Встали в строй десятиклассники

(Декабрь, 1939)

Серым морозным утром, когда москвичи, зябко поеживаясь, торопились на работу, из ворот клуба шоферов на Новорязанской улице выехало несколько трехтонок. На досках, перекинутых от борта к борту, устроившись поудобнее и поглядывая на группки провожающих, плотно уселись ребята. Еще безусые, в старенькой одежонке, в телогрейках.

Через Орликов переулок машины вырулили на Садовое кольцо, у Триумфальной{1} свернули на Ленинградское шоссе, потом к стадиону Юных пионеров.

Песен не пели, сидели притихшие — друг с другом познакомиться еще не успели, присматривались. Повыпрыгивали из кузовов «новобранцы» у станции Красная Пресня Окружной железной дороги. Тут их сводили в баню, продезинфицировали одежду. Накормили гороховым супом и лапшой с мясом. Потом показали кинокартину под названием «Победа» — о полете нашего «стратоплана» — и к вечеру рассадили по теплушкам длинного эшелона. [9]

Темнеет в эту зимнюю пору рано. Как только состав медленно тронулся, двери теплушек велели задвинуть поплотнее. Поэтому бросить прощальный взгляд на родную Москву нам уже не довелось. А ведь покидали мы столицу не на месяцы — на годы. Многим же так и не суждено было возвратиться домой...

Тогда повсюду распевали песенку из нового фильма «Человек с ружьем»:

Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой...

Нравилась она нам, восемнадцатилетним. Правда, по молодости мы не особенно задумывались, почему так предостерегающе, тревожно звучали в то время эти красивые слова о грозе, которая вот-вот могла разразиться и над нашей страной, над родными домами.

В Европе она уже громыхала.

В сентябре тридцать девятого года гитлеровская Германия напала на Польшу, захватив до этого Чехословакию. А 30 ноября начались военные действия между Финляндией и СССР. Организовав на нашей границе несколько вооруженных провокаций, тогдашнее реакционное финское правительство объявило Советскому Союзу войну. Развернулись тяжелые, упорные бои в заснеженных лесах, среди болот Карельского перешейка...

Вот в какое грозовое время увозил нас эшелон из Москвы на службу в рядах Красной Армии. Да и вообще тогдашний призыв был особенный. Мы еще сидели за школьными партами, когда стало известно, что с нынешнего года на армейскую службу пойдут и юноши, оканчивающие десятилетку.

Это казалось нам ужасно несправедливым. Как же так? Десять лет «грызть гранит наук», получить аттестат зрелости — и надевать гимнастерку? Для чего же тогда, спрашивается, над учебниками корпели?..

Потом-то стала ясна дальновидность этого решения. В тот год в армию пришло грамотное пополнение. Вчерашние десятиклассники быстро осваивали боевую технику, многие сдружились в школе со спортом. За оставшиеся до нападения Германии на СССР полтора года ребята этого призыва получили крепкую армейскую закалку в учебных походах, на лагерных сборах.

Из мальчишек всего нашего десятого «б» только одного признали негодным к воинской службе по состоянию здоровья. Остальные, получив повестки, остриглись наголо, распростились с родителями и к назначенному [10] часу явились с вещичками на отправной пункт Бауманского райвоенкомата — в клуб шоферов на Новорязанской улице...

В пути на станции Бологое я бросил в запорошенный снегом почтовый ящик свое первое «армейское» письмо домой. Хранить военные тайны нас не успели научить, поэтому сразу рассекретил маршрут следования.

...По просьбе мамы говорю с сожалением: «Нет». Не Алабино, не Серпухов и не другие пункты Московского округа. Очевидно, поедем к Ленинграду или в его окрестность. Это неплохо. Не так уж далеко от Москвы, от дома. Хорошо, если будет возможность посмотреть замечательный город, о котором столько читал и слышал...

В нашем вагоне-теплушке нары в три этажа. Растопили печурку-времянку. На втором этаже у задней стенки пристроились на ночлег. С непривычки на голых досках жестковато, но ничего. Спал и даже сны видел.

Ночью миновали Калинин, а поутру надолго встали на запасных путях в Бологом. Тут нас сводили пообедать, потом снова по вагонам. На ужин выдали каждому по полбуханки «украинского» хлеба и по пять кусочков сахара.

Если после Бологого не свернем, значит, слухи верны — держим путь на Ленинград.

В пути наладили культурную работу — ребята играли в шашки, выпускали стенгазету. Я тоже попытался было принять участие, написав стихи о нашей готовности честно служить в рядах Краской Армии. Но их почему-то не взяли. Наверное, сочли поэзию в данный момент неуместной...

Между предыдущим письмом и этим получился трехдневный перерыв. Спешу успокоить: эшелон наш благополучно прибыл к месту назначения — в город Ленина. Выгрузились, построились и зашагали с одного вокзала на другой — с Московского на Балтийский.

Погода скверная: слякотно, под ногами грязная снежная жижа. Ботинки мои сразу промокли. И сам взмок, чемодан еле-еле тащил — зря мы столько вещей набрали.

Вокруг темнота. Окна домов не светятся. Огни в трамваях и фары автомобилей, обгоняющих нашу колонну, синие. Светомаскировка, как говорят, введена сразу после начала военных действий с Финляндией. На вокзале в буфете бросилось в глаза, что у официантов через плечо перекинуты противогазные сумки. [11]

С Балтийского на электричке поехали в Горелово. Это километров двадцать от Ленинграда. В пути поговорили с местными жителями. Рассказывают, что никакой паники в городе 30 ноября не было. Выстрелов орудий не слыхали, но видели отдаленные зарева пожаров. Население, судя по всему, настроено бодро.

На следующий день, после поездки в санпропускник, собрались в клубе полка. Поснимали с себя гражданское платье и обрядились в военное. Все сразу подтянулись и перестали узнавать друг друга: форма-то у всех одинаковая. Зато так здорово прошли строем в столовую (до этого шагали кто в лес, кто по дрова — не в ногу), что даже дневальный подивился: «Дружно идут ребята!..»

Когда нас обрядили в гимнастерки, состоялся митинг. Объяснили: поскольку Ленинградский округ на военном положении, рядовые должны в кратчайший срок овладеть воинским делом. А почти третью часть прибывших, у кого среднее образование, отправят в полковую школу младших командиров, в Петергоф.

Вот оттуда, сидя в Ленинской комнате, я и пишу это письмо. Говорят, нам предстоит пройти сначала «курс молодого бойца», изучить воинские уставы...

...Прошла неделя. Жизнь наша курсантская постепенно вливается в нормальную, строго размеренную распорядком дня колею. В 6.30 звенит звонок, и дневальный громко, во весь голос, кричит: «Подъем!» Нужно очень быстро одеться и построиться на зарядку. Это довольно трудно — не отстать от остальных, не проваляться на койке лишние секунды. Не надевая шинелей, в гимнастерках и шлемах выходим на безлюдную в этот ранний час петергофскую улицу. Пройдемся, пробежимся, сделаем несколько упражнений.

Потом в казарме заправка коек. Чуть что не так, приходится перестилать. После утренней поверки (смотрят, чистый ли подворотничок, все ли пуговицы на месте) — занятия. На строевую подготовку отправляемся в парк, возвращаемся с песнями. Под «Три танкиста, три веселых друга...» шагается легко.

Час отдыха: заставляют лечь на койку. Затем снова занятия. До вечерней поверки остается время. Кто письма пишет, кто в домино, шашки или шахматы играет. Перед отбоем — прогулка. Строем, конечно, и тоже — с песнями.

До границы от нас относительно близко. Но теперь она все время отодвигается: наши наступают. Однако [12] военное положение чувствуется. Кругом строго соблюдается светомаскировка, издалека доносится уханье пушек.

...День, когда мне исполнилось восемнадцать лет, прошел необычно: отправились на экскурсию в Петергофский дворец-музей. Посмотрели царские хоромы, увешанные старинными картинами, видели подлинную коляску Петра Первого, платье Екатерины. В парке красиво, живописно, деревья покрыты инеем...

В ясную солнечную погоду в небе постоянный гул самолетов: в Финляндии жарко. Нас намерены готовить по ускоренной учебной программе, чтобы выпустить младшими командирами не через год, а через семь-восемь месяцев.

Начали изучать пушку. Но особенно трудновато беспрекословно исполнять приказания непосредственного начальника — младшего командира взвода. У нас он украинец, по фамилии Чмыхало. Командир внешне мягкий, спокойный, но требовать умеет здорово. Приказывает, например, найти фанеру и сделать в тумбочке вторую полочку. А где взять ее, эту фанеру? Прояви находчивость, расшибись, как говорится, но найди. А можно и так подумать: не сделаешь полочку — ничего не случится, ерунда это, мелочь. На самом же деле — невыполнение приказа командира.

...Думал, допишу письмо, пришью к шинели петлицы и лягу отдыхать. Но раздалась команда: «Шестой взвод, становись!». И мы отправились получать винтовочки, каждому выдали по «боевой подруге». Чистили их, смазывали, поставили в пирамиду. Теперь обязанностей прибавилось — приводить в порядок винтовки надо каждый день.

Вскоре «обновили» их: ходили в тренировочный поход на пять километров. А погода, как назло, испортилась, валил снег, пурга. С винтовками на плече шагали быстрым темпом. Идти трудно, скользко — взмокли...

Как я выгляжу в форме? Посмотрел однажды в зеркало, сам себя не узнал. Думаю, кто это там в сапогах и галифе? Вот схожу в город, сфотографируюсь (для этого нас специально отпускают поочередно) — увидите.

Сапоги, правда, великоваты, но не слишком. С портянками (заворачивать их, кажется, научился) и носками нормально. Шинель тоже велика, однако это не очень бросается в глаза. Петлицы у нас черные с красной каймой. На них скрещенные пушечки...

...В выходной день учебных занятий нет. Но только [13] мы собрались выйти в город (в ближайшую булочную — за батончиком, за пряниками), как нас усадили в машины и увезли на железнодорожную станцию — грузить поступившие для школы дрова. И если бы это были, действительно дрова, а то целые деревья, здоровенные, тяжелые, сверху заледенелые. Поработали крепко.

Неожиданно, без предупреждения, в школу приезжал командир нашего 169-го зенитного артиллерийского полка полковник Яковлев. Строгий, даже суровый. Высказал свои замечания о недостатках, которые успел обнаружить, спросил у курсантов, какие есть у них претензии. Нашлись смелые ребята, тоже кое на что пожаловались.

В Ленинской комнате школы есть щит. На нем отражена «биография» полка, в котором мы будем проходить службу, когда станем младшими командирами. Должен сказать вам, что попал я в часть с богатыми и славными традициями. Об этом нам говорили еще в Горелове на митинге перед отправкой в полковую школу.

Интересно было узнать, что сначала пушки передвигались на железнодорожных платформах, а батареи назывались не зенитными, а противосамолетными. Они участвовали в боях, когда на Петроград наступал Юденич. Потом уже создали отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, пушки тянули лошади. А в двадцать девятом году дивизион преобразовали в полк. Видите, как он давно существует.

О том, что часть показывала хорошие результаты в боевой подготовке, свидетельствует награждение ее в 1930 году Красным знаменем ВЦИК.

На щите в Ленинской комнате помещены интересные фотографии. Они показывают различные моменты истории полка. Мы даже удивились, увидев на снимках Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова. Оказывается, он два раза приезжал в нашу часть, бывал на батареях, присутствовал на учебных стрельбах...

...Москвичей-бауманцев распределили по взводам. Каждый взвод готовит младших командиров определенных боевых функций: огневики, прибористы, разведчики, связисты. Я попал в огневой, после школы стану командиром орудия на батарее (или, как тут говорят, — на «точке»), задача которой — охранять Ленинград с воздуха.

Сами понимаете, как это ответственно. Конечно, любой город, любой уголок земли нашей советской надо [14] бдительно охранять от нападения врага. И на западе, и на востоке — повсюду. Но Ленинград — город особый. У иного человека одно только упоминание о нем вызывает какое-то волнующее чувство.

Во взводе огневиков есть несколько человек, призванных с первого курса институтов. Есть врач, преподаватель физики, инженер с высшим образованием. Но большинство таких, как я, окончивших десятилетку и в институт еще не поступивших. Ребята неплохие, со всеми я в добрых отношениях. Москву вспоминаем часто, особенно по вечерам, собираясь в казарме на своем этаже погреться у печки. Потрескивают дрова, смотрим на огонь, и кто-нибудь обязательно заведет разговор о доме. Места знакомые припоминаем — сад имени Баумана, кино «Третий Интернационал», стадион «Локомотив». Удивляемся: рядом ведь друг с другом жили, а вот не встречались...

Спасибо за твою уверенность во мне, в том, что меня не нужно в письмах наставлять и агитировать: я за честность, порядочность, исполнительность. Думаю, что оправдаю звание бойца Красной Армии...

Курсантские будни

(Январь — апрель, 1940)

...У нас в клубе до потолка возвышается украшенная, пахучая елка, словно мы ребятишки какие-то. 31 декабря на общем собрании курсантов начальник школы рассказал о дальнейших планах занятий. Впереди два этапа: зимний — до мая, и второй — до октября. После этого нам предстоит сдавать экзамены на звание младшего командира.

Занятия не очень уж страшат, хотя изучать и знать многое надо и экзаменовать нас будут не так, как учителя в десятилетке, — построже, конечно. А выезд летом в лагеря, учебные стрельбы — это посерьезнее. Тут все для нас неведомое и новое. Перед любым экзаменом по теории можно подналечь, позубрить лишний раз. А тут?..

В своем выступлении начальник школы привел интересные данные о ее составе. Оказывается, восемь процентов курсантов с высшим образованием, а восемьдесят восемь — со средним. «Так что спрашивать с вас будем строго, — сказал он. — Народ вы грамотный. Должны обязательно стать хорошими командирами». [15]

Отбой в этот день дали попозже. В двенадцать ночи мы поздравили друг друга, пожали руки, пожелали всего хорошего в нашей курсантской жизни. Разошлись по своим этажам и, лежа на койках, послушали радио из Москвы: играл джаз Цфасмана, Вадим Козин пел «Машу»...

А в первый день нового, 1940 года нас группой отпустили в увольнение — в Ленинград. Правда, в Эрмитаж не попали — поздно приехали. Зато походили по городу. Прошли весь Невский проспект (имени 25 Октября), посмотрели на Исаакиевский собор, на Адмиралтейство с его золотым шпилем, заходили в Летний сад. Были, конечно, на площади Урицкого (бывшей Дворцовой), где проходят парады и демонстрации. Здесь находится знаменитый Зимний дворец, который в октябре семнадцатого года брали штурмом рабочие, солдаты, матросы.

Все эти памятники, исторические здания, знакомые мне по рисункам, кинофильмам и книгам, впервые увидел собственными глазами.

Вообще все было как-то красиво, даже поэтично. Ясный морозный день, широкая Нева, покрытая льдом. На противоположном берегу в дымке Петропавловская крепость. Красное заходящее солнце отражается, в окнах Зимнего дворца, блестит на куполе Исаакиевского собора. Белым инеем покрыт «Медный всадник», постамент его запорошен искрящимся снегом...

...Принимали Воинскую присягу. Сначала все проходило торжественно, присутствовало командование. Но, поскольку присягали повзводно, а наш взвод шестой, последний, к концу остался один лейтенант. Так что ничего страшного, не волновались. Вечером собрались в клубе, начальник школы и политрук поздравили нас с этим важным моментом армейской службы.

Пишу во время послеобеденного отдыха в нашем учебном классе. Никто не мешает, в печке шипят и потрескивают дрова, тепло. Пишу заметки и стихи для взводной стенгазеты. Думаю о вступлении в комсомол. Во взводе комсомольцев очень много, все удивляются моей отсталости, собираются «вовлекать».

Какова у нас погода? Из-за близости Финского залива резкие перемены — с мороза на оттепель и обратно.. И вот когда морозы завернули за минус тридцать, пришлось заступить в караул. Охраняли во дворе школы три пушки, склады.

Стоишь, ходишь с винтовкой, противогазом, подсумком на ремне, с опущенным шлемом. Поверх шинели — [16] тулуп. Дыхание замерзает, превращается в иней. Он осаждается на бровях, ресницах, делает их седыми.

Ночью даже жутковато. Снег под валенками «визжит». Остановишься, прислушаешься, не слышно ли скрипа от «чужих» шагов. Тихо. Где-то вдали лают собаки. Светят вовсю яркие звезды. Показались фигуры. «Стой, кто идет?!» — «Начальник караула со сменой». Проверяем сохранность замков, пломб и — «С поста шагом марш!»

В караульном помещении отогреваешься. Час бодрствуешь, полтора поспишь, а потом снова укутываешься в тулуп — и на мороз.

...Хотя мы — артиллеристы, но учимся стрелять из винтовок. Недавно отправились на стрельбища, дали три выстрела по мишени в ста метрах. Выбил из тридцати возможных двадцать шесть, получил «отлично».

Поочередно заступаем в наряд. Кроме караула и дежурства на кухне еще много всяких «должностей»: кто печки топит, кто убирает помещения, кто шинели заправляет на вешалке, чтобы были одна к одной, и койки ровняет.

На кухне дежурил уже трижды. Приходилось и бачки разносить с первым и вторым, и картошку чистить, посуду мыть, котел скрести — работы порядочно, а спать удается мало. Неплохо стоять дневальным у проходной. Одет тепло, как в карауле, — в валенках, полушубке. Стоял дневальным и в казарме рядом с канцелярией. Тут главное — не пропустить начальника школы. Когда он появляется, кричишь: «Школа, смирно!» — и докладываешь.

Вчера на общем комсомольском собрании меня принимали в члены ВЛКСМ. Приняли единогласно.

Отличным зенитчиком и отличным комсомольцем постараюсь быть. Если плохо себя зарекомендуешь — по учебе, по дисциплине — отправят на батарею рядовым (троих курсантов уже отправили), а там условия не те, что в школе. Взысканий пока не получал. А они всякие бывают — и выговор, и наряд вне очереди (ребята говорят — «рябчик»), а то и два-три сразу. Все это записывается в личное дело.

Много занимаемся. Главный предмет — материальная часть орудия, то есть изучаем пушку, все ее составные части и их взаимодействие. На спецподготовке учимся приводить орудие из походного в боевое положение, работаем на нем, управляя различными механизмами (разными номерами расчета). Затем военно-инженерная [17] подготовка (окопы и прочее), топография, военно-химическая, тактическая — вот сколько надо знать командиру зенитного орудия. Плюс еще строевая, физподготовка, политподготовка. По всем этим предметам нам предстоит сдавать экзамены.

...Спасибо за всяческие добрые пожелания в связи с моим вступлением в комсомол. Бюро полка утвердило решение собрания. Еще не знаю, какое дадут поручение. Охотно возьмусь, если комсомольское бюро предложит, заниматься стенной печатью.

Как здорово наступающие части жмут на Карельском перешейке на финские доты! Собираемся у репродуктора и слушаем в семь утра «Последние известия», радуемся, узнавая об успехах наших войск. Вчера из сводки узнали, что все идет успешно, сбито, кажется, 43 самолета противника!..

...В День Красной Армии в школу приезжал корпусной комиссар (три ромба в петличках), беседовал на международные темы, интересно рассказывал о боевых действиях в Финляндии. Потом в клубе состоялась встреча со стариком путиловцем, участником гражданской войны. Он знал Ивана Ивановича Газа — комиссара бронепоезда, партийного организатора Путиловского завода. Потом он стал секретарем Ленинградского комитета партии.

С двумя другими курсантами ездил в Горелово, в штаб, — получать комсомольский билет. Вручили, пожелали достойно и с честью нести звание члена ВЛКСМ. Теперь можете окончательно меня поздравить — стал комсомольцем...

12 марта, когда после дежурства дневальным на проходной я спал, ребята услышали по радио о заключении мирного договора с Финляндией. Вот сейчас по радио проверка времени: двенадцать часов — прекращаются военные действия.

Население Петергофа в приподнятом настроении, все радостно вздохнули: войне конец! У многих ведь мужья, сыновья на фронте. Вы, знаю, тоже очень рады наступившему миру.

Еще не читал текста мирного договора, внимательно познакомлюсь с ним, когда писарь принесет свежие газеты. Считаю, что политика нашего правительства — правильная политика.

В замечательном настроении отстоял свои вторые четыре часа дневальства у проходной. И вот теперь после одиннадцати свободен на весь день — красота! [18]

На улице солнечно, легкий морозец. Похожу по петергофским улицам, погуляю. На душе праздничное настроение: в Финляндии мир, мир, мир!..

В городе встретил нашего школьного писаря, очень симпатичный он парень — астраханец, учившийся в ленинградском институте. Фамилия его Франгулов. С ним мы в добрых отношениях, он по-дружески зовет меня Саша, а я его — Степа. Красивый, стройный парень, глаза голубые, ресницы длинные, как у девушки.

Побеседовали с ним о складывающейся в мире обстановке, о том о сем. Степа только в конце разговора вспомнил: «Тебе же извещение на посылку из дому пришло».

Вот сколько радостей в один день...

Перечитывая это место письма, я очень живо представил себе Степана Франгулова. Мы всегда с нетерпением ждали его возвращения из штаба. Курсанты обступали Степу: «А мне письмо привез?» После окончания школы он стал командиром приборного отделения, бойцы его любили, и командование ценило.

В сентябрьские дни сорок первого батарею, на которой служил Степан Франгулов, непрерывно бомбили «юнкерсы» и «мессершмитты». Потом позицию начала обстреливать артиллерия. Один из снарядов разорвался у входа в котлован. Сраженный осколком, упал разведчик Куликов. Бросился Франгулов ему на помощь, но рядом разорвался еще один снаряд...

Степану оторвало ноги. Он умер в госпитале, на операционном столе. Имя Франгулова занесено в памятный список героев нашего полка, отдавших свою жизнь в боях за Ленинград.

15 марта мимо нас длинной вереницей с повозками, походными кухнями, тачанками возвращались с фронта кавалеристы. Все с уважением смотрели на этих солдат, изрядно уставших, насмотревшихся всяких ужасов в тяжких боях на Карельском перешейке...

...Ты прав, говоря, что кто знает, как дальше все сложится в мире, что еще ждет нас впереди. Действительно, окружение нашей страны слишком разное, и врагов у Советского Союза все же больше, чем друзей. Все мы с огромным вниманием следим по газетам и радиопередачам за международной обстановкой.

Хотя финская война длилась и недолго, трудностей в ней было много, условия для боевых действий наших войск оказались очень тяжелыми. Мы встречались с воевавшими бойцами, с ранеными — они по соседству проходили переформировку. Буквально каждое слово их ловили. Один из бойцов за проявленную отвагу получил орден Красной Звезды. Мы с интересом рассматривали эту темно-красную звездочку и орденскую книжку... [19]

Да, хорошо, что военные действия быстро закончились мирным исходом. Особенно отрадно влияет на настроение отмена светомаскировки. До чего же приятно видеть яркий свет в окнах домов и ровные линии горящих на улице фонарей! Теперь в Петергофе по вечерам везде светло. После кромешной тьмы и постоянного опасения — не пропускают ли занавеси на окнах в казарме электрический свет — на душе стало как-то веселее и радостнее...

...Сдавали зачеты. По материальной части, спецподготовке, по физической и химической подготовке получил «четверки» и «пятерки». Поэтому в воскресенье в хорошем настроении еще с двумя курсантами отправился в Ленинград на экскурсию, в Музей В. И. Ленина. Не знаю, как называется площадь, на которой он находится. Перед входом установлен броневик — с него Владимир Ильич в 1917 году произносил речь.

Шли к музею по мосту через Неву. Широка она! Идешь-идешь, а до середины моста еще далеко. Река подо льдом, но уже появляются разводья.

Потом мы пошли побродить по улицам. Непривычно как-то после тихого, спокойного Петергофа очутиться в большом многолюдном городе. На проспекте и площадях немало прогуливающихся. Вывешены флаги — ленинградцы встречают возвращающихся фронтовиков...

...Всей школой ходили стрелять в тир. Солнце припекало, тащить на плече винтовку было жарковато. Пока до нас дошла очередь (стреляли по порядку взводов), сидели на солнышке, смотрели на проходящие и уходящие электрички: тир неподалеку от железной дороги, у станции Фонтаны. Выбил 23 очка — на «хорошо»...

Сделаю небольшое отступление. Пройдет чуть больше года, и так случится, что на второй день Отечественной войны именно здесь, у платформы Фонтаны, около этого тира, встанет на защиту ленинградского неба батарея, на которой я командовал орудием.

Что мы, будучи курсантами, приходили сюда стрелять из винтовок по мишеням, я тогда, в это напряженное время, даже и не вспомнил. Не до воспоминаний было...

...Вечером в Ленинской комнате занимался книгами. Курсант, который отвечал за библиотеку, заболел и передал дела мне. Когда писарь принес из штаба газеты и письма, я распределил почту по взводам, порадовал ребят, с нетерпением поджидавших весточки из дому.

Нас собрал в клубе начальник школы. Сообщил, что переходим на новый распорядок: будем заниматься в [20] сутки по двенадцать академических часов. Увеличена учебная программа. Говорят, мы должны знать столько же, сколько средние командиры (лейтенанты).

На другой день пошли заниматься топографией в парк. Погода весенняя, снег тает, весело чирикают птицы. От памятника Петру Первому, смотрящему на Финский залив, пошли группами по заданному маршруту. Миновав застекленную беседку с ботиком Петра, вышли на лед залива. Отсюда виден дым фабричных труб над Ленинградом, можно даже разглядеть поблескивающий купол Исаакиевского собора. Вдали Кронштадт. Бродили по парку, проваливаясь по колено в снег, грелись на солнышке. Приятный урок, правда?..

Все-таки надо благодарить судьбу, что она забросила меня не куда-нибудь, а сюда, в Петергоф. Почитал бы о нем с удовольствием подробнее. Ты прав: «созерцать, зная», куда интереснее...

...Готовимся к Первомайскому параду. Поедем на автомашинах, держа винтовки, а сзади будет прицеплена пушка. В одиннадцатом часу отправились на репетицию. Несмотря на сильный встречный ветер, всю дорогу пели, а въезжая в город, с особенным чувством подхватили: «За далекой за Нарвской заставой...»

Как-то чудно очутиться в ночном, притихшем, приготовившемся ко сну Ленинграде. Вот миновали серый гигант — Кировский, бывший Путиловский, тракторный завод. На трамвайной остановке рабочие вечерней смены. На тротуарах запоздалые парочки, торопящиеся домой прохожие. В редких окнах свет. Плывет луна за облаками. Гаснут фонари. А на площади Урицкого светло от прожекторов.

Сколько кругов сделали мы вокруг Александрийского столпа! Проезжая мимо трибуны, поворачивали головы и подхватывали «ура!». Сначала автомашины делали круги только по площади, а когда колонна стала длинной, выезжали на набережную (мосты разведены, черно поблескивает Нева, совершенно чистая ото льда), мимо памятника Петру, Летнего сада и снова выезжали на площадь, только с другой стороны. Кружили так до пяти утра, когда восток начал синеть. Наконец последнее «ура!» — и — «ура-ура!» — едем домой.

Снова мчим по спящему Ленинграду. Несмотря на усталость (в предыдущую ночь был в карауле, не выспался), рассматриваю город. Улицы в серой мгле. Звеня и грохоча, двинулись первые трамваи. Все больше прохожих, идут торопливо, поеживаясь. У закрытых [21] магазинов дремлют сторожа в тулупах. Вышли дворники с метлами. На фоне светлеющего неба черные контуры памятников, Триумфальная арка у Нарвских ворот, бронзовый Киров на гранитном пьедестале...

Когда выехали из города, сползли со скамеек, спасаясь от ветра, и начали дремать...

1 мая день выдался ясный. Под лучами солнца быстро таяли облачка. Поджидая, когда нам дадут команду двигаться, узнавали о происходящем на площади Урицкого из радиорепродукторов. Командующий Ленинградским военным округом генерал К. А. Мерецков объезжал войска, но до нас не доехал.

Я потом читал в «Правде» отчет о параде в Ленинграде. Там все верно передано: мы следовали за прожектористами. После нас должны были идти танки. Они стояли наготове, и мы видели танк «И. Сталин» — о нем упоминалось в статье. На трибуне хорошо разглядел одного А. А. Жданова. Выехав с площади, направились по шумному, многолюдному весеннему городу. Ярко светило солнце. Ехали, привлекая внимание ленинградцев, и сами улыбались им...

Заранее знал, что с 1 на 2 мая заступаю в наряд на кухню. Со стороны покажется странным, что наряд может быть и взысканием, и поощрением. Так вот, на праздники заступает почетная вахта. Это своего рода доверие и поощрение.

Утром 2 мая посматривали из кухни в окно: на улице празднично, много гуляющих. В помещении школы почти никого не осталось — многих курсантов отпустили в Ленинград. Но мы надеялись, что после дежурства и нас вознаградят за труд увольнительными. Так оно и было. Посмотрел в «Титане» «Сто мужчин и одну девушку» с Диной Дурбин, побродил по Невскому. Наверное, я отвык от большого, шумного города. Поэтому удивился, что сюда, на проспект, приходит такая масса народа просто погулять, себя показать и на других посмотреть. Многие девушки вырядились в летние платья — тепло...

До чего же красив Ленинград! До девяти вечера гулял, любовался городом. Шел по Кировскому мосту, солнце уже заходило и желтым кругом стояло прямо за шпилем Петропавловской крепости... [22]

В лагерях и походах

(Май — август, 1940)

...Пишу в классе, потолок которого — небо в синих тучах. Переехали из Петергофа в Горелово. Здесь уже сколочены деревянные остовы палаток. Место не лагерное: открытое поле, ни тебе леса, ни речки. Сразу принялись за устройство палаточного городка. Расчистили и посыпали песком «линейки» — дорожки между палатками и позади них, оборудовали «класс» — врыли в землю скамейки и получилось что-то вроде парт. Начали заниматься.

А в воскресенье съездили в Петергоф на торжественное открытие парка. Электрички переполнены — множество ленинградцев направлялось на праздничный пуск фонтанов. Прошлись знакомыми улицами, мимо своей бывшей «резиденции». Только вошли в парк — грохнул салют, полетели цветные ракеты, забили фонтаны...

Первым увидели «Львиный каскад», ну а главный — «Самсон». Вверху красавец-дворец, от него спускается лестница с позолоченными скульптурами по краям, между ними бьют фонтаны. Внизу бассейн с «Самсоном, раздирающим пасть льва» (это — символика: Самсон — Россия, лев — Швеция). Струя воды взлетает высоко. Отсюда к Финскому заливу идет канал, по сторонам которого одиннадцать одинаковых фонтанчиков.

Очень красиво, если смотреть сверху, с площадки перед дворцом. А народу, гуляющих на аллеях!

...Занимаемся все время на воздухе, солнце палит немилосердно, к тому же еще ветер. Лица покраснели от загара, а половина лба белая, защищенная пилоткой. На физзарядку ходим без рубашек и без сапог, босиком, вспоминая детство.

Изучать спецдело отправляемся на ближайшую батарею. В перерывах толкуем о ближайшем будущем — как станем командирами, разъедемся по батареям. Возможно, в моем отделении окажутся красноармейцы старше меня. Еще не совсем отчетливо представляю, как буду ими командовать...

...Бр-р-р, ну и холодно же! Это шутки ленинградской погоды. Вчера жара, а сегодня поднялись, и... о, ужас! Пасмурно и зверски холодно. Занимались в палатке, не снимая шинелей. Сейчас послеобеденный отдых, ветер [23] разогнал тучи, но солнце не греет. Порывы ветра треплют полотно палатки...

Ездили в Ленинград на выставку «Разгром линии Маннергейма». Все экспонаты собраны на фронте — от обмундирования до сбитого нашими собратьями зенитчиками финского самолета. Здесь пушки всех калибров, танки, снаряды, радио- и телефонные аппараты и даже остатки железобетонных дотов. На макете Карельского перешейка ясно показана эта пресловутая «линия Маннергейма». Оказывается, она состояла из трех полос укреплений — 296 долговременных железобетонных и 897 гранитных сооружений... Подивились, увидев огромную гаубицу, снаряд которой весит сто килограммов и подается подъемным краном. Вот такими «чушками» мы и громили финские доты.

Видели пробитый осколками флаг стрелкового полка. Этот флаг был водружен в центре Выборга после взятия его...

Со многими ребятами дружу. Есть у нас во взводе москвич, старше меня, врач по специальности, Яков Холоденко. С ним мы подолгу беседуем о жизни. Он очень волевой, собранный. Полная противоположность ему — Иван Генералов. Тоже москвич, разбитной парень. Симпатичен мне добродушный Федя Городинец, украинец. Вот уж полное несоответствие облика и характера: гигант (самый высокий во взводе, на правом фланге в строю) и наивный, как дитя...

С москвичом Борисом Назаровым находим общий, язык «на почве поэзии» — он так же, как и я, пытается писать стихи. Общительный парень Николай Бобров, всегда подтянутый, очень следит за своим внешним видом. Контраст ему — увалень Женя Дементьев, с вечно спущенным на животе ремнем, он любит пофилософствовать. Женя мечтает после армии стать инженером. Москвичи Николай Зизин, Иван Удалов, Борис Калабин... Много во взводе нашем толковых ребят. Таких разных, непохожих друг на друга, с которыми можно по душам потолковать, иногда поспорить и никогда — враждовать.

Забегая вперед, вмешаюсь в эту часть письма. С некоторыми однокашниками по полковой школе наши пути-дороги вскоре разошлись. Уехал в Эстонию служить по специальности, санинструктором, Яков Холоденко. Отправили в Мурманск во вновь формируемую часть Женю Дементьева. Они присылали мне письма потом. С другими я продолжал встречаться в дни Великой Отечественной войны — названные в довоенных письмах имена друзей-курсантов еще появятся в поздних письмах. [24]

Начальство относится ко мне неплохо, стараюсь не получать внеочередных нарядов и замечаний. По комсомольской линии еще в Петергофе выполнял поручения, связанные со стенной печатью, а вчера на общем собрании выдвинули в редколлегию школьной стенгазеты...

По полотняным стенкам палатки стучит дождь. Ну и погодка, ну и лето! Всю шестидневку пасмурно, прохладно, дождливо. Да еще зверский ветер, от которого прячемся в палатки, за сараи, друг за друга...

Когда при построении на обед или ужин стоим лицом к Ленинграду, видим купол Исаакия. Находясь рядом с ним, не очень ощущаешь, что он такой высокий. А ведь от Горелова до него два десятка километров...

Следим за событиями в Европе, недавно узнали о вступлении Италии в войну. Чем все это кончится?

Ленинградский военный округ наготове. Это не военная тайна. Бывая в городе, можно увидеть марширующие войска, автомашины с пушками. Просто необходимо быть ко всему готовыми, это понимает каждый. С аэродрома неподалеку от нас часто взлетают самолеты. Рев моторов заглушает голос командира, отвлекает от занятий — невольно задираешь голову, следя за полетом...

...22 июня состоялся тактический выход. С полной выкладкой (шинель в скатку, винтовка, противогаз, ранец, фляга, котелок) выехали на тракторах — их вели наши же ребята, курсанты седьмого взвода. Передвигались около двух часов. Трактора шли быстро, и на неровной ухабистой дороге нас так подбрасывало, что просто жутко становилось.

Место для «огневой позиции» выбрали километрах в двенадцати от Горелова, на ровном поле с кустарником. Сразу же, не сбросив ранцев и скаток, принялись рыть окоп для орудия. Порядком заморились — торопились, соревнуясь, кто быстрее справится. Потом составляли карточки противотанковой и противоштурмовой обороны, разные формы (это долго объяснять). Расположившись на небольшой лужайке, прослушали политинформацию о международной обстановке. По тревоге снова отправились в поход.

Ученье всем понравилось. Ничего, что трудно, зато много пользы. Да ведь на то и служба в Красной Армии, чтобы приучаться к выносливости, к умению переносить всякие тяготы...

Вскоре состоялся второй тактический выход. Тревогу неожиданно объявили на политинформации. Бегом в [25] палатки, схватили ранцы, винтовки, скатки. Снова на тракторах, только по новому маршруту, кил<