомнения произведут в случае успеха общее истребление, не обращая ни малейшего внимания ни на Красный Крест, ни на раны, ни на пол и возраст, как это было ими сделано в 1895 при взятии Артура".

"Подтверждением изложенного может служить постоянная стрельба их по нашим санитарам и добивание наших раненых, случай которого имел место даже 22-го сего сентября при временном занятии Сигнальной горы".

"Вследствие весьма важного значения Порт-Артура, не только Государь и вся наша Родина с напряженным вниманием следят за ходом обороны, но и весь мир заинтересован ею, а потому положим все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие нашего обожаемого Государя и достойно поддержать славу Русского оружия на Дальнем Востоке".

Внушить гарнизону мысль об упорной обороне крепости -- "до последней капли крови" -- было уже психологическою необходимостью, ясно сознанною ген. Кондратенко. Гарнизон жил и дрался с мыслью о выручке. Ею бредили во сне и галлюцинировали наяву. Одни ясно видели в море множество кораблей и уверяли товарищей, что "это -- эскадра Рожественского"; другие -- слышали гром пушек позади японских позиций и уверяли, что "это -- Куропаткин пробивает себе дорогу к Артуру"... Известие, что Маньчжурская армия отступила от Ляояна к Мукдену не могло, конечно, не стать достоянием молвы -- об этом могли позаботиться и сами японцы путем подметных писем -- и упадок духа, который оно могло произвести, надо было предупредить и парализовать.

ГЕНЕРАЛ А.В. ФОК

ГЕНЕРАЛ ЛИНЕВИЧ

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ ЗАСУЛИЧ