Таджикский наркоторговец ди-джей Музафар.

В ней никого нет, все мои канатики срезаны. В 99, когда людей из камеры забирают, происходит шмон, - выкидывают все бумажки, обертки. Заводят туда потом баландеров, и они срезают все ниточки, наклеечки, смотрят, чтобы не было нигде ничего написано, все затирают, простукивают, чтобы не осталось никаких никому посланий, записок, сообщений, - вообще ничего. Приехал туда, хожу один. Не понятно - то ли на этап отправят, то ли вещи раскладывать. Хожу-хожу, хожу-хожу. Нажал клопа, подходит продольный, спрашиваю его:

— Ну, чего я здесь остаюсь, или я сейчас на зону еду? Мне раскладываться или нет?

— На какую зону едешь?! Раскладывайся!

Разложился, занял свой любимый шконарь - напротив телевизора на втором ярусе, пальме. Зимой лучше всего спать на пальме, потому как внизу холодно, что самое главное. Во-вторых, внизу не так удобно смотреть телевизор - все ходят мимо тебя, загораживают его. Плюс наверху удобнее читать, - лег, книжку повернул к лампочке, положил под голову подушку, читаешь. Никто шмотками ничего не завесит, на твой шконарь никто жопой не садиться. В общем, устроился. Жду, кто приедет.

Дверь открывается, смотрю, заходит Леша Солдат, Рома из группировки «Спруты», заходят два нерусских, один из них таджик Музафар и второй дагестанец Расул. Хату забили, нас шестеро. Все нормально, разложились, сидим, общаемся. Музафар оказался, естественно, таджикским наркоторговцем, у него нашли 10 килограммов героина. Виноват, конечно, не он, виноват его брат, который возил героин!

Музафар очень колоритный персонаж, его надо в «Нашей Раше» снимать. Очень не любит Мишу Галустяна. Как-то показывали по телевизору Галустяна, он его увидел:

Ух, ты сука! Ух, таджиков не любишь! Ух, я тебя как ишака загну!

— Чего, Музафар, а ты как ишаков, загибаешь?

— А, это я так. Я просто так сказал. Я ишаков никогда не ебал.

— Да, ладно, не ври мне.

Музафар — настоящий таджик, толстый, в тюбетейке, молится. Глуповат, конечно, но не гондон. Все время хотел похудеть. При этом жрал все подряд и вырастил себе пузо. Он где-то моего возраста.

— Музафрар, а чем на воле занимался-то? — спрашиваю я.

— Вот, на рынке работал, там работал, сям работал. Ди-джеем работал.

— Как ди-джеем?

— Так. В городе Щелково дискотека. Я там был ди-джей Музафар.

— И какую музыку ставил?

— Нормальную. Ремиксы, скрэчи делал.

У меня истерика, - «ди-джей Музафар» скрэчи микшировал. Сильно!

Он мне объяснял схему таджикской наркоторговли, потому как меня это очень интересовало, - я же выступал за то, что бы повесить каждого таджикского наркоторговца. А тут вот передо мной наркоторговец, которого я и призывал вешать. Его брат, если поверить его версии, который привез наркотики, не мог отказаться их вести, потому что ему сказал старший в тейпе, в Таджикистане.

Если говорит старший в тейпе, никто не может запретить, даже отец - значит надо везти наркоту. Это уже не то, что он решил нажиться на этом, это просто приказ. Такого человека убивать не совсем справедливо, если честно. А кого убивать надо? Естественно, на таможне это найти могут, но не хотят. В какой-то момент могут закрыть глаза. Кого убивать? Таможенника, который закрыл глаза и пропустил 10-20-100 килограмм героина, ведь, по сути, он убил столько же людей, сколько и эти наркоторговцы. Но у него система, если он откажется закрывать глаза, то он не прослужит больше месяца-двух. Поставят другого, у кого глаза слушаются. Там все построено на круговой поруке. Если человек даст сбой и скажет, что не пропустит этот товар, начальник не повысит его в звании, его не поставят на ответственную должность, потому что он испортит всю налаженную систему. Смотрим дальше. Кто виноват, что система такая? Дальше идет Правительство. Вроде, оно виновато, надо менять, расстреливать, свергать. Но если просто заменить людей, ничего не изменится, система останется та же. В этом ее сила, что один человек ничего в ней не решает, каким бы честным и искренним ни был. Если он поднимется до самого верха, он уже сгниет по дороге. Если он не захочет притворяться нечестным и неискренним и будет с открытым забралом воевать с системой, то он сломается еще на самом нижнем уровне. Менять надо всю систему целиком, - систему моральных ценностей, систему ответственности, менять все законы, систему отбора.

Музафар очень любил курдюк. Ему присылали баранье сало, и он постоянно ел его. Но не гнушался и свинячьего.

— Музафар, ты же мусульманин, тебе нельзя сало.

— Э, нет, в тюрьме Аллах не видит. В тюрьме сало можно есть.

И ел постоянно. Один раз в хате началась эпидемия гриппа, кто-то из ментов притащил на следственные действия и почти вся камера заболела. Музафар начал варить курдюк с молоком, с маслом и медом:

— Макс, пей! Будешь лечиться.

— Блин, отстань! Не буду я, не могу я пить это.

Лёху Солдата они заставили это выпить, потому что он тоже заболел. Я лежу:

— Не буду курдюк пить!

На меня напали всей камерой:

— Макс, пей курдюк! Мы все пили, все выздоровели.

— Если не выпьешь курдюк, будешь сильно долго болеть! — Настаивал Музафар.

«Хрен с ним!» Сделал над собой усилие, выпил курдюк этот плавленый. Лег спать. Наутро просыпаюсь, - почти выздоровел. «Ни фига себе! Может правда целебный курдюк?!» А может просто болезнь к концу подходила, - не знаю.

Настоящий Солдат.

В этой камере мы с Солдатом смогли нормально пообщаться, потому что у меня был вынесен приговор, у него был вынесен приговор. Следствие закончилось, маски, так или иначе надетые, сняты. Он ждал касатку - один из его подельников написал кассационную жалобу, поэтому Лёша тоже написал на снижение сроков.

Я-то не стал писать касатку вообще, потому что мне добавили всего полгода, не имело смысла обжаловать. А рисковать, писать на отмену не стал, потому что у подельника условка была. А если бы приговор отменили, то другая инстанция могла дать ему общего режима или поселок, а там два маленьких ребенка, - не хотелось ему жизнь портить. Поэтому сразу на УДО написал.

Итак, я ждал УДО, Лёха ждал касатку. Мы могли более менее общаться, потому что человек до суда это не тот же самый человек, который получил на руки приговор. Это в принципе разные люди. Я понимаю, что Лёха совершенно правый человек. Даже не в том дело, кого по национальности он убивал. Он выступает за Россию как русское государство, за жесткую диктатуру закона, то есть не какая-то сопливая демократия, а конкретная диктатура. Мы с ним обсуждали программу разделения людей на граждан, не граждан и поданных, обсуждали методы воздействия, политические программы разного рода.

— Лёха, ты на самом деле молодец. Если бы не твое излишнее христианство, то тебя вообще можно в лидеры организации записывать. Ты же супер-звезда!

— Да-нет, как же без христианства. Я же христианин, я русский. Понимаешь, нельзя быть русским и не христианином. Кто-то сказал, что ты настолько русский, насколько ты православный.

— Я русский, но я не православный вообще ни на копейку.

Тут Лёха начинал сильно эмоционально беседовать, потому что религиозная тема была единственной, которая могла его вывести из себя. В итоге мы договорились, что религиозные темы мы просто не будем трогать и стали обсуждать политику и мораль.

Но как-то раз я занимался пропагандой социал-тутовизма в камере, циничного отношения к жизни, и к обществу вообще. И сделал заявление, что не люблю уступать в транспорте место старухам. Леха говорит:

— Как? Ты не уважаешь стариков?

— Так за что мне уважать их. Я же уважаю людей за их конкретные поступки, а не за то, что кто-то небо коптил дольше, чем я. За что мне уважать эту старуху? Она всю жизнь работала на стройке какой-нибудь , еблась с прорабами в душевой кабинке. Когда состарилась, надела косынку, начала ходить в церковь и будет теперь читать мне мораль и просить уступить ей место. Мне за что ее уважать? Я изначально не уважаю людей a priori, чтобы начать уважать персонально, я должен узнать, что он сделал хорошего. Я знаю про тебя, я тебя уважаю. Я не уважаю каких-то людей с улицы. Понимаешь мою позицию?

— Нет. Старый человек заслуживает уважение полюбому.

— Так как тема спора интересная, в него включаются практически все наши сокамерники. Естественно, на стороне Лёхи. Он занял позицию хорошего правильного гражданина, который уступает место старушкам, помогает бездомным, переживает за погибших детей Осетии, - обывательская добродетель. Техничный ход. А я же эту показную гнилую мораль презираю. Меня спрашивает Рома Чуб.

— Ты, наверное, еще и милостыню из принципа не подаешь?!

— Конечно, не подаю. Ни разу в жизни не давал милостыню.

— Рома, ты же по любому не помогал нищим.

— Нет, я жертвовал деньги на церковь.

Ах, ты! Человек, у которого 210-ая статья, «коммерсант» Рома тоже очень колоритный. Похож на мужчину, который подходит к Никулину в фильме «Бриллиантовая рука» и спрашивает, зачем Володька сбрил усы и приглашает к нам на Калыму. Сибирский простой парень. По жизни он все время выпивал. Заехал в тюрьму, ему стало очень тяжело и плохо без бухла. У него даже был сердечный приступ. Откачали.

Начал немножко заниматься спортом. Похудел. Но алкоголь-то очень хочется, а так как он сотрудничает со следствием, ему подзакрыли глаза на некоторые спиртосодержащие лекарства. Пропускали по тюбику в день жидкого Новопассита, это успокоительное средство, но спиртовое. И он каждый день выпивал по сто грамм на ночь. Иногда он выписывал пузырек Новопассита, переливал его в баночку, на следующий день опять выписывал, потом еще выписывал, и выпивал оптом, то есть там уже вставляло. Это была его коронная примочка. Вообще мужик хороший, веселый, с ним приятно сидеть. Они с подельниками изымали на Северной таможне Москвы у коммерсантов товар, сразу его арестовывали, передавали в фонд федерального имущества и распродавали в течение нескольких часов, пока коммерсант не успевал почесаться.

Рома говорит:

— Блин, я всегда жертвовал на церкви. Макс, какой же ты негодяй. Нельзя так к людям относиться! Я всегда уступал места старушкам. — Привирает Рома.

— Ты когда последний раз в метро-то ездил.

— Ну, когда ездил в метро, тогда уступал.

Все то же самое запели:

— Да, уступали. Макс, ты старух не уважаешь!

— Да, не должен я уважать старух!

Спор этот нечеловеческий развивается-развивается:

— Так ты еще не христианин, ты деньги на церковь не жертвуешь?

— Нет, не жертвую. Бомжам не помогаю.

— Нищим не помогаешь?

— Нет, принципиально не помогаю.

Накаляется-накаляется атмосфера.

— Так ты никого кроме себя не любишь.

— Ну-да, только себя одного и люблю. — Перегибаю я.

— Так у тебя Бог - это деньги. Ты, наверное, все ради денег делаешь! Ради себя!

— Ну-да... Понятно, что я-то как раз всё делаю ради денег!

— А может ты еще и пидорас? — Понесло Леху.

— Нет, тут стопэ. — С этим соглашаться я никак не готов, даже для приема дискуссионного айкидо. Но и так уже все сработало.

Они так «чик» - остановились. Это как в айкидо - поймать за руку противника и дернуть его мимо себя. Они понимают, что у всех в хате, кроме меня, мотив совершения преступления — это корысть. И чего-то они все заговорились в выставлении себя лучше, чем они есть на самом деле. Все посмеялись.

Валера Разбойник с нами в хате был:

— О, Макс, я тоже старух не люблю.

— Ладно, Валера, старух никто не любит. Все притворяются. Особенно их не любят люди, которые пришли в поликлинику. Отпросились с утра с работы на два часа, чтобы сделать анализ, а тут сидит толпа старух, которым нечего делать и они просто пришли поразвлечься.

— Да, действительно.

Все засмеялись, и на этом дискуссия закончилась.

Строй – диктатура закона.

Мы с Лёхой много разговаривали на темы власти, диктатуры, личности Диктатора.

И вот, что я для себя вынес. Нужен не какой-то конкретный Диктатор, а диктатура, как система власти, диктатура закона. Не один человек, который может делать вообще все что угодно, а закон, который диктует всем, что нужно делать. Система с диктатурой закона может быть порочной, но работающей. Всё зависит от самого Закона. Например, в США президент Джордж Буш, конченный идиот, не может даже дверь со сцены найти, путается в трех соснах, тем не менее, даже он не смог разломать экономику США, потопить ее. Посадите президентом хоть обезьяну - все работает. Здесь нужен волевой человек, который мало того, что придет к власти и поменяет сгнившую систему, он должен еще добровольно связать себя законом. Как человек привязывает заболевший зуб к дверной ручке и сидит, ждет. Дальше от него ничего не зависит, кто-то дернет, и зуб вывалится. Закон должен стоять над личностью.

Я заинтересовался этой темой, стал читать историю двенадцати цезарей Светония Транквилла. Что я заметил. Все цезари, приходящие к власти, были полны благих начинаний - они переживали за народ, хотели улучшения строя, хотели роста, счастья, благоденствия, хотели совершенствовать Римскую республику. Как известно, власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Через год, иногда через два, все императоры начинали бесчинствовать, кто-то начинал трахать жен своих соратников, министров, кто-то начинал строить себе острова, на которые свозил девственниц-девочек, и мальчиков, кто-то начинал устраивать пьяные оргии, кто-то — рубить налево и направо головы, - людей просто волокло от власти. Первый год они были еще людьми, потом они становились опьяневшими безумцами. Это называется «человеческий фактор». У человека есть власть, но он уже ничего не может сделать с ней, потому что власть делает с ним все, что хочет. От этого нужна страховка. Это я понял. Сделал для себя вывод, что не нужно играть в рулетку с получением власти. Если говорить о необходимом конституционном строе при национал-социализме, это должна быть диктатура именно закона, чтобы один человек, сойдя с ума или опьянев от вседозволенности, не мог начать творить беспредел в стране.

Портреты на память.

Так как я тренировался рисовать, я где-то час в сутки выделял на картинки. Брал большую энциклопедию с животными и срисовывал оттуда птичек, рыбок, единорогов, лошадей - все подряд. Рисовал и в письма, которые отправлял родным и близким, или рисовал в тетрадку, себе на память. Потом решил, что надо рисовать лица. На суде чего-то попробовал, вроде на троечку, но вышло.

— Лёха, дай я тебя нарисую, чтобы на память осталось.

— Давай.

Солдат залез на шконарь, сел, повернулся к телевизору и где-то за полчаса я его нарисовал, причем довольно похоже.

— Блин. Дай мне рисунок, я жене отправляю на волю.

Отдал ему. Себе его еще раз нарисовал. Потом он попросил нарисовать ему дочку, с фотографии перерисовал. Красивая получилась. Потом я нарисовал Валеру, не мог не нарисовать! Настоящий разбойник –здоровый, с бородой, весь в татуировках - никак не мог отказать себе в этом удовольствии. Нарисовал Музафара на память, потому что сидение с ним было очень поучительным.

Это был именно тот человек, которого я призывал убить, наркоторговец. Надо запомнить эту встречу, сделав определенные выводы из нее.

Есть такая фраза «Понять, значит простить». Нельзя прощать наркоторговцев, но нельзя останавливаться на верхушках. Глупо думать, что в наркоторговле виноваты только непосредственные продавцы, это системная болезнь, и идет она корнями глубоко, а корни её уходят, как и все, во власть. Не случайно же, после того как американцы пришли в Афганистан, вроде справились с террористами, захватили все и оккупировали, производство мака выросло в несколько десятков раз, по некоторым данным даже в сотню. Это же не случайно, мак — это наркотики, героин идет в Россию, в России от него умирают люди, по сто тысяч молодых людей умирает в год только от наркоты. Естественно, речь идет о геноциде. Это не просто, что какой-то таджик Музафар решил наварить денег и приехал продавать наркоту. Здесь все намного глубже, намного серьезнее.

Рассмотрение УДО.

Прошло чуть больше месяца, и 23 февраля вывозят меня в Преображенский суд. Еду, на улице, за решетчатым окошком, солнечный день. Сейчас могут, ведь, и отпустить! Гипотетически. Но понятно, что меня никто не отпустит. Какое УДО через месяц после приговора? Это просто не реально, тем более мне прямо уже сказали, что если не пойдёшь на хозбанду, то УДО тебе не светит. Надо сотрудничать со следствием, надо раскаяться, надо сотрудничать с администрацией - иначе нихрена.

Заводят меня в зал суда, сажают в «аквариум». Там какая-то женщина-адвокат, которую я первый раз вижу, она сухо поддерживает моё ходатайство, прокурор оспаривает. Говорит, что я не исправился. Представитель учреждения, ДПНСИ, говорит, что я не поступил в отряд хозобслуги, не исправился, не утратил социальной опасности и, самое главное, что я не отбываю наказание в следственном изоляторе, а только содержусь там под стражей. Поэтому он против моего освобождения. Судья, конечно, удовлетворяет требование прокурора, домой я не иду. Отводят в боксик, вечером я оказываюсь опять в камере. Понимаю, что мне надо готовиться к этапу, только теперь уже, надеюсь, по-настоящему будет этап.

Прощание с тюрьмой.

После того как мне отказали в УДО, буквально через день ко мне на свиданку пришла Саша. С ней пообщались замечательно, я ей говорю:

— Сейчас меня где то в течении месяца на зону этапируют. В принципе через две недели будет еще одна свиданка положена, короткая, на час, ты приходи, я скорее всего здесь еще буду.

Так и договорились. Она и через две недели пришла, так же пообщались мы с ней, я сказал, что неделю мне осталось, и всё, дальше я поеду. Как жалко было, что разговаривали мы даже не через решетку, а через стекло, по телефону! И дотронуться, хоть кончиком пальца до ладони, – нельзя!

Действительно, через неделю заказывают, полностью с вещами. Я понимаю, что сейчас-то, скорее всего, должен выбраться из этой подводной лодки, куда то на открытые пространства. Надо уехать из под всевидящего ока ЗОГа, потому что эта тюрьма – то место, где ЗОГ на тебя смотрит в лупу. А окажусь я где-нибудь в колонии в середине России, про меня и забудут немного, и на УДО сорвусь нормально. Вот такие были у меня мечты.

Как проверить, везут меня на этап или просто переводят в другую камеру? Попросил позвать врача, врач пришел. Я говорю:

— Меня сейчас увозят, мне нужны мои лекарства, которые на складе лежат. Там таблетки, витамины, кальция Д3 банка. Вы мне лекарства на руки дайте!

— Да, хорошо, сейчас принесу.

Вот, если он сейчас действительно их принесет, то всё, меня отправляют. Если же сейчас скажет, что нет заявления, подпишите у главного врача, то всё понятно, просто перевод в другую хату. Волнуюсь.

Смотрю, пришел через 20 минут, принес мне мой кальций, все витамины, какие-то антиаллергенные средства которые у меня изъяли еще при моем прибытии в ИЗ, капли в нос, капли в глаза - в стеклянных пузырьках, которые нельзя давать в камеру. Я про них и забыл уже, у меня и аллергия прошла.

Значит уже точно – поехал! Мы давай все вместе в камере собирать меня на этап. Взяли здоровый баул, освободили, нагрузили в него всё что можно: конфет, чая, кофе, печенья, орехов, колбасы, сыра. Полный баул жратвы, я его еле поднять мог.

— Давай, всё тебе пригодится на этапе, на зонах голод!

— Хрен его знает…

— Этап - месяц. По-любому, ты пока до зоны доедешь, в бауле ничего не останется.

Думаю, может и правда. Поблагодарил всех, обнялись, попрощались.

Сборка перед этапом.

Дверь открылась, меня привели в пустую камеру, где обычно проводили обыски. Я знал, что эта камера такая транзитная, по сути - сборка.

Меня в нее перевели, обыскали слегка, сказали: «шмон будет попозже». Выдали полный баул вещей со склада. Я и не знал, что там так много. Штаны, майки, кофты, трусы, не распущенные на канатики носки, стоптанные, сношенные кроссовки … притащили мне здоровую пачку писем - всё то, что мне не пропускали, и то, что не уходило от меня. Всё это вернули. Свои, естественно, читать не стал, там их порвал, да выкинул, зачем они мне нужны? Стал читать те, которые мне присылали. И со словами поддержки, и с вырезками, и с фотографиями. Вот это то, чего мне больше всего не хватало, когда от меня требовали показаний на моих соратников! Хитры, собаки! Ничего здесь нет такого сверхсекретного, но именно без этих писем мне было особенно тяжело. «Макс, привет! Как дела? Вот, смотри, про тебя статья в газете, смотри что врут!» Вроде ничего особенного не было, не было никакого режимного смысла это письмо отправлять на склад. Но был оперативный смысл, и поэтому я их получил только при отбытии из ФБУ.

Через пару часов пришли ко мне с обыском, два сотрудника изолятора. Молодые парни, как я, наверно, по возрасту, может чуть постарше, спортивные, нормальные. Я с ними не то что бы общался – доброжелательно здоровался. Понятно, что и они ко мне были положительно настроены. Но никогда с ними не разговаривали - это запрещено и мне, и им. И тут значит, они вдвоем проводят обыск.

— Всё Макс, уезжаешь?

По имени, не «Максим Сергеевич», что-то новое.

— Ну да, уезжаю, а что?

— А ты скажи, за что тебя на самом деле посадили? Мы все тут видео смотрели, интервью смотрели, за судом следили, но не смогли понять - за что тебя посадили-то?

— Ну вот, за призывы наркотаджикцев вешать, либералов убивать.

— Не, это всё понятно. На самом-то деле за что посадили? Ты же не совершил ничего такого, чтобы тебя вообще арестовывать. Ты год и восемь месяцев у нас в изоляторе пробыл. Здесь простых не держат. Что ты сделал-то такого?

— Ну как что сделал? Не помогал соответствующим органам выявлять неблагонадежных элементов в Движении…

— Это мы так и знали. Давай, держись! Тебе немножко осталось. Сейчас отсюда уедешь, сразу на УДО уйдешь, ты знай, что мы все за тебя!

— Спасибо парни! — Смешно, конечно. Охраняли меня тут всё время, а тут поддержку выразили - вроде никакой благодарности им быть не должно, но так тепло стало на душе. Думаю блин, даже здесь у меня есть сторонники. Обрадовался.

Они обыскали всё, пожелали мне удачи, ушли.

Я рассортировал вещи – те, что велики сильно или просто изношены – в один баул, нормальные – в другой. Никого нет. Полежал часа два на шконаре, почитал письма, вырезки из газет...

Заходит ДПНСИ говорит:

— Ну что, готовы следовать этапом?

— Всегда готов!

Смотрит, у меня три баула; один баул с моими вещами, второй баул с продуктами, и еще один с лишними вещами. Говорит:

— А это куда? Всё повезешь?

— Два с собой беру, один выкину. Или детям Осетии отдам.

— Тут оставлять нельзя, всё с собой бери.

— Нахрена мне старые шмотки, которые мне велики на 40 кг? Волонтерам отдайте, или выкидывайте где-нибудь, я не повезу это с собой!

— Ладно, тут брось. Баландеры заберут.

Этап – пошел!

Всё, полчаса я подождал, выводят меня во двор, там уже стоит ФСИНовский автозак. Не такой, в котором возят на суды, а более современный, с зеленой полосой на боку! Шикарно! Написано «ФСИН России».

Стоит конвой в камуфляжной форме. Зачитывают мою фамилию имя отчество, идентифицируют личность. Вдруг не того всучат?

— Готовы следовать этапом?

— Да, готов.

А это уже конец марта, меня спрашивают:

— Где у вас шапка? Есть?

— Ну да, есть, в бауле.

— Надо одеть.

— На улице тепло, может она там полежит?

— А, может, ты ее щас на голову оденешь?!

Тааак, что-то новое началось. Это был первый раз, когда сотрудники мне грубанули! Что-то здесь начинается нехорошее. У него и дубинка на поясе весит, весь такой агрессивно настроенный, аж притопывает ногой от злости. Мне ДПНСИ тихонько говорит:

— Ты с ними не рамси особо-то, это вологодский конвой, они тебя повезут!

Хрен его знает, посмотрим. Залез в автозак, и там я был один, дальше поехали на общую матросскую. Сначала грузят со спецов. Первым кто залезает ко мне в отсек, оказывается Саша, один из той «банды», которые торговали должностями государственными, генерал МЧС, второй человек после Берия, которого арестовали в кремле. Мы с ним ехали как-то.

— О, Максим, здорова!

— Здарово, Саша! Че, куда?

— Да вот, всё, на зону еду, 8 лет общего режима.

— Понятно, а у меня три с половиной. Тоже куда-то еду.

— А куда?

— Я не знаю.

— А я в пермский край.

— А мне ничего не сказали!

Потом грузят какую-то шушеру. Разбойников мелких, за сотовые телефоны, наркоманов - обычных бандерлогов, таких маленьких, обдолбаных, с пакетиками - ни у кого ничего нет, как у латыша – хуй да душа. Всё, залезают они, и мы едем. Проехались по двум тюрьмам - заехали на Бутырку, загрузились, заехали на Красную Пресню, кого-то взяли.

Приезжаем на Курский вокзал. Вечерняя Москва, уже ночь, красиво огоньки горят. У меня, конечно, воспоминания, вспомнил - как я смешно в армию уходил. Заколдованное место! Тут автозак подъезжает вплотную к железнодорожным путям, двери открываются, и мы выпрыгиваем на снег вместе с баулами, быстро садимся на корточки, высаживаемся строем в ряд по четыре, голова вжата, руки за голову. Всё, открывается дверь «столыпинского» вагона, мы туда запрыгиваем с максимальной скоростью. Всех забили по клеткам. Все залезли, дверь за нами закрыли. Закинул свои баулы наверх, залез на шконку и сижу, смотрю в окно. Окна все запотели, только чуть-чуть приоткрыты, небольшая щелка сантиметров пять… Но в нее видно, всё-таки, какие-то огоньки, знакомые очертания, которые я помнил еще с воли… Настроение дикой ностальгии по свободе!

Столыпинский вагон.

Поезд тронулся, и у меня начинаются новые воспоминания. Как я в детстве ездил на Селигер и на дачу - поезд такой же, и под стук колес я засыпаю. Где-то через час меня будят, говорят: «все, слезай, сейчас обыск». Я слезаю, беру баулы, выхожу в соседнее купе, там я один, меня начинают менты обыскивать, осматривают все мои вещи, прощупывают печеньки, орешки, сахар, чай - всё смотрят.

Один конвойный такой говорит:

— Что-то я тебя где-то видел…

— Может по телевизору?

— Ну, да, по телевизору! Ты не Тесак?

— Да.

— Блин, уважаю, там это, молодец, я вот ролики твои смотрел…

— Нормально, смотрел…

— Нет, серьезно!

— Ну, хорошо, что я могу сделать?

Обыскали меня, посадили в другую камеру, где уже половина моих сокамерников. Там же Саша, и еще несколько человек. Мы с ним начинаем разговаривать, он мне говорит:

— Макс, мне на этой неделе журнал пришел, «Русский ньюсвик», там сказано, что ты какое-то отношение к убийству Бабуровой имеешь!

— Да? С фига ли? Покажи!

Он показывает, там фотография такая – типа, стена около места убийства Маркелова и Бабуровой, и написано баллончиком «F18 - смерть всем!». Ну и эта вот фигня, о том, что она писала сюжеты обо мне, что последний репортаж был с моего приговора. Думаю, прикольно. Посмеялись.

Тут бандерлоги подползают эти, говорят:

— О, можно журнал почитать?

— Да, почитайте.

— Это что, про тебя? — Они читают, на меня смотрят.

— Ну да.

— Ты что скинхед?

— Национал-социалист.

— А это скинхед?

Думаю, блин, тупые болваны, говорю:

— Ну да, скинхед. — Про различие между субкультурой и идеологией говорить совершенно бесперспективно.

— А как ты там сидеть-то будешь? Там же черные в лагере есть.

— А как я в тюрьме-то сидел с ними…

Тупые разговоры!

— Ладно не мешайте мне с Саней базарить!

Едем, разговариваем. Попросили у конвоя кипяточку. Сидим, чай пьем, колбасы порезали, тушенки открыли, картошки заварили. А пить-то надо поменьше, в туалет тут сходить не дадут так просто. Немножко колбаски скушал, пюрешки навернул, чаю глотнул, напиваться не буду! Надо спать лечь.

Я всё предусмотрел, с собой на этап взял несколько таблеток снотворного. Нервы - нервами, но таблеточку закинул, залез, и уснул часов на 12. Просыпаюсь уже довольно далеко от Москвы, не так чтобы очень, потому что это всё-таки столыпин.

«Столыпинский» вагон – это, по сути дела, обычный вагон, купешка. Только вместо дверей в купе там решетки, как и в тюрьме. Не 2 яруса спальных, а три, на всех можно спать, на любой можно по желанию кинуть баул. Между шконками второго яруса опускается перегородка, и там получается дополнительное место. Такая камера, на семерых. Но нет, в такую стандартную купешку сажают человек по 12, если повезет - по 8. Двое спят на самых верхних полках, плюс на втором ярусе три человека, и внизу человек 5-6 сидят, потом меняются - спят по очереди. Окно есть только со стороны коридора, там, где ходит конвойный. Другая стена глухая.

Не кормят ничем, дают только кипяток. Обычно, если ты откуда-то убываешь, выдают сухой поек, на сутки-двое. Там несколько видов каш: перловая, овсяная, пшенная, пюре, суп быстрого приготовления - заливаешь кипятком и съедаешь. Несколько галет, чай, и грамма четыре сахара. Ложки там смешные, одноразовые, которые, после того как в кипяток их окунул, скручиваются. Приходится выкидывать. Пожалуй, самое вкусное там - это гороховый суп. Просто шедевр кулинарии, я бы даже на воле такой ел. Не знаю почему – люблю все эти супы-минутки. Самое неприятное в этом столыпине, что в туалет водят крайне редко и крайне неохотно. Просишь конвойного отвести в туалет, он говорит что не положено, чуть попозже, сейчас отъедем, подожди. И сидишь, терпишь. Кто поумнее, тот не пьет. Такая небольшая голодовка этот этап. Потому что поезд едет полтора-два дня максимум, обычно это сутки. За эти сутки ты в туалет сходишь всего 2 раза, там стандартное расписание. Кому очень надо, выводят и чаще. Но, если ты будешь, как идиот, чифирить – очень захочется в туалет. Но тебя не поведут - ищи пакет, ищи бутылку, чтобы поссать в купе. А эти бутылки есть не у всех и не всегда, довольно быстро заканчиваются, и надо искать какой-то выход.

У чифирастов мозгов-то не много. Если они видят, что у человека есть чай, и человек этим чаем угощает, значит надо пить чифир. Кипяток конвойные дают без пререканий, это не такой уж геморрой - пошел, налил в чайник, и разнес. Не надо открывать камеры, не надо выставлять цепь охраны, не надо делать никаких лишних движений. Открыл кормяк, налил кипятка и закрыл. У меня скажем, был с собой чай, были конфеты, и я не видел каких-либо причин чтобы «отказывать сокамерникам в насущном». Естественно, они постоянно пили чифир, постоянно ломились в туалет. «Начальник, отведи в туалет! Ну, че тебе! Будь человеком! Тебя по людски просят! Че ты, не откажи!» В общем, на следующий день решил я их ограничить в чифире, потому что это уже перебор, они уже мне мозг ебли с этим начальником и туалетом.

Кировская пересылка.

Приехали мы в Киров, остановились, постояли на путях несколько часов, нас выгрузили на улицу. Опять рассадили на кортах шеренгами. Вокруг оцепление, собаки лают. «Попробуете дернуться – стреляем на поражение!» Может и не врет.

Забили полный автозак и повезли на тюрьму. Полные боксы зеков, те что помельче сидят на коленях у тех, что побольше, плюс баулы под лавками и на коленях у тех, кто на коленях. Все курят... Табор на выпасе! За час буквально доехали, что очень порадовало. Стали выгружаться. Тут уже никакого культурного обращения не было:

— Побежали быстро!

— Бошки опустили!

— Сумки схватили, давай, подорвались!

Кто замешкается — дубинкой по спине, это вообще не вопрос. Отношение совсем другое: во-первых, это уже не Москва, это не спецтюрьма, а во-вторых, эти люди не подсудимые, это уже осужденные, это преступники, это скот на который можно орать, который можно гнать, бить.

Все выстроились с баулами в каком-то приемном помещении. Там проходишь, называешь срок, статью, тебя сверяют с карточкой, по которой ты приехал, фотография чтобы соответствовала твоей роже. Проходишь шмон, проходишь в мини-сборки. Нас там оказалось человек 10 в одной камере два на три метра.

Саша там оказался, Вадик Мошенник, припизднутый еврей, лет тридцати, спортивный, с мозгами. Но дико мерзкий тип, которому я через полчаса общения пообещал расколотить ебло. Почувствовал, что гнет системы с меня спал, и мне как-то захотелось сломать лицо. Но не стал трогать, надо держать себя в руках, что я полсрока держался, а тут начну? Был еще Женя, длинный и тощий тип, на полголовы выше меня, и очень блатной, блатной вообще до ужаса! Парню 21 год, нахватался вершков по тюрьмам, срок у него, за наркоту, 9 месяцев - вообще мелочь. Это приемлемо, это неприемлемо, что-то по понятиям качает… Такая собака, вот бы ты мне на свободе попался, со своими понятиями и пацанскими движухами! Тоже ебло пообещал расколотить. И тоже не стал. Зато на время успокоил.

Сидим, разговариваем. Час, два, три, ни в туалет сходить ничего, стали стучаться в дверь. Сводили в сортир и опять закрыли на несколько часов. Потом нас всех поднимают, проводят какими-то коридорами в подвал. Долго петляем по коридорам с низкими сводчатыми потолками. В подвале выдают: простыню, одеяло, наволочку, подушку, миску, кружку, и ложку.

– Сейчас на пересылке, в тюрьме города Вятка. Она красная, ни каких понятий здесь нет, здесь есть правила внутреннего распорядка, всем ясно?

Всем, естественно, ясно. Проходим, спускаемся еще куда-то глубже. По одному, по двое - всю нашу десятку рассаживают по камерам. Меня в камеру запустили одного. Зашел, смотрю - там сидят человек двадцать. Видно, что они сидят уже давно, все до последнего очень худые, половина в телогрейках, в робах, не в вольной одежде, а уже в тюремной. Поздоровался, поставил баулы, на меня смотрят с такими выпученными глазами - с двумя баулами на пересылке, это вообще редкость.

— Ты что, откуда?

— Из Москвы.

— О, с Москвы. А за что? А что за 282? Экстремизм? А сам кто?

— Национал-социалист…

— Расскажи…

В хате несколько чурок есть, чурки, естественно, самые блатные, ну и начинаем с ними общаться. Прошло уже часа полтора, «уделил хате внимания», дал заварки для чифира, угостил конфетами ребят. А сам веду пропаганду, хожу из угла в угол, рассказываю про ответственность справедливость, что в нашей стране сажают людей которые правду говорят, а тех кто не говорит, молчит и кладет деньги в карман - никто не тронет, они самые «замечательные» люди.

— Да, ты прав, тебя бы на зону, там такой беспредел творят, мусора мужиков ломают, беспределят, вот здесь надо людей защищать, потому что на воле об этом никто не знает!

Прикольно, меня правозащитником воспринимают. Тут один парень, более-менее интеллигентного вида, говорит:

— Я вот слышал, что в Москве скинхедов много?

— Ну, да.

— А вот главного скинхеда недавно посадили,

— Кого? — Интересно, кого еще принять успели из известных?

— Такой там был, здоровый, Тесак! Я в газете читал.

— Так это я Тесак.

— Блин, я думаю ну ты похож на кого-то!

— Но я-то не главный скинхед. Главного нет. Я пропагандист просто раскрученный,

— А, ну я понял. Дай руку тебе пожму, вообще уважаю!

Тут с нар сверху срывается парень, лет 18, говорит:

— Тесак, блин, а я читал, что тебя убили! Рад тебя видеть! Думаю, ты это или не ты? Вроде ты, но вдруг ошибусь.

— А ты кто?

— Да я тоже правый, из Кирова. Чурбана зарезал.

— Сколько тебе лет-то?

— Мне 19.

— А дали сколько?

— Дали 20.

Вот срок влепили! Парню жизнь сломали, но он не теряет духа. Нормальный, веселый. Сели общаться, я орешки достал, шоколадки, колбаски, едим, разговариваем. Я смотрю, ребята какие-то совсем тощие, спрашиваю:

— А вы откуда, куда?

— Да мы с зоны, с самарской области, бунт был, зону расформировывали, нас по другим лагерям раскидывают.

— А вы что такие здоровые-то?

— Да ты тоже таким будешь! Там вообще не кормят.

— Как не кормят?

— Ну так. Ешь капусту, с какими-то луковыми палочками. Растет лук, там стрелки луковые, они их срезают и с капустой их варят, пока все жеваться не станет, до барака доходишь, и уже голодный.

— Не может быть!

— Ну, как не может? Может! Приедешь и сам всё увидишь через месяц. Понимаешь, там козлы беспределят. Вот если ты мужик, на должность не встал, других мужиков не сдаешь, не бьешь, то ты вообще не человек,