Преступление как способ самообучения

Наиболее старательно брали уроки английского языка в убежище самые молодые члены команды, и в первую очередь Бой. Те же, кто составлял ядро Союза свободных мореплавателей во главе с Такаки, были заняты другими делами. Приходившие в убежище подростки искренне стремились подружиться с Дзином. Они врывались в убежище, не считаясь с удобством самого Исана, и, если Дзин спал, сидели смирно и тихо, дожидаясь, пока тот сам не проснется. Это правило Исана установил еще в пору их затворничества. Исана был убежден, что именно он руководит их совместной жизнью, но основной ее стиль определялся Дзином. Когда раньше, включив бесконечную ленту с записанными на ней голосами птиц, Исана выходил из дому, а вернувшись, заставал спящего Дзина, он терпеливо ждал его пробуждения. Сидел в полном бездействии и ждал, глядя на раскрасневшееся, спокойно улыбающееся лицо спящего сына, когда тот, проснувшись, позовет его. Исана и в самом деле не оставалось ничего иного, как ждать, пока Дзин проснется и он сможет рассказать о том, что ему пришлось пережить, как он проник в дикий город, которым завладели чужие люди, а потом, укрывшись в убежище, пытался сублимировать свои низменные переживания в нечто, напоминающее общение с душами деревьев и душами китов . Разумеется, он рассказывал сыну только о том, что представлялось ценным для обогащения его жизненного опыта, и поэтому рассказ вмещал далеко не все, что ему приходилось совершать за стенами убежища. И о чем бы ни рассказывал Исана, Дзин, улыбаясь, повторял короткие фразы, доступные ребенку, и этим выражал свое одобрение...

— Дзин ко всем относится одинаково хорошо, — говорил иногда Бой.

Бой был моложе остальных подростков, и если б не будущий дальний морской поход, ради которого он жил и который стал символом его самоутверждения, он с готовностью умер бы — и воспринял бы смерть как нечто совершенно естественное. Но если бы умер Дзин, потрясенный страхом, причина которого осталась ему неведомой, Боя перестало бы привлекать и то немногое, что манило его на земле, даже их необыкновенная яхта.

Подростки принесли Дзину маленький переносной телевизор, они выкрали его из машины, владелец которой беспечно оставил его в машине, брошенной на стоянке. Пока подростки, включив первую попавшуюся программу, проверяли качество изображения, мужчина средних лет, назвавшийся «футурологом», заявил с экрана, что в будущем люди с низкими умственными способностями «будут подвергаться ненасильственной селекции», — все, кроме Дзина, с интересом прильнули к телевизору.

— На этот счет меня уже давно преследует навязчивая идея, — начал Исана в стиле, каким был написан английский текст. — Мне представляется в мыслях, что всенародно избранное будущее правительство или рядовые чиновники подвергают Дзина, как сказал «футуролог», ненасильственной селекции.

— Этот человек убьет Дзина или упрячет его в концлагерь. Да и таких, как мы, — тоже, — сказал Бой.

— Нет, вас с Дзином «футуролог» вряд ли смешает в одну кучу, — сказал Исана, но Бой и остальные подростки не обратили никакого внимания на его поправку. Они стали пинать ногами экран телевизора с изображением «футуролога», пока не разбили его.

В отличие от Исана, которого хватало лишь на то, чтобы абстрактно ненавидеть страшное, отвратительное будущее, ожидающее Дзина, подростки сразу же перешли к конкретным действиям, чтобы разделаться с тем, кто обещал им такое будущее. «Футуролог» появился на экране телевизора потому, что, как всегда, в начале лета в разгаре были научные конференции: в одном из центральных отелей города проводилась международная конференция футурологов, и на следующий же день вечером один из ее участников подвергся, как сообщили газеты, нападению группы хулиганов. Подростки пробрались в отель. Бой раздобыл одежду настоящего боя из отеля, переоделся, вызвал того самого «футуролога», провел его в туалет, повалил там на пол, и трое мальчишек, раскрыв «футурологу» рот «ненасильственным методом», набили туда дерьмо. Правда, осталось неизвестным, проглотил он его или нет...

Подростки совершали не только такого рода налеты — с целью возмездия, — но и замыслили нападение в целях самообучения. Что же они придумали? В качестве объекта для нападения они избрали грузовик компании мясных продуктов, доставлявший каждый вторник по утрам мясо в магазины. В грузовике, заполненном распластанными говяжьими и свиными тушами без шкур и внутренностей, лежали огромные ножи и топоры, чтобы рубить кости. Но рядом с этим грозным оружием в машине находились и привычные к тяжелому физическому труду рабочие, способные дать достойный отпор, — вместе с водителем их было трое. На эту вооруженную вражескую машину собрались напасть трое мальчишек, вооруженных только ножами, — силы должны были быть равными. Они, правда, прихватили и пистолет, отнятый в заболоченной низине у полицейского агента, но пустить его в ход собирались, лишь если нагрянет полиция и придется вступить с ней в бой. В противном случае разница в вооружении оказалась бы слишком велика и честного сражения, какое бывает, например, между двумя парусниками, не вышло бы, а значит — весь бой не дал бы никакого полезного опыта. Было решено, что, если кто-либо из нападавших получит тяжелое ранение, ему, разумеется, придут на выручку, если же раненых не будет, все равно, чтоб научиться оказывать помощь пострадавшим, они попытаются удрать с говяжьей тушей размером и весом примерно с одного из них...

Этот план пиратского нападения на суше в конце концов был осуществлен. Как-то во вторник, рано утром — еще даже роса не успела сойти, — Инаго пришла в убежище с куском мяса, завернутым в газету. Сквозь дыры в размокшей от крови газете проглядывало красное мясо — точно разверзшаяся рана. Кофта Инаго была в пятнах, но она, не обращая на это внимания, радостно окликнула только что проснувшегося Дзина:

— Дзин, я тебе сейчас сделаю рубленый бифштекс!

— Да, сделаешь рубленый бифштекс, — сразу ответил Дзин ей в тон.

— Такой прекрасный кусок мяса — и рубленый бифштекс? — насмешливо сказал Исана, но Инаго не обратила на его слова никакого внимания.

— Ребенок любит рубленый бифштекс.

— Ладно, вы что, напали на грузовик компании мясных продуктов, надеюсь, хоть не ранили и не убили водителя и рабочих?

— Тамакити хотел пустить в ход альпинистский нож, но Бой, кажется, удержал его. В машине было совсем мало оружия, одни маленькие ножи — срезать мясо с костей, и он сказал, что это будет нечестно...

— Небось Бой сам хотел пустить в ход оружие?

— Сказала же — Тамакити. Он ведь ответственный за оружие. Если уж он разозлится и войдет в раж, Бой ему в подметки не годится. Связать всех, кто был в машине, времени не было, и перед тем, как удрать, ребята стукнули их покрепче, и они потеряли сознание. Тамакити хотел тюкнуть их здоровенным напильником, которым мясники точат ножи, но Бой снова удержал его и заставил взять что-нибудь полегче. — Инаго насмешливо, но не с издевкой, а с искренним весельем повторяла: — Ха, ха. Чем бы, вы думали, он стукнул их? Ха, ха — бычьим хвостом. Ободранным бычьим хвостом, похожим на красную палку! Когда ребята вернулись, мы из этого хвоста наварили корейский суп тэгутан. Ха, ха. И говядины туда накрошили, повеселились на славу. Мяса столько — и за неделю не съесть! Такаки пошел продавать.

— Такаки пошел продавать? Но его тут же арестуют, — испугался Исана. — Неужели Такаки настолько безрассуден?

— Вовсе нет. Он знает в префектуре Гумма бараки для дорожных рабочих, поедет туда, продаст по дешевке и еще динамит за это получит.

— Чтобы в нашем полицейском государстве сошла с рук такая афера, которой и ребенка-то не обмануть? — недоумевал Исана.

— Мы и раньше так получали динамит. А в этих бараках динамитом ведают мальчишки — их надуть ничего не стоит, — сказала Инаго, пренебрежительно задрав нос. — В первый раз готовлю рубленый бифштекс из такого огромного куска мяса, просто не знаю, с чего начать...

— Да не делай ты никакого бифштекса, зажарь целиком в духовке, и все, — снова повторил Исана.

— Нет, Дзин будет есть рубленый бифштекс, — не сдавалась Инаго.

Она как бы хотела показать Дзину, что он может на нее положиться. Ей казалось: если по непонятной причине она откажется от своего обещания, ребенок будет невыносимо страдать. И Дзин, выражая Инаго свое полное доверие, сказал, возражая Исана:

— Да, Дзин будет есть рубленый бифштекс.

На следующее утро Исана узнал подробности нападения на грузовик компании мясных продуктов. Это произошло на другой стороне Токийского залива, начинавшегося неподалеку от убежища и перерезавшего центр города. Фотограф-любитель, наблюдавший за жизнью перелетных птиц, стаями тянувшихся на север, устроился как раз неподалеку от места происшествия. Он-то и прислал в газету не очень отчетливую фотографию, снятую с помощью телеобъектива. Два человека, лица которых были закрыты нейлоновыми чулками, тащили говяжью тушу килограммов в сто пятьдесят — потяжелее любого из подростков, — волочившуюся по земле; под тяжестью ее они согнулись в три погибели. За ними, нисколько не заботясь о мерах предосторожности, опустив голову, следовал еще один низкорослый человек с палкой в руках, в которой невозможно было узнать бычий хвост, — конец ее заострялся и свисал вниз, как тонкая ветка ивы.

Рабочие компании мясных продуктов, которых привели в чувство, заявили, что и представить себе не могут, чем их оглушили. Наверно, для этих людей, чья работа связана с мясными продуктами, признать, что они избиты бычьим хвостом, было сущим позором. Нападавшие в свою очередь допустили непростительную оплошность. Они, волоча тяжелую тушу, потеряли пистолет, он был найден кем-то из жителей и передан в полицию. Инаго не рассказала об этом Исана — ответственный за оружие, стыдясь допущенной им оплошности, приказал ей держать язык за зубами. Это и впрямь была непростительная оплошность. Другое дело, если бы пистолет был подброшен специально ради хвастовства, мол, нападение на полицейского в заболоченной низине и нападение на машину, груженную мясом, одних рук дело...

Однажды утром в начале июня, услышав пронзительный гомон птичьей стаи за бетонными стенами убежища, Дзин сказал:

— Это серые скворцы.

Говоря так, он как бы хотел воспротивиться их крикам и всем своим видом показывал, что просто заткнуть уши для него еще невыносимее...

Поскольку Дзин сам указал на источник беспокойства, Исана вышел с ним из убежища и спустился к вишне. Они встали под ее густой кроной — проникавшие сквозь листву солнечные лучи рисовали четкую светотень, выделяя черные точки птиц. Вишни — одни темно-фиолетовые, другие еще только розовеющие, как кораллы, — висели вперемежку, и не верилось даже, что это плоды одного дерева. Скворцы, еще громче загомонив, перелетали с ветки на ветку. Они нисколько не испугались Исана с Дзином, наоборот, огромная стая неистовствовала, склевывая спелые плоды и буквально оглушая их своим отчаянным криком. Но стоило Исана и Дзину шелохнуться, скворцы водоворотом закружились между ветвями. Потом, сложив растрепанные на концах крылья, они уселись на ветках, нагло выставив туго набитые зобы. Птицы казались Исана отвратительными. Дзин весь сжался. Исана подумал даже, что вишня сама предложила скворцам свои зрелые плоды и устроила это ужасное пиршество. Может, Дзин испугался не крика птиц и не хлопанья крыльев, а того, что все это происходило по воле самого дерева? Ведь птицы издают любимые им звуки. Чтобы подбодрить Дзина, да заодно и себя, и в то же время воззвать к душе вишни , Исана сказал:

— Все хорошо, Дзин. Скворцы не делают ничего дурного, не нужно их бояться. Сама вишня приказала им слететься к ней. Запомни — я поверенный деревьев и связан с их миром. Собрав птиц, вишня не хотела нас обидеть. Это я знаю точно, Дзин.

— Да, это точно, — медленно, будто у него перехватило дыхание, повторил Дзин.

Они вернулись в убежище и стали слушать запись старинной музыки. Вдруг, привлеченная то ли гомоном скворцов, уловивших знак вишни, то ли звучавшей токкатой и фугой, в убежище пришла Инаго. Она молча села между Исана и Дзином. Исана заметил, что в лице у нее ни кровинки и оно кажется жалким. От этого даже горящие глаза ее светились особенно ярким, янтарным блеском. О том, что с ней произошло нечто необычное, свидетельствовали вспухшие, точно перезревшие, израненные, в кровоподтеках губы.

— У тебя что-то случилось? — только и спросил Исана.

Она поглядела на него. Пристальный и суровый взгляд Инаго как бы бросал вызов всему сущему на земле. Но ее глаза, подернутые янтарной дымкой, сквозь которую пробивались яркие блики, смотрели не на Исана, а куда-то поверх его головы. Во взгляде ее, словно обращенном в прошлое, Исана заметил и вымученно-счастливую улыбку. С таким видом, будто все ее тело покрыто гусиной кожей и в жилах бурлит кровь, Инаго проронила:

— Изнасиловали...

Исана не произнес ни слова. Девушка вложила в ухо Дзина наушник, подключила его к магнитофону и, оборвав тем самым лившуюся из него музыку, стала рассказывать. Началось все с того, что было решено завязать дружбу с одним из солдат сил самообороны, проходивших обучение недалеко от развалин киностудии, и использовать его в качестве инструктора боевой подготовки.

— Такаки говорил: один из солдат военного оркестра, проходящих здесь обучение, должен заменить моего бывшего одноклассника, мы с ним пять лет назад кончали школу, и он обещал мне быть нашим инструктором. Но этот человек не сдержал слова, и теперь сделать все вместо него может только солдат самообороны. В общем, сказал Такаки, силы самообороны должны нам человека. Товарищ Такаки, окончивший вместе с ним школу, поступил в Академию обороны и обещал: на ваши деньги я выучусь, как обращаться с оружием и вести бой, а потом научу всему и вас. Но сейчас бывший товарищ Такаки, как тот его ни уламывал, уклоняется от ответа и знай себе ходит в штаб сил самообороны. Поэтому, сказал Такаки, мы имеем полное право выбрать любого, кто служит в силах самообороны, чтобы он обучил нас вместо моего товарища. Я считаю это справедливым.

Именно на Инаго Такаки возложил миссию взыскать с сил самообороны долг в лице инструктора.

— В ближайшие четыре-пять дней, особенно в субботу и воскресенье, подумала я, они обязательно явятся в Синдзюку — развлечься, ведь у них в казармах никаких развлечений нет. Я их и на вокзале в Синдзюку караулила, и слонялась возле казарм — все без толку. Наверно, потому, что казармы их почти в самом городе и им приказано строго соблюдать дисциплину. Один солдат, правда, окликнул меня, но я с первого взгляда поняла: он нам не подходит — болван болваном. Привези я его в Союз свободных мореплавателей, на другой же день это стало б известно всем солдатам сил самообороны во всей Японии. Да и наблюдавший со стороны Тамакити сказал, что у человека с такой тупой рожей учиться владеть винтовкой — просто стыдно. В конце концов мне пришлось пойти прямо туда, где солдаты упражняются на музыкальных инструментах. Спортивная площадка, на которой они занимаются, обнесена проволочной сеткой, так? А напротив — спортплощадка пивной компании и раздевалка. Через раздевалку я прошла туда и нашла местечко, откуда лучше всего видно, как солдаты обучаются музыке. Спортплощадка пивной компании — насыпная и сильно возвышается над местностью, а сойдешь с нее вниз к каналу — вроде тихой речушки, — за ним сразу начинается проволочная сетка. Там уже территория сил самообороны. Когда придут спортсмены пивной компании, они наверняка начнут приставать, подумала я и устроилась на склоне, в самом дальнем углу площадки. Там росла трава. На толстых красновато-зеленых стеблях узкие длинные листья, верхушка — как сжатый зеленый кулак, разворошишь его, а там тоже листья. И этой мягкой, податливой травой был устлан весь склон — когда я села, она дошла мне до груди.

Первый солдат, которого я увидела, шел ко мне, играя на трубе. Его взяли, наверно, в военный оркестр только за рост, очень подходивший к такой огромной трубе: отыгрывая ритм на самых басах, он топал прямо в мою сторону. Ну точно носорог. Я пригнулась в траве и следила за ним: казавшийся все выше и выше солдат, громыхая, приблизился ко мне, вышел за пределы площадки и подошел вплотную к проволочной сетке. И стал мочиться, повернувшись прямо в мою сторону. Мочился долго, сосредоточенно. Я рассмеялась. Солдат вскинул голову и увидел меня. Он уставился на меня, не меняя позы. Круглые глаза его на круглом лице серьезно и неотрывно смотрели на меня. Я снова рассмеялась. Вдруг он разозлился, не поправляя штанов, как собака, ловко поднырнул под проволочную сетку и, топая, подошел прямо ко мне. Лицо его побагровело. Мне даже показалось, что он тронулся. Он меня изнасиловал.

— И ты не пробовала бежать, сопротивляться?

— А зачем? — спросила в свою очередь Инаго.

— Ну, видишь ли...

— Солдат тоже думал, что я буду убегать или сопротивляться, и наотмашь ударил меня прямо по шее. Когда он стаскивал с меня штаны и валил голым задом на землю, я чуть не задохнулась. И даже повалив, все боялся, что я убегу. «Будешь сопротивляться, убью, шлюха!» — шипел он. И изнасиловал. А когда вставал, ширинка у него была в крови. Это потому, что он грубо обошелся со мной. О-о, о-о, взвыл он, испугался, видно. «Колготки подарю, юбку подарю», — говорит, а сам плюет в ладонь и старается стереть кровь. И все время воет:

— О-о, о-о...

Кровь никак не отходила, и он, бессильно опустив руки, причитал без конца. Потом как заблажил: «Ты небось заявишь в полицию? Хочешь идти в полицию — иди. Я и вправду такое натворил!» И опять начал выть:

— О-о, о-о, — просто не верилось, что кто-то еще на белом свете может блажить таким голосом. «Подожди пять часов. Еще пять часов. За это время я все, все улажу. А ты через пять часов приходи в раздевалку, и мы там поговорим. Я заранее проберусь на спортивную площадку и открою тебе служебный вход. Я и раньше встречался так кое с кем». Решив за нас двоих, солдат вынул из заднего кармана брюк солдатский билет, бросил его мне на колени, сбежал вниз по склону и, все время воя «о-о, о-о», подлез под проволочную сетку. Так он и убежал, топая, ни разу не обернувшись. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы посмотреть на испачканную ширинку штанов, труба, висевшая у него через плечо, подавалась вбок...

— Он так растерялся и все время выл «о-о, о-о» оттого, что до крови поранил тебя?

— Нет, наверно, решил, что ему попалась девушка. Почему, интересно, он так испугался? — ответила вопросом на вопрос Инаго. — В семь часов через служебный вход, который в самом деле был открыт изнутри, я прошла на спортплощадку пивной компании, подошла к раздевалке и увидела при свете полной луны солдата, он стоял, прислонясь к дощатой стене. Я пришла одна, и это его успокоило. Правда, чтобы он меня не убил, за оградой притаились Тамакити и Бой. Подходя к нему, я вдруг подумала: а ведь я могу все повернуть наоборот, и этот солдат, который в страхе выл «о-о, о-о», не только перестанет мучиться, но еще и получит огромное наслаждение. И я почувствовала, как во мне разливается бесконечная доброта, — даже самой было трудно поверить.

Свет полной луны поглощали густые заросли вокруг спортивной площадки и территории отряда сил самообороны, густые заросли чумизы, примятой Инаго и солдатом. Красная спортивная площадка, казалось, возносится вверх из огромной черной бездны. Инаго чувствовала, что на крыше казармы притаились солдаты, такие же длинные, как сам этот длинный дом, и она направилась к солдату, ни на минуту не забывая об этом. Солдаты сил самообороны, одетые в летнюю полевую форму, лежали ничком на крыше. Не просто ушами, а всем своим нутром Инаго услышала призыв: «Будь доброй! Будь доброй! Если ты можешь быть бесконечно доброй, будь ею!» Инаго продолжала идти, чуть покачивая головой, чтобы избавиться от шума в ушах; теперь она уже могла рассмотреть выражение лица солдата, стоявшего, прислонившись к дощатой стене раздевалки.

— Я остановилась в метре от него, и вдруг он исчез за дощатой стеной. Оказывается, он стоял у двери и, открыв ее спиной, отступил в раздевалку. Я сделала еще два шага и оказалась у самого входа, тут из тьмы протянулись руки и втащили меня внутрь. Руки крепко обняли меня, не давая шелохнуться. Откуда-то сверху меня обдавал запах тоника и, точно палки, били упругие струи выдыхаемого солдатом воздуха. Дыхание у него могучее — он ведь трубач. Мы помолчали, потом солдат сказал громко: «Я решил покончить с собой!» Я подумала: вдруг он и вправду опять изнасилует меня, а потом повесится или размозжит себе голову из винтовки. Я стала уверять его, что все забуду, что отдам ему солдатский билет, а он и не слушал. Ему снова меня надо.

Солдат еще крепче сжал в темноте Инаго, повалил на свернутый пыльный брезент, пропитанный запахом пота и гуталина. Он снова силой овладел ею. Длилось это долго. Еще и вправду покончит потом с собой, думала Инаго. Она была в отчаянье, не находя слов, чтобы отговорить солдата от самоубийства и сделать его своим другом. Вдруг она услышала, что кто-то крадучись подошел к раздевалке.

«Хорошо, хорошо, ой, как приятно», — запела Инаго притворно сладким голоском. Шорохи за стеной прекратились. Но она все равно продолжала повторять: хорошо, хорошо, ой, как приятно — эти притворные слова еще больше распаляли солдата. А солдаты на крыше казармы были все как один залиты лунным светом. И их круглые глаза на круглых лицах были глазами насилующего девушку солдата. Во тьме, окружавшей девушку, лежащую с закрытыми глазами, звучал голос: «Ты добрая, ты бесконечно добрая». Наконец, все кончилось. Она молчала, понимая: теперь между солдатом и ею возможен спокойный разговор и торопиться нет нужды...

— Мы до утра занимались этим, поговорим немного, потом снова... Теперь солдат — мой друг. Он будет помогать Свободным мореплавателям.

Глава 12