Человек на вершине путни-хилла

Я провел эту ночь в гостинице на вершине Путни-Хилла и спал в постелипервый раз со времени моего бегства в Лезерхэд. Не стоит рассказывать, какя напрасно ломился в дом, а потом обнаружил, что входная дверь закрытаснаружи на щеколду; как я, отчаявшись, обнаружил в какой-то каморке,кажется, комнате прислуги, черствую корку, обгрызенную крысами, и двебанки консервированных ананасов. Кто-то уже обыскал дом и опустошил его.Позднее я нашел в буфете несколько сухарей и сандвичей, очевидно, незамеченных моими предшественниками. Сандвичи были несъедобны, сухарями жея не только утолил голод, но и набил карманы. Я не зажигал лампы,опасаясь, что какой-нибудь марсианин в поисках еды заглянет в эту частьЛондонского графства. Прежде чем улечься, я долго с тревогой переходил отокна к окну и высматривал, нет ли где-нибудь этих чудовищ. Спал я плохо.Лежа в постели, я заметил, что размышляю логично, чего не было со временимоей стычки со священником. Все последние дни я или был нервно возбужден,или находился в состоянии тупого безразличия. Но в эту ночь мой мозг,очевидно, подкрепленный питанием, прояснился, и я снова стал логическимыслить. Меня занимали три обстоятельства: убийство священника, местопребываниемарсиан и участь моей жены. О первом я вспоминал без всякого чувства ужасаили угрызений совести, я смотрел на это как на совершившийся факт, окотором неприятно вспоминать, но раскаяния не испытывал. Тогда, как итеперь, я считаю, что шаг за шагом я был подведен к этой вспышке, я сталжертвой неотвратимых обстоятельств. Я не чувствовал себя виновным, новоспоминание об этом убийстве преследовало меня. В ночной тишине и вомраке, когда ощущаешь близость божества, я вершил суд над самим собой;впервые мне приходилось быть в роли обвиняемого в поступке, совершенномпод влиянием гнева и страха. Я припоминал все наши разговоры с минутынашей первой встречи, когда он, сидя возле меня и не обращая вниманий намою жажду, указывал на огонь и дым среди развалин Уэйбриджа. Мы былислишком различны, чтобы действовать сообща, но слепой случай свел нас.Если бы я мог предвидеть дальнейшие события, то оставил бы его вГоллифорде. Но я ничего не предвидел, а совершить преступление значитпредвидеть и действовать. Я рассказал все, как есть. Свидетелей нет - ямог бы утаить свое преступление. Но я рассказал обо всем, пусть читательсудит меня. Когда я наконец усилием воли заставил себя не думать о совершенном мноюубийстве, я стал размышлять о марсианах и о моей жене. Что касаетсяпервых, то у меня не было данных для каких-либо заключений, я могпредполагать что угодно. Со вторым пунктом дело обстояло ничуть не лучше.Ночь превратилась в кошмар. Я сидел на постели, всматриваясь в темноту. Ямолил о том, чтобы тепловой луч внезапно и без мучений оборвал еесуществование. Я еще ни разу не молился после той ночи, когда возвращалсяиз Лезерхэда. Правда, находясь на волосок от смерти, я бормотал молитвы,но механически, так же, как язычник бормочет свои заклинания. Но теперь ямолился по-настоящему, всем своим разумом и волей, перед лицом мрака,скрывавшего божество. Странная ночь! Она показалась мне еще болеестранной, когда на рассвете я, недавно беседовавший с богом, крадучисьвыбирался из дому, точно крыса из своего укрытия, - правда, покрупнее, чемкрыса, но тем не менее я был низшим животным, которое могут из чистойприхоти поймать и убить. Быть может, и животные по-своему молятся богу.Эта война, по крайней мере, научила нас жалости к тем лишенным разумасуществам, которые находятся в нашей власти. Утро было ясное и теплое. На востоке небо розовело и клубились золотыеоблачка. По дороге с вершины Путни-Хилла к Уимблдону виднелись следы тогопанического потока, который устремился отсюда к Лондону в ночь напонедельник, когда началось сражение с марсианами: двухколесная ручнаятележка с надписью "Томас Лобб, зеленщик, Нью-Молден", со сломаннымколосом и разбитым жестяным ящиком, чья-то соломенная шляпа, втоптанная взатвердевшую теперь грязь, а на вершине Уэст-Хилла - осколки разбитоестекла с пятнами крови у опрокинутой колоды для водопоя. Я шел медленно,не зная, что предпринять. Я хотел пробраться в Лезерхэд, хотя и знал, чтоменьше всего надежды было отыскать жену там. Без сомнения, если толькосмерть внезапно не настигла ее родных; они бежали оттуда вместе с ней; номне казалось, что там я мог бы разузнать, куда бежали жители Сэррея. Яхотел найти жену, но не знал, как ее найти, я тосковал по ней, я тосковалпо всему человечеству. Я остро чувствовал свое одиночество. Свернув наперекрестке, я направился к обширной Уимблдонской равнине. На темной почве выделялись желтые пятна дрока и ракитника; краснойтравы не было видно. Я осторожна пробирался по краю открытогопространства. Между тем взошло солнце, заливая все кругом своимживительным светом. Я увидел в луже под деревьями выводок головастиков иостановился. Я смотрел на них, учась у них жизненному упорству. Вдруг якруто повернулся - я почувствовал, что за мной наблюдают, и, вглядевшись,заметил, что кто-то прячется в кустах. Постояв, я сделал шаг к кустам;оттуда высунулся человек, вооруженный тесаком. Я медленно приблизился кнему. Он стоял молча, не шевелясь, и смотрел на меня. Подойдя еще ближе, я разглядел, что он весь в пыли и в грязи, совсемкак я, - можно было подумать, что его протащили по канализационной трубе.Подойдя еще ближе, я увидел, что одежда на нем вся в зеленых пятнах ила, вкоричневых лепешках засохшей глины и в саже. Черные волосы падали ему наглаза, лицо было грязное и осунувшееся, так что в первую минуту я не узналего. На его подбородке алел незаживший рубец. - Стой! - закричал он, когда я подошел к нему на расстояние десятиярдов. Я остановился. Голос у него был хриплый. - Откуда вы идете? -спросил он. Я настороженно наблюдал за ним. - Я иду из Мортлейка, - ответил я. - Меня засыпало возле ямы, которуюмарсиане вырыли около своего цилиндра... Я выбрался оттуда и спасся. - Тут нет никакой еды, - заявил он. - Это моя земля. Весь этот холм дореки и в ту сторону до Клэпхема и до выгона. Еды тут найдется только наодного. Куда вы идете? Я ответил не сразу. - Не знаю, - сказал я. - Я просидел в развалинах тринадцать иличетырнадцать дней. Я не знаю, что случилось за это время. Он посмотрел на меня недоверчиво, потом выражение его лица изменялось. - Я не собираюсь здесь оставаться, - сказал я, - и думаю пойти вЛезерхэд: там я оставил жену. Он ткнул в меня пальцем. - Так это вы, - спросил он, - человек из Уокинга? Так вас не убило подУэйбриджем? В ту же минуту и я узнал его. - Вы тот самый артиллерист, который зашел ко мне в сад? - Поздравляю! - сказал он. - Нам обоим повезло. Подумать только, чтоэто вы! Он протянул мне руку, я пожал ее. - Я прополз по сточной трубе, - продолжал он. - Они не всех перебили.Когда они ушли, я полями пробрался к Уолтону. Но послушайте... Не прошло ишестнадцати дней, а вы совсем седой. - Вдруг он оглянулся через плечо. -Это грач, - сказал он. - Теперь замечаешь даже тень от птичьего крыла.Здесь уж больно открытое место. Заберемтесь-ка в кусты и потолкуем. - Видели вы марсиан? - спросил я. - С тех пор как я выбрался... - Они ушли к Лондону, - перебил он. - Мне думается, они там устроилибольшой лагерь. Ночью в стороне Хэмпстеда все небо светится. Точно надбольшим городом. И видно, как движутся их тени. А днем их не видать. Ближене показывались... - Он сосчитал по пальцам. - Вот уже пять дней... Тогдадвое из них тащили что-то большое к Хаммерсмиту. А позапрошлую ночь... -Он остановился и многозначительно добавил: - ...появились какие-то огни ив воздухе что-то носилось. Я думаю, они построили летательную машину ипробуют летать. Я застыл на четвереньках, - мы уже подползали к кустам. - Летать?! - Да, - повторил он, - летать. Я залез поглубже в кусты и уселся на землю. - Значит, с человечеством будет покончено... - сказал я. - Если это имудастся, они попросту облетят вокруг света... Он кивнул. - Они облетят. Но... Тогда здесь станет чуточку легче. Да, впрочем... -Он посмотрел на меня. - Разве вам не ясно, что с человечеством ужепокончено? Я в этом убежден. Мы уничтожены... Разбиты... Я взглянул на него. Как это ни странно, эта мысль, такая очевидная, неприходила мне в голову. Я все еще смутно на что-то надеялся, - должнобыть, по привычке. Он решительно повторил: - Разбиты! - Все кончено, - сказал он. - Они потеряли одного, только одного. Ониздорово укрепились и разбили величайшую державу в мире. Они растопталинас. Гибель марсианина под Уэйбриджем была случайностью. И эти марсианетолько пионеры. Они продолжают прибывать. Эти зеленые звезды, я не видалих уже пять или шесть дней, но уверен, что они каждую ночь где-нибудь дападают. Что делать? Мы покорены. Мы разбиты. Я ничего не ответил. Я сидел, молча глядя перед собой, тщетно стараясьнайти какие-нибудь возражения. - Это даже не война, - продолжал артиллерист. - Разве может быть войнамежду людьми и муравьями? Мне вдруг вспомнилась ночь в обсерватории. - После десятого выстрела они больше не стреляли с Марса, по крайнеймере, до прибытия первого цилиндра. - Откуда вы это знаете? - спросил артиллерист. Я объяснил. Он задумался. - Что-нибудь случилось у них с пушкой, - сказал он. - Да только что изтого? Они снова ее наладят. Пусть даже будет небольшая отсрочка, разве эточто-нибудь изменит? Люди - и муравьи. Муравьи строят город, живут своейжизнью, ведут войны, совершают революции, пока они не мешают людям; еслиже они мешают, то их просто убирают. Мы стали теперь муравьями. Только... - Что? - спросил я. - Мы съедобные муравьи. Мы молча переглянулись. - А что они с нами сделают? - спросил я. - Вот об этом-то я и думаю, - ответил он, - все время думаю. ИзУэйбриджа я пошел к югу и всю дорогу думал. Я наблюдал. Люди потерялиголову, они скулили и волновались. Я не люблю скулить. Мне приходилосьсмотреть в глаза смерти. Я не игрушечный солдатик и знаю, что умирать -плохо ли, хорошо ли - все равно придется. Но если вообще кто-нибудьспасется, так это тот, кто не потеряет голову. Я видел, что всенаправлялись к югу. Я сказал себе: "Еды там не хватит на всех", - иповернул в обратную сторону. Я питался около марсиан, как воробей околочеловека. А они там, - он указал рукой на горизонт, - дохнут от голода,топчут и рвут друг друга... Он взглянул на меня и как-то замялся. - Конечно, - сказал он, - многим, у кого были деньги, удалось бежать воФранцию. - Он опять посмотрел на меня с несколько виноватым видом ипродолжал: - Жратвы тут вдоволь. В лавках есть консервы, вино, спирт,минеральные воды; а колодцы и водопроводные трубы пусты. Так вот, я вамскажу, о чем я иногда думал. Они разумные существа, сказал я себе, и,кажется, хотят употреблять нас в пищу. Сначала они уничтожат наши корабли,машины, пушки, города, весь порядок и организацию. Все это будетразрушено. Если бы мы были такие же маленькие, как муравьи, мы могли быускользнуть в какую-нибудь щель. Но мы не муравьи. Мы слишком велики дляэтого. Вот мой первый вывод. Ну что? Я согласился. - Вот о чем я подумал прежде всего. Ладно, теперь дальше: нас можноловить как угодно. Марсианину стоит только пройти несколько миль, чтобынаткнуться на целую кучу людей. Я видел, как один марсианин в окрестностяхУондсворта разрушал дома и рылся в обломках. Но-так поступать они будут,недолго. Как только они покончат с нашими пушками и кораблями, разрушатжелезные дороги и сделают все, что собираются сделать, то начнут ловитьнас систематически, отбирать лучших, запирать их в клетки. Вот что ониначнут скоро делать. Да, они еще не принялись за нас как следует! Разве выне видите? - Не принялись?! - воскликнул я. - Нет, не принялись. Все, что случилось до сих пор, произошло только понашей вине: мы не поняли, что нужно сидеть спокойно, докучали им нашимиорудиями и разной ерундой. Мы потеряли голову и толпами бросались от нихтуда, где опасность была ничуть не меньше. Им пока что не до нас. Онизаняты своим делом, мастерят все то, что не могли захватить с собой,приготовляются к встрече тех, которые еще должны прибыть. Возможно, что ицилиндры на время перестали падать потому, что марсиане боятся попасть всвоих же. И вместо того чтобы, как стадо, кидаться в разные стороны илиустраивать динамитные подкопы в надежде взорвать их, нам следовало быприспособиться к новым условиям. Вот что я думаю. Это не совсем то, к чемудо сих пор стремилось человечество, но зато это отвечает требованиямжизни. Согласно с этим принципом я и действовал. Города, государства,цивилизация, прогресс - все это в прошлом. Игра проиграна. Мы разбиты. - Но если так, то к чему же тогда жить? Артиллерист с минуту смотрел на меня. - Да, концертов не будет, пожалуй, в течение ближайшего миллиона летили вроде того; не будет Королевской академии искусств, не будетресторанов с закусками. Если вы гонитесь за этими удовольствиями, я думаю,что ваша карта бита. Если вы светский человек, не можете есть горошекножом или сморкаться без платка, то лучше забудьте это. Это уже никому ненужно. - Вы хотите сказать... - Я хочу сказать, что люди, подобные мне, будут жить ради продолжениячеловеческого рода. Я лично твердо решил жить. И если я не ошибаюсь, вытоже в скором времени покажете, на что вы способны. Нас не истребят. Нет.Я не хочу, чтобы меня поймали, приручили, откармливали и растили, каккакого-нибудь быка. Брр... Вспомните только этих коричневых спрутов. - Вы хотите сказать... - Именно. Я буду жить. Под их пятой. Я все рассчитал, обо всем подумал.Мы, люди, разбиты. Мы слишком мало знаем. Мы еще многому должны научиться,прежде чем надеяться на удачу. И мы должны жить и сохранить свою свободу,пока будем учиться. Понятно? Вот что нам нужно делать. Я смотрел на него с изумлением, глубоко пораженный решимостью этогочеловека. - Боже мой! - воскликнул я. - Да вы настоящий человек. - Я схватил егоруку. - Правда? - сказал он, и его глаза вспыхнули. - Здорово я все обдумал? - Продолжайте, - сказал я. - Те, которые хотят избежать плена, должны быть готовы ко всему. Яготов ко всему. Не всякий же человек способен преобразиться в дикогозверя. Потому-то я и присматривался к вам. Я сомневался в вас. Вы худой,щуплый. Я ведь еще не знал, что вы тот человек из Уокинга; не знал, что выбыли заживо погребены. Все люди, жившие в этих домах, все эти жалкиеканцелярские крысы ни на что не годны. У них нет мужества, нет гордости,они не умеют сильно желать. А без этого человек гроша ломаного не стоит.Они вечно торопятся на работу, - я видел их тысячи, с завтраком в кармане,они бегут как сумасшедшие, думая только о том, как бы попасть на поезд, встрахе, что их уволят, если они опоздают. Работают они, не вникая в дело;потом торопятся домой, боясь опоздать к обеду; вечером сидят дома,опасаясь ходить по глухим улицам; спят с женами, на которых женились не полюбви, а потому, что у тех были деньжонки и они надеялись обеспечить своежалкое существование. Жизнь их застрахована от несчастных случаев. А повоскресеньям они боятся погубить свою душу. Как будто ад создан длякроликов! Для таких людей марсиане будут сущими благодетелями. Чистые,просторные клетки, обильный корм, порядок и уход, никаких забот. Пробегавна пустой желудок с недельку по полям и лугам, они сами придут и неогорчатся, когда их поймают. А немного спустя даже будут рады. Они будутудивляться, как это они раньше жили без марсиан. Представляю себе всехэтих праздных гуляк, сутенеров и святош... Могу себе представить, -добавил он с какой-то мрачной усмешкой. - Среди них появятся разныенаправления, секты. Многое из того, что я видел раньше, я понял яснотолько за эти последние дни. Найдется множество откормленных глупцов,которые просто примирятся со всем, другие же будут мучиться тем, что этонесправедливо и что они должны что-нибудь предпринять. Когда большинстволюдей испытывает потребность в каком-то деле, слабые и те, которые самисебя расслабляют бесконечными рассуждениями, выдумывают религию,бездеятельную и проповедующую смирение перед насилием, перед волей божьей.Вам, наверное, приходилось это наблюдать. Это скрытая трусость, бегство отдела. В этих клетках они будут набожно распевать псалмы и молитвы. Адругие, не такие простаки, займутся - как это называется? - эротикой. Он замолчал. - Быть может, марсиане воспитают из некоторых людей своих любимчиков,обучат их разным фокусам, кто знает! Быть может, им вдруг станет жалкокакого-нибудь мальчика, который вырос у них на глазах и которого надозарезать. Некоторых они, быть может, научат охотиться за нами... - Нет! - воскликнул я. - Это невозможно. Ни один человек... - Зачем обманывать себя? - перебил артиллерист. - Найдутся люди,которые с радостью будут это делать. Глупо думать, что не найдется таких. Я не мог не согласиться с ним. - Попробовали бы они за мной поохотиться, - продолжал он. - Боже мой!Попробовали бы только! - повторил он и погрузился в мрачное раздумье. Я сидел, обдумывая его слова. Я не находил ни одного возражения противдоводов этого человека. До вторжения марсиан никто не вздумал быоспаривать моего интеллектуального превосходства над ним: я известныйписатель по философским вопросам, он простой солдат; теперь же он ясноопределил положение вещей, которое я еще даже не осознал. - Что же вы намерены делать? - спросил я наконец. - Какие у вас планы? Он помолчал. - Вот что я решил, - сказал он. - Что нам остается делать? Нужнопридумать такой образ жизни, чтобы люди могли жить, размножаться и вотносительной безопасности растить детей. Сейчас я скажу яснее, что, -по-моему, нужно делать. Те, которых приручат, станут похожи на домашнихживотных; через несколько поколений это будут большие, красивые,откормленные, глупые твари. Что касается нас, решивших остаться вольными,то мы рискуем одичать, превратиться в своего рода больших диких крыс... Выпонимаете, я имею в виду жизнь под землей. Я много думал относительноканализационной сети. Понятно, тем, кто не знаком с ней, она кажетсяужасной. Под одним только Лондоном канализационные трубы тянутся на сотнимиль; несколько дождливых дней - и в пустом городе трубы станут удобными ичистыми. Главные трубы достаточно просторны, воздуху в них тожедостаточно. Потом есть еще погреба, склады, подвалы, откуда можно провестик трубам потайные ходы. А железнодорожные туннели и метрополитен? А? Выпонимаете? Мы составим целую шайку из крепких, смышленых людей. Мы небудем подбирать всякую дрянь. Слабых будем выбрасывать. - Как хотели выбросить меня? - Так я же вступил в переговоры... - Не будем спорить об этом. Продолжайте. - Те, что останутся, должны подчиниться дисциплине. Нам понадобятсятакже здоровые, честные женщины - матери и воспитательницы. Только несентиментальные дамы, не те, что строят глазки. Мы не можем приниматьслабых и глупых. Жизнь снова становится первобытной, и те, кто бесполезен,кто является только обузой или - приносит вред, должны умереть. Все онидолжны вымереть. Они должны, сами желать смерти. В конце концов этонечестно - жить и позорить свое племя. Все равно они не могут бытьсчастливы. К тому же смерть не так уж страшна, это трусость делает еестрашной. Мы будем собираться здесь. Нашим округом будет Лондон. Мы дажесможем выставлять сторожевые посты и выходить на открытый воздух, когдамарсиане будут далеко. Даже поиграть иногда в крикет. Вот как мы сохранимсвой род. Ну как? Возможно это или нет? Но спасти свой род - этого ещемало. Для этого достаточно быть крысами. Нет, мы должны спасти накопленныезнания и еще приумножить их. Для этого нужны люди вроде вас. Есть книги,есть образцы. Мы должны устроить глубоко под землей безопасные хранилища исобрать туда все книги, какие только достанем. Не какие-нибудь романы,стишки и тому подобную дребедень, а дельные, научные книги. Тут-то вот ипонадобятся люди вроде вас. Нам нужно будет пробраться в Британский музейи захватить все такие книге. Мы но должны забывать нашей науки: мы должныучиться как можно больше. Мы должны наблюдать за марсианами. Некоторые изнас должны стать шпионами. Когда все будет налажено, я сам, может быть,пойду в шпионы. То есть дам себя словить. И самое главное - мы должныоставить марсиан в покое. Мы не должны ничего красть у них. Если мыокажемся у них на пути, мы должны уступать. Мы должны показать им, что незамышляем ничего дурного. Да, это так. Они разумные существа и не будутистреблять нас, если у них будет все, что им надо, и если они будутуверены, что мы просто безвредные черви. Артиллерист замолчал и положил свою загорелую руку мне на плечо. - В конце концов нам, может быть, и не так уж много придется учиться,прежде чем... Вы только представьте себе: четыре или пять их боевыхтреножников вдруг приходят в движение... Тепловой луч направо и налево...И на них не марсиане, а люди, люди, научившиеся ими управлять. Может быть,я еще увижу таких людей. Представьте, что в вашей власти одна из этихзамечательных машин да еще тепловой луч, который вы можете бросать кудаугодно. Представьте, что вы всем этим управляете! Не беда, если послетакого опыта взлетишь на воздух и будешь разорван на клочки. Воображаю,как марсиане выпучат от удивления свои глазищи! Разве вы не можетепредставить это? Разве не видите, как они бегут, спешат, задыхаясь, пыхтя,ухая, к другим машинам? И вот везде что-нибудь оказывается не в порядке. Ивдруг свист, грохот, гром, треск! Только они начнут их налаживать, как мыпустим тепловой луч, - и - смотрите! - человек снова овладевает Землей! Пылкое воображение артиллериста, его уверенный тон и отвага произвелина меня громадное впечатление. Я без оговорок поверил и в его предсказаниео судьбе человечества, и в осуществимость его смелого плана. Читатель,который сочтет меня слишком доверчивым и наивным, должен сравнить своеположение с моим: он не спеша читает все это и может спокойно рассуждать,а я лежал, скорчившись, в кустах, истерзанный страхом, прислушиваясь кмалейшему шороху. Мы беседовали на эту тему все утро, потом вылезли из кустов и,осмотревшись, нет ли где марсиан, быстро направились к дому наПутни-Хилле, где артиллерист устроил свое логово. Это был склад угля придоме, и когда я посмотрел, что ему удалось сделать за целую неделю (этобыла нора ярдов в десять длиной, которую он намеревался соединить сглавной сточной трубой Путни-Хилла), я в первый раз подумал, какаяпропасть отделяет его мечты от его возможностей. Такую нору я мог бывырыть в один день. Но я все еще верил в него и возился вместе с ним надэтой норой до полудня. У нас была садовая тачка, и мы свозили вырытуюземлю на кухню. Мы подкрепились банкой консервов - суп из телячьей головы- и вином. Упорная, тяжелая работа приносила мне странное облегчение - оназаставляла забывать о чуждом, жутком мире вокруг нас. Пока мы работали, яобдумывал его проект, и у меня начали возникать сомнения; но я усерднокопал все утро, радуясь, что могу заняться каким-нибудь делом. Проработавоколо часу, я стал высчитывать расстояние до центрального стока исоображать, верное ли мы взяли направление. Потом я стал недоумевать:зачем, собственно, нам нужно копать длинный туннель, когда можнопроникнуть в сеть сточных труб через одно из выходных отверстий и оттударыть проход к дому? Кроме того, мне казалось, что и дом выбран неудачно, -слишком длинный нужен туннель. Как раз в этот момент артиллерист пересталкопать и посмотрел на меня. - Надо малость передохнуть... Я думаю, пора пойти понаблюдать с крышидома. Я настаивал на продолжении работы; после некоторого колебания он сновавзялся за лопату. Вдруг мне пришла в голову странная мысль. Я остановился;он сразу перестал копать. - Почему вы разгуливали по выгону, вместо того чтобы копать? - спросиля. - Просто хотел освежиться, - ответил он. - Я уже шел назад. Ночьюбезопасней. - А как же работа? - Нельзя же все время работать, - сказал он, и внезапно я понял, чтоэто за человек. Он медлил, держа заступ в руках. - Нужно идти на разведку,- сказал он. - Если кто-нибудь подойдет близко, то может услышать, как мыкопаем, и мы будем застигнуты врасплох. Я не стал возражать. Мы полезли на чердак и, стоя да лесенке, смотрелив слуховое окно. Марсиан нигде не было видно; мы вылезли на крышу искользнули по черепице вниз, под прикрытие парапета. Большая часть Путни-Хилла была скрыта деревьями, но мы увидели внизуреку, заросшую красной травой, и равнину Ламбета, красную, залитую водой.Красные вьюны карабкались по деревьям вокруг старинного дворца; ветви,сухие и мертвые, с блеклыми листьями, торчали среди пучков красной травы.Удивительно, что эта трава могла распространяться, только в проточнойводе. Около нас ее совсем не было. Здесь среди лавров и древовидныхгортензий росли золотой дождь, розовый боярышник, калина и вечнозеленыедеревья. Поднимающийся за Кенсингтоном густой дым и голубоватая пеленаскрывали холмы на севере. Артиллерист стал рассказывать мне о людях, оставшихся в Лондоне. - На прошлой неделе какие-то сумасшедшие зажгли электричество. По яркоосвещенной Риджент-стрит и Сэркес разгуливали толпы размалеванных,беснующихся пьяниц, мужчины и женщины веселились и плясали до рассвета.Мне рассказывал об этом один человек, который там был. А когда рассвело,они заметили, что боевой треножник стоит недалеко от Ленгхема и марсианиннаблюдает за ними. Бог знает сколько времени он там стоял. Потом ондвинулся к ним и нахватал больше сотни людей - или пьяных, илирастерявшихся от испуга. Любопытный штрих того времени, о котором вряд ли даст представлениеистория! После этого рассказа, подстрекаемый моими вопросами, артиллерист сноваперешел к своим грандиозным планам. Он страшно увлекся. О возможностизахватить треножники он говорил так красноречиво, что я снова начал емуверить. Но поскольку я теперь понимал, с кем имею дело, я уже не удивлялсятому, что он предостерегает от излишней поспешности. Я заметил также, чтоон уже не собирается сам захватить треножник и сражаться. Потом мы вернулись в угольный погреб. Ни один из нас не был расположенснова приняться за работу, и, когда он предложил закусить, я охотносогласился. Он вдруг стал чрезвычайно щедр; после того, как мы поели, онкуда-то ушел и вернулся с превосходными сигарами. Мы закурили, и егооптимизм еще увеличился. Он, по-видимому, считал, что мое появлениеследует отпраздновать. - В погребе есть шампанское, - сказал он. - Если мы хотим работать, то лучше ограничиться бургундским, - ответиля. - Нет, - сказал он, - сегодня я угощаю. Шампанское! Боже мой! Мы ещеуспеем наработаться. Перед нами нелегкая задача. Нужно отдохнуть инабраться сил, пока есть время. Посмотрите, какие у меня мозоли на руках! После еды, исходя из тех соображений, что сегодня праздник, онпредложил сыграть в карты. Он научил меня игре в юкр, и, поделив междусобой Лондон, причем мне досталась северная сторона, а ему южная, мы сталииграть на приходские участки. Это покажется нелепым и даже глупым, но яточно описываю то, что было, и всего удивительней то, что эта игра меняувлекала. Странно устроен человек! В то время как человечеству грозила гибель иливырождение, мы, лишенные какой-либо надежды, под угрозой ужасной смерти,сидели и следили за случайными комбинациями разрисованного картона и сазартом "ходили с козыря". Потом он выучил меня играть в покер, а явыиграл у него три партии в шахматы. Когда стемнело, мы, чтобы непрерывать игры, рискнули даже зажечь лампу. После бесконечной серии игр мы поужинали, и артиллерист допилшампанское. Весь вечер мы курили сигары. Это был уже не тот полный энергиивосстановитель рода человеческого, которого я встретил утром. Он былпо-прежнему настроен оптимистически, но его оптимизм носил теперь менееэкспансивный характер. Помню, он пил за мое здоровье, произнеся при этомне вполне связную речь, в которой много раз повторял одно и то же. Язакурил сигару и пошел наверх посмотреть на зеленые огни, о которых он мнерассказывал, горевшие вдоль холмов Хайгета. Я бездумно всматривался в долину Лондона. Северные холмы были погруженыво мрак; около Кенсингтона светилось зарево, иногда оранжево-красный языкпламени вырывался кверху и пропадал в темной синеве ночи. Лондон былокутан тьмою. Вскоре я заметил вблизи какой-то странный свет, бледный,фиолетово-красный, фосфоресцирующий отблеск, дрожавший на ночном ветру.Сначала я не мог понять, что это такое, потом догадался, что это, должнобыть, фосфоресцирует красная трава. Дремлющее сознание проснулось во мне;я снова стал вникать в соотношение явлений. Я взглянул на Марс, сиявшийкрасным огнем на западе, а потом долго и пристально всматривался втемноту, в сторону Хэмпстеда и Хайгета. Долго я просидел на крыше, вспоминая перипетии этого длинного дня. Ястарался восстановить скачки своего настроения, начиная с молитвы прошлойночи и кончая этой идиотской игрой в карты. Я почувствовал отвращение ксебе. Помню, как я почти символическим жестом отбросил сигару. Внезапно японял все свое безумие. Мне казалось, что я предал жену, предалчеловечество. Я глубоко раскаивался. Я решил покинуть этого странного,необузданного мечтателя с его пьянством и обжорством и идти в Лондон. Там,мне казалось, я скорее всего узнаю, что делают марсиане и мои собратья -люди. Когда наконец взошла луна, я все еще стоял да крыше.

МЕРТВЫЙ ЛОНДОН

Покинув артиллериста, я спустился с холма и пошел по Хай-стрит черезмост к Ламбету. Красная трава в то время еще буйно росла и оплеталапобегами весь мост; впрочем, ее стебли уже покрылись беловатым налетом;губительная болезнь быстро распространялась. На углу улицы, ведущей к вокзалу Путни-бридж, валялся человек, грязный,как трубочист. Он был жив, но мертвецки пьян, так что даже не могговорить. Я ничего не добился от него, кроме брани и попыток ударить меня.Я отошел, пораженный диким выражением его лица. За мостом, на дороге, лежал слой черной пыли, становившийся все толщепо мере приближения к Фулхему. На улицах мертвая тишина. В булочной янашел немного хлеба, правда, он был кислый, черствый и позеленел, нооставался вполне съедобным. Дальше к Уолхем-Грину на улицах не было чернойпыли, и я прошел мимо горевших белых домов. Даже треск пожара показалсямне приятным. Еще дальше, около Бромптона, на улицах опять мертвая тишина. Здесь я снова увидел черную пыль на улицах и мертвые тела. Всего напротяжении Фулхем-роуд я насчитал около двенадцати трупов. Они былиполузасыпаны черной пылью, лежали, очевидно, много дней; я торопливообходил их. Некоторые были обглоданы собаками. Там, где не было черной пыли, город имел совершенно такой же вид, как вобычное воскресенье: магазины закрыты, дома заперты, шторы спущены, тихо ипустынно. Во многих местах были видны следы грабежа - по большей части ввинных и гастрономических магазинах. В витрине ювелирного магазина стеклобыло разбито, но, очевидно, вору помешали: золотые цепочки и часы валялисьна мостовой. Я даже не нагнулся поднять их. В одном подъезде на ступенькахлежала женщина в лохмотьях, рука, свесившаяся с колена, была рассечена, икровь залила дешевое темное платье. В луже шампанского торчала большаяразбитая бутылка. Женщина казалась спящей, но она была мертва. Чем дальше я углублялся в Лондон, тем тягостнее становилась тишина. Ноэто было не молчание смерти, а скорее тишина напряженного выжидания.Каждую минуту тепловые лучи, спалившие уже северо-западную часть столицы иуничтожившие Илинг и Килберн, могли коснуться и этих домов и превратить ихв дымящиеся развалины. Это был покинутый и обреченный город... В Южном Кенсингтоне черной пыли и трупов на улицах не было. Здесь я впервый раз услышал вой. Я не сразу понял, что это такое. Это былонепрерывное жалобное чередование двух нот: "Улла... улла... улла...улла..." Когда я шел по улицам, ведущим к северу, вой становился всегромче; строения, казалось, то заглушали его, то усиливали. Особенно гулкоотдавался он на Эксибишн-роуд. Я остановился и посмотрел на Кенсингтонскийпарк, прислушиваясь к отдаленному странному вою. Казалось, все этиопустелые строения обрели голос и жаловались на страх и одиночество. "Улла... улла... улла... улла..." - раздавался этот нечеловеческийплач, и волны звуков расходились по широкой солнечной улице среди высокихзданий. В недоумении я повернул к северу, к железным воротам Гайд-парка. Ядумал зайти в Естественноисторический музей, забраться на башню ипосмотреть на парк сверху. Потом я решил остаться внизу, где можно былолегче спрятаться, и зашагал дальше по Эксибишн-роуд. Обширные здания пообе стороны дороги были пусты, мои шаги отдавались в тишине гулким эхом. Наверху, недалеко от ворот парка, я увидел странную картину -опрокинутый омнибус и скелет лошади, начисто обглоданный. Постояв немного,я пошел дальше к мосту через Серпентайн. Вой становился все громче игромче, хотя к северу от парка над крышами домов ничего не было видно,только на северо-западе поднималась пелена дыма. "Улла... улла... улла... улла..." - выл голос, как мне казалось,откуда-то со стороны Риджент-парка. Этот одинокий жалобный крик действовалудручающе. Вся моя смелость пропала. Мной овладела тоска. Я почувствовал,что страшно устал, натер ноги, что меня мучат голод и жажда. Было уже за полдень. Зачем я брожу по этому городу мертвых, почему яодин жив, когда весь Лондон лежит как труп в черном саване? Я почувствовалсебя бесконечно одиноким. Вспомнил о прежних друзьях, давно забытых.Подумал о ядах в аптеках, об алкоголе в погребах виноторговцев; вспомнил одвух несчастных, которые, как я думал, вместе со мною владеют всемЛондоном... Через Мраморную арку я вышел на Оксфорд-стрит. Здесь опять были чернаяпыль и трупы, из решетчатых подвальных люков некоторых домов доносилсязапах тления. От долгого блуждания по жаре меня томила жажда. С великимтрудом мне удалось проникнуть в какой-то ресторан и раздобыть еды и питья.Потом, почувствовав сильную усталость, я прошел в гостиную за буфетом,улегся на черный диван, набитый конским волосом, и уснул. Когда я проснулся, проклятый вой по-прежнему раздавался в ушах:"Улла... улла... улла... улла..." Уже смеркалось. Я разыскал в буфетенесколько сухарей и сыру - там был полный обед, но от кушаний осталисьтолько клубки червей. Я отправился на Бэйкер-стрит по пустынным скверам, -могу вспомнить название лишь одного из них: Портмен-сквер, - и наконецвышел к Риджент-парку. Когда я спускался с Бэйкер-стрит, я увидел вдалинад деревьями, на светлом фоне заката, колпак гиганта-марсианина, которыйи издавал этот вой. Я ничуть не испугался. Я спокойно шел прямо на пего.Несколько минут я наблюдал за ним: он не двигался. По-видимому, он простостоял и выл. Я не мог догадаться, что значил этот беспрерывный вой. Я пытался принять какое-нибудь решение. Но непрерывный вой "улла...улла... улла... улла..." мешал мне сосредоточиться. Может быть, причиноймоего бесстрашия была усталость. Мне захотелось узнать причину этогомонотонного воя. Я повернул назад и вышел на Парк-роуд, намереваясьобогнуть парк; я пробрался под прикрытием террас, чтобы посмотреть наэтого неподвижного воющего марсианина со стороны Сент-Джонс-Вуда. Отойдяярдов на двести от Бэйкер-стрит, я услыхал разноголосый собачий лай иувидел сперва одну собаку с куском гнилого красного мяса в зубах,стремглав летевшую на меня, а потом целую свору гнавшихся за ней голодныхбродячих псов. Собака сделала крутой поворот, чтобы обогнуть меня, какбудто боялась, что я отобью у нее добычу. Когда лай замер вдали, воздухснова наполнился воем: "Улла... улла... улла... улла..." На полпути к вокзалу Сент-Джонс-Вуд я наткнулся на сломанную многорукуюмашину. Сначала я подумал, что поперек улицы лежит обрушившийся дом.Только пробравшись среди обломков, я с изумлением увидел, что механическийСамсон с исковерканными, сломанными и скрюченными щупальцами лежит посредиим же самим нагроможденных развалин. Передняя часть машины, была разбитавдребезги. Очевидно, машина наскочила на дом и, разрушив его, застряла вразвалинах. Это могло произойти, только если машину бросили на произволсудьбы. Я не мог взобраться на обломки и потому не видел в наступающейтемноте забрызганное кровью сиденье и обгрызенный собаками хрящмарсианина. Пораженный всем виденным, я направился к Примроз-Хиллу. Вдалеке сквозьдеревья я заметил второго марсианина, такого же неподвижного, как ипервый; он молча стоял в парке близ Зоологического сада. Дальше заразвалинами, окружавшими изломанную многорукую машину, я снова увиделкрасную траву; весь Риджент-канал зарос губчатой темно-краснойрастительностью. Когда я переходил мост, непрекращавшийся вой "улла... улла..." вдругоборвался. Казалось, кто-то его остановил. Внезапно наступившая тишинаразразилась, как удар грома. Со верх сторон меня обступали высокие, мрачные, пустые дома; деревьяближе к парку становились все чернее. Среди развалин росла красная трава;ее побеги словно подползали ко мне.