Из февральских писем и записей

«27 января наблюдали чудесную картину торжественного салюта в честь успехов войск Ленинградского фронта, освободивших город от блокады. Так радостно за ленинградцев!..»

Их душевное состояние хорошо передано в письме Натальи Егуновой, с которой я переписывался после ее отклика на «Просьбу»:

«Вы только представьте себе это чувство, когда можно спокойно идти по улице, не ожидая, что вот-вот где-то бухнет выстрел и через секунду снаряд разорвется рядом с тобой. Ведь последнее время мы жили в постоянном напряжении день и ночь. Мне пришлось видеть такие сцены, которые не забуду, проживи я хоть тысячу лет. И вдруг все это прекратилось!

Сначала даже не верилось. Люди ходили какие-то притихшие, в их глазах светилось еще не до конца осознанное счастье. Город вдруг как-то сразу изменился. На улицах стало шумно и людно, по вечерам появились гуляющие пары, тройки, как бывало когда-то на Невском. Из темноты звучал тихий смех, кто-то шел, насвистывая или напевая. Казалось, даже камни стали дышать свободно...

Вы угадали, что мне захочется поделиться с вами нашей радостью. Мы много раз переживали в прошлом минуты счастья и благодарности. Но такое, как во время салюта 27 января, мы пережили, я уверена, только один раз в жизни...

Это небо, пронизанное лучами прожекторов; темный, притихший город, застывшие фигуры и группы людей с поднятыми к небу лицами. И эти залпы салюта, слившиеся в особенный, непередаваемый словами рокот...

Это я не сумею описать. Может быть, со временем кто-нибудь найдет настоящие слова...»

* * *

«...В январе меня несколько раз отпускали в Ленинград — сдал в Институт истории ВКП(б) большинство писем и кое-какие материалы, в том числе экземпляр вашей заводской многотиражки, в которой «Просьбу» перепечатали с твоим комментарием.

Заведующий фондами института Д. Лебедев попросил рассказать, как возник замысел написать эти стихи: «Ваш рассказ мы застенографируем и вместе с письмами [210] сохраним для истории (!). Письма будем хранить одним фондом, не распыляя по другим отделам. Ведь трудно будет писать историю Отечественной войны только по приказам и официальным сводкам. Особенно ценны высказывания самих воинов-фронтовиков — их рассказы, дневники, письма...»

Ну я сказал, что в содержании «Просьбы» все достоверно. И с каким нетерпением бойцы ждут по вечерам прихода из штаба связного-почтальона, и как погрустневшие отходят от него, когда тот говорит: «А тебе нет ничего...» И даже строчка «Вдали баян поет...» — правда. До нашей позиции доносятся переборы баяна с расположенной впереди батареи артиллеристов-дальнобойщиков. Единственная «неправда» это то, что я не получал ни от кого весточек и что «нет любимой у меня». Но ведь так могли написать, скажем, наши ефрейторы Эдуард Пугачев, Михаил Клещик — из родных мест, из оккупированной фашистами Белоруссии письма к ним прийти не могли...

Ну и то, что теплая весточка из тыла радует, согревает, поднимает настроение бойца или командира на фронте, — это ведь тоже абсолютная правда. По себе знаю, как тревожно становится на душе, если в переписке с вами наступает большой перерыв...

...Вы слышали об успехах на нашем фронте, но вряд ли представляете себе, какое это имеет значение для нас, не говоря о самих ленинградцах. Чувствую к тому же по письму, что вы не поняли, что мы были участниками тех боев, заслужили благодарность командования и гордо именуемся теперь «красносельцами».

Значение свершившегося для нас огромно. Дело в том, что, оставаясь на прежнем месте, мы теперь оказались как бы в тылу. Последний немецкий снаряд упал у нас на позиции, изрешетив осколками деревянный домик «особого назначения» («00») в первый день наступления — 15 января.

Теперь фронт отодвинулся далеко. Мы не слышим выстрелов орудий и пулеметных очередей, а стало быть, не ждем незваных гостей в виде вражеских мин и снарядов.

Как изменилось все вокруг, когда фронт отдалился! Почитали бы письма ленинградцев, живших до этого так напряженно, ожидая постоянно, что вот-вот может рядом упасть снаряд, а теперь спокойных и счастливых, тогда бы вы поняли все значение событий, которые радуют вас... [211]

На фоне этих радостных событий как-то даже неловко делиться переживаниями личного плана. А они вызваны тем, что после госпиталя Надю перевели в другую часть. Заходила ко мне на орудие прощаться. Очень грустно стало. Были и ссоры, и размолвки, но вот ушла совсем — и пустота...

Опять ремонтировали свою землянку — после стрельбы окно вылетело, двери перекосились, ветер гулял.

Погода днем морозная, солнечная. Летают вражеские разведчики, бьем по ним...»