Глава 11. Им стремились помочь
Существует мнение, что командование 47-й армии, оборонявшей Таманский полуостров, знало об окруженных в Аджимушкайских каменоломнях, но ничего не предпринимало, чтобы им помочь. Это неправда. В первые дни окружения, как свидетельствует начальник радиостанции Центральных каменоломен Казначеев Ф. Ф., существовала двухсторонняя связь с радиостанциями 47-й армии. Однако она очень скоро прекратилась: от сильного взрыва радиостанция вышла из строя. Из-за отсутствия таблиц позывных переговоров, а также шифра радиограммы передавались открытым текстом. "С Большой земли, — сообщает в своих воспоминаниях Серебряков Н. Н., — нас подбадривали, советовали держаться и ждать скорой помощи в виде десанта". Позже в обеих каменоломнях работали только радиоприемники, которые принимали сводки Советского информбюро и другие сообщения московского радио. Командование Центральных каменоломен неоднократно посылало группами и в одиночку связных через Керченский пролив. Абсолютное большинство их погибало или попадало в плен. Впрочем, очевидно, были и удачные попытки. Из письма Федора Митрофановича Ткачука (август 1967 г.) из г. Красилова Хмельницкой области известно, что он в группе из 4-х человек по приказу Бурмина Г. М. 9 июня вышел из каменоломен во главе с начальником штаба 107-го танкового полка 55-й танковой бригады капитаном Львициным. Задача была "связаться с Малыми каменоломнями или пробраться через Керченский пролив к своим". Задача, как видим, неопределенная и странная: очень простая (Малые каменоломни располагались всего в 300 метрах) и крайне сложная — переправиться через пролив. Странно и то, что эту задачу ставил группе не Ягунов П. М., а Бурмин Г. М. Правда, здесь есть некоторое объяснение: Львицина Бурмин мог знать еще по Ирану во время их службы в 108-м танковом полку, не говоря уже о Крымском фронте, где они воевали в одной 55-й танковой бригаде. Группа Львицина в потайном месте на берегу пролива встретила еще 3-х военнослужащих. Нашли маленькую лодку, в которой мог уместиться лишь один человек. Так что один греб доской, а другие плыли, держась за борта лодки руками. Когда кто-то совсем ослабевал, менялись с гребцом. К утру 10 июня добрались до своих. "Нас приняли, привели в состояние, мы рассказали об Аджимушкае. После этого я воевал в Сталинграде, где был ранен в живот. Ныне работаю в органах прокуратуры Мельницкой области"[236]. Дальнейшая судьба Львицина осталась неизвестной.
Об удачной переправе через Керченский пролив сообщал и аджимушкаец лейтенант Буханец Евгений Григорьевич, командир взвода управления 344-го стрелкового полка 138-й стрелковой дивизии. Подробных воспоминаний он, кажется, не оставил. При встрече с ним (он жил в Керчи) я стал задавать конкретные вопросы. Буханец Е. Г. стал очень волноваться, путаться, чем сразу же вызвал подозрения в правдивости. Я уверен, что переправившихся через пролив из каменоломен было больше, чем известно нам. Но дело в том, что все возвращающиеся из окружения подпадали под подозрение как возможные агенты фашистов, поэтому факты их возвращения почти не попадали в оперативные документы штабов и в политические донесения. Ими сразу же занимались особые отделы, а доступ к их документам до сих пор закрыт.
Очевидно, благодаря сведениям этих переправившихся через пролив людей наши разведывательные органы и штабы на протяжении всего лета 1942 г. хорошо знали, что происходило в каменоломнях. Дочь Ягунова — Клара Павловна рассказывала мне: "О том, что отец попал в окружение и возглавил подземный гарнизон, я знала, ибо сведения об этом доходили до Бакинского пехотного училища, где работал отец и я жила в годы войны. Потом я узнала, что в каменоломни немцы пускали газы и отец погиб. В конце войны я уже знала подробности гибели отца и многие события в каменоломнях. Все эти сведения были неофициальные, и сейчас уже невозможно сказать, как, кем и при каких обстоятельствах они до меня доходили".
Из Малых каменоломен для переправы через пролив уходили также одиночки и целые группы, но их цель была куда проще: они пытались выйти из окружения и попасть к своим. Одной из первых отсюда ушла группа казаков под руководством капитана Барлита С. Н. В своем письме он пишет: "2 июня мы сумели буквально под носом противника незамеченными выбраться из подземелья. Наш маленький отряд направился к проливу, под утро около с. Баксы в кустах мы сделали привал, выслали разведку к берегу, она долго не возвращалась. Видимо, разведка попала в плен и выдала наше расположение. Около полудня вдруг появились фашисты численностью до роты с артиллерией и минометами. Начался бой, меня, видимо, контузило, ибо я потерял сознание. Когда очнулся, фашистов не было, рядом лежал мертвый казак, старший сержант… Пять суток я один бродил по степи, несколько раз натыкался на полевые караулы фашистов, они обстреливали меня. Решил вернуться в Керчь и там связаться с подпольем. Заснул я в окопе и утром был найден немцами, которые приехали косить траву. В плену в Николаевском лагере я встретил своего заведующего делопроизводством моего штаба лейтенанта Курина Якова Петровича. Он мне рассказал, что после разгрома нашей группы он вместе со знаменосцем на берегу моря около с. Баксы спрятал наше полковое знамя и печать полка. После освобождения из плена служил в стрелковой части рядовым, воинское звание мне тогда не вернули. Я просил командование отпустить меня для поиска знамени, но ходатайство мое не было удовлетворено. В 1946 г. я пытался вместе с Куриным Я. П. начать поиск знамени, но его выслали на Урал, и он был обижен. Писал я по этому поводу Сталину. Через Ставропольский крайвоенкомат меня вызвали и организовали встречу с Книгой В. И. К поиску знамени Книга В. И. отнесся очень как-то пассивно, он даже меня не узнал. Так мне было обидно!" Барлит С. Н., конечно, не догадался, почему Книга В. И. был так пассивен по отношению к поиску знамени полка. А не узнал он его, скорее, сознательно. Дело в том, что в своем непомерно бодром отчете о боевых действиях и переправе через Керченский пролив командир 72-й кавалерийской дивизии Книга В. И. утверждал, что это знамя утонуло при переправе от прямого попадания бомбы в судно. Эту ложь разделил с ним и его военком Дроздов А. Д., подписавший отчет. Потери дивизии тоже как-то смазаны. В отчете говорится о 325 убитых и 605 раненых воинов этой дивизии, но совершенно умалчивается количество без вести пропавших. А вычислить их совсем нетрудно. До начала боев в дивизии было 4 684 человека, переправилось на таманский берег 2 146 человек. После несложных вычислений получаем число без вести пропавших — 1608 человек.[237]Число большое, но оно значительно меньше количества без вести пропавших в других дивизиях Крымского фронта, где даже количество потерь невозможно было подсчитать.
В августе решила покинуть Малые каменоломни группа подполковника Ермакова С. А. с целью перебраться к своим через Керченский пролив. К выходу и переправе серьезно готовились, искали шпагат, веревки для сооружения плота, изучали маршрут движения, для чего опрашивали всех, знающих местность. Решили уходить двумя партиями. Ермаков 3 раза пробовал выходить из каменоломен, но каждый раз натыкался на противника и каждый раз возвращался. Наконец, 14 августа, ему удалось уйти, а через 3 дня ушла в сторону переправ и вторая партия под руководством батальонного комиссара Семенова Б. М. Позже через военнопленных до Поважного М. Г. и Ильясова С. Ф. дошли слухи, что Ермаков С. А. погиб в бою на берегу пролива. В Саратове мне удалось найти его жену Трипольскую Татьяну Михайловну она всю жизнь работала учителем. Для нее мое письмо о гибели мужа было первым сообщением о его судьбе. Татьяна Михайловна мне сообщила его биографические данные и закончила письмо стихами Веры Фигнер:
"Пали все лучшие
В землю зарытые,
В месте пустынном
Безвестно легли.
Кости ничьею
Слезою обмытые
Руки чужие
В могилу снесли".
Так оно и было. Тела убитых на берегу пролива тогда хоронили небрежно в воронках от бомб и снарядов. В наше время поисковики на берегу Керченского пролива выкапывают эти кости для захоронения с воинскими почестями на городских кладбищах.
Командование Северо-Кавказского фронта и 47-й армии также пыталось установить связь и организовать выход окруженных из района каменоломен. 29 мая Маршал Советского Союза Буденный С. М. подписал директиву командующему 47-й армии, в которой говорилось: "По данным всех видов разведки, в районе Аджимушкайских каменоломен находятся наши командиры и бойцы, которые продолжают упорное сопротивление противнику. Для оказания помощи и эвакуации оставшихся в районе каменоломен людей приказываю:
1. Командующему 47-й армии из числа добровольцев организовать разведку с целью связаться с командирами и указать им место, где, когда они могут быть взяты на суда для перевозки.
2. Командующему 47-й армии и командиру Керченской военно-морской базы по установлению связи организовать перевод командиров и бойцов на Таманский берег".[238]
В соответствии с этой директивой штаб 47-й армии совместно с КВМБ в конце мая — начале июня несколько раз высаживал на Крымский берег небольшие группы разведчиков и связников. Это были представители армии, флота и даже органов НКВД. Эти группы не возвращались или возвращались, но задание не выполняли. Причина этих неудачных попыток заключалась, главным образом, в сложности задания.
В ходе поисков мне стало известно имя одного из этих посылаемых разведчиков — Яков Иванович Кацыка, житель Аджимушкая. Из документальных источников известно, что 14 июня 1942 г. Кацыка вместе с Удовицким А. Д. (последний выполнял роль перевозчика через Керченский пролив) из города Темрюка по заданию советского командования и НКВД были отправлены в оккупированную фашистами Керчь. Кацыка Я. И. имел задание установить связь с оставшимися в Аджимушкайских и Булганакских каменоломнях частями Красной Армии,[239]собрать сведения о дислокации войск противника, их вооружении, расположении складов, а также наличии авиации в районе Керчи, о характере оборонительных работ на побережье, минных полях и проволочных заграждениях. Во время выполнения разведывательного задания 17 июня Кацыка Я. И. вместе с Удовицким был задержан румынскими артиллеристами и направлен в Керчь в карательный орган "СД". На допросе Удовицкий признался фашистам в истинной цели их прибытия на керченский берег. После этого Удовицкий продолжал заниматься предательской деятельностью против советских патриотов и в 1945 г. был приговорен военным трибуналом к расстрелу. Что касается Кацыки Я. И., то он был расстрелян фашистами 10 июля 1942 г. Много лет его сын, офицер советской армии, проживавший в г. Коломна Московской области, Кацыка А. Я., искал следы гибели своего отца. Их ему удалось найти в 1986 г. Сейчас можно сказать, что бывший партизан, защищавший Аджимушкайские каменоломни от белых еще в 1919 г., Яков Иванович Кацыка погиб за родную Керчь, выполняя сложное задание советской разведки.[240]
Довольно крупную разведывательную операцию провело командование 47-й армии 8–20 июля. В 1977 г. на одну из публикаций по Аджимушкаю в редакцию журнала "Вокруг света" откликнулся Михальцов А. А., военрук школы в поселке Горки Шурымкарского района Тюменской области. Он записал воспоминания жителя поселка Заломова Василия Ивановича. Затем на наш запрос откликнулся и сам Заломов В. И. Он оказался из тех, которые пытались с Таманского полуострова связаться с окруженными в Аджимушкае. В своих воспоминаниях он сообщил: "Сам я из г. Шуя Ивановской области, закончил 2 куса индустриального техникума и с начала войны стал рваться на фронт, но меня и других ребят послали учиться в Ленинградское военно-политическое училище, которое эвакуировалось в Шую.
В феврале 1942 г. после окончания училища я попал в 83-ю бригаду морской пехоты в роту разведки, где командиром был Белоножко, здоровый парень с "боцманской" бородой. Началось немецкое наступление, утром 9 или 10 мая мы находились в своем расположении, и тут появился комиссар нашей бригады. Он сказал: "Вы вот тут сидите, а фрицы уже в Семи Колодезях, отходите, как можете, в сторону Керчи". Не буду описывать все злоключения, но в ночь с 16 на 17 мая мне удалось переправиться через Керченский пролив. В Темрюке нас стали приводить в порядок, и я снова оказался в своей 458-й отдельной морской разведывательной роте. Скоро стали отбирать людей-добровольцев для выручки окруженных в Аджимушкайских каменоломнях, обещали выполнившим задание присвоить звание Героя Советского Союза. На беседу вызывали по 3–4 раза, говорили, что "можно отказаться". В нашу небольшую группу назначили командиром незнакомого нам старшего лейтенанта, с виду он был какой-то неповоротливый и мне не понравился. В одну из ночей июня посадили нас на катер, затем у Керченского берега пересадили в шлюпку, было очень темно, и берег мы не видели. Затем нам приказали плыть со спасательными поясами, но, видимо, выпустили нас слишком рано, далеко от берега. Постепенно наши камышовые спасательные пояса промокли и стали тянуть ко дну. Я вынул нож и сбросил ненужный пояс в воде. Видимо, мы потеряли ориентировку и плыли уже не к берегу. Слышу, один просит помощь, другой. А как спасать, если я еле-еле держусь на воде. Было уже светло, когда нас с одним из товарищей подобрал рыбацкий баркас. Прибыли в штаб, какой-то полковник нас выслушал, приказал нам молчать, никому ничего не рассказывать. В середине июля снова стали формировать группу разведчиков на связь с каменоломнями. Из станицы Ахтанизовская нас привезли в Кучугуры. Отсюда нас повезли уже на катерах, которые подошли к самому берегу Керченского полуострова со стороны Азовского моря, но нас заметили и открыли огонь. Но, несмотря на это, мы высадились, а катера ушли. В нашей группе было 30–35 человек, пошли в сторону Аджимушкая, но нас встретили, а затем окружили фашисты, это были румыны и немцы. Начался бой, последнее, что я запомнил, это была брошенная немецкая граната, от разрыва которой я потерял сознание. Очнулся я уже в плену у румын…"
Бывший военный комиссар разведывательного отдела штаба 47-й армии Стеценко И. Ф., проживавший в Киеве и готовивший многие из этих операций, рассказывал мне в одном из писем: "Эта группа была сформирована из добровольцев 77-й стрелковой дивизии. Командиром группы бы капитан, а военным комиссаром политрук, фамилии их я, к сожалению, забыл. Сначала операция проходила успешно, очевидно, в этом районе враг не ожидал появления наших разведчиков. Но утром фашисты обрушили на нашу группу большие силы. Стремясь уничтожить разведчиков, они использовали даже авиацию. Разведчикам по радио было приказано удерживать плацдарм до темноты, предполагалось ночью послать подкрепление. Но это осуществить не удалось: из-за сильного огня противника катера даже не смогли приблизиться к берегу, где держались разведчики. Наша авиаразведка сообщала, что бои шли здесь около трех суток. Никто из этой группы обратно не вернулся".
Таким образом, действия разведывательной группы 8–10 июля можно считать последней и отчаянной попыткой установить живую связь с Аджимушкайским подземным гарнизоном.
Деблокировать окруженных в керченских каменоломнях могла только крупная десантная операция. Кстати, такая операция готовилась по приказу Ставки на конец июня — начало июля с целью захвата восточной части Крымского полуострова с Керчью. Но с падением Севастополя эту операцию пришлось отложить[241]. Правда, в конце июня 47-я армия проводила демонстративные действия с целью ввести в заблуждение противника о десанте. Из-за этого фашисты некоторые свои части возвратили в Керчь.
Командование подземного гарнизона, в свою очередь, также разрабатывало план действий на случай высадки такого десанта. Были намечены выходы из каменоломен и маршруты движения отдельных групп и подразделений. Велось круглосуточное усиленное наблюдение за районом, близко прилегающим к побережью.
Что было важно согласовать советскому командованию на Таманском полуострове с руководителями в Аджимушкайских каменоломнях? В основном два вопроса: когда и куда высылались суда для эвакуации. Для уяснения этих вопросов, очевидно, и высылались связные и разведывательные группы, но никто из них до каменоломен не дошел. В Москве я разговаривал с опытным историком-оперативником, закончившим Военную академию им. Фрунзе. Я задал вопрос: "Можно ли было вывести большую группу военнослужащих, вооруженных только стрелковым оружием, из каменоломен, довести их до берега пролива и организовать переправу их на Таманский берег?" Он мне ответил: "В тех условиях это было просто невозможно: противник имел хорошие средства передвижения, артиллерию и даже авиацию, которая легко бы уничтожила вышедших из каменоломен еще на подступах к берегу пролива".
Глава 12. Финал трагедии
В начале сентября 1942 г., когда части 47-й армии вынуждены были отойти с Таманского полуострова на Кавказ, у защитников каменоломен уже не было надежды на скорую высадку десанта советских войск в Крыму. Это было самое тяжелое время, резко усилилась смертность от голода, болезней и ран. Командование Центральных каменоломен приняло решение выходить на поверхность мелкими группами и пытаться связаться с подпольщиками и партизанами. Уйти от истощения, конечно, могли не все. Именно к этому времени гитлеровское командование, стремясь закончить многомесячную безрезультатную для него осаду подземной крепости, решило уничтожить последних защитников Центральных каменоломен одним мощным взрывом. К этому фашисты готовились несколько недель. Они планировали одновременным взрывом нескольких больших зарядов, расположенных в линию, рассечь Центральные каменоломни на две части, а затем их уничтожить в отдельности. Такой взрыв был произведен в конце сентября. Следы его и сейчас хорошо видны на плане Центральных каменоломен, созданным Прониным К. К. Правда, несмотря на значительную подготовку, не удалось рассечь подземный гарнизон. В западной части завала все равно сохранились подземные проходы. Но все же после гигантского взрыва организованное сопротивление у всех выходов Центральных каменоломен осуществлять уже было некому. Оставшиеся в живых участники обороны ушли в дальние районы каменоломен, где продолжали оборонять глухие участки штолен.
Постепенно вымер госпиталь вместе с обслуживающим персоналом. Для похорон, даже самых примитивных, у оставшихся защитников уже не было сил. Вот этот госпиталь и увидел И. Сельвинский со своими спутниками в ноябре 1943 г. Было ли у кого-нибудь из последней группы желание сдаться на милость противнику? Очевидно, было. Бурмин Г. М. лично расстрелял одного из захотевших этот выход, хотя этот бедолага имел большие заслуги при защите каменоломен. Причем, это было сделано демонстративно: никто не должен думать о добровольной сдаче в плен. "Смерть, но не плен" — это был почти афоризм многих политбесед того времени. Конечно, это было жестоко, но вполне последовательно, в духе тех требований высшего руководства. Прочитав множество книг и документов времен войны, я пришел к выводу, что минувшую войну наш народ выиграл благодаря исключительной жесткости требований со стороны командования всех степеней, переходившей очень часто в обычную жестокость. Считалось, что это было оправдано, ибо наш народ вел справедливую войну, а фашисты и их союзники, наоборот, вели войну захватническую и несправедливую. Жесткость и жестокость в наших Вооруженных силах часто вела к большим потерям и к крайнему напряжению физических и моральных сил народа, что имело (и имеет) тяжелые последствия в дальнейшей его судьбе и развитии. Так что мне не хочется ругать или хвалить Бурмина Г. М. Так было. В подобных случаях есть хорошая житейская формула: "Бог его рассудит".
Оставшиеся в живых участники о желании спасти себя через плен никогда не говорили, но в личных беседах, а особенно за столом "с рюмкой чая", можно было от них кое-что узнать. Что-то можно найти и в написанных воспоминаниях, хранящихся в фондах Керченского музея. В этом плане особенно интересен текст воспоминаний Воинова Петра Сергеевича, родившегося 26.06.1921 г. в г. Канаш Чувашии. В Центральных каменоломнях он был лейтенантом, командиром особой группы, попал в плен в октябре. После войны он работал учителем музыки в г. Кизляре Дагестана. В воспоминаниях, написанных в 1970 г., он сообщает: "В каменоломнях были предатели, которые сами хотели сдаться в плен и сдать командиров. Они создали группу.
В каменоломнях завязалась схватка. Несколько человек из их группы были убиты и 2 схвачены и доставлены в штаб. Предателей расстреляли. Командиром нашей группы был майор, вскоре он погиб после уничтожения этой группы". Эти воспоминания ценны тем, что говорят о деятельности особого отдела в каменоломнях, о котором почти ничего не известно. Правда, об этом есть сведения в немецком "донесении": "В каждом из 3-х батальонов, кроме командира и политического руководителя, был один сотрудник НКВД, всего НКВД там представлено в общем 6-ю человеками. В их обязанность входило пресекать и выносить приговоры дезертирам и за другие преступления и происшествия. Расстрелы за дезертирство командиры батальонов производили собственной властью… По этим причинам в Центральных каменоломнях было расстреляно 20 офицеров, политруков, комиссаров и т. д., 5 человек приговорены к смерти за воровство… 10 человек было расстреляно в Малых каменоломнях за нарушение дисциплины". Впрочем, в конце этого "донесения" в общем подсчете потерь защитников каменоломен количество расстрелянных определялось округленно — в 100 человек.
Как в Центральных, так и в Малых каменоломнях, последние группы защитников были ликвидированы почти одновременно в последних числах октября 1942 г.
Из объяснительной записки Поважного М. Г., которую он писал после освобождения из плена в 1945 г., известно, что к концу октября в Малых каменоломнях оставалось семь человек. Это был сам Поважный М. Г., Шкода В. П., Дрикер Б. А., Шевченко Н., Ильясов С. Ф., медсестры Хамцова Л. Ф., Гаврилюкова З. В. Этих же людей называет в своих воспоминаниях и Ильясов С. Ф. Салях Фаррахович (Николай Федорович), по национальности татарин, родился в 1910 году в Башкирской АССР Буздяковском районе в деревне М. Устюбе. Семья была довольно культурная, родители мечтали, чтобы он закончил медресе, но с победой Советской власти эту мечту им пришлось оставить. Салях Фаррахович закончил техникум, перед войной работал по специальности в Севастополе. В связи с мобилизацией в 1941 г. попал в 1-й запасной полк, где все время исполнял должность писаря. Воспоминания Поважного и Ильясова о борьбе и жизни в Малых каменоломнях в основном совпадают, но у Ильясова они изложены более последовательно, полно и грамотно, поэтому я их здесь в основном и буду приводить. "С вечера 29 октября я стоял на посту у главного нашего входа. Утром из нашего расположения подошла медсестра Лида Хамцова собрать дровишек для приготовления чая и скромного завтрака. Фашисты еще в мае пытались завалить выходы в каменоломни разным хламом, в том числе и деревянными деталями домов и мебелью жителей пос. Аджимушкай. Так что этими "подарками" мы постоянно пользовались. В это время мы услышали топот и увидели фашистов, которые стали заходить под землю. Их вел предатель из нашей группы, который еще раньше сдался в плен. Мы стали уходить в темноту, и я стал отстреливаться из револьвера, который у меня был. Фашисты (это были румыны) имели мощные фонари, они часто стреляли в темноту, а в закоулки и боковые проходы бросали гранаты. Скоро нас обнаружили и стали избивать, затем стали меня связывать по рукам. При этом я чувствовал, как у румына дрожали от страха руки. Затем они привязали ко мне веревку и стали толкать меня впереди себя, приказали вести их к штабу. Там они пленили Зину Гаврилюкову и Николая Шевченко. А Поважный, Шкода и Дрикер спрятались, и румыны, не заметив их, прошли мимо. Их пленили на следующий день во время нового прочеса уже с помощью собак-овчарок". Обладая прекрасной памятью и думая о будущем, Салях Фаррахович еще в плену на тонких листках курительной бумаги (во время войны выдавались солдатам вместе с табачным довольствием в виде маленьких книжечек) записал ряд сведений о своих товарищах по борьбе в каменоломнях и по плену (более 60 фамилий). Эти листки после освобождения в 1945 г. из плена он переписал в небольшой черный блокнот, который я у него видел. Этот блокнот и послужил Ильясову С. Ф. первоисточником для написания интересных и подробных воспоминаний. Они хранятся в Керченском музее и в моем личном архиве. После войны Ильясов С. Ф. долго работал в службе горюче-смазочных материалов Ленинабадского аэропорта в Таджикистане, руководство которого через Министерство гражданской авиации постоянно предоставляло ему бесплатные билеты для полетов в Керчь, Москву, Ленинград. Салях Фаррахович много сделал для поиска оставшихся в живых аджимушкайцев и для восстановления неизвестных страниц истории подземной обороны. Умер он в апреле 1986 г. Блокнот остался у его сына.
Продолжаем рассказ Ильясова С. Ф. "Нас привели в штаб, который находился в пос. Аджимушкай. В сарае, в который нас поместили, уже было несколько человек и одна женщина. Потом мы узнали, что это были подполковник Бурмин Г. М., старший батальонный комиссар Парахин И. П., батальонный комиссар Храмов Ф. И., капитан Левицкий В. М.,[242]техники-интенданты Желтовский В. И., Прилежаев А. А., работница керченского торга Кохан В. А. По рассказам товарищей, взятых в плен в Центральных каменоломнях, фашисты проникли к ним под землю дня за два до нашего пленения. До этого еще в середине октября они также пытались прочесывать подземные галереи. Защитники оказали упорное сопротивление. Потеряв одного убитого, несколько раненых и захватив пленного, фашисты отошли. Немного позже после допроса пленного расстреляли у штаба, там мы видели его могилу…"
Этот рассказ подтверждается и другими источниками. Из немецкого "донесения": "В конце октября в результате допросов было установлено, что оставшееся население Центральных каменоломен планировало в ближайшие дни насильственный выход из окружения. Во время операции 28, 29, 31.10.1942 г. были извлечены остатки групп и катакомбы окончательно очищены. При этом были ранены два немца и 18 румын". Что за "насильственный выход", о котором говорит немецкое "донесение", готовился в Центральных каменоломнях до сих пор остается загадкой. Но судя по "донесению", в Центральных каменоломнях при пленении последней группы шел сильный бой. Поражает большое количество раненых — 20 человек — и отсутствие убитых. Напрашивается вопрос: не отбивались ли последние защитники от фашистов личным оружием, которое от сырости уже почти не действовало, и подсобными предметами: камнями, палками и т. д.?
Кохан В. А. весной 1943 г. удалось переслать из лагеря под Симферополем в Керчь своим родственникам письмо, датированное 27 апреля. В нем она, в частности, писала: "Я 6 месяцев просидела в каменоломнях, видала столько ужасов, нас травили газами, взрывали бомбами, мы 2 месяца голодали, получали в день 10 гр. ячменя (кофе) и 3 грамма комбижира. Ловили крыс и ели. Потом почти целый месяц не было воды, так мы сосали воду из камней… Нас там было много, и из этого большинства осталось только 5 человек живых (4 мужчины и я одна женщина)… В Симферополь приехали 6 ноября, при "СД" сидели больше месяца, потом около 2 месяцев сидели в тюрьме, а с 7 февраля я уже нахожусь в лагере"[243]. Интересно, что Ильясов о своих воспоминаниях называет число не 5, а 7 последних защитников Центральных каменоломен. Нет ли в этом несовпадении определенного доказательства одного сообщения? Дело в том, что среди пленных керченского лагеря военнопленных осенью 1942 г. были разговоры, что комиссар Парахин И. П. накануне "большого прочеса" в конце октября вышел из каменоломен (возможно, с еще одним человеком) и пытался пробиться в лес к партизанам. Уйти далеко ему не удалось. Он был пойман, опознан и присоединен к последней группе аджимушкайцев.
Какова же судьба последних защитников подземного Аджимушкая? Обратимся снова к воспоминаниям Ильясова С. Ф. "В поселке Аджимушкай нас держали до 5 ноября. До этого времени каждого из нас допрашивали, угрожали расстрелять. Фашисты требовали от нас признания, что мы являемся партизанами и что нас оставили в каменоломнях по заданию НКВД, спрашивали о связях с керченским подпольем. А Поважного М. Г., для того, чтобы он в этом сознался, водили даже на расстрел. Но в общем отношение к нам (нас охраняли румыны) было неплохое, нас умеренно кормили, поили, содержались мы в сарае, женщины отдельно. Относительно хорошее отношение к нам было не случайно, нас должны были везти в Симферополь, а длительную дорогу мы вряд ли перенесли бы из-за крайнего истощения. 5 ноября нас повезли на закрытой машине в Симферополь. По дороге умер Левицкий, труп которого оставили, кажется, в Марфовке. По приезде в Симферополь Гаврилюкову, Шевченко и Храмова от нас отделили, все они были очень слабы. Позже мы узнали, что двое последних умерли. В Симферополе нас привезли в румынский штаб корпуса, около нас собралось много румынских офицеров и солдат. Затем вышел главный румынский генерал с другими генералами и высшими офицерами. Он сказал речь, которую нам переводили на русский язык. "Посмотрите на этих людей, они выполняли свой воинский долг до конца, это пример для всех нас. Если бы румынские солдаты и офицеры так хорошо воевали, то Советы мы бы с немецкой армией давно победили". Такая оценка нас была неожиданна и приятна. Затем генерал заявил, что вынужден передать нас в руки немецкой службы безопасности "СД".
В первый день пребывания в тюрьме (это было здание, где до войны было Симферопольское педагогическое училище) Бурмин признался товарищам по камере, что у него сохранился маленький дамский пистолет, ибо при аресте румыны его плохо обыскали. Этот вопрос коллективно обсудили и решили для безопасности заключенных сдать его администрации тюрьмы. Потом начались многочисленные допросы, очные ставки и пр., что входит в общее понятие "следствия". 9 декабря перевели в тюрьму на Севастопольской улице (бывшее здание школы). В этой тюрьме мы содержались тоже вместе, за исключением Парахина и Бурмина, которые были помещены в отдельные камеры на первом этаже. К Прилежаеву, который жил до войны в Симферополе, приходила мать-старушка, ей удалось несколько раз передать нам продукты. Наши девушки содержались в камере напротив. И здесь нас продолжали допрашивать. Особенно издевались фашисты над Парахиным. Его не выпускали на прогулки и даже в туалет, а когда Парахин протествовал, к нему в камеру выпускали голодных овчарок. Числа 23–25 января 1943 г. я в последний раз видел Парахина. На него страшно было смотреть, ибо он был очень истощен, желтый, вся одежда разодрана. По его странным высказываниям я понял, что комиссар лишился рассудка, также считали и другие. 31 января нас отделили и перевели в лагерь для военнопленных. Дрикера от нас отделили еще раньше и, видимо, расстреляли, ибо он не мог скрыть свое еврейское происхождение. 22 февраля мы были отправлены в лагерь военнопленных города Владимира-Волынского. В этом лагере в середине апреля от тифа умер Желтовский. Сначала 9 марта тифом заболел я и проболел до 14 апреля. С Желтовским мы все время держались вместе, он заболел 20 марта, от болезни у него совершенно атрофировался желудок, были страшные боли, я за ним все время ухаживал, ибо шел на поправку. Он был хорошо одет, и мы что-то обменяли из вещей на питание. Я достал немного крупы и опиума. Ухаживая за ним, я не спал двое суток. К утру 11 апреля он как-то затих, боли его оставили. Я заснул, а когда проснулся, то Желтовский был уже мертвый. Пришел санитар и сразу же содрал с него жилет. Затем пришли лагерные полицейские из русских и содрали с него кабардиновую одежду. Немцы, боясь заразы, в наше тифозное помещение не заходили. Затем меня из тифозного барака перевели в барак для слабых, где я содержался до 9 мая. В это время я увидел Бурмина, он содержался в блоке, где жили офицеры от майора и выше. Там содержалось и 6–7 генералов. Среди них был Иванов, затем я слышал, что его увезли в Берлин к предателю Власову. А встретились мы с Бурминым так. На кухне баланду распределял Семенов, но он не стал мне ее давать под предлогом, что за меня ее уже получили наши ребята. Я стал доказывать обратное, и Семенов меня ударил черпаком. В этот момент кто-то спросил: "Коля, что с тобой?" Это был Бурмин. Потом он закричал на Семенова и выплеснул на него свою баланду. Подбежали лагерные полицейские, но они знали Бурмина и его побаивались. Семенов нам обоим дал снова по порции. После этого мы с Бурминым встречались почти каждый день. Выглядел он хуже, чем в тюрьме. Был слаб, ходил с палочкой. Как-то ко мне подошел пленный и начал меня агитировать во власовскую армию. Я решительно отказался стать предателем. Скоро при встрече Бурмин признался мне, что он специально ко мне подослал человека с целью проверки. Через несколько дней меня, Поважного и Шкоду отправили в лагерь г. Ченстохова в Польше".
О разбирательствах в "СД" известно только со слов Ильясова С. Ф. и Поважного М. Г. Во время следствия фашисты по-прежнему интересовались связями с подпольем и партизанами. На первом же допросе Поважный М. Г. узнал переводчицу, это была его знакомая и даже "коллега по службе Таня". Матчинбаева Татьяна Васильевна работала в управделами, в заготконторе винного комбината "Массандра" в Симферополе. Сюда перед войной по служебным делам из Севастополя часто приезжал Поважный М. Г. Он всегда был любителем женщин, поэтому перед войной даже пытался ухаживать за красивой и интеллигентной Таней, тем более, у нее, по слухам, в то время не было мужа. Матчинбаева Т В. его тоже сразу же узнала и очень помогла ему. Самое серьезное обвинение фашистов к Поважному заключалось в том, что он в каменоломнях приказал расстрелять пленного немца. Случай этот в действительности был, ибо Михаил Григорьевич не хотел кормить и охранять пленного. Татьяна в присутствии немца-следователя, не понимавшего ничего по-русски, прямо сказала Поважному, чтобы он этот факт решительно отрицал.
Расстреливались пленные и в Центральных каменоломнях, хотя было и одно исключение. Многие аджимушкайцы рассказывают, что в этих каменоломнях долго находился один пленный, по национальности поляк. Он сносно говорил по-русски, имя его называют Ян и он, якобы, был из города Кракова. Там у него проживала жена и маленькая дочь. Пленного специально не охраняли, и он довольно свободно ходил по жилым помещениям в каменоломнях. Судьба его неизвестна. Видимо, он числился среди этнических немцев Польши, поэтому и был призван в гитлеровскую армию. Я написал об этом человеке очерк и послал его в военную газету Польши, но редакция мне даже не ответила.
Как ни покажется читателю странным, но я нашел в 1975 г. эту "Таню-переводчицу" в Москве и два раза с ней разговаривал. Но до этого я подробно ознакомился в архиве Госбезопасности Крыма с ее следственным делом. Когда работник архива мне принес дело Матчинбаевой для чтения, он сказал: "Дело очень важное и интересное, Вам здорово повезло, что оно оказалось на месте. Оно все время "путешествует" по стране из города в город, где происходят процессы по военным преступникам, предателям и шпионам". Татьяна имела среднее образование, но уже со школьной скамьи неплохо знала немецкий язык. В Симферополе она вышла замуж за узбека Матчинбаева, которого прислали, как специалиста, выращивать хлопок в Крыму. Но хлопок здесь не вызревал по климатическим условиям, специалиста объявили в сознательном вредительстве социалистическому государству и в 1939 г. расстреляли. Фашисты после оккупации Симферополя искали людей для сотрудничества. Таким человеком, им казалось, могла быть и Татьяна, муж которой был расстрелян большевиками. Вот поэтому кто-то из "немецких кадровиков" и предложил Татьяне должность переводчицы в медицинской части. Позже Татьяна сестре Вере рассказывала, что ее "очаровал своей культурой и любезностью нем