Свидетельства боевых товарищей

После выступления летом и осенью 1956 года по Всесоюзному радио с рассказами о поисках героев Брестской крепости на моё имя пришло большое количество писем со всех концов страны. Число их уже вскоре превысило три тысячи. Среди них были и письма от людей, которые в 1941 году сражались в Брестской крепости. Если до того за два с половиной года мне с большим трудом удалось обнаружить в разных городах и сёлах Союза около пятидесяти участников обороны, то за несколько месяцев после радиопередачи более трехсот ранее неизвестных защитников крепости сообщили свои адреса.

С волнением узнали эти люди о том, что советский народ помнит и чтит подвиг, который они совершили пятнадцать лет тому назад в стенах старой русской крепости. Многие из них с радостью встретили на страницах газет и услышали по радио имена своих прежних товарищей, героев крепости – П. М. Гаврилова, П. С. Клыпы, С. М. Матевосяна, Р. И. Абакумовой, А. М. Филя и других. Тепло, с любовью пишут они о своих боевых друзьях, которых сейчас знает весь народ.

"Я знал Гаврилова, – пишет его бывший сослуживец по довоенному времени, офицер запаса из Ленинграда Иван Гомозов. – Это был прежде всего честный коммунист, грамотный командир полка, требовательный к себе, к своим подчинённым, трудолюбив без устали, заботлив как отец, пунктуален. Гаврилов был самым лучшим командиром полка в нашей дивизии. И мне думается, если бы не было брестской трагедии, Гаврилов был бы прославленным воином Отечественной войны. Ночью он часто сидит, читает книги о Суворове, рано утром он уже следит за подъёмом то одного, то другого подразделения, днём проводит занятия с комсоставом полка, часто цитирует суворовские изречения, требует от личного состава глубоких знаний, больше занятий в поле.

Все знали, что от глаза Гаврилова ничего не ускользнёт. Если что-либо неладно идёт в каком-либо подразделении, Гаврилов тут как тут, и все он видит и все знает. К концу дня часто можно было видеть Гаврилова угрюмым и задумчивым. Это он был недоволен прошедшим днём. Часто можно было слышать от него выражения недовольства, что, мол, мало сделано за день, не с полной целеустремлённостью проведены занятия и так далее. Гаврилову хотелось быстрее подготовить свои подразделения к будущим боям. Он торопился с подготовкой личного состава, потому что видел, что схватка не за горами".

"Майора Гаврилова я знал как строгого, требовательного командира, как чуткого и справедливого воспитателя, – пишет бывший боец 44-го полка Сергей Дёмин из Харькова. – В моей памяти сохранилось много случаев из жизни полка и моей лично, которые непосредственно связаны с командирской деятельностью Гаврилова. Я работал на автомашине, и очень часто приходилось ездить с командиром полка в далёкие и близкие рейсы.

Видели бы вы, – пишет Дёмин, – моё состояние, когда я узнал, что сталось с Гавриловым на сегодняшний день. Я за него был рад не менее, чем за себя. Действительно, ему теперь воздают по заслугам. Я горжусь им, ведь он – мой командир". «Я услышал по радио, что майор Гаврилов, бывший командир полка, командовавший частью Брестского гарнизона, жив, – пишет из Новосибирска бывший защитник крепости Иван Черняев. – Я был в дни обороны крепости под его командованием. Товарища Гаврилова знаю лично и всегда вспоминаю как пример мужества, стойкости и бесстрашия в борьбе за социалистическую Родину. Прошу передать товарищу Гаврилову мой искренний привет, пожелание хорошего здоровья и долгих лет жизни».

С любовью вспоминают бывшие сослуживцы и самого юного героя крепости – Петра Клыпу.

Интересное письмо со своими воспоминаниями прислал бывший лейтенант 333-го полка Александр Степанович Санин, возглавивший в первые дни оборону на том участке крепости, где сражался Петя. После войны А. С. Санин преподавал черчение и рисование в одной из школ города Омска. Вот что он пишет:

«Из всего состава обороняющихся в первые дни я особенно выделяю двух младших командиров-артиллеристов и двух маленьких (12-13 лет) – мальчиков – Петю, воспитанника 333-го полка, и второго, имя которого не помню. Но это были настоящие герои-храбрецы. Это они в первые дни обороны разыскали склад боеприпасов. Под градом пуль и беспрерывной бомбёжкой они переносили патроны, пулемётные ленты и снаряды. Петя Клыпа! Только теперь я узнал его фамилию. Он был подлинно бесстрашным мальчиком. Он вбежал в подвал и, обращаясь ко мне, по-военному доложил: „Товарищ командир, я был на втором этаже здания, оттуда все хорошо видно!“ Этим он мне и напомнил о необходимости организации наблюдения. Первое моё приказание было отдано этому мальчику – наблюдать и немедленно доложить о появлении противника. Где только не был этот живой, подвижный, сообразительный мальчонка: в разведке, на подноске боеприпасов – буквально всюду. Я очень боялся и беспокоился за него. Но он, будучи назначен мною связным, часто исчезал на час, а иногда и больше, но никогда не приходил без новостей или без оружия, боеприпасов».

О мальчике-герое вспоминает и другой командир, сражавшийся на этом участке, сейчас пенсионер, живущий в Вязьме, – Василий Соколов.

«Немцы цепочкой перебегали к комсоставской столовой и заняли её, – пишет он. – Мы повели шквальный огонь по цели. Клыпа в это время обеспечивал нас патронами, передавал распоряжения из штаба. Везде только и было слышно: „Клыпа, Клыпа…“ Живой и находчивый мальчик вёл себя как настоящий взрослый, бывалый боец».

Как вы помните, в первых числах июля 1941 года, когда на участке 333-го полка подошли к концу боеприпасы, оставшиеся в живых бойцы сделали попытку прорвать кольцо врага. После этой попытки из них уцелело только несколько человек, которых гитлеровцы взяли в плен. В числе этих уцелевших бойцов был и контуженый Петя Клыпа.

Гитлеровцы отправили его в лагерь Бяла Подляска, и там Петя встретился с пятью такими же, как он, воспитанниками, мальчуганами по 14-16 лет. Неутомимый и энергичный, он тотчас же принялся готовить их побег, и вскоре эти пять мальчиков бежали в Брест во главе с Петей Клыпой.

В 1957 году я получил письмо от одного из этих бывших воспитанников – Петра Котельникова. Он был старшим лейтенантом и служил в одной из воинских частей. С восторгом вспоминает Котельников о своём боевом друге Пете Клыпе. Он пишет:

"Познакомился я с ним в первые дни войны в подвале 333-го полка. Первое, что у меня он спросил, боюсь ли я этих немцев и умею ли я стрелять из винтовки. Несколько дней мы провели вместе в одном подвале, и кто только там был, знал его имя. Был он проворным и смелым мальчиком, часто оставлял подвал и приносил ценные сведения, докладывая рапортом командованию. Им был обнаружен склад с боеприпасами, и под его командой мы доставляли патроны и гранаты к амбразурам, откуда вели огонь по фашистским солдатам наши бойцы.

Инициативный и смелый, Петя Клыпа организовал побег из гитлеровского лагеря пятерых бывших воспитанников, среди которых были Володя Казьмин, Володя Измайлов, Коля Новиков и я. Бежав из лагеря, мы попали в брестскую тюрьму, где фашисты морили пленных голодом, пытаясь окончательно сломить советских людей и навязать им свою волю. Петя и здесь проявил инициативу и находчивость. Он мог уже тогда объясняться на немецком языке и переговорил с немцами. После этого на четвёртый день нас выпустили из этой страшной тюрьмы.

Выйдя из тюрьмы, Петя разведал на южной окраине Бреста склад с боеприпасами и тут же предложил немедленно его взорвать. Но взорвать его не удалось, так как участились случаи облавы, и мы вынуждены были покинуть город – идти пробираться к своим.

Ещё четырнадцатилетним подростком Петя обладал хорошими организаторскими способностями. Храбростью своей и бесстрашием он завоевал доверие среди нашей пятёрки, и так, без официального назначения, он стал нашим настоящим вожаком и самым лучшим другом и близким товарищем. Находясь в тылу у гитлеровцев, в трудные минуты он никогда не унывал и не давал унывать другим. Часто напевал он свою любимую песенку, слова которой я услышал впервые от него:

По морям, по океанам

Красный вымпел над волной.

Не ходить врагам незваным

По берегам земли родной.

Он верил в будущую победу и не сомневался в ней. Он смело говорил местному населению, что Советская Армия опять вернётся, вернётся сюда и Советская власть".

Одновременно с Котельниковым прислал письмо и третий из этой пятёрки – Владимир Казьмин, который когда-то вдвоём с Петей пробирался к линии фронта по лесам и болотам Белоруссии. Сейчас В. П. Казьмин уже инженер-электрик и работает на строительстве линий электропередачи. Он с радостью узнал, что его друг юности и боевой товарищ остался жив, и уже установил с ним прочную связь. Остаётся неизвестной судьба четвёртого из этой юной пятёрки – Володи Измайлова. Что же касается пятого – Коли Новикова, то он, как выяснилось позднее, вернулся на Родину после войны и умер где-то на Северном Кавказе незадолго до того, как я начал поиски брестских героев.

Добрым словом вспоминает о героине Брестской крепости военфельдшере Раисе Абакумовой бывший участник обороны Восточного форта лейтенант запаса Степан Терехов, который живёт сейчас в белорусском городе Мозыре.

«Рядом с нами, – пишет он, – находились раненые. За ними ухаживала Раиса Абакумова, которая нередко из-под носа у немцев выхватывала наших раненых и одна, на своих плечах, под огнём перетаскивала их в укрытое место».

«Я читал недавно в газете про Раису Абакумову, – пишет бывший защитник крепости, а теперь колхозник из станицы Шкуринской Краснодарского края Василий Зайцев. – Она мне тогда спасла жизнь. Я был сильно ранен и лежал без памяти целые сутки. Когда я прочёл про Абакумову, я вспомнил, как тогда раненые всё время звали на помощь Раису. Если бы я её увидел сейчас, я от всего сердца поблагодарил бы её и её детей, если они у неё есть. Если есть, то желаю им, как и всем советским детям, не переживать ничего подобного тому, что пришлось пережить нам в Брестской крепости».

Оказался в живых один из пяти наших военнопленных, которые вместе с Матевосяном осенью сорок первого года бежали из гитлеровского лагеря в Южном военном городке Бреста. Это бывший старшина Евгений Хлебников, после войны председатель одного из колхозов Смоленской области. Он дополнил рассказ Матевосяна новыми интересными подробностями этого смелого побега.

Необычайно волнующее письмо, поистине потрясающий человеческий документ, прислал из Львова один инвалид войны. Вот что он пишет:

"Я, Решетняк Константин Михайлович, бывший рядовой 84-го стрелкового полка, принявший натиск немцев в ночь на 22 июня 1941 года, под командованием незабываемого, бессмертного комиссара полка товарища Фомина и его первого помощника Матевосяна, который был наш непосредственный командир в бою и боевой товарищ. Дело в том, что после шестидневных тяжёлых боев я был ранен тяжеловесной бомбой и попал в плен к гитлеровцам. Я перенёс тяжёлую операцию и лишился обеих ног. С большим нетерпением я ждал дня освобождения и свободной жизни. Я дожил, дождался, но этот день принёс мне второе несчастье. Гитлеровцы при отступлении подожгли дом, где я находился с другими ранеными, вследствие чего я лишился зрения. До Вашей беседы по радио я не думал, чтобы кто-нибудь остался в живых из защитников крепости Брест, а если есть, то такие, как я. Сейчас я беспредельно рад, что живут командиры и некоторые боевые наши товарищи.

Слушая Вас по радио, я вспоминаю всю довольно страшную картину героических боев прошедших дней. Я был бы очень счастлив ещё видеть Вашу пьесу «Крепость над Бугом», но это уже невозможно. Даже письмо настоящее пишет мне товарищ по работе, а не я. Однако… хочу Вам помочь восстановить некоторые эпизоды нашей прошедшей боевой жизни. Я это постараюсь сделать посредством моих зрячих товарищей и направлю Вам. Извините за беспокойство. Инвалид первой группы, пенсионер Костя Решетняк".

Сколько удивительной силы духа, сколько простоты и скромности в этом письме искалеченного войной рядового советского человека!

ФИЛЬ НАХОДИТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

Я рассказывал, как герой Брестской крепости П. М. Гаврилов нашёл свою первую жену и сына. Но передача по радио рассказов о поисках героев Брестской крепости помогла установить связь ещё трём людям, которых в прошлом жизнь свела довольно своеобразным способом.

Читатели, вероятно, помнят рассказанную в одной из предыдущих глав историю участника обороны крепости Александра Митрофановича Филя, который сейчас живёт и работает в Якутии. Эта история имела своё любопытное продолжение.

Когда мы беседовали с А. М. Филем в дни его приезда в Москву, он познакомил меня с одним важным эпизодом из своей биографии. Как вы помните, Филь был родом из бедной крестьянской семьи, жившей в станице Тимашевской Краснодарского края. В начале тридцатых годов он, будучи четырнадцатилетним мальчиком, сбежал из дому и, подобно многим его сверстникам в те времена, беспризорничал. В 1933 году он попал в Ростов-на-Дону и там однажды, как это делали и другие беспризорники, выхватил на базаре из рук женщины сумочку и бросился наутёк.

– К моему удивлению, – рассказывал мне Филь, – эта женщина поступила совсем не так, как, бывало, поступали другие. Она не стала кричать, не побежала за мной, а спокойно и молча пошла следом. Это было настолько неожиданно, что я остановился. И женщина тоже остановилась поодаль и сказала мне: «Мальчик, ты возьми деньги, а сумку мне отдай. Там продуктовые карточки». И я, – говорит Филь, – был настолько ошеломлён необычным поведением этой женщины, что машинально протянул ей всю сумку. Женщина открыла её, достала рублей двадцать денег, протянула их мне и потом, внимательно посмотрев на меня, сказала: «Слушай, мальчик, если тебе будет плохо, захочется кушать – приходи ко мне. Вот тебе адрес». И она написала на бумажке: «Газетный переулок, 97. Москвичева Нина Степановна».

Действительно, маленькому беспризорному оборвышу через несколько дней стало очень плохо. Он изголодался, устал и, как он ни страшился, что его передадут милиции, всё-таки пошёл по указанному адресу. Хозяйки квартиры он не нашёл дома, но соседи её уже были предупреждены о том, что может прийти этот беспризорный мальчик. Его тотчас же накормили и положили отдыхать.

Потом пришла сама Нина Степановна Москвичева и сказала, что она оставит Сашу Филя жить у себя. Оказалось, что Филь попал в семью героя гражданской войны на Кавказе Луки Москвичева.

Нина Степановна стала воспитывать его вместе со своей дочерью Леной, однолеткой Александра Филя. Она предложила своему приёмышу идти учиться, но тот не захотел жить на чужой счёт и устроился работать, а вечерами посещал курсы. Вскоре он стал бухгалтером, а впоследствии поступил на первый курс университета, откуда был призван в армию и попал в Брестскую крепость.

После войны А. М. Филь ничего не знал о судьбе Москвичевых и не имел с ними никакой связи. Он и не пытался разыскать их. Несправедливое обвинение, столько лет тяготевшее над ним, глубоко его угнетало и лишало всякого желания восстанавливать прежние связи. Одна мысль о том, что близкие, дорогие ему люди, знавшие его как хорошего комсомольца, искреннего советского патриота, могут хоть на минуту поверить, что он изменил Родине – эта мысль была для него нестерпима.

Вскоре после того, как я рассказал по радио о судьбе А. М. Филя, мне вручили телеграмму из Южно-Сахалинска. Телеграмма эта была даже с оплаченным ответом и с таким текстом:

«Убедительно прошу Вас сообщить адрес Александра Филя. Южно-Сахалинск, Западная, 106. Москвичевой Елене». Это была названая сестра Филя – Лена Москвичева, с которой вместе он воспитывался в Ростове в семье её матери. А ещё спустя некоторое время я получил такое письмо:

"Добрый день, товарищ Смирнов! Прочитав статью «Герои легендарной обороны Брестской крепости» в газете «Правда» от 24 июля, я узнала о существовании Филя Александра Митрофановича, а позднее прослушала Вас по радио. И вот все это очень совпадает с тем, что произошло у меня в жизни. В 1933 году я подобрала беспризорного мальчика, уроженца станицы Тимашевской. Воспитывала я его до ухода в армию. Все это время он работал и одновременно учился. В 1940 году поступил на первый курс юридического факультета в университет, откуда и был взят в армию. Последнее письмо мною было получено от него 20 июня 1941 года, из которого я узнала, что он находится в Брест-Литовских казармах и служит писарем в штабе.

Товарищ Смирнов, возможно, что это однофамилец, но я не могу хладнокровно отнестись к этому известию. Я убедительно прошу сообщить его адрес, для того чтобы списаться с ним.

Если я у Вас оторвала время, прошу извинить. Надеюсь, что Вы понимаете моё состояние. С уважением к Вам Н. С. Москвичева, работница Ростовской швейной артели промкооперации".

Я тотчас же сообщил матери и дочери Москвичевым адрес А. М. Филя, а ему послал их адреса, и теперь они постоянно переписываются.

Так герой Брестской крепости Александр Филь нашёл своих старых друзей, людей, глубоко близких ему, – приёмную мать и названую сестру.

ЗНАМЯ

В 1955 году, когда в газетах стали появляться статьи об обороне Брестской крепости, к одному из районных комиссаров города Сталинска-Кузнецкого в Сибири пришёл рабочий металлургического комбината, младший сержант запаса Родион Семенюк.

– В сорок первом я сражался в Брестской крепости и там закопал знамя нашего дивизиона, – объяснил он. – Оно, должно быть, цело. Я помню, где оно зарыто, и, если меня пошлют в Брест, достану его. Я уже писал вам раньше…

Военком был человеком равнодушным и не любил делать ничего, что прямо и непосредственно не предписывалось начальством. В своё время он побывал на фронте, неплохо воевал, получил ранение, имел боевые награды, но, попав в канцелярию, постепенно стал бояться всего, что нарушало привычный ход учрежденческой жизни комиссариата и выходило за рамки указаний, спущенных сверху. А никаких указаний о том, как быть со знамёнами, зарытыми во время Великой Отечественной войны, у него не было.

Он вспомнил, что действительно год или полтора назад получил письмо от этого Семенюка насчёт того же знамени, прочитал его, подумал и велел положить в архив без ответа. Тем более что по личному делу, хранившемуся в военкомате, Родион Ксенофонтович Семенюк казался комиссару фигурой подозрительной. Три с половиной года он пробыл в плену, а потом воевал в каком-то партизанском отряде. Бывших пленных военком твёрдо считал людьми сомнительными и недостойными доверия. Да и указания, которые он, бывало, получал в прошлые годы, предписывали не доверять тем, кто побывал в плену.

Однако теперь Семенюк сидел перед ним самолично, и приходилось что-то отвечать на его заявление о знамени.

Недовольно и хмуро поглядывая в открытое, простодушное лицо невысокого и очень моложавого Семенюка, военком с важностью покивал головой.

– Помню, помню, гражданин Семенюк. Читали мы ваше письмо… Советовались… Знамя это ваше особого значения теперь не имеет. Вот так…

– Да ведь это Брестская крепость, товарищ комиссар… – растерянно возражал Семенюк. – Вон о ней в газете писали…

Комиссар о Брестской крепости имел самое отдалённое представление и в газетах ничего о ней не читал. Но подрывать свой авторитет он не собирался.

– Правильно… писали… Знаю, знаю, гражданин Семенюк… Видел. Верно пишут в газетах. Только это одно дело, что пишут, а тут другое… Мало ли что… Вот так, значит…

Семенюк ушёл от военкома озадаченный и расстроенный. Неужели и вправду боевое знамя их 393-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, под которым они сражались в Восточном форту Брестской крепости, уже не имеет никакого значения для народа, для истории? Ему казалось, что здесь что-то не так, но ведь военком – лицо, облечённое доверием, и должен знать истинную ценность этого знамени.

Семенюку часто вспоминались те страшные, трагические дни в Восточном форту. Помнилось, как носил он это знамя на груди под гимнастёркой и всё время боялся, что его ранят и он без сознания попадёт в руки врага, Помнилось партийное собрание, на котором они давали клятву драться до конца. А потом эта страшная бомбёжка, когда ходуном ходили земляные валы и из стен и с потолков казематов сыпались кирпичи. Тогда майор Гаврилов и приказал закопать знамя, чтобы оно не попало к фашистам – стало уже ясно, что форт продержится недолго.

Они закопали его втроём – с каким-то пехотинцем, по фамилии Тарасов, и с бывшим односельчанином Семенюка – Иваном Фольварковым. Фольварков предлагал даже сжечь знамя, но Семенюк не согласился. Они завернули его в брезент, положили в брезентовое ведро, взятое из конюшни, а потом поместили ещё в цинковое ведро и так закопали в одном из казематов. И только успели сделать это и забросать утрамбованную землю мусором, как фашисты ворвались в форт. Тарасов тут же был убит, а Фольварков попал в плен вместе с Семенюком и погиб уже позднее, в гитлеровском лагере.

Много раз и в плену, и потом, после возвращения на Родину, Семенюк мысленно представлял себе, как он отроет это знамя. Он помнил, что каземат находится во внешнем подковообразном валу, в правом его крыле, но уже забыл, какой он по счёту от края. Тем не менее он был уверен, что сразу найдёт это помещение, как только попадёт на место. Но как туда попасть?

Лишь в 1956 году, услышав по радио об обороне крепости и узнав о встрече брестских героев, Семенюк понял, что райвоенком был не прав, и написал прямо в Москву, в Главное политическое управление Министерства обороны. Оттуда тотчас же пришёл вызов – Семенюка приглашали срочно приехать в столицу.

В Брест он попал в сентябре, через месяц после того, как там побывали герои обороны. Наступил день, когда он в сопровождении нескольких офицеров и солдат с лопатами и кирками вошёл в подковообразный двор Восточного форта.

Семенюк волновался, у него дрожали руки. Тут сказывалось все – и набежавшие воспоминания о пережитом здесь, на этом клочке земли, и впервые охвативший его страх: «А вдруг я не найду знамени?!»

Они вошли в узкий дворик между валами. Все вопросительно смотрели на Семенюка. А он остановился и внимательно оглядывался вокруг, стараясь собрать разбежавшиеся мысли и сосредоточиться – вспомнить во всех подробностях тот день, 30 июня 1941 года.

– По-моему, сюда! – сказал он, указывая на дверь одного из казематов.

В помещении он огляделся и топнул ногой по полу.

– Вот здесь!

Солдаты с лопатами приготовились копать. Но он вдруг остановил их:

– Подождите!..

И, торопливо подойдя к дверям каземата, выглянул во дворик, прикидывая расстояние от края вала. Его била нервная дрожь.

– Нет! – наконец решительно произнёс он. – Это не тут. Это рядом.

Они перешли в соседний, такой же точно каземат, и Семенюк отстранил солдат:

– Я сам!

Он взял лопату и принялся копать, торопливо и нервно отбрасывая в сторону землю. Грунт, слежавшийся за долгие годы, был плотным, неподатливым.

Семенюк тяжело дышал, пот катил с него градом, но всякий раз он останавливал солдат, когда те хотели ему помочь. Он должен сам выкопать это знамя, только сам…

Все в напряжённом молчании следили за ним. Яма уже была довольно глубокой, а ведь Семенюк сказал, что зарывал ведро на полуметровой глубине. Офицеры с сомнением стали переглядываться.

А он и сам уже приходил в отчаяние. Где же, где это знамя? Оно уже давно должно было появиться. Неужели он спутал каземат – ведь они все так похожи один на другой? Или, может быть, знамя отрыли немцы тогда, в сорок первом?

И вдруг, когда он готов был уже прекратить работу, лезвие лопаты явственно звякнуло о металл, и в земле показался край какого-то металлического диска.

Это было дно цинкового ведра. Он тотчас вспомнил, что тогда, в сорок первом, они не вложили свёрток в ведро, а закрыли им сверху: на тот случай, если бы каземат был разрушен, ведро защищало бы знамя от дождя и талых вод, просачивающихся с поверхности земли.

Все в волнении склонились над ямой. А Семенюк лихорадочно быстро откапывал ведро и наконец вытянул его из земли.

Память не подвела – свёрток со знаменем был здесь, где он оставил его с товарищами пятнадцать лет назад. Но сохранилось ли само знамя? Цинковое ведро просвечивало насквозь, как решето, – оно всё было разъедено солями земли.

Он дрожащими руками взял второе, брезентовое, ведро, лежавшее под цинковым. Оно рассыпалось прахом, совсем истлевшее за эти годы. Под ним был более тонкий брезент, в который они тогда завернули знамя. Он тоже истлел и разлезался лохмотьями, пока Семенюк поспешно раскрывал свёрток. И вот уже заалела красная материя и золотом блеснули буквы…

Осторожно Семенюк тронул пальцем полотнище. Нет, знамя не истлело, оно сохранилось отлично.

Тогда он медленно развернул его и, расправив, поднял над головой. На красном полотнище золотела надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И ниже: «393-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион». Все молча стояли, заворожённо глядя на эту боевую реликвию, извлечённую из земли спустя полтора десятилетия. Семенюк бережно передал знамя одному из офицеров и выбрался из ямы. Он не чуял под собой ног от радости.

А на другой день в центральном дворе крепости выстроился торжественный строй располагавшейся здесь воинской части. Под звуки оркестра, чётко печатая шаг, проходил перед строем знаменосец, и алое полотнище вилось за ним по ветру. А следом за этим знаменем двигалось вдоль строя другое, но уже без древка. Его на вытянутых руках нёс невысокий моложавый человек в штатской одежде, и безмолвно застывшие ряды воинов отдавали почести этому славному знамени героев Брестской крепости, овеянному дымом жестоких боев за Родину, знамени, которое проносил мимо них человек, сражавшийся с ним на груди и сохранивший его для потомков.

Знамя 393-го дивизиона, найденное Родионом Семенюком, было передано потом Музею обороны Брестской крепости, где оно теперь хранится. Сам Семенюк тогда же приехал из Бреста в Минск, побывал там на приёме у заместителя командующего Белорусским военным округом, а позднее навестил меня в Москве и рассказал о том, как он отыскал знамя. Год спустя, когда Советское правительство наградило героев обороны, знатный металлург Кузбасса Родион Семенюк за спасение боевого стяга своей части получил орден Красного Знамени.

Вероятно, некоторые читатели захотят задать мне вопрос: как же чувствует себя райвоенком, который с таким тупым, бюрократическим равнодушием отнёсся к сообщению Семенюка о знамени и объявил его «не имеющим значения»? Думаю, что он теперь придерживается иного мнения. Я назвал его фамилию в Министерстве обороны, и мне сообщили, что этот бездушный и недалёкий чиновник получил строгое взыскание.

НОВЫЕ ИМЕНА, НОВЫЕ ФАКТЫ

После того как летом 1956 года было торжественно отмечено пятнадцатилетие героического подвига защитников Брестской крепости, а печать и радио широко отразили это событие, выявлялись все новые участники легендарной обороны. Среди них – люди самых разных профессий, живущие во всех уголках нашей Родины. Прислали свои воспоминания о боях за Брестскую крепость главный инженер Усадского завода в Татарии Василий Ромадин, бригадир полеводческой бригады колхоза имени Ленина Хмельницкой области на Украине Феодосии Дзех, фельдшер сельского медицинского участка в Полтавской области Николай Гутыря, учитель географии в средней школе села Красногвардейского Краснодарского края Константин Горбатков, ветеринарный врач из казахстанского овцеводческого совхоза Александр Леонтьев и многие другие.

Некоторые из участников обороны из скромности или за недостатком времени не сообщали о себе. Но за них это делали другие – их сослуживцы, родственники, друзья, соседи.

Инженер лесного хозяйства из посёлка Городец Калининской области Галина Мороз писала, что вместе с ней в лесхозе работает бывший защитник крепости Константин Иванов. Находившийся в отпуске в городе Петропавловске Казахской ССР житель Душанбе Першип спешил сообщить, что он встретил там участника обороны, колхозника Федора Ковтюха. Работник Ангезурского рудоуправления в городе Кафан Армянской ССР извещал меня о своём товарище по работе, бухгалтере Николае Тарасове, который сражался в крепости вместе с Самвелом Матевосяном.

Много писем присылали бывшие советские военнопленные, прошедшие через все испытания гитлеровских концлагерей. Они сообщали о замечательных подвигах наших людей там, в фашистском плену, об их воле к борьбе, об их мужестве и самоотверженности, об их вере в грядущую победу.

О славном советском патриоте генерал-лейтенанте Дмитрии Карбышеве, зверски замученном гитлеровцами в лагере Маутхаузен, написал мне участник обороны крепости Александр Санин, о котором я уже говорил. Санин был близко знаком с Карбышевым, будучи в гитлеровском лагере Хаммельсбург, и он сообщает много интересных фактов о поведении этого героического советского генерала.

О своём пребывании в гитлеровском плену рассказывает бывший пограничник и защитник Брестской крепости Григорий Еремеев из города Кызыл-Кия в Средней Азии.

"Я был в особом лагере, – пишет он. – Это Демблинский лагерь, который находился в Демблинской крепости.

В 1943 году нас завезли в Италию. В районе города Удино из села Перкото я бежал в горы, попал в девятый югославский корпус, при котором организовали особую русскую партизанскую бригаду. Мне опять дали пулемёт, сначала английский ручной, потом немецкий. Затем назначили командиром отделения и командиром взвода. С боями дошли до города Триест".

Отозвался из столицы Казахстана Алма-Аты бывший сержант-миномётчик 125-го полка Владимир Иванович Фурсов, узник гитлеровских лагерей Вяла Подляска, Замостье и Торн. Позднее он побывал в Москве и лично рассказал мне свою историю. Он сражался в северо-западной части крепости, а потом на подступах к ней, около линии железной дороги, был ранен в бедро пулей, выпущенной из крупнокалиберного пулемёта, и без сознания попал в плен.

Рана оказалась очень тяжёлой – ему пришлось ампутировать ногу значительно выше колена. Беспомощный, безногий пленник, он испытал много тяжкого в фашистских лагерях, но всё же дожил до освобождения и вернулся на Родину.

И тут, при возвращении домой, с В. И. Фурсовым произошёл такой случай, который ни один писатель не ввёл бы в своё сочинение из боязни, чтобы его не упрекнули в явной неправдоподобности. Но жизнь не боится прослыть выдумщицей и порой способна творить удивительные и почти невероятные совпадения.

Ещё в 1941 году мать В. И. Фурсова, жившая в Алма-Ате, получила извещение о том, что её сын пропал без вести, и считала его погибшим. На фронте был и её старший сын, брат Владимира Ивановича. Этому посчастливилось больше, – он остался живым и здоровым до конца войны, всё время переписывался с матерью, хотя за все эти четыре года не имел отпуска и не мог приехать навестить её.

Вскоре после окончания войны он демобилизовался и дал телеграмму матери, извещая о дне и часе своего приезда.

Случилось так, что именно в это время Владимир Иванович, который после лагеря ещё лечился в госпитале, выписался из него и поехал домой. Он предполагал, что мать считает его погибшим, но, освободившись из плена, не стал писать ей: он знал, что она сейчас же бросит все и отправится за сотни километров отыскивать его в госпитале. «Подлечусь, отлежусь, сделают мне протез, и тогда сам приеду без всяких предупреждений», – решил он и так и поступил. Ехал он в Алма-Ату, не давая никакой телеграммы, и знал, что его никто не встретит.

Надо же случиться так, что разные поезда, которые везли двух братьев, прибывали в Алма-Ату почти в одно время. Но поезд, которым ехал Владимир Иванович, пришёл раньше, а поезд его брата немного опоздал.

Каково же было удивление Фурсова, когда, сойдя на перрон, он вдруг увидел неподалёку свою мать. Теряясь в догадках, как она могла узнать о его приезде, и глубоко взволнованный, он окликнул её. Она обернулась, узнала его и, рыдая, бросилась ему на шею. Они оба плакали.

Внезапно Владимир Иванович заметил, что, плача и обнимая его, мать называет другое имя – имя его старшего брата.

– Мама, ведь я – Володя, – удивлённо сказал он.

Мать вздрогнула. Словно не понимая, она резко отшатнулась от него, широко раскрытыми глазами и даже с каким-то страхом вглядываясь в лицо сына. И вдруг, побледнев и закрыв глаза, упала без чувств на перрон. Вокруг быстро собирался народ.

Она пришла встречать старшего сына. И решила, что это он, когда Владимир Иванович окликнул её. Она не видела обоих сыновей четыре года, а между ними было некоторое сходство. Да и могла ли она подумать, что вернулся тот, кого она столько лет считала покойником?!

Говорят, от радости не умирают. Мать привели в чувство, и она снова обняла своего воскресшего из мёртвых сына. А через час пришёл поезд, которым ехал брат Владимира Ивановича. В семье Фурсовых это был, наверно, самый счастливый день. Необычайная встреча была предметом всеобщего интереса в Алма-Ате, и о ней даже писали местные газеты.

Сейчас Владимир Иванович Фурсов живёт там же, в Алма-Ате. Он уже кандидат биологических наук и старший преподаватель Казахского государственного университета.

Интереснейшее письмо прислал мне бывший военнопленный, а потом партизан Отечественной войны Павел Марков из Брянска. Он сообщил о том, что в гитлеровских концлагерях наши военнопленные пели песню о Брестской крепости.

"Впервые, – писал П. Марков, – я услышал её, эту песню о легендарных защитниках Брестской крепости, в 1943 году в застенках лагеря военнопленных в гор. Кройцбурге (Верхняя Силезия) от лейтенанта Михаила Озерова, впоследствии замученного фашистскими палачами за организацию коллективного побега пленных из неволи.

На меня, тогда совсем обессилевшего от тяжёлых ран и от голода, мужественные и простые слова этой песни произвели глубокое впечатление. Не ослабляли гордого звучания песни ни старый мотив, схожий с известным народным «Раскинулось море широко», ни отсутствие литературных украшений в слоге.

Она звучала как гимн и откровение, вселяя в сердца измученных невольников гордость и надежду. Её пели в тяжкие минуты испытаний. Не раз она доносилась из глухих гранитных щелей – карцеров, где медленно, но верно фашисты умерщвляли непокорных советских людей, не желавших работать на врага.

Эту песню я потом принёс в партизанское соединение Героя Советского Союза Петра Григорьевича Лопатина в Белоруссию, где в отрядах было немало военнопленных, бежавших из фашистских застенков.

Я уже собирался познакомить партизан с этой песней, как в первый же вечер услышал от отрядного любимца Коли Квит-ковского близкие сердцу слова. Однако не все они совпадали с «Кройцбургским текстом», запечатлённым в моей памяти. Песня стала вдвое короче и прозвучала ещё выразительнее. Я попросил Колю записать её мне.

Однажды, когда я вернулся с боевого задания, Коля бережно передал мне клочок бересты, на котором свекольным соком была, может быть, впервые записана эта героическая песня о легендарных защитниках Брестской крепости. Такой я и сберёг её до наших дней. Вот она:

НА СТЕНЫ, ПОД ЗНАМЯ!

Ревут самолёты, и танки гремят,

Дымится гранит опалённый.

Врагу не сдаются тринадцать солдат,

Последних бойцов гарнизона.

На стенах грохочет разрывов гроза,

Дрожит под ударами камень,

Но, раненный дважды, зовёт комиссар:

– На стены, за мною, под знамя!

Пусть мало патронов и смерть впереди,

Не станем вовек на колени!

Товарищ, товарищ, на стены иди