Паломничество в Кумано 5 страница

По всему маршруту шествия, который протянулся от моста Годзё по главным улицам столицы, толпились и глазели на красочную процессию всадников возбужденные толпы людей. Мимо проходили отряд за отрядом лучники, пехотинцы в полной боевой экипировке, колонны детей замыкали процессию.

Во время боевых действий беднейшее население столицы — орды попрошаек, воров и бесчисленных нищих — наводнили дворец и превратили его в ночлежку. Они в течение трех суток бродили по залам и другим помещениям дворца, грабили хранилища с продовольствием, напяливали на себя одежды придворных и коронованных особ, пародировали ужимками и голосом веселые дворцовые праздники. Когда до них дошла весть о прибытии Киёмори, начался панический исход из дворца. Из всех щелей выползали грязные, похожие на чучела фигуры. Их было слишком много для того, чтобы стража могла всех задержать, а тюрьмы — вместить. По приказу Киёмори этих бездомных собрали во дворцовых парках и заставили заняться уборкой и очисткой дворцовой территории. Бродяг предупредили, что их наказывать не собираются, каждому была обещана порция риса по окончании работ.

— Он знает, что такое голод, знает, — сказал один из попрошаек другому, беря метлу. — Это же Киёмори из дома Хэйкэ. Я знал его еще с тех пор, когда парня кликали Хэйта. Серьезно. Он был нищим сыном Косоглазого, так прозывали его отца. Я видел, как Киёмори ходил в лохмотьях по Сёкодзи и на Воровском рынке. Только знай, он никогда не был одним из нас, хотя я, бывало, разговаривал с ним. И когда у меня водилось сакэ, я предлагал ему выпить тоже.

— Значит, и он знал трудные времена?

— О чем я тебе и толкую. Может, он и выглядит как сановник, но будь уверен, Киёмори побывал в нашей шкуре. Вот почему он так хорошо понимает таких людей, как мы.

— И он пил с тобой сакэ на равных?

— Нет, я бы не сказал этого. Я имею в виду, что он относился ко мне дружелюбно.

— Они уже подходят!

— Кто? Где?

— Господин из поместья Рокухара собственной персоной и весь народ!

Заснеженная дорога монотонно уходила в бесконечную даль. Каждый из всадников периодически впадал в дремоту. Резкий холод и чрезвычайная усталость убаюкивали их, как снотворное средство. Время от времени Ёситомо взбадривал всадников тем, что окликал их по именам. Ответы на оклики убеждали Ёситомо, что ни один из спутников не потерялся в пути.

— Не теряйте друг друга из виду, — наставлял беглецов предводитель. — Следите за тем, чтобы не отморозить лица. Окликайте друг друга, чтобы не замерзнуть.

Поздно ночью, когда они благополучно проехали заставы стражников вдоль дороги и пересекли реку Хино, то охрипли и смертельно устали от перекличек на морозном воздухе и разгребания снега. Держать друг друга в поле зрения становилось все труднее. Вдруг Ёситомо и Ёсихире, ехавшим впереди, показалось, что они слышат крики в отдалении. Отец и сын остановили коней, стряхивая снег и прислушиваясь.

— Ёритомо, Ёритомо-о! Э-ге-гей!

Зов подхватил другой голос:

— Э-ге-гей, Ёритомо!

Голоса звучали как будто позади них.

— Они кличут Ёритомо?

— Должно быть, он отстал. Отец, подождите меня здесь, пока я вернусь.

— Нет, я поеду с тобой.

Воин, ехавший верхом на несколько шагов впереди Ёситомо, развернулся и спросил:

— Мы все возвращаемся назад?

Ёситомо собрал всю группу и пересчитал спутников. Не хватало действительно Ёритомо, его младшего сына.

— Вы говорите, он исчез, — спросил с тревогой Ёситомо, не обращаясь к кому-либо персонально. — Когда вы заметили это?

— Он ехал с нами, когда мы переехали долину, — ответили два воина.

— У реки Хино?

— Буран там разыгрался особенно неистово. Мы рассредоточились, чтобы перейти реку. Возможно, в это время и потерялся Ёритомо. Мы просмотрели этот момент. Позвольте нам вернуться и поискать его, — предложили воины.

Их прервал глухой голос Ёситомо:

— Погодите. В этом нет необходимости. Мы не можем возвращаться назад из-за каждого отставшего.

Окликнули Ёритомо несколько раз. Безрезультатно.

Ёситомо сумрачно произнес:

— Скоро рассвет. Нам нужно изменить маршрут, чтобы избежать неприятных встреч. Пока мы не доберемся до холмов, опасность погони сохраняется. Ёритомо должен быть предоставлен своей судьбе, чтобы другие смогли оторваться от преследователей. От нашего спасения зависит будущее дома Гэндзи. Мы не можем рисковать всеми жизнями ради одной.

Тогда запротестовали воины:

— Господин, это самый младший из ваших сыновей. Наш любимец. Как мы можем бросить его одного во время бурана? Вы будете мучиться угрызениями совести до самой смерти. Пусть будущее само позаботится о себе. А сейчас вернемся, чтобы разыскать его!

Однако Ёситомо было невозможно переубедить.

— Ваши слова глубоко тронули меня. Вы знаете, как мне дорог сын. И все же меня считают отцом все Гэндзи. Я не могу отвернуться от них ради одного. В беде они становятся моими детьми более чем когда-либо…

Ёситомо умолк, но затем отвернулся и взмолился, подняв вверх руки:

— О, жестокая ночь! Что это, воля Небес? Неужели моему ребенку суждено погибнуть в холоде? О Небо, пощади его!

Испытывая отчаяние от решения, которого нельзя было избежать, Ёситомо снова повернулся к своим спутникам.

— Возвращаться назад нельзя. Надо спешить, скоро уже день, — сказал он и пришпорил коня.

С большой неохотой спутники последовали за Ёситомо. Только молодой воин после обмена с Ёсихирой многозначительными взглядами развернулся и поехал на запад.

Вокруг снежная целина. Бесконечной лентой вьется дорога. Ночь.

Ёритомо забылся в беспокойном сне. Поступь коня убаюкивала, как покачивание колыбели. Едва ли он мог проснуться. Покачивание… покачивание, подросток полностью подчинился ему. Иногда Ёритомо чудилось, что кто-то его зовет, и он отвечал. Затем сон снова поглотил его. Ему только что исполнилось четырнадцать, и испытания последних нескольких дней дались парнишке нелегко. Теперь во сне забылись все ужасы. Ему было нужно только крепко держать поводья коня, чтобы ехать все дальше и дальше вперед. Он вспомнил, как проезжал деревню Морияма, затем пересек долину. Но остального не помнил. Ничего не знал о четырех спутниках, следовавших позади.

…За день до приезда Ёситомо в деревню Морияма из поместья Рокухара прибыл гонец. Вызвав старосту и собрав крестьян, он приказал им разыскать Ёситомо. Перед тем как гонец уехал, в деревне и окрестностях были расклеены оповещения о награде за поимку Ёситомо. Деревенский бездельник Гэн, узнавший об этом, собрал несколько родственников, пообещав им поделиться наградой. Они получат за Ёситомо много больше, чем за дюжину вепрей, заметил Гэн. Вооружившись алебардой и бамбуковыми пиками, он и его сообщники пустились в погоню за Ёситомо и его немногочисленными спутниками.

— Гэн, вон кто-то едет — и совсем один. Видно, отбился от остальных.

— Почему ты так думаешь?

— Я видел на снегу у моста следы от лошадиных копыт. Только одной лошади. Я сразу почувствовал удачу и так обрадовался, будто выпил сакэ.

— Все обернулось неплохо в канун Нового года.

— Эй, послушай, он приближается к нам! И этот воин, конечно, вооружен!

— Но это мальчишка. Должно быть, сын Ёситомо.

— Он, должно быть, спит. Видишь, как клонится вперед!

— Этого можно будет схватить легче, чем медвежонка. Я выхвачу у него поводья и сброшу его с седла на землю. Тогда будем вязать сопляка.

Гэн и его сообщники направились к Ёритомо, который неожиданно стряхнул сон и увидел их.

Гэн остановился.

— Эй, парень, ты куда едешь? — спросил он отрывистым голосом.

Ёритомо не ответил. До него вдруг дошло, что отца и братьев больше не было рядом с ним. Он отрешенно смотрел на падающий снег. Затем мальчик устремил свой печальный взгляд из-под запорошенного снегом козырька шлема на Гэна. При виде детского лица Ёритомо Гэн почувствовал себя не в своей тарелке.

— Слезай, слезай на землю! — приказал Гэн, подъехав к Ёритомо и пытаясь схватить правое стремя его коня.

Ёритомо сместился в седле, чтобы не упасть.

— Я же сказал тебе, слезай!

— Ты, негодяй! — воскликнул Ёритомо.

Он выхватил меч и изо всех оставшихся сил обрушил его на Гэна. Сдавленный стон окончательно привел в чувство Ёритомо. На снегу распласталась темная фигура. Мальчик почувствовал, как его задела пика, и тут же он бросился на неизвестного, преградившего ему дорогу. Неподалеку зарычал какой-то зверь, напугав Ёритомо.

— Отец! Отец! Ёсихира! — вскрикнул парнишка, посылая скакуна в галоп.

Конь Ёритомо промчался мимо нападавших, и вскоре всадник скрылся из их вида.

Ёритомо не знал, куда его несет конь, но был уверен, что это не то направление, в котором поехал отец. Когда уставший конь остановился, Ёритомо спешился, сбросил тяжелый шлем и пошел куда глядят глаза по холмам и долинам.

Через несколько дней он дотащился до одинокой горной деревушки и устроился поспать под крышей сарая. Крестьянка, вышедшая открыть бочку с солеными огурцами, вскрикнула от неожиданности, когда увидела на полу замерзшего мальчика, спавшего среди штабелей дров и мешков с углем. Вдвоем с мужем они перенесли ребенка в хижину. Там Ёритомо обогрели и накормили. Когда он решил идти дальше, хозяева хижины подробно объяснили ему, как дойти до Мино.

— Вон там видишь гору? Обойди ее и тогда найдешь проход на юг. Там — Мино.

Ёритомо расстался с крестьянской семьей со сложными чувствами. Впервые в жизни он ел вместе с бедняками, которые были так добры к нему. По дороге юный вид Ёритомо умилил странствующую монахиню.

— Дитя, на этой дороге имеется застава воинов Хэйкэ. Смотри не попадись им, — сказала она на прощанье.

День за днем он шел дальше, ночуя в небольших хижинах и заброшенных гробницах. По мере удаления на юг снега становилось все меньше и меньше. Наверное, Новый год уже прошел, думал он и поддерживал себя мыслью, что отец и братья ожидают его в Мино. Ёритомо говорили раньше, что у него в Мино есть единокровная сестра. Он не совсем представлял себе, в каких отношениях она находится с Охи, местным предводителем. Тот вроде бы связан кровными узами с Гэндзи. Ему можно было доверять.

Когда Ёритомо вышел к реке, его окликнул рыбак, мывший свою лодку:

— Вы, случаем, не Гэндзи, не сын Ёситомо?

Беглец не стал скрывать своего происхождения:

— Да, я третий сын Ёситомо. Меня зовут Ёритомо.

Рыбак обрадовался и рассказал, что его братья были слугами в поместье Ёситомо. Предупредив Ёритомо об опасности путешествия в одиночестве, он предложил мальчику остановиться у него.

Несколько дней Ёритомо провел в рыбацкой хижине и затем продолжил путь. На этот раз его сопровождал сын рыбака, который покинул Ёритомо только после того, как они нашли дом Охи.

Жилище казалось безлюдным. Но наконец появился слуга, который провел Ёритомо в комнату, благоухавшую запахом ладана.

— Неужели это Ёритомо? — воскликнула плачущая женщина.

Это была дочь Охи, Эндзу, мать единокровной сестры Ёритомо. Эндзу не переставала плакать. Ее слезы озадачили Ёритомо, который сделал вывод, что причиной горя женщины было поражение дома Гэндзи. Наконец она утерла слезы и сказала:

— Ёритомо, твоего отца здесь нет. Он побыл с нами всего одну ночь и, полагая, что безопаснее двигаться дальше, поехал на восток в Овари разыскивать Тадамунэ, тамошнего предводителя. На третий день после Нового года он был предательски убит Тадамунэ.

— Что, мой отец?

— Да, Тадамунэ сразу же отослал голову твоего отца в столицу, где ее выставили на дереве у ворот в Восточную тюрьму.

— Неужели это правда?

— Я еще не все сказала. Твой брат Томонага умер от ран. Ёсихире удалось бежать. С тех пор о нем ничего не было слышно.

— Значит, отец и брат мертвы? Я больше никогда их не увижу?

— Мой бедный, несчастный мальчик… Оставаться здесь долго небезопасно и для тебя самого. Хэйкэ охотятся за тобой.

— О отец, мой отец!

Содрогаясь от рыданий, Ёритомо поднял голову к потолку, слезы заливали его лицо. Он плакал так громко, безутешно и горько, что, казалось, надорвется его душа.

Только когда вернулся отец Эндзу и стал утешать Ёритомо, мальчик вымолвил:

— Я больше не буду плакать… Я не хочу плакать. — Повернувшись к старому предводителю, он спросил: — Куда мне теперь идти?

— В Восточную Японию, — ответил старый воин, перечислив по именам предводителей, которые наверняка укроют Ёритомо. — Мне известно, что госпожа Токива все еще в столице, у нее три сына, которые являются твоими единокровными братьями. Но сейчас они еще малые дети. На востоке ты, без сомнения, встретишь Гэндзи, готовых поддержать тебя.

Ёритомо медленно сел на пол в раздумье.

С каждым днем удаления на юг по обеим сторонам дороги появлялось все больше полей, зеленеющих ростками ячменя. Над ними пели жаворонки, услаждая слух ехавшего на восток Ёритомо. Эндзу отправила юношу в путь, позаботившись о нем подобно любящей матери. На нем была новая одежда, включая охотничью накидку и сандалии. Ему дали в дорогу коня, шкатулку и меч.

Наступил февраль. Луна была видна в синем небе даже в полдень.

— Парень, с которым мы только что разминулись, весьма симпатичный. Не типичный для этих мест, — заметил Мунэкиё, повернувшись в седле, чтобы проводить взглядом Ёритомо.

Другой воин тоже внимательно посмотрел в сторону удалявшегося юноши:

— Такое впечатление, что это сын какого-нибудь здешнего аристократа.

— Очень может быть. Но не слишком ли опасно в наше время отпускать подростка в дорогу одного, без слуг.

Мунэкиё продолжил было движение вперед, когда предчувствие заставило его остановить коня и вновь взглянуть на исчезавшего вдали молодого всадника.

Мунэкиё, воин единокровного брата Киёмори, Ёримори, был послан в эти места, чтобы проверить слухи о смерти Томонаги, сыне Ёситомо. Удостоверившись в этом и похвалив Тадамунэ, он возвращался в столицу. Обратившись к сопровождавшим его воинам, Мунэкиё приказал:

— Верните того юнца, с которым мы только что разминулись. Если он попытается убежать, то у меня не останется сомнений в том, кто он такой. Задержите его любой ценой.

Мунэкиё развернулся и последовал за воинами на расстоянии.

Парень явно пытался оторваться от преследователей. Но, увидев, что его догоняют, лег на спину на берегу реки, окаймленной ивами, глядя, как распаренные воины приближаются к нему. Воины тяжело дышали, на их разгоряченных лицах и шеях вздулись вены.

— Вставай, пойдем с нами!

— Кому сказано, вставай!

Ёритомо не пошевелился, он глядел на солнце, моргая ресницами.

Подъехал Мунэкиё, наклонился и бросил на него взгляд:

— В чем дело?

— Он очень юн, но не обманывайтесь этим, — сказал один из воинов с негодованием. — Этот малец — воин. Взгляните на него. Он ждет приказа, чтобы его подняли на ноги, как будто мы его слуги!

По лицу Мунэкиё пробежала легкая улыбка.

— Поднимите его, — приказал он.

Два воина выполнили приказ. Юноша выпрямился, глядя на Мунэкиё. Лицо парня было испачкано грязью, на щеке алела ссадина, на которую упала прядь волос.

— Они тебя били?

Ёритомо молчал.

— Куда ты едешь? На восток?

Вновь молчание.

— А твой отец? Кто твой отец, парень?

Ёритомо отказывался отвечать, но последний вопрос выдавил из него крупную слезу, покатившуюся по щеке. Однако он продолжал молчать.

— Отвечай! Если будешь упираться, мы заставим тебя заговорить, — пригрозил Мунэкиё.

Ёритомо расправил плечи и сказал с презрением в голосе:

— Ты кто? Если ты хочешь говорить со мной, то слезай с коня. Я не из тех, к кому воины Хэйкэ могут обращаться, оставаясь в седле.

Мунэкиё в изумлении умолк и стал внимательно оглядывать Ёритомо с головы до ног. Затем, быстро спешившись, подошел к Ёритомо и объяснил, что он дружинник Ёримори из дома Хэйкэ.

Мунэкиё уже догадался, кем был Ёритомо, но все же спросил дружелюбным голосом:

— Кто вы? Чей вы сын?

Глава 26.

Милосердие

Прошло более месяца с тех пор, как мачеха Киёмори Арико приехала погостить в поместье Рокухара. Она оставалась там и после Нового года, занимаясь по хозяйству, ощущая заботу и внимание внуков. Арико было чуть за сорок. Она была немного старше Киёмори, однако выглядела слишком молодо для того, чтобы ее называли бабушкой. Киёмори нередко ощущал приступы раздражения, когда видел Арико и Токико вместе. Он не мог не заметить, насколько вдова отца выглядит миловидней по сравнению с его собственной супругой. Временами глава дома даже сожалел о своем браке.

Несмотря на это, Киёмори никогда не чувствовал себя свободно в общении с Арико. В ней был нечто, настраивавшее его против любых уступок ей. Иногда он сам поражался тому, что она вызывает в нем столько неприязни.

Однажды утром, когда Киёмори собирался отправиться ко двору, появилась служанка Арико с сообщением о том, что ее госпожа хочет поговорить с хозяином поместья. В привычку мачехи вошло проводить часть утра в молельне, примыкавшей к ее комнате, и заниматься чтением сутр. Киёмори особенно не любил посещать это место в доме. Ведь там не только хранилась мемориальная табличка с именем отца, но было еще что-то запретное и мрачное.

Когда Киёмори вошел в молельню, там уже находилась Токико, скромно сидевшая рядом с Арико.

— Я хотела поблагодарить вас, — начала Арико, — и надеюсь, вы простите меня за просьбу прийти.

Киёмори втягивал носом ладан, тонкие спирали дыма от которого поднимались позади Арико. За открытым окном, через которое в комнату проникали солнечные лучи, он слышал пение птиц. Солнечные лучи освещали складки белой монашеской одежды Арико таким образом, что выгодно подчеркивали ее изящный профиль. Мрачный облик молельни, парчовые занавески, низкий потолок, подвешенные светильники будто сговорились с целью выделить фигуру в белом. Задержавшись на мгновение на пороге, Киёмори вдруг понял, что продолжительная вдовья жизнь Арико, посвященная молитвам и общению с духами покойников, сделала ее частью этого мистического мира.

— Почему сразу выражение благодарности? Что я могу сделать для вас?

Арико улыбнулась:

— Я не заметила, как прошло время. Провела здесь будто бы совсем немного дней, а Ёримори уже прислал несколько писем с просьбой ко мне вернуться домой. Я решила уехать сегодня. Вы так заботились обо мне с тех пор, как начались беспорядки…

— Уезжаете сегодня? Боюсь, я был слишком занят делами, чтобы уделить вам достаточно внимания. Однако знайте, что я подыскиваю в Рокухаре место, где можно было бы построить для вас новый дом.

— Я буду счастлива жить здесь, рядом с вами.

— Поскольку в долине уже закончили строительство дома для Сигэмори, можно сразу же взяться за постройку дома для вас и Ёримори.

— Как счастлива я — и все мы! Ни на мгновение не забывайте, Киёмори, что вы — глава дома Хэйкэ. Продолжайте идти по пути добродетели. Будьте строги к себе, неукоснительно выполняйте свой долг. Это заставит вас смотреть на жизнь не так легкомысленно, как вы смотрели прежде. Токико, ты тоже не забывай о положении своего мужа. Постарайся стать ему еще более чуткой женой, стань любящей матерью. Помогай мужу, как хозяйка поместья.

Киёмори и Токико почтительно слушали Арико, поскольку она имела право говорить с ними в таком тоне.

— А сейчас я оставляю вас, — закончила свою речь мачеха. Без промедления она вернулась в молельню, чтобы заняться медитацией перед табличкой с именем Тадамори, а потом уехать.

Для Киёмори слова мачехи прозвучали так, словно она возложила на него всю ответственность за семейные проблемы. Киёмори несколько тревожила неоднозначная оценка Арико его поведения, однако он не обижался на нее. Киёмори знал, что не может считаться примерным сыном Тадамори, и искренне стремился исправиться, почитая вдову отца. Как глава дома, он и не мог не показывать пример сыновней почтительности.

Через несколько дней после того, как Арико возвратилась в свой дом, расположенный в северной части столицы, к ней явился ее сын Ёримори. Она сердечно встретила его.

— Не помешал твоим молитвам, мама?

— Не имеет значения. Что нового?

— Я посылал по делу Мунэкиё. Он вернулся двое суток назад с парнем, которого задержал на дороге.

— Вот как? И кто же этот парень, которого Мунэкиё привез с собой?

— Сын Ёситомо, Ёритомо, которому недавно исполнилось четырнадцать лет.

— Сын Ёситомо? Это действительно новость. Ты говоришь, ему четырнадцать? Совсем дитя! О чем они думали, посылая ребенка воевать! Он еще слишком мал, чтобы понимать происходящее. Бедное дитя! Где он сейчас?

— Мы ожидаем из Рокухары указаний относительно его судьбы. Пока он находится на попечении Мунэкиё.

— Как Киёмори собирается решить судьбу ребенка?

— Об этом мы должны узнать сегодня.

Разговор был исчерпан, и Ёримори собрался уходить. Однако Арико задержала его.

— Погоди немного, — льстиво попросила она, — я приготовила твое любимое блюдо. Я так мало вижу тебя в последнее время. Останься и пообедай со мной.

Как только Арико послала служанку с соответствующими указаниями на кухню, объявили о приходе Мунэкиё. Слуга доложил, что он пришел поговорить со своим господином. Арико ответила за сына, чтобы Мунэкиё подождал.

Мать и сын с удовольствием предались скромной трапезе, а когда ее закончили, Ёримори позвал своего воина.

— Мунэкиё, что-нибудь пришло из Рокухары?

— Прибыл гонец.

— Есть указания насчет Ёритомо?

— Приказано казнить его тринадцатого февраля.

— Гм-м…

Лицо Ёримори съежилось. При мысли о новой казни, вызывавшей у него отвращение, он почувствовал, как внутри него нарастает гнев. После подавления мятежа Ёримори видел слишком много отсеченных голов. Он знал, что ежедневно на берегу реки собираются сотни людей, чтобы провожать лодки со ссыльными. Пока над столицей еще не развеялся дым сражения, подобные вещи не особенно тревожили Ёримори, но с восстановлением мира и началом цветения сливовых деревьев в саду в нем все запротестовало против жестокой расправы с тем, кто был еще только мальчишкой.

Лицо присутствовавшей при разговоре Арико тоже омрачилось. Для нее, ревностной почитательницы учения Будды, милосердие было первейшим долгом и добродетелью верующего.

Впечатление, произведенное на господина и госпожу вестью о предстоящей казни Ёритомо, побудило Мунэкиё высказать его сокровенную мысль. Он обратился к Ёримори:

— Ему только четырнадцать. Кажется, это был бы возраст вашего брата, если бы он остался живым.

— Да, если бы он был жив.

— Он очень похож на вашего брата. Я почти поверил в то, что они братья.

— Мунэкиё, — перебила его Арико с живостью в голосе, — расскажи мне подробнее об этом мальчике.

Воин поведал о нем все, что знал.

Арико, растроганная сходством мальчика с ее покойным сыном, укрепилась в решимости спасти Ёритомо. В эту ночь сновидения женщины были связаны с рассказом Мунэкиё. Арико обуревало желание увидеть Ёритомо.

На следующий день Арико, прихватив с собой веточку сливового дерева с лепестками розового цвета, проследовала через двор у дома своего сына в скромное жилище Мунэкиё. Она приказала слуге позвать Мунэкиё и, когда он вышел, протянула ему цветоносную ветку:

— Поставь ее в вазу, и пусть бедное дитя любуется ею.

Воин принял сливовую ветку с глубоким поклоном, его глаза увлажнились.

— И, Мунэкиё…

Арико понизила голос до шепота. Мунэкиё, прослушав ее слова, кивнул в знак согласия и затем вернулся в дом. С одной стороны жилище окружал высокий забор из бамбука. Дверь в дом была закрыта, ставни захлопнуты. Но имелось маленькое отверстие, через которое охранник мог следить за поведением пленника.

Мунэкиё вошел в комнату, где содержался в заключении Ёритомо, оставив Арико ожидать снаружи у отверстия.

Ёритомо неподвижно сидел за столиком для письма, как статуя из сандалового дерева. Когда он повернулся к вошедшему, его глаза расширились от удивления при виде цветущей ветки сливы. Хотя Мунэкиё регулярно приходил утром и вечером, Ёритомо не знал, что слива уже зацвела.

— Как она прекрасна! — восхитился он.

— Да, в самом деле, — откликнулся Мунэкиё. — Еще недавно было так много снега. Слива зацвела поздно в этом году.

— Я не хочу, чтобы мне напоминали о снеге.

— Простите. Поставить ветку в воду?

— Позволь мне сделать это самому. Спасибо.

Ёритомо склонился над веткой, которую Мунэкиё положил на столик. На нем лежала также раскрытая книга. Взгляд Мунэкиё переместился на ветку сливы, которую Ёритомо внимательно осматривал. Этот ребенок опасен для Хэйкэ, размышлял Мунэкиё. Но в то же время мальчик все больше и больше привлекал его симпатии. В Ёритомо он видел прирожденного воина, породу людей, которая довольно быстро истреблялась впустую.

— Что вы сегодня делали? Писали стихи?

— Нет, читал.

— Что именно?

— Я читал сборник стихов, который ты мне одолжил, и старую хронику.

— Что же вам больше понравилось?

— Меня не особенно увлекают стихи.

— Вы предпочитаете военные хроники — рассказы о героях и битвах?

Ёритомо посмотрел на него долгим испытующим взглядом, за которым не было потаенных мыслей, однако Мунэкиё пережил неловкое ощущение, будто мальчик читал его мысли. Он быстро отвел взгляд от подростка. Мунэкиё посмотрел в сторону узкого отверстия в стене, через которое Арико, вероятно, наблюдала их беседу. Он почувствовал, как учащенно бьется его сердце в ожидании ответа мальчика.

Ёритомо в куртке и штанах розовато-лилового цвета, переходившего у лодыжек в фиолетовый, сидел, скрестив ноги, на подушке, и глядел перед собой. После продолжительной паузы он ответил:

— Сутры. Больше всего я люблю книги о Будде. Если они у тебя есть, я хотел бы их почитать.

— Кажется, у меня есть несколько штук. Но что увлекает вас в таких скучных книгах?

— Чем-то они для меня притягательны. Должно быть, потому, что моя мать, уже покойная, часто брала меня с собой во время паломничества к известным храмам. Однажды я посетил монаха Хонэна и слышал его толкования священных книг.

— Вот как…

— Да, я думал, что, повзрослев, стану скорее монахом, чем воином, но сейчас…

Мальчик потупил взор. Ясно, что он был знаком с кодексом воина, который гласил, что в плену воинов может рассчитывать только на смерть от рук врагов.

Никогда еще через мост Годзё не громыхало столько карет, как этой весной, — в Рокухару направлялись многочисленные толпы людей, бесчисленные повозки и верховые. Поместье превратилось теперь в настоящий рай для слепней и оводов, беспрерывно жужжавших у ворот.

Киёмори начал уставать от бесконечного потока посетителей. Положение при дворе обязывало его проявлять учтивость к титулованным особам, с другими же — перебежчиками и различными искателями протекции — он обращался без церемоний.

— Это уж слишком! — взорвался как-то Киёмори.

Он нетерпеливо стянул придворную одежду и пошел проводить время в семейном кругу.

— Токико, до чего же большое семейство нам удалось создать! А если бы мне пришлось коротать остаток жизни лишь в компании престарелой супруги и чаши с сакэ? Это было бы слишком мрачно на фоне цветения сливовых деревьев! — Киёмори редко напивался до такой степени, но сегодня вечером он набрался прилично, рассчитывая забыться во сне. — Токико, сыграй мне что-нибудь!

— Я? Не смешно ли от меня это требовать!

— Женщина, тебе чуждо чувство прекрасного! Сыграй мне что-нибудь на кото или лютне.

— Разве не вы говорили, что презираете подражательство аристократам?

— Все зависит от времени и обстоятельств. Музыка должна услаждать слух. Это действительно чудо! Принеси мне лютню, и я сыграю для своей старой жены и детей.

Токико принесла лютню, которую несколько лет назад Киёмори подарил советник Синдзэй. Глава дома начал настраивать ее, когда появился слуга, докладывая запинающимся голосом:

— Мой господин, благородный Ёримори желает переговорить с вами. Он ждет, когда вы найдете время для встречи с ним.

Киёмори нахмурился:

— Ёримори? Чего он хочет? Зови его сюда!

Слуга вышел, но сейчас же вернулся обратно:

— Он просит вас встретиться наедине.

— Дурная привычка… Я страшно не люблю всю эту скрытность…

Киёмори осторожно отложил лютню в сторону.

— Ладно. Я скоро приду, — сказал он слуге и вышел из комнаты с ироничной усмешкой.

…Гладкая поверхность реки за открытым окном дальней комнаты дома отражала свет единственного светильника.

— Ёримори, когда ты вернешься домой, постарайся отговорить от этого нашу добрую мать. Лучше ей не вмешиваться в такие серьезные дела. Понимаешь? Женщины неизменно стояли за всеми правительственными кризисами и войнами.

— Но…

— Да? Почему ты смотришь на меня таким образом? Ты разочарован?

— Я понимаю.

— Разумеется, понимаешь. Все обстоит так, как надо.

— Но позволь мне сказать!

— Разве я запрещаю?

— Ты обрушил на меня поток речей, не дав мне вымолвить и слова. Я пришел только для того, чтобы передать тебе пожелание матери. А ты…

— А я просто говорю, что никакие доводы не заставят меня пощадить Ёритомо. Больше ничего я не хочу говорить.