Межрасовая пропаганда НС в подвале пермского централа.

Нас высадили, посадили на корты вдоль полотна, ждем, когда автозак подъедет. Ноги за полчаса затекли и замерзли. Пришлось наложить анафему на всю Пермь и Пермский край разом. Но вот, наконец, загрузили табор. В кузове отогрелись, за час доехали до централа.

Там нас поместили сперва на сборку. Потом обыскали, отвели помыться. Душ в Перми был совершенно отстойный. Кого-то развели по хатам. Мне не так повезло - заперли в подвал. Там нас было 10 человек. Из них 5 русских , 5 таджиков. Из русских - четыре наркомана по статье 228, и один я, по статье 282. Все таджики со статьями разбой, грабеж, и наркота та же. Я сижу день, два - общаюсь с русскими. Но понимаю, что с ними мне общаться-то не о чем, так как все их разговоры приходят к тому, кто как варил первинтин, кто как кололся, где брал таблетки, как отнимал сотовые телефоны, продавал, и бежал опять колоться. Как сидел в игровых автоматах, сколько кто снимал, чтоб колоться. Рассказы совершенно мне непонятные. Хотелось их убить, чтоб не мучились.

Как наркоманы рассказывают о том, как варить винт - это вообще что-то непередаваемое!

— Наливаешь вот это вот, смешиваешь с йодом, доводишь до кипения, капельку того, капельку сего, и вот она пенится! Туда немного красного фосфора, она становится зеленого цвета как изумруд! И вот эта хорошая пенка сойдет, и прямо в шприц ее набираешь! — У всех слюни аж текут, прям. — И вколол! Здесь вот счастье самое приходит, такой кайф!

— Дааа! — Все чуть не кончают от этого рассказа.

Рассказчик о первинтиновом смаке, Леха - парень из Москвы, сидел за разбой и наркоту.

— Леха, у тебя же язвы уже на руках, ты же, когда не разговариваешь — рот до конца не закрывается, у тебя же начинается деградация не то что личности, а мозг уже отмирает!

— Да нет, это я с детства так рот не закрываю, когда говорю!

На самом деле, кто разговаривал с наркоманами - видит, что у нариков уже нарушены и координация и речь и движения особенные.

— Язвы на руках, вон смотри!

— Да это нет, это если только не глубоко уколоть, немножко в вену не попасть, то тут начинается, да. А так-то это вообще фигня. Если грамотно колоть, то и жить можно сколько угодно! У меня один друг был, он уже 10 лет винтом ставится, и ничего.

Они выбирают какие-то анекдотические случаи, для оправдания своих пагубных привычек. И говорят, что вообще ничего страшного. Как и курильщики обычно оправдывают свое курение тем, что у них есть знакомый дедушка, который живет девяносто лет и курит каждый день. А то, что курение в среднем сокращает жизнь на 10 лет - это фигня, ведь дедушка живет девяносто, и это главное!

Может с таджиками уже пообщаться? Интересно на самом деле, чисто эксперименты. Зря я, что ли Карнеги читал и социальную психологию? Пошел разговаривать. Не то чтобы пошел, просто сдвинул внимание. Таджики уже поняли, за что сижу и кто я по жизни. Сперва разговор не очень клеился, но всё равно я пытался. Выделился из них один, который лучше всех говорил по-русски, русифицированный и самый активный. Вот он спорил со мной, дискутировал:

— Скинхеды убивают по 300 таджиков в год, к нам на родину отправляют гробы! Все знают, что скинхеды убивают! Это те, кто твои ролики смотрел, те, кто тебя слушали!

Нифига, какой ты прошаренный! Я говорю:

— Убивают скинхеды таджиков, не вопрос! Но вот ты скажи, сколько ты продал героина?

— У меня 5 кг изъяли, я там это, просто вез, это не мой, меня попросили доставить бандерольку…

— Да ты не пизди, 5 кг ты вез, но сколько ты этим героином убил бы русских парней? Ты убил бы их человек, допустим, 50. А то и больше. Сколько людей бы стало наркоманами, столько развалилось бы семей, сколько детей не родилось бы нормальными? Это не одна сотня только от одного тебя, а сколько таджики всего продают героина? Ты понимаешь, что здесь речь идет о сотнях тысяч, столько умирает молодых людей в год от наркоты?

— Ну, они же сами ее колют…

— Ну, понятно, что сами колют. Ты сопоставь сто тысяч, и триста человек которых убивают скины! Давай, короче, не будем разговаривать о частностях. Лучше поговорим о принципиальной идеологической позиции национал-социализма.

И он понимает, что триста убитых таджиков не перевешивают того вреда, который приносят таджики русскому народу. Сошлись на том, что будем слушать непосредственно агитацию. У них возражений не оставалось, и я начинаю объяснять им наше понятие Свободы, Справедливости, Ответственности.

В частности я им объясняю, что мы выступаем за необходимость изменить понятие Свободы в нашем государстве. Потому что сейчас под этим понятием подразумевается что? Свобода – каждый может делать то, что не мешает окружающим. Если человек хочет колоться, бухать, ебаться в жопу, деградировать - это его право, он может это делать. Главное чтобы он не мешал окружающим, чтобы на него не писали заявления. Но это же не правильно! Мы понимаем свободу, как возможность развиваться. Если человек хочет учиться – пожалуйста. Государство должно предоставить ему возможность. Если он хочет заниматься спортом - пожалуйста, должны быть бесплатные секции, залы, катки, стадионы. Если он хочет рисовать, снимать, лепить вырезать - он должен получить поддержку. Но если он хочет деградировать, то здесь должен быть жесткий стопор. Общество должно ему сказать, что ты не для того рожден мамой и папой, чтобы сейчас начать колоться! Ты не для того ходил в школу и получал образование, чтобы пить водку! Это не твое право, ведь твоя прямая обязанность развиваться, растить детей, всячески совершенствоваться. Свобода совершенствоваться - это Свобода. Свобода деградировать - это уничтожение народа! Таджики:

— Мы согласны, ты прав, ты полностью прав!

— Ладно, а ответственность? Что у нас в стране под ней подразумевается? Вот, если ты, таджик, продал пять килограмм героина, то тебе могут дать пятнадцать лет, десять лет, так? Так ты понимаешь, что ты убил этим пятьдесят человек?

— Ну да, если честно, то понимаю...

— Вот, смотри. Если кто-то убил двоих, троих человек ножом, ему могут дать пожизненно?

— Могут.

— Ты убил 50, тебе дадут 10 лет, а таможеннику который закрыл глаза, взял взятку, чтобы ты провез героина, ему что дадут? Ему дадут лет семь, если докажут. А он убивает намного больше, потому что он не одного тебя пропускает, он пропускает десятки таких. А дальше если посмотреть. Что дадут какому-нибудь министру, который провалил реформу здравоохранения, и сотни тысяч пенсионеров остались без лекарств? Многие из них погибли от этого, что ему за это будет?

— Его переведут на другую работу, более скрытую от глаз общественности.

— Да, так и есть. — Я аж удивился смышлености таджика.- А вот что будет с президентом, под управлением которого каждый год умирает по миллиону человек в год, русские спиваются, скалываются, скуриваются, занимаются гомосятиной всякой? Вырождается народ, его убивают! Что он за это получит? Никакой ответственности. Его переизберут на второй срок, а если захочет, то и на третий!

— Ну, это потому, что у вас Христос бог. Христос погиб за грехи других людей, и никто за свои грехи не отвечает. За всех ответил он 2000 лет назад. За тех, кто живет даже сейчас, и тех кто будет жить через 100 лет. Никто не виноват вообще ни в чем. Христианство – религия безответственности! Вот у нас ислам, тут каждый несет за себя ответственность, перед Аллахом отвечает!

— Может быть. Перед каким Аллахом, у вас там кто отвечает? Вон вы сало жрете, наркотой торгуете! Что вам, Аллах разрешал?

На этот вопрос тяжело ответить, я продолжаю.

— В принципе, мораль эта порочная, что человек не несет никакой ответственности, и мы выступаем за то, что чем больше власти, тем больше ответственности, прямая пропорциональность. В нашей стране, все происходит с точностью до наоборот - чем больше власти, тем меньше ответственности.

Таджики послушали, согласились, и говорят:

— А ты скажи, таджиков берешь в организацию?

— Нет, таджиков не беру вообще!

— А почему только для русских?

— Потому, что Россия русская страна, и организация для русских. У вас же в Таджикистане русские не правят? Вы же выгнали русских?

— Да, выгнали, но у нас там все развалилось. Я считаю, что зря это сделали.

— Правильно, и я не хочу, чтобы у нас всё развалилось.

— Если таджиков не берешь, то помощь нужна будет - ты к таджикам обращайся, таджики всегда помогут. Ты вот сейчас всё рассказал, по телевизору всё не правильно про вас говорили. Сейчас мы поняли. Удачи во всем!

Какие то цифры начали мне там оставлять, естественно я их потерял очень быстро, Но сам факт примечателен, что, если грамотно и доходчиво объяснить нашу политику даже таджикским наркоторговцам - те вполне искренне ее принимают.

Я рассказал им и нашу политику относительно трудовых лагерей для эмигрантов.

— Вот смотри, Джумшут, — образно, не помню, как его звали, — приезжают таджики сейчас в Россию, работают на какой-то фирме, месяц, два, три, им не платят зарплату.

— Да, часто кидают!

— На улицу ты выйдешь - могут ударить ножом?

— Да, нападают.

— Милиция забирает, деньги отнимает?

— Да, отнимает.

— Живете в хреновых условиях, жрете лапшу с пивом, колой и хлебом.

— Да, еда плохая, секаса не хватает очень!

— Грязь, антисанитария, нет никаких соц. гарантий, нет медобслуживания, нет нормального питания, а о развлечениях и досуге речь вообще не идет. Плюс вас еще ненавидит все население. Если вас кинут на деньги, вы начинаете грабить. Многие «подрабатывают» тем, что продают наркотики, отнимают сотовые. Потому, что секаса не хватает - трахают девочек прохожих, школьниц. Правильно? Вот смотри, что мы предлагаем. Приезжает таджик, рабочий, поселяется в специальный трудовой городок. В котором у него хорошая, удобная, читая униформа. В котором у него обслуживание, медосмотры постоянно проводятся, нормально питание, он получает гарантированную заработную плату, которая сразу переводится на его родину прямо семье. Там весь досуг проработан. Сходит в кино, можно даже таджикскую проститутку специально привести, чтобы создать адекватные условия. Выходить гулять никуда не надо – все есть. В городке поработал, построил дом, или какое-то инженерное сооружение, уехал назад. Если объект в черте города – теплотрасса, озеленение, укладка асфальта – все в униформе, заняты делом. На объекте охрана, уходить никуда не стоит. Всё, никакой ненависти, никто тебя не зарежет, никто тебя не кинет на деньги, не заболеешь, никого не заразишь, и не пропадешь без вести, семья получает деньги безналом, без ущерба для экономики.

— Так было бы намного лучше работать!

— Так вот, когда мы эту схему рассказали, нам на это ответили: «Это современное рабство, так как таджики имеют право в город выходить, и гулять где кто захочет!»

— Ни к чему ему выходить, если он работает. Если его кормят, если у него там все есть, он что - дурак?

— Вот видишь, в чем дело,

— Вы молодцы, я бы за вас сам голосовал.

— Тебе в России никто голосовать не даст.

— Я понимаю, я вообще говорю что да, СМИ всё врет, нельзя верить!

Молодец таджик, поддается доводам разума.

Людская хата! Есть Связь!

В этом подвале мы просидели неделю, потом нас перевели наверх - освободились. Нас подняли, повели, места освободились в нескольких камерах, я оказался с Женей-муркопевом. В принципе это был первый раз, когда я попал в нормальную тюремную хату. Там были два сотовых телефона, она была переполнена, народу больше, чем шконарей. Там были обиженные - это были первые обиженные, которых я увидел. «По мокрой» двигались груза.

Это значит через парашу - груза упаковывались в целлофановый пакет и по веревке передавались через канализационные трубы. В хате был смотрящий, всё как положено. Мы зашли, поздоровались. Смотрящего курсанули - кто, откуда, какая статья, ФИО. Наши данные записали и они ушли по хатам.

Я смотрю, в камере телефон! Не верю глазам своим, что на самом деле! Говорю смотряге:

— Дай позвонить, можно?

— Да, можно. Куда?

— В Москву.

— Ну, если с перезвоном только. Дорого.

— Конечно, с перезвоном!

Позвонил своему адвокату Васильеву - это единственный телефон, который был записан. Пообщался, попросил передать этот номер товарищам. И начались конференции в хате - мне стали звонить друзья, родственники. Где? Чего? Потому что год и девять месяцев меня просто не было на связи ни с кем, у меня не было возможности звонить вообще!

Наконец-то всё нормально! Строгая изоляция закончилась, теперь хоть связь есть! Уехал куда-то в Мухосранск, грязная камера, необразованные сокамерники, мыши бегают, но, тем не менее, чем меньше порядка, тем лучше. Теперь можно как-то двигаться.

Меня спрашивают:

— Куда едешь-то?

— Да я не знаю, вот сейчас в Перми сижу, на пересылке.

— А куда поеду, хрен его знает, может в Соликамск…

— Блин, Соликамск - это же «Белый лебедь»!

— Да похуй мне! Белый лебедь, зеленый дельфин - вообще до пизды! Главное уже на зону приехать, а оттуда на УДО сваливать!

Надо MMS отправить. А у самого рожа щетиной заросла за две недели поездки. Меня побрили одноразовым станком, я сбрил щетину с лица, сфоткался, отправил MMS, полностью счастлив, доволен. Тут мне звонят и говорят:

— Макс, Адольф умер! В тюряге, на Петровке!

— Как умер? Давно?

— Убили, или сам вскрылся… в камере мертвого нашли. Позавчера. А на следующий день Нестеров застрелился, Дима!

Макс Адольф.

Адольфа я знал не очень близко, но довольно хорошо. Это был один из самых радикальных членов политсовета НСО. Отлично справлялся с интеллектуальной пропагандой и пропагандой прямого действия. Писал зажигательные статьи, выступал на митингах с пламенными речами. Постоянно тренировался и самосовершенствовался. Он был идейным противником «жизни овоща». За всю жизнь нигде не работал в обычном понимании этого слова. Но деньги у него были. Хотя на себя он практически ничего не тратил – не заморачивался на одежде, не тусовался по клубам, не снимал девок. Он весь был посвящен Идее. Не боялся и попачкать руки, разгоняя шавок и пидоров. Видимо в своих антисистемных действиях он стал слишком опасен для власти, и от него решили избавиться. Может быть его убили. А может, накопали нечто такое, что на свободе оказаться он больше не надеялся, а ждать, пока его сломают и заставят потянуть за собой соратников – не захотел? Он говорил мне как-то об этом варианте действий в случае ареста. Я тогда не придал значения его словам. Когда мусора убили Диму Боровикова, один мой товарищ спросил у Адольфа:

— А каким он был? Таким отморозком, как о нем пишут?

— Нет. Я его неплохо знал. Он был обыкновенным парнем, таким как ты, таким, как я.

Обыкновенные парни… Как же!

Нестерова я почти не знал. Виделись изредка в зале и на акциях. Но его «Скины. Русь пробуждается» в свое время срывали мне башню. Писал он под псевдонимом. Да и звали его на самом деле не Дима, а Рома, фамилия была другая. Он был лучшим другом Макса Адольфа. Помню, в «Билингве» они вместе на втором этаже, с балкона, кричали «Зиг Хайль!» Весело тогда было. Не знаю, что его заставило застрелиться… Может, понимал – раз взяли Адольфа, то и за ним скоро придут?

Курс на Соликамск.

Настроение ухудшилось, сел за столик, стал рисовать, чтобы отвлечься немножко. Начал рисовать одного наркомана, похожего на Гарри Поттера. Портрет для себя, тренировка.

Начинают разносить баланду. А я помню разговор с этим блатарем тощим, что если посуда келешеванная, то он жрать из нее не будет, он лучше страданет, потерпит.

Он говорит:

— Макс дай миску.

— Какую миску?

— Ну, баланду пожрать.

— С хуяли?

— Ну, у меня миски нет.

— Я же тебе предлагал миску одноразовую. Ты её выкинул. Сказал, что тебе не надо, и, если что, ты страданешь!

— Дай, блин, Макс!

— С какого хуя? Ты же не захотел с собой миску нести, когда была одноразовая от бизнес ленча, а сейчас ты страдануть не хочешь. Ты страдании, или вон, из келешеванной похавай.

— Да хорош ты, не по-товарищески!

— Ты мне не товарищ. Извинись за свою борзость сперва.

— Ладно, извини! Всё, дай миску!

Ах, ты кишка такая! Ладно, дал ему миску, он похавал.

Всю ночь я читал «Гарри Поттер и дары смерти», дочитывал книжку, и немножко общался с сокамерниками. Разговариваю я с одним парнем из Питера.

Он смотрит на этого блатного, говорит:

— Понятия у тебя воровские, это тебе неприемлемо, то приемлемо… ты, поверь мне, на зону приедешь - вообще о них забудешь.

— Я не забуду, я стремяга!

— Ты знаешь, сколько я таких стремяг видел? Все забывали, как мурчать-бурчать, как только попадали на красную зону. Я был в Питере на «Яблоневке» - там как отобьют жопу, ноги и всё что можно, вообще забудешь, как слово «неприемлемо» произносить!

— Да это козья зона, мне пофигу!

— Ну, козья так козья, пофигу так пофигу. Посмотрим.

И с парнем этим, Лехой, разговариваю. А что ты, откуда, за что сидишь? Он вполне вменяемый, начитанный и циничный. Стал ему объяснять про национализм, про революции и про то, что пока мы придем к власти - прольется много крови. Погибнут люди.

Он говорит:

— Да пофигу на людей. Надо значит надо. Будем делать, потому что всё это заебало.

— А людей тебе не жалко, женщины дети погибнут?

— Да плевать мне на женщин и детей. Они и так погибнут, только в «мирной» войне.

— Ты что - прикалываешься, меня передразниваешь, или на самом деле так считаешь?

— Да, на самом деле! Погибнут, зато народ выживет. Погибнут единицы, а останется целая нация, это намного более ценно.

— Ты не скинхед? Никогда им не был?

— Нет.

— А вообще правый?

— Нет, я разбойник. Всю жизнь обменные пункты грабил.

— Да, рыжий, нифига ты красавчик! Сам до этого дошел?

— Так-то я люблю Ницше, Макиавелли почитать.

— Понятно, а куда едешь?

— Из Питера, этапом уже еду полтора месяца, не знаю куда точно, но, вроде, в Соликамск.

— Может вместе поедем.

Быстро подружились с ним, как и все в тюрьме – быстро. Выпили чая, скушали конфеток, шоколадок, и я уснул. Утром просыпаюсь, успел сделать два или три звонка друзьям. Заказывают на этап, Леху заказали, Длинного, и вообще чуть ли не пол хаты. Этап на Соликамск.

Ну, меня не заказали - значит не Соликамск. А Соликамск - это все-таки «Белый лебедь», самое нежелаемое направление из возможных. Нормально. Еще по телефону позвоню, поваляюсь, тут замечательное место такое, и еда есть, и связь, и все что надо... Тут хата открывается, мент говорит:

— Марцинкевич, тебя забыли, давай собирайся!

И стоит с открытой дверью, ждет. Этап вдоль стен выстроен. Я подрываюсь, чашки-миски собрал, всё в баул, скрутил матрац, что-то забрал, что-то забыл. На сборы всем два часа давали! Забыли они фамилию назвать! Выскочил, нас перевели на сборку. Это камера такая, где-то 6 на 6, в которой сидит человек сорок - сорок пять, то есть она битком просто забита, и люди в ней крайне грустные. Понимают, что они едут на «Белый лебедь», а ехать туда никому не хочется. А я хожу, и мне, собственно говоря, пофигу. Потому как, в моем представлении, они не хотят ехать на «Белый лебедь», потому что он «красный». Как я понял по разговорам – они все «черные». Какая разница, красный, черный? Мне неприемлемо быть ни красным ни черным. Причем «черным» быть еще более не приемлемо - это «черный ход», воровская тема, блатная. Это всё нерусская фигня. Ее я в принципе не могу поддерживать. Ну и красным мне быть ни к чему. Я хожу, шучу…

— Что ты прикалываешься, веселишься?

— В смысле?

— Соликамск! Ты понимаешь, что такое Соликамск?!

— Ну что, соль будем добывать, значит…

— Мы не будем там добывать соль, это вообще не смешно.

— Да, ладно. Какая разница, везде жить можно! Телефон затянем, все решим, не вопрос!

— Ну и че? Проедем мы белого лебедя и поедем на зону!

— А, че тебе объяснять! Сейчас приедем, увидишь.

Чем быстрей приеду, тем быстрей уеду. Погрузили нас в воронок, привезли в столыпин, посадили, проехали мы несколько часов, и давай нас выгружать.

Выгружают на станции «Березняки», оттуда везут в Соликамск. Я смотрю, блатного-то оставили в купе, это значит, что он поехал дальше! Я спрашиваю:

— А куда дальше-то они едут?

— Дальше там «тридцатка».

— А что за «тридцадка»?

— Черная зона, блатная, там ему охуительно будет сидеться!

Вот пес, вот проскочил! Походу всё-таки какой-то блатной божок на небе сидит, не просто он так там оказался. Человек пять всего из сорока пяти осталось в вагоне. Остальные на автозаке поехали, на «Лебедь».

«Белый Лебедь». Приемка.

По дороге стояла очень напряженная тишина, то есть люди не хотели ни о чем разговаривать и все очень напряженно курили. Такая духота мерзкая, горло першит, потому что все курят, одну за другой смолят, потому что видно волнуются, я как-то пытаюсь всех развеселить, говорю да что такого страшного этот белый лебедь. Какая разница? Ты вообще не понимаешь нихрена. Да, я не понимаю, и понимать не хочу, ну такая же тюрьма, только название другое. Ну, пыжики там сидят, мы же не пыжики, какая разница! Ну, сейчас увидишь. Похоже, что они, пока сидели в Перми на централе – немного больше узнали об этом месте, чем я…

Заезжаем на территорию тюрьмы. Говорят, сейчас, короче, ребята готовьтесь. Заехали, слышу какие-то крики резкие вокруг автозака. И начинают по кузову со всех сторон долбить киянками. Просто долбить, сильные удары.

— Че, сучки, страшно? Сейчас, блять, вам всем пизда будет! — Кричат снаружи.

— Кто это орет? — Спрашиваю я.

— Это козлы! Всё! Нас сейчас так умотают всех!

Какие козлы-то, интересно посмотреть, я их же еще не видел. Открывается автозак. Команда «Выходим по одному, прыгаем, баулы перед собой, руки за голову, хватаем баул, бежим в клетку, садимся на корточки, руки за головы, морды в пол!»

Один спрыгивает, вскрикивает, побежал. Второй спрыгивает, вскрикивает, третий… Что там такое? Почему они кричат? Тут моя очередь - я спрыгиваю с баулом, тут со всех сторон удары киянками по затылку, спине, рукам. Я приготовился, что вскрикивать не надо - и не вскрикнул. Как партизан на допросе. Но больно! Баул схватил, побежал в клетку, как показывали, 10 шагов вперед, пять направо. Киянки - это молотки деревянные, сечением 10 на 10 сантиметров, и длина самого молотка 20, на палке метровой длины, молот, можно сказать. Причем били они совершенно не жидясь - со всей силы, куда попадет. Они ж понимают, что ты будешь прикрываться - в шапке, в пуховике, поэтому и били со всей силы, чтобы сломить любое желание сопротивляться и отрицать уже в самом начале. Вбежал в эту клетку, сел, уперся в спину предыдущего, баулы поставил, сижу. Там толпа козлов, несколько мусоров. Надо сказать, что очки я предусмотрительно снял, поэтому не мог их как следует рассмотреть. Начинают нас по одному подводить к столу осмотра. Из этой клетки по одному выходят, на корточках естественно, баулы должны быть на земле, передвигаться по чуть-чуть, гуськом. Подходишь к столу, встаешь на расстоянии метра, по полосе, указанной на земле. Говорю: «Здравствуйте, гражданин начальник! Осужденный Марцинкевич Максим Сергеевич, статья 282 часть 2, срок 3 года 6 месяцев, начало срока 02.07.07 конец срока 02.01.11, общий режим!» Вот это надо доложить без запинки. И лучше не косячить. Докладываю - смотрят, что без очков. Достал очки из кармана, одел. Говорят, «Всё, полетел!»

Там уже стоят те, кто был передо мной - все вжатые друг в друга, на полусогнутых ногах, совершенно нелепая поза! Подходишь, команда вжался, вжимаешь в предыдущего естественно не до конца и не очень плотно, там уже отработанным движение киянкой бьют тебе под колени, вжался, уперся, голову на бок, на козлов не смотришь, баулы в сторону, стоишь ждешь, пока весь этап назовет Ф.И.О., сделает доклад… Всех пересчитали, переписали, пошли в помещение санитарной обработки «Белого лебедя». По идее, это прожарка и баня. Должны провести обыск, прожарить вещи, чтобы погибли вши и блохи, и баня. Это только официально, на самом деле там идет ломка зеков.

Нас всех спустили в подвальное помещение, довольно мрачное, на полу капли крови везде. Нас там стоит человек сорок наверно, козел командует, ещё несколько с палками в руках, в перчатках без пальцев и в спорткостюмах.

— Сейчас я считаю до трех, и все стоят в одних трусах спиной ко мне около этой стены! Раз!

Все начинают раздеваться очень быстро, скидывают носки, скидывают штаны, кофты снимают через голову. Всё построено на том, что козлы во-первых спаяны, их там пять человек, не то что все здоровые, но крупные взрослые мужики. Во-вторых, сроки у них по 15-20 лет, то есть выходить не скоро, и терять нечего, им как-то надо сидеть, они пошли по своей козлиной дорожке. Они ломают этапников, а за это администрация создает им нормальные условия содержания и обещает УДО. Если человеку дать 17 лет, и пообещать УДО через 12, он будет делать всё, что ему скажут. Он будет ломать, обоссывать, портить жизнь, будет беспредельничать, это вообще никакого вопроса для него не составит. Никакой совести и жалости у него не останется уже через несколько месяцев этой работы.

А этапники, во-первых боятся дать им какой-нибудь, а во-вторых это просто бесполезно. Если этап дает отпор, прибегает больше козлов. Всего 40 человек этапа, а козлов можно собрать намного больше - раз, они все будут вооружены - два, козлам не будет ничего за эту драку, их даже в карцер не отправят - три. А вот против этапников могут возбудить уголовное дело за нанесение тяжких повреждений, за бунт, довесить дополнительные статьи. Это к тому, что изуродуют и сломают жизнь. «Сломают жизнь» - это значит реально выебут! За неподчинение, могут выебать, только в путь, особенно на «Белом лебеде», то есть прямо писей в попу, по-настоящему, и все это знают. Знают еще задолго до прибытия, и сопротивляться никому в голову и не приходит, а кому приходит - они очень сильно и долго об этом жалеют.

Все построились.

— Теперь я предлагаю вам немного поприседать! На счет раз стоим, на счет два присели, на счет три сели на корточки! Начали! Раз, два, три, раз, два, два, три, раз, два, раз, два, три.- И все 40 человек приседают, вверх-вниз, вверх-вниз. Так, наверное, раз пятнадцать-двадцать успели присесть.- Все стоят. Так, сейчас Москва стоит, все садятся, два-три!

Стою я один. У меня руки за головой. Чувствую, бах, удар по ребрам! «Повернулся, статья-срок-режим!» Я поворачиваюсь, пытаюсь что-то сказать, но удар хороший, поставленный, ногой. Чувствую, что говорить не могу - дыхание сбило. Я рот открываю, ничего не могу сказать.

— Что, немой? — Я башкой мотаю,

— А что молчишь?

— Дыхание сбил…

— Статья 282, что такое?

— Разжигание… вражды и ненависти…

— Чурок не любишь?

— Не люблю…

— А сам откуда?

— Я из Москвы, ты ж уже понял.

— Что за изолятор, где сидел? 99\1. Это что?

— Федеральная тюрьма номер один ФСИН России…

— Понятно, с тобой потом поговорим, отдельно.

Ладно, добивать хоть не стали, но ребро, тем не менее он мне сломал сходу. Надо сказать, что на этапе из Перми у меня поднялась температура, и я очень хреново себя чувствовал. Поставили меня назад в строй, потом еще одного дернули, второго-третьего наугад, потом еще продолжили приседания. Пропреседали мы часа два, наверное... Здесь я очень сильно радовался тому, что занимался спортом в последнее время очень активно, и мне не составляло особого труда приседать. Тогда как у большинства ноги не выдерживали, они падали, тряслись, начинали плакать, не могли встать, их за это били палками по спинам и ногам. Не то чтобы им надо было, чтобы все приседали, просто надо было сломать всех, чтобы на будущее не осталось никакой блатной педали в голове, чтобы сказать, что этого я делать не буду, это у меня не приемлемо, это я не хочу.

— Так, всё! Собрались быстро, вещи схватили! Считаю до трех! А сейчас косметички схватили, юбки задрали, полетели, крысы ебаные! И все побежали резко по коридору. Там козлы выстроены, показывают куда бежать…

Ну, показывают - это мягко сказано, бьют просто киянками чтобы задать направление, причем бьют так - через одного, через двоих. Пока замах завершится, и киянка падает, кто-то проскакивает. Загнали в подвал вообще глубокий, там нет ни окон, ничего, такое помещение, полностью изолированное. Понятно, что никто не услышит, не увидит что с тобою делают, опять же на полу кровь.

— Построились! Все стоят лицом к стене, не шевелиться, не разговаривать!

Я стою прямо перед батареей, мне хреново. Чувствую, что у меня температура, ребро сломано, дышать не могу, и так становится мне всё лучше-лучше-лучше…

Открываю глаза, смотрю - лежу на полу. Меня по щекам бьют.

— Ты что?

— Не знаю, сознание, наверное, потерял…

— Нормально?

— Нормально всё.

Стою, жду, когда придут. Блин, первый раз в жизни сознание теряю без нокаута. Хотя, в школе дышал, сидя на корточках, потом резко вставал, напрягался – тот же эффект. Что дальше будет?

В камере этой духота. Уже и в туалет начинает хотеться, уже и охота немножко посидеть, попить, полежать…

Как хорошо было даже в Столыпине по сравнению с этим местом! Стоишь босиком на бетонном полу, раздетым, жар закончился, от приседаний этих двухчасовых. Уже всё, начинает бить озноб, становится холодно, и я чувствую, что заболеваю.

В коридоре кого-то бьют, шум, крики, настроение такое напряженное. Тут двери открываются:

— Первый на обыск полетел!

Тот, что ближе всех к двери был, схватил баул и выбежал. Из-за двери слышно: «Статья? 131, что насильник?!» Полетели удары… «Ааа! Не надо, пожалуйста, я не насиловал, меня оговорили!» «Не пизди, сучка!» Опять удары. «Показывай давай, трусы снимай, всё выкладывай!» И опять удары. Да… Обыск-то интересный. Потом пикового какого-то дергают – чурбана. У него 131, 132… «Статья? 131, 132! Че, пидор черножопый! Русских девушек любишь? На, сучка!» Удары. Визги, знакомые по воле. Еще удары. «А! Не надо! Мамочки!» «Че, сучка?! Я тебя сейчас выебу здесь! На! Я тебя выебу пидор! Мразь пиковая, хули в Россию приехала?! А, мразь?! На! Вот я тебя выебу, будешь знать, как девушек портить!» «Нет, пожалуйста, не надо, я больше не буду, я никогда больше не приеду, я извинился, раскаялся, ей деньги выплатил, простите пожалуйста гражданин начальник!» «Какой я тебе гражданин начальник!» Опять удары.

Жестко. Пять человек проходят, думаю, побыстрей надо уже туда проходить! Смысл ждать?

Выхожу на обыск, меня начинают шмонать, говорит:

— Что за статься?

— Два-восемь-два! — замахивается.

— Какая два-восемь два?! Наркоман что ли? — Делает вид, что хочет ударить, но я почему то даже не подумал что надо голову убирать, как смотрел, так на него и смотрю. Температура…

— Нет. Экстремизм.

— Ты же сказал «разжигание вражды»?

— Это она же и есть.

— И че чурок не любишь?

— Конечно не люблю. Сел за призывы вешать таджикских наркоторговцев.

— А, давай с нами вешать?!- Я понимаю, что это приглашение с ними козлить.

— Да нет, мне ни к чему...

— А, ну да, у тебя режим общий, у нас-то строгий. А сам нацист?

— Да, нацист.

Он начинает обыскивать мои документы. Другие козлы обыскивают продуктовый баул, вещевой. Он смотрит документы, а там вырезки из газет, которые я собирал, пока сидел в тюрьме. Смотрит одну картинку, вторую. - -

— Это что, ты?

— Да, я.

— Ну, нифига, над тобой-то как мусора то подшутили, ты вроде против чурбанов выступал, против наркотарговцев и наркоманов, а они тебя к ним и посадили. Давай, короче, держись, нормально всё будет. Не очкуй.

— Чего не очковать?

— Сейчас увидишь… Не очкуй особо.

Обыскали меня короче, взял я баул, перебегаю в соседнюю комнату. Она такая же изолированная, там уже те, кого обыскали. Так же стоят лицом к стене, головы опущены, босиком на полу, я тоже встал. Думаю, что будет сейчас интересного происходить? Самочувствие у меня всё хуже, из-за этого я начал абстрагироваться от всего происходящего, и такое чувство, будто это всё происходит не со мной, а я просто наблюдатель.

«Белый Лебедь». Вымогалово.

Простояли мы еще минут сорок, пока всех обыскали. В этой камере набито так народу плотнячком, она чуть поменьше, чем предыдущая. Сидим, кто-то начал уже расслабляться, сели на баулы, я тоже сел. Какой смысл стоять, если козлов нет, никто не погонят? Даже задремал немножко, все опять вскочили, раз лицом к стене, стоят. Заходят козлы, втроём, у одного из них киянка, у второго лапта. Лапта - это такая плоская палка, длиной метра полтора.

Главный, тот что меня шмонал, говорит:

— Ну что, сучки! Сейчас я предлагаю вам добровольно сдать сотовые телефоны, симкарты, деньги, иголки, карты оплаты. Если у кого-то я это сейчас найду, я его выебу! Если кто-то сдаст добровольно, я ему даже заварю чифира! Ну, Я жду!

Конечно, все молчат - ни у кого ничего нет, уже обыск прошли.

— Ну, тогда начинаем так! — Берет Леху рыжего, с которым я общался в Перми, вытаскивает его, говорит, давай сюда иди, к стене, и начинает бить его по жопе лаптой, один удар, второй, пятый, десятый. Леха уже стонет, удары очень сильные, и вообще не жидясь долбит, четко по жопе, я смотрю - она просто чернеет! Трусы спустил, бьет. Жопа просто становится сизая, десять ударов, пятнадцать.

— Пожалуйста, не надо, нет у меня ничего! Пожалуйста, не надо, я бы отдал! Может договоримся? — После того, как прозвучала фраза «договоримся», лапта остановилась.

— Давай, сейчас будем разговаривать.

Вывели его в коридор, поговорили, привели, поставили в строй.

— Так, давай следующий!- И начинают его долбить,

— Не бейте меня! Не бейте, я скажу!

— Ну, говори!

— У этого, который тот вон, маленький! У него кусок мыла, а в этом куске симкарта!

Маленького обиженного вытаскивают, начинают бить лаптой по жопе.

— А! Это не моё мыло, я обиженный, мне дали!

— Кто дал?

— Да там, в вагоне еще!

— Не пизди, кто дал? — Долбят дальше.

— Вот, вот этот, — показывает еще на одно парня.

Того вытаскивают, начинают отбивать его.

— Всё, мое, мое! У меня еще одна есть! — Прекратили бить. — Мне расторпедироваться надо!

Отводят его в туалет, он там вытаскивает с «торпеды» симкарту. Одну из жопы вытащил, одну из мыла забрали. Его, его в сторону - добровольная выдача у него осуществлена. Берут третьего, четвертого, пятого.

Весь этап друг друга просят:

— Ребята, отдайте всё! У кого что есть, нахрен надо, сейчас тут убивать будут!

При этом козлы бьют, а в это время приговаривают:

— У нас времени много, мы убивать будем всех, вы все здесь будете лежать с черными жопами, отбитыми почками, никто не уйдет отсюда целым пока все не отдадите свои симкарты, деньги, карточки оплаты!

Что-то нехорошее, а у меня ничего нет, чтоб отдать, и по жопе не охота киянкой получать. Выхожу к этому старшему, говорю:

— Пойдем поговорим.

— Пойдем — Выходим в коридор.

— Что надо, чтобы это мероприятие прекратилось?

— Деньги есть какие у тебя?

— Сидел в изоляции, со своими не общался давно, позвоню спрошу…

— А что можешь предложить?

— Ну что могу предложить. Что могу предложить… ну хочешь, я тебе 600 рублей предложу точно...

— Нет, я хочу 10 рублей!

— Зачем тебе 10 рублей, если я могу предложить 600? — Надо начать торговаться с мелочи, потом будет можно поднять немного.

— А мне надо 10 рублей!

— В чем прикол? Ты что, не понимаешь - 600 рублей больше 10 рублей!

— Нет, 10 больше 600!

— Я че, совсем дурак? Прикалываешься надо мной?

— Нет, мне надо 10 тысяч! Это значит десять рублей!

— Что? Да убивай меня хоть киянкой, какие 10 тыщ! Я вообще бомж, у меня папа с мамой инженеры!

— А сколько?

— Ну, 1000 – максимально.

— Овчинка выделки не стоит. В федеральной тюрьме сидел, 1000 это вообще не серьезно.

— Ну, тогда убивайте.

— Иди в строй вставай.

Значит, не судьба. За десятку можете мне всю жопу расколотить, печень и почки, зарастут. Хрен я буду у кого 10000 просить, чтобы мне по жопе не настучали. Поставили в строй опять, и там люди стали по одному по двое с козлами разговаривать. Кто-то скольк