Глава 3. Район Еврейского «гробля» и отряд Алексича. Операция Тырново-Игмана
Район Еврейского кладбища из-за важности своего положения (как и Озренская улица) был местом особого внимания противника. Отсюда из нескольких бункеров сербской обороны открывался вид на центр неприятельского Сараево. Сюда же выходили фланги сербской обороны на Гырбовице. Сама Гырбовица оборонялась всего двумя, 2-м и 3-м пехотными батальонами — под командованием Ацо Петровича и Ковачевича соответственно. Каждый батальон насчитывал по 600–700 человек списочного состава. На практике же немалое количество из них находилось в самовольных отлучках, затягивавшихся до года. Часть их лишь числилась в списках подразделений. В третий батальон входили: чета Алексича, носившая официальное название ПОЧ («противооклопна чета» — противотанковая рота) и четыре пехотные четы, которые держали оборону улицы Београдской, находившейся на Гырбовице у подножия Требевича. От «Дебелого бырдо» линия обороны держалась двумя четами вдоль пути Луковице-Пале. Второй батальон, имевший в составе столько же чет, держал оборону от улицы Загребачка на Гырбовице, вдоль реки Миляцка до улицы Озренской.
Сербские силы были не велики: 4 танка, 4 ЗСУ М-53 «Прага» (спаренные 30-мм зенитными артиллерийскими установками и монтированные на бронированных грузовиках) — особо ситуацию изменить не могли.
Но на этом сербские силы не исчерпывались. Наша бригада носила название 1-я Новосараевская моторизованная бригада. В состав подразделения также входили 1-й пехотный батальон, державший фронт от горы Моймило до Добрыни и аэродрома; танковый и механизированный батальоны, стоявшие в Луковицах; зенитный и артиллерийский дивизионы; рота военной полиции и ряд подразделений. Численность нашей бригады доходила до 4–5 тысяч человек, оснащенных техникой и вооружением для ведения борьбы в данных условиях, и чего вполне хватило бы, чтобы дойти до центра Сараево или пересечь его.
Штаб нашей бригады находился в Луковице, в бывшей казарме ЮНА, носившей название «Слободан Принцип Сельо», штабной командный пункт расположился на высоте Павловац.
Все Сараево представляло сплошную линию фронта, снаряды и мины летели в обе стороны, и как следствие — были большие потери среди мирного населения. В дни праздников религиозного характера местное население собиралось на застолья, и зачастую на выстрелы в воздух расходовалось больше боеприпасов, нежели на боевых позициях.
Покинуть мусульманское Сараево было практически невозможно, единственным выходом были два подземных тоннеля под аэродромом, которые контролировались мусульманской полицией, не дававшей выхода никому без специального пропуска. Из сербской зоны выбраться было куда проще, так как отсутствовало военное положение.
В общине Ново-Сараево проживало около 15–20 тысяч сербов, что представлялось отличной мобилизационной базой. В данной войне бригады пополнялись боеспособным населением своей общины. Люди были привязаны к родным местам, что порождало поразительную «местечковость». Так, в отношениях между бойцами нашей бригады и 1-й Романийской очень часто на этой почве возникали проблемы, хотя их постоянные места проживания находились всего в 20 километрах.
Несмотря на это, сербы достойно держали оборону. «Мусульманское» Сараево с 250 тысячным населением имело 30–40 тысячное войско, а при необходимости могли быть мобилизованы дополнительные силы. Сербский же Сараево-Романийский корпус насчитывал не больше (а то и меньше) 20 тысяч человек, при населении 120 тысяч человек.
Мусульмане находились в преимущественном положении и, имея с позволения международного сообщества «свободу рук», могли нанести сокрушительный удар. Например, за 2–3 часа перебросить войска от фронта под Добоем на Сараевский фронт, тогда как сербам понадобилось бы для этого в 5 раз больше времени. То же относится и к Сараево, так как армия БиХ (Боснии и Герцеговины) с легкостью могла выставить против нашей бригады пять или шесть своих бригад, но наступления противника здесь не удавались, вплоть до самого Дейтонского соглашения. Даже в 1995 году сербы могли продвинуться дальше в городской зоне Сараево. Если взглянуть на район Гырбовицы, а также позиции на Озренской и Еврейском кладбище, то здесь два сербских батальона были окружены тремя неприятельскими бригадами. В сущности, эти бригады были легкопехотными, плохо оснащенные и с недостаточным снабжением. Но война шла в городских районах с многоэтажными зданиями, где танки и «Праги» сербов вряд ли играли большую роль. Пара гранат порой здесь решала намного больше. У противника, впрочем, так же было несколько танков на все Сараево. То, что мусульманская армия не могла взять Гырбовицу, говорит не о недостатке храбрости ее солдат, а скорее, подтверждает недальновидность генералов и политиков. Если бы противник захватил район Еврейского кладбища и улицы Озренской, то он бы вышел на участок мемориального комплекса Враца, где сербских домов было не так уж и много, а значит, сопротивление было бы оказано слабое. Этими действиями они бы отсекли единственную асфальтированную дорогу Луковице-Пале, а сербские села Петровичи и Миливичи оказались в зоне их досягаемости, в глубоком котловане.
Сербский батальон, стоявший на Требевиче, самостоятельно не смог бы оказать помощь, а дополнительные резервы с Якорины вряд ли бы сумели преодолеть участок, проходивший вдоль неприятельских позиций. Достаточно было одного выстрела из «Малютки» по танку — и движение сразу бы остановилось. Противник же на Златиште, хоть и находился под позициями сербов, укреплен был хорошо. Кроме того, он занимал вершину Чолина Капа (966 м над уровнем моря), откуда мог покрывать огнем значительную часть района Златиште. Правда, сербы обладали еще одной линией обороны, с правой стороны дороги Луковице-Пале, но даже случайному путнику с дороги, невооруженным взглядом, было видно, что она находится в заброшенном состоянии.
В случае нападения противник имел бы преимущество, так как сербское командование в данном районе не располагало достаточным числом боевых подразделений, а собирать народ от дома к дому было долго.
Руководство мусульман, призывая свой народ к полному захвату Боснии и Герцеговины, было к этому не готово. Вся информация, что поступала с телевидения, расходилась с реальностью.
Необходимо было просто признать, что мусульманская армия воевала не так уж хорошо. В 1992 году противник совершал пехотные атаки на сербские позиции. Однажды подобное случилось и под Златиште, где мусульмане были разгромлены. В 1993 году, мусульмане бездумно пошли на Требевич, где сербы просто закидали их гранатами.
Потом в Сараево начали приглашать моджахедов, хотя по телевидению Боснии и Герцеговины политические деятели выступали с речами в защиту прав человека и демократии. Создавалось впечатление, что Алия Избетович написал не «Исламскую декларацию», а новую «Декларацию прав человека». Эта пропаганда сопровождалась постоянными угрозами против Республики Сербской и всей Югославии, которые периодически перемежались жалобами Западу на свою судьбу. Было неясно, кто же находится у власти, то ли мусульмане, то ли «бошняки», то ли сторонники Запада, то ли приверженцы исламского джихада. Все здесь смешалось, поэтому вполне закономерно, что «защитники Боснии и Герцеговины» успехами похвастаться не могли.
Прошлого не изменить, но Дейтонский мир 1995 года не покончил с враждой между хорватами, сербами и мусульманами, существующую сотни лет, только лишь загнал ее вглубь. По сути дела, в Сараево ничего не изменилось, но сербов, с помощью международного сообщества, выгнали с Гырбовице, Озренской, и из района Еврейского кладбища.
Но понимание всего этого пришло намного позже. Тогда же, в 1993 году, когда я попал в чету Алексича, я плохо понимал эту войну, и тут мне пришлось учиться многому.
Первое, что пришлось изучать — снайперскую войну. Неприятельские снайперы имели несколько излюбленных позиций — «Дебелое бырдо», где они рядом с вентиляционным выходом из подземного тоннеля выкопали свой бункер, гора Моймило, крыша отеля Холидей и еще несколько высотных зданий в неприятельском Сараево. Именно с этих позиций они простреливали значительную часть территории сербского Сараево, поэтому проезд из Луковиц до Требевича был рискованным.
Снайперы стреляли по всем видам транспорта, идущего по дороге Луковица-Пале. Особенно часто обстреливались грузовики и автобусы, хорошо видимые из-за деревянных щитов и полотнищ, установленных сербами на насыпных земляных валах вдоль обочины, высотой 1–1,5 метра. В этих грузовиках ехали как военные, так и мирные люди, которые нередко погибали. Сложным для проезда был и участок дороги в районе мемориального парка «Враца», который необходимо было проехать по пути в Луковицу. Здесь на протяжении нескольких сот метров дорога была открыта огню неприятельских снайперов, а то и пулеметчиков (как с «Дебелого бырдо», так и из неприятельской части города). Конечно, этот участок можно было объехать: спуститься по улице Охридской к штабу нашей четы, затем узкими улочками выехать на Гырбовицу, с которой можно попасть на улицу Банэ Шурбата и выехать уже на безопасный перекресток на Враца. Но на такой путь мало кто решался, так как впереди было не менее пяти-шести очень опасных участков, поэтому люди предпочитали рискнуть, «проскакивая» через Врацу.
Но и Враца не была единственно опасным местом: уже через несколько километров, на перекрестке в Луковице, начиналась зона обстрела неприятельских снайперов с Мойшило.
Левая дорога, шедшая к фабрике «Энергоинвест» и зданию факультета, простреливалась на протяжении 200–300 метров, и маскировка была плохой. От этого места до Моймило было около тысячи метров, но снайперский огонь все-таки велся постоянно, а применялись крупнокалиберные пулеметы и 12,7 мм снайперские винтовки. Здесь и погиб руководитель центра безопасности МВД Сербского Сараево, пока он ждал в своей машине, когда ему откроют ворота фабрики.
Правая дорога от перекрестка также простреливалась, сначала на участке от штаба бригады в казарме «Чича» до корпуса в казарме «Сельо», а затем и дорога до Добрыни-4. Путь в Касиндол, дорога в село Войковичи, следующая затем в сторону Тырново, тоже была опасной, так как часть села Войковичи и участок дороги на Тырново, простреливались неприятельскими снайперами с горы Крупац. Заграждения в виде деревянных щитов, земляных насыпей, порой — материи, натянутой между столбами и деревьями, бетонных плит устанавливались весьма халатно, поэтому отдельные участки были очень уязвимы. При этом не каждый участок было возможно закрыть. В таких условиях нелегко сориентироваться, какой участок более безопасный: это было особенно сложно для приезжих из других мест Республики Сербской.
Естественно, снайперский огонь не велся без остановок, можно было до десятка раз проскочить по одному месту, прежде чем пуля просвистит над головой. Но и потери здесь были не малые, как среди гражданских лиц, так и среди военных.
Не меньшую опасность представляли мины и снаряды противника, которые не разбирали людей, кто из них гражданский, а кто военный. Вообще трудно было отделить военные цели от гражданских. «Бункеры» зачастую размещались в подвалах жилых зданий, а зенитные установки били из жилых массивов, поэтому как сербы, так и мусульмане особенно в целях не разбирались.
Международное сообщество обвиняло, странным образом, только сербов в обстрелах «мирных кварталов Сараево», хотя, что это такое — никто не понимал.
Не знаю, что происходило в то время в мусульманском Сараево, но по рассказам и по информации СМИ, жизнь там тоже была не легкой, но все-таки шла свои чередом, независимо от военных действий.
Люди все же веселились, решали житейские проблемы, женились, разводились, появлялись на свет дети, но вот только умирали гораздо чаще. Нельзя сказать, что к смерти здесь привыкли, но она была неизбежностью. Тем более, воевали-то не иноязычные люди, пришедшие откуда-то издалека, а воевали и погибали представители одного, по сути, народа, жившие друг с другом в мире многие годы, породнившиеся между собой. У многих сербов жены, матери, и ближайшие родственники были мусульманами или хорватами. С началом войны одни связи разорвались, другие поддерживались по телефону или письмами, иные использовались в корыстных целях. Закономерно, что нередко были негласные договоры о взаимном неведении огня, хотя опять-таки никто не был застрахован от какого-нибудь «терминатора».
Находясь в Гырбовице, я убедился, что это не Сталинград, а скорее, Бейрут. За исключением жилых массивов Отес и Гырбовица, взятых сербами в 1992 году, в Сараево наступательных боевых действий глубокого характера не было, и почти все разрушения сосредоточились в узкой полосе линии фронта, но и то не особо значительные.
К тому же в Сараево постоянно находились миротворческие силы ООН, а главное — разнородные гуманитарные организации, которые никогда не задерживались там, где шла полномасштабная война. В обеих частях Сараево работали некоторые предприятия, рестораны. Правда, на Гырбовице до февраля 1994 года их было всего 4 или 5, и вид они имели неказистый, но все же это было признаком жизни и по сравнению с казармой в Семече, мне там понравились намного больше.
Район Еврейского кладбища несколько отличался от многоэтажной Гырбовице, бывшей до войны преимущественно сербской. Покинутые сербами, хорватами, мусульманами квартиры сразу же занимались сербами, сбежавшими из неприятельского Сараево или же других мест.
В районе Еврейского кладбища (по-сербски «кладбище» — «гробля», как в дальнейшем этот район и буду именовать) число пришлых было невелико, здесь проживало в основном сербское население. Заселялся и застраивался этот район с начала 1960-х годов сербами — переселенцами из сел общин Пале, Ново Сараево, Калиновик. Состав чет, державших здесь оборону, состоял зачастую из родственников, знакомых или же друзей. Это, кстати, не так плохо оказалось, потому что нигде сербам, даже с помощью ЮНА, иным образом не удавалось долго удерживать территорию. Бежать местным никуда не хотелось, да и уезжать было некуда, так как их никто нигде не ждал. Многие не хотели оставлять свою землю. Им приходилось выдерживать серьезные нападения противника и постоянно опасаться снайперского огня, мин и тромблонов.
Такая жизнь требовала определенного мужества, ведь тянулась она с апреля 1992 года. Так что убитых, инвалидов, раненных и пропавших без вести, было более чем достаточно. Люди гибли не только на фронте, но и у своих домов. Жестокость столкновений усиливало то, что с другой стороны Еврейского гробля жили в основном только мусульмане, строившие свои дома едва ли не один на другом: этот район отличался и до войны экстремистскими настроениями. Постепенно как-то сложилось мнение, что в районе Еврейского кладбища живут одни экстремисты, сербские «четники» и мусульманские «балии».
Процесс формирования современного четнического движения довольно сложен, поэтому коснусь его в общих чертах.
Постепенное принятие демократических ценностей в Югославии совпало с национальным подъемом. Это выразилось в создании ряда общественных движений. Сербский народ, благодаря тому, что сербское село было еще сильно, а православные и национальные ценности еще хранились в народной памяти, выбрал «национальные» организации. Самое сильное сербское оппозиционное движение СПО («Сербский покрет обнови» — Сербское движение обновления), ассоциирующее себя с четниками Драже Михайловича времен Второй мировой войны, поначалу включало в себя почти всех оппозиционеров (Воислава Шешеля, Мирко Йовича, Вука Драшковича) и действовало главным образом в Сербии. Оно было негативно настроено по отношению к власти, а Шешель впоследствии стал его противником. Ставший лидером СПО Драшкович установил хорошие связи с сербской эмиграцией, в том числе с «попом Джуичем», бывшим командиром четнической «Динарской» дивизии, воевавшей в Краине во время Второй мировой войны.
Другой, более лояльный власти лидер оппозиции, Мирко Йович, создал свою организацию СНО («Сербску народну обнову»), а затем и Воислав Шешель организовал «Сербский четнический покрет» (Сербское четническое движение) — СЧП. Позднее СЧП Шешеля объединилось с Народной радикальной странкой (партией) Николича, положивший начало радикальной партии, в которой Шешель стал лидером, а Николич его заместителем. Шешель так же сумел установить хорошие отношения с Джуичем (последнего еще Драже Михайлович назначил воеводой), от которого получил звание четнического воеводы. Шешель по четническому образцу стал вводить звания (наредник, десетар, поручник, капитан, майор, полковник, воевода), что, впрочем, не помешало ему еще более улучшить отношения с Милошевичем и его госбезопасностью.
Начало войны ознаменовало большой патриотический и национальный подъем. На фронт отправлялись многочисленные добровольцы, организованные в Сербии и Черногории силами СПО Вука Драшковича, СНО Мико Йовича, радикалов Шешеля и представителями других более мелких организаций. На фронте действовали добровольческие отряды «Сербской гарды» во главе с Гишком (СПО), и отряд «Бели Орлови» (СНО) под руководством известного кинорежиссера Драгослава Бокана. Некоторые добровольцы самовольно присваивали себе названия или символы того или иного движения, так как добровольческое движение развивалось весьма хаотично. «Гишка» очень скоро был убит в спину снайпером, и его движение распалось. Вук Драшкович вступил в конфликт с руководством Республики Сербской и Республики Сербской краины. Другие отряды, не имея поддержки, просуществовали недолго, и те же «Бели Орлови», начав испытывать растущее давление со стороны Республики Сербской и Республики Сербской краины, просто прекратили свое существование.
Совершенно отдельно и особое внимание занимала СДГ («Сербска добровольческая гарда» — Сербская добровольческая гвардия), во главе с Желько Ражнатовичем, по прозвищу Аркан.
Аркан, личность незаурядная, был известен ранее органам правопорядка Югославии и многих других стран, но с началом конфликта получил поддержку во власти, точнее в госбезопасности, на которую работал и до войны. Он был довольно популярен среди молодежи, а потому в людях недостатка не испытывал. В своем движении Аркан ввел жесткую дисциплину, в отличие от других добровольческих отрядов, хотя ее цели заключались не только в выполнении боевых задач на фронте, но и в «зачистке» местности. Он организовал обучение своих бойцов на полигонах ЮНА и милиции Сербии. Позднее Аркан организовал собственную партию ССЕ («Странка сербского единства» — Партию сербского единства) и даже получил место в парламенте.
Радикалы опирались на свою политическую организацию, сеть комитетов, которую они успели создать в Сербской Краине и в довоенной Боснии и Герцеговине. Четническое движение основывалось уже на базе этих комитетов. Как раз во время моего приезда в Республику Сербскую, в марте 1993 года, в городке Соколаце, состоялся большой сбор четнических командиров радикалов. На этом сборе Воислав Шешель присвоил звание воевод более чем полутора десяткам командиров, в том числе двум сараевским четникам — нашему Алексичу и «Бырнэ» (Браниславу Гавриловичу), отряд которого находился в Илидже. Алексич до войны был юристом на почте, начал свою карьеру как председатель комитета радикалов в еще довоенном Сараево. С началом войны, в апреле 1992 года, он успел собрать вокруг себя несколько десятков местных сербов, в большинстве молодежи, с которыми и принимал участие в боях за освобождение руководства СДС,[12]блокированного мусульманами в отеле «Холидей», а также в боях за школу милиции в районе Враца. Совместно действовали местные добровольческие отряды и сербские милиционеры. Тогда же сербами была взята Гырбовица, и некоторые из них начали переправляться через реку Миляцка, но сверху последовал приказ о возвращении. Последующие сербские наступления на массив Храсно закончились неудачей из-за недостатка сил и плохой организации. В районе Еврейского гробля Алексич занял оборону у самого подножия «Дебелого бырдо», в казарме бывшей ЮНА «Босут», от которой начинался подземный тоннель в горе, где находился узел связи армии. Мусульмане организовывали нападения на этот район, но сербы его отстояли.
С началом формирования Войска Республики Сербской четническая группа Алексича объединилась с группой местных «территориальцев» в единую чету (роту), и одновременно в этом же районе, вдоль ограды Еврейского гробля до транзитного автопути, оборону приняла пехотная чета, командиром которой к моему приезду стал капитан Станич. В районе улиц Београдской и Мишки Йовановича, командиром был Велько Папич, ранее служивший в ЮНА и участвовавший еще вбоевых действиях в Краине.
Ряд командиров и бойцов здесь были членами радикальной партии. Алексич имел связи в Белграде и был лично знаком с Шешелем, находился в хороших отношениях, а также с Биляной Плавшич, настроенной антикоммунистически и монархически, бывшей заместителем Караджича, а потому считался довольно влиятельным человеком. Но общая ситуация не благоприятствовала четникам, так как власти относились к ним с подозрением, и четническое движение так и не стало самостоятельной силой.
Если, еще в 1992 году, в Республике Сербской четнические отряды были самостоятельны, и в их состав входило от 50 до 100 бойцов, то в 1993 году большая часть этих отрядов была распущена. Меньшая же часть, подобно отряду Алексича и отряду воеводы «Васке» из Илияша, были включены в состав бригад и батальонов Войска Республики Сербской.
К сожалению, в условиях безвластия, в четнические отряды попадали случайные и непроверенные люди, ими совершались кражи, грабежи, убийства. Впрочем, подобные поступки совершались не по идеологическим убеждениям, а из-за низкого морального уровня: это было типично для людей всех партий и структур. Но радикалы находились на «особом» счету, так как не имели популярности и понимания даже среди сербских националистов, а об офицерах ЮНА, выросших на примерах борьбы партизан Тито с многочисленными врагами югославского народа — от нацистов Гитлера и фашистов Муссолини до хорватских усташей и сербских четников, — и говорить не приходилось.
С четниками я был знаком еще по Вышеграду. Для меня это были воевода Велько, Бобан со своей интервентной четой, добровольческая группа «Скакавцы», но тогда я даже не предполагал, что с четниками так запутанно обстоят дела. Самое интересное, что меня, а затем и других ребят, пришедших к Алексичу, многие люди во власти стали считать четниками, хотя мы тогда и понятия не имели обо всех тонкостях сербской политики.
На Гырбовице встречалось разное. Кто-то из довоенных уголовников стал называть себя четником (правда, среди них встречались очень часто смелые, толковые и хорошие бойцы); кто-то понятия не имел о четничестве, а были и те кто «воевал» по кафе и ресторанам. «Свиней» хватало везде, к счастью, отдельного движения они не представляли.
С местными сербами я познакомился довольно быстро, так как сразу по приезду к Алексичу вступил на боевое дежурство. Позиции этой четы тянулись на протяжении двухсот метров прямой линией. У подножия «Дебелого бырдо» стояло полуразрушенное двухэтажное здание казармы «Босут», от которого в сторону противника шла неширокая асфальтированная дорога, где сербы имели два бункера «Босут-I» и «Босут-II» по углам казармы. Построены они были основательно. От одного из них шла частично крытая траншея, которая вела к двум домам, в одном из которых жил местный серб «Роко» со своей семьей, а в другом находилась столовая. Эти бункеры были очень важны для обороны: в случае их захвата противником было бы уничтожено последнее сербское сопротивление. Штаб четы, узел связи, помещение, где жили добровольцы (куда поселили и меня), находилось всего в 10–15 метрах от столовой. Овладей ими неприятель, то сразу бы была отрезана дорога до Враца. Справа от нас уже начиналось село Петровичи, которое прикрывал один бункер, позади — находился район «водовода», где простиралась роща и фруктовые сады. Оборону организовывать было негде и некому, потому что большая часть сербов жила намного ниже от штаба четы.
Вторым важным объектом был вход в тоннель, которых находился в 7–8 метрах от казармы на склоне «Дебелого бырдо». Вход был закрыт решеткой, ключи от которой находились у Алексича. Мне пришлось побывать в этом тоннеле. Алексич послал за соляркой шестнадцатилетнего парня «Свена», и я пошел с ним. Это было внушительное сооружение: ЮНА свой узел связи так глубоко вкопала в землю, что он был защищен даже от ядерного взрыва. Ходы тоннеля были высотой 2–3 метра и такой же ширины, а тянулись они на сотни метров, оканчиваясь где-то на Златиште. Все ходы были перегорожены тяжелыми бронированными дверьми. Был еще один выход на мусульманском склоне «Дебелого бырдо». Противник сумел в него войти, но сербы заняли большую его часть и надежно заблокировали.
«Рашидов ров» — так называлась наша позиция — состоял из двух бункеров, находящихся с общих сторон одноэтажного частного дома, расположенного наискось в сербской линии обороны. Правый бункер состоял из крытой траншеи с пулеметным гнездом, которое находилось чуть впереди. В левом бункере пулеметное гнездо было выкопано за углом дома и обложено таким количеством ящиков с песком, что внутри этого сооружения получилась небольшая каптерка, где стоял телефон, и могли разместиться человек 6–7.
Вдоль пулеметного гнезда шла высокая и длинная стена из ящиков с песком, которая была хорошей мишенью для гранатометчиков. В обоих бункерах мы имели по пулемету, один — уже знакомый М-84, а другой — югославский М-53 калибра 7,92, хороший, но быстро загрязняющийся. Чистку оружия никто не любил, поэтому без особой надобности из нашего «гарони» (как мы называли М-53) предпочитали не стрелять. Люди во втором бункере появлялись только при нападении неприятеля, добежать до него было нетрудно, так как находился он в десятке метров. К нему была прокопана траншея вдоль каменной ограды, да и дом был высотой 5–6 метров. К моему удивлению, в одном из окон этого дома периодически появлялась пожилая женщина, кажется, полька по национальности.
Наш же бункер был достаточно защищен, обзор обширен, так что при малейших «телодвижениях» противника, наш М-84 разражался длинной очередью.
Левее от нас, метрах в десяти, находился высокий двухэтажный дом, торец которого был вровень с нашим бункером. Между бункером и домом проходила асфальтированная дорога, которая шла в сторону неприятеля. От противника нас отделяло расстояние в 100 метров, и его линия обороны шла параллельно нашей. Левая сторона дороги была застроена частными домами, но там уже начиналась зона ответственности четы Станича. Конечно, сплошной линии обороны здесь не было. На мой взгляд, было бы нелишним создать бункер в доме, расположенном слева от нас, а еще дополнить бы это несколькими пулеметными гнездами, наблюдательным пунктом, соединить все траншеями! В результате мы получили бы огневую позицию (в форме буквы «Г»), которая давала бы возможность маневрировать, открывая огонь по противнику не только в лоб, но и сбоку, блокируя возможность пройти по склонам «Дебелого бырдо». Для очистки совести я предложил этот план, но ни у кого желания рыть траншеи не было, а настаивать я не стал.
Все-таки люди держали здесь оборону уже больше года. К тому времени в чете было уже несколько убитых. Мусульманам, по рассказам местных ребят, иногда удавалось прорваться на сербские позиции. В один из таких моментов произошел случай из ряда вон выходящий: мусульмане, обнаружив в доме молодую женщину, начали ее насиловать, предварительно позвонив по телефону сербам, приглашая их все это послушать.
Сербы в октябре 1992 года тоже пытались штурмом овладеть неприятельскими позициями, отделенными от нас поляной. Во главе группы из 15 человек был Алексич. Они вошли в расположение противника, но поддержки не получили, поэтому понесли большие потери. Алексич был ранен, и их группа едва выбралась.
За день до моего приезда мусульмане еще раз пошли в атаку, как всегда — в лоб сербской обороне и при хорошей видимости. Сербы, естественно, их накрыли: пришлось убраться восвояси, вытаскивая своих раненных и убитых. По этому поводу район Еврейского кладбища посетило несколько иностранных и местных журналистов. С одним из них я познакомился. Это был Огги Михайлович, постоянный гость Алексича. Среди них находился и один японский журналист, который приехал в сопровождении работника местной безопасности по имени Момир. Японец, в отличие от большинства других западных представителей прессы, плотно экипированных в бронежилеты, был без него и даже принялся прогуливаться по передней линии обороны, рискуя получить пулю, чем вызвал у многих сербов определенную симпатию.
К тому времени организация обороны была устроена следующим образом. Чета Алексича была разделена на три пехотных взвода и взвод поддержки. Последний имел в вооружении безотказное орудие, 20-миллиметровую автоматическую пушку, два миномета 82 мм, несколько гранатометов М-57 (местный югославский гранатомет калибра 44 мм) и «Осу» (калибра 90 мм), пару снайперских винтовок 7,92 мм, станковый пулемет 12,7 мм калибра «Бровингер». Кроме того, рядом со штабом четы, где жил Алексич с женой Верой, находился батальонный узел связи. Каждый пехотный взвод был ответственен за один из трех бункеров, в которых мы дежурили по 4–5 часов, в составе 4–5 человек, с отдыхом по 12 часов. Часто из-за этих дежурств возникали разногласия, но самыми дисциплинированными были бойцы 50–60-летнего возраста: поэтому командование чет противилось снятию с боевого учета этой категории. Они отлично подходили для таких дежурств, в которых по существу, ничего сложного не было. Противник постреливал редко, а сербы предпочитали его зря не тревожить. Жилые дома начинались зачастую в десятке метров от позиций, а на расстоянии 50 метров пустых домов почти не было. Поэтому никто не хотел стрелять, так как могли пострадать чьи-то семьи. Свободное время сербы часто проводили за сигаретой и чашечкой кофе, приготовленного по-турецки. Кофе пили, как правило, в обязательных разговорах, в чем сербы большие мастера.
Многие меня расспрашивали о России, сторонниками которой, по их же словам, они являлись. Как правило, кляли Горбачева, высказывали предположение, что Ельцин является хорватом. Уверяли, что к Западу, чье влияние в местной среде было весьма заметным, симпатий не испытывали. Раздраженно говорили о вмешательстве Запада в «югославские дела», особенно возмущались его экономической и военной помощью хорватам и мусульманам. Некоторые надеялись, что Россия поможет им выйти их этого конфликта. Я же не хотел их разочаровывать и эту тему дипломатично обходил. Мой приезд для них был приятен, так как многие их друзья и родные остались в неприятельской части «у балии», другие — уехали в Сербию, Черногорию, а то и на Запад, так что у меня ни каких проблем, ни с кем не возникало. А если я кому-то не нравился, то это проявлялось весьма безобидно, по сравнению с той средой, откуда я приехал. Честно говоря, большое внимание к своей персоне мне не очень нравилось, тем более, я считал, что не заслужил такое отношение.
В сербскую среду я собственно потому и отправился, чтобы лучше узнать сербов, познакомиться с их бытом. Я помнил «Хохла», который пробыл среди сербов чуть больше двух месяцев и уверял, что они воюют только потому, что им ежемесячно выплачивают по 200–300 марок. Мне вообще действовали на нервы некоторые наши ветераны, всем недовольные, словно они приехали сюда из Парижа или Нью-Йорка, а не из охваченной всеобщим кризисом страны, где не слишком нуждались в военных героях, а на улицах погибало людей больше, чем во всей югославской войне за то же время.
Сербов я не идеализировал, но и понять их можно. Ведь я для них был человек посторонний, а, следовательно, непригодный для всех их интриг, которые меня не интересовали. В Наполеоны попасть я не стремился, но некоторые вещи меня не устраивали с самого начала. Тогда я старался больше присматриваться к местной среде, и моими первыми товарищами стали сербы, с которыми я нес службу бок о бок.
Среди них были: Владо К., человек невысокого роста, плотного телосложения, лет сорока с лишним, чей дом находился в сотнях метров от нашего бункера на нашей стороне; Раде Б., высокий чернобородый тип, лет тридцати, неведомо каким образом попавший к Алексичу откуда-то из Краины; Неделько М., лет сорока, со шрамом на лице и руке, оставшимися после ранения по время октябрьской попытки взятия мусульманских позиций. До начала войны у Неделько была квартира и магазинчик в центре Сараево, откуда он едва успел выбраться с женой и сыном, поселившись на даче под Соколацем. Был среди них и Златко Новкович, по прозвищу «Зак», серб, родившийся в Нью-Йорке, в семье сербских эмигрантов, молодой парень, немного старше меня. Зак для меня был интересной фигурой. Он поведал мне, что из рядов сербской эмиграции на эту войну прибыл, кроме него, еще только один серб. Я неплохо тогда уже говорил по-сербски и мог вести с ним длительную беседу. Зак был типичным американцем с характерными особенностями в поведении и разговоре, поэтому вписаться в местную сараевскую среду ему было не сложно. Он был полон высоких идей, не особо-то нужных здесь. От него я узнал, чем живет сербская эмиграция, что происходит во всей Америке. Значительная часть сербской эмиграции полностью приняла американский образ жизни, и югославская война ее вообще не интересовала.
Но были среди эмигрантов все-таки и те, которые искренне хотели помочь Югославии. Именно благодаря таким людям Зак и оказался на этой войне. Он принадлежал к среднему классу, и денег у него лишних не было, дорогу и проживание оплатили сербские эмигранты. Зак привез с собой медикаменты для местной больницы и финансовую помощь четникам. Особенно хорошо он отзывался о Николе Кавайе, бывшем офицере ЮНА, сбежавшем в Америку в 1950-е годы. В США он стал членом СОПО, эмигрантской организации, которая боролась с режимом Тито, под руководством которого и при попустительстве американских властей организовывались убийства сербсков-эмигрантов и поджоги сербских эмигрантских организаций. После неудавшегося покушения на убийство Тито ФБР арестовало почти всех участников покушения благодаря двум завербованным сербам, Кавайа попытался освободить своих товарищей, угнав самолет. Его попытка закончилась провалом, он получил 20 лет тюрьмы строгого режима (окончил свой срок в 1997 году). Кавайа в американской тюрьме не желал раскаиваться, так как считал себя военнопленным, а не террористом. Рассказывали, что он, назвав себя националистом и расистом, даже оказался от помилования, потому что судья был негром.
В 1996–1997 годах американцы обвиняли Кавайю в том, что он отправлял добровольцев в Республику Сербскую.
Согласно словам Зака, по мнению многих американских сербов, большая часть неудач этой войны была следствием политики властей Республики Сербской. Они даже не имели понятия, как вести пропаганду, и часто свои обращения к американцам начинали со слова «другови» (товарищи). Вряд ли сербская эмиграция изъявила желание помочь новоиспеченным защитникам сербского народа, которые все еще сохранили верность режиму Тито. Значительная же часть помощи, как это обычно бывает, попадала не участникам войны, а в руки чиновников. В Америке даже собирали помощь русским добровольцам, которую мы никогда не получали.
Видимо, в США информация о положении дел в Югославии была недостаточна, поэтому Зак решил восполнить этот пробел. Он приехал за полмесяца до моего приезда, но уже успел снять три или четыре сюжета на сербском и английском языках о воеводе Алексиче, о местной жизни, и отправить их в Америку. Несколько раз, я побывал с ним на телевидение в Пале, и смог оттуда позвонить в Россию. Зак тогда дружил с Неделько, который нас пару раз свозил на своей машине в Гырбовицу, где Зак повадился ходить в какое-то небольшое кафе на паланчики, блинчики с медом. Неделько со своей семьей не был в восторге от жизни под Соколацем.
Упомянутая страсть к об<