Речь присяжного поверенного Н. И. Мечникова в защиту интересов Русского общества пароходства и торговли

Господа судьи! Являясь представителем материальных интересов Русского общества пароходства и торговли в деле претензий его к Пеше и к собственникам парохода братьям Банано за потопление парохода «Владимир», я, конечно, не сомневался ни на минуту, что мишенью для нападений будет в течение всего процесса это самое общество. Но, признаюсь, я никак не ожидал, чтобы присущее всякому право на иск было опорочиваемо после состоявшегося определения Палаты 16 сентября. Право это зиждется на 6 ст. Устава уголовного судопроизводства, предоставляющей всякому потерпевшему, не являющемуся в деле частным обвинителем, предстать пред уголовным судом в качестве гражданского истца в том случае, когда имущественные права его нарушены преступлением.

Хотя редакция статьи слишком проста и ясна, чтобы подавать повод к различным ее толкованиям, но исключение из этого правила усматривается будто бы в тезисах уголовного кассационного Сената. Ничего подобного высшее судилище не совершало, да и совершить не могло. Несомненно, что те убытки, которые могут явиться результатом деяния, признанного уже преступным, не могут предшествовать судебному приговору. Применяя соображения эти к настоящему случаю, несомненно, что если бы ответственность Русского общества пароходства и торговли ограничивалась претензиями гражданских истцов к Криуну за его преступное деяние, то, конечно, ответственное за него общество не могло бы явиться обвинителем Криуна до объявления обвинительного приговора, когда права общества ограждены законным иском о регрессе. Но в том случае, когда ущерб является несомненным до суда, вопрос о том, вызван ли ущерб преступным деянием, есть вопрос суда, который должен быть при участии лица заинтересованного. Из данных настоящего дела оказывается, что едва ли есть в деле вопрос, более точно разрешаемый, как вопрос об ущербе Русского общества, так как пароход его «Владимир» несомненно погиб. {748}

Считая, таким образом, вопрос о праве исчерпанным, я постараюсь представить суду соображения, приводящие меня к заключению, что право это в данном случае не идеальное только. Для этой цели я должен доказать как то, что в столкновении виноват Пеше, так и то, что Криуном сделано все от него зависящее для избежания такового. Доказательством этих двух положений я и ограничу свои объяснения. Вопрос о том, сколько мужества выразил Криун и его команда при спасении пассажиров и их имущества, не имеет в данном случае для меня никакого значения. Ошибки Криуна могут создать известные гражданские отношения между обществом и пострадавшими. Задача моя несколько осложняется исключительностью настоящего дела: теперь, когда процесс уже близится к концу, самое происшествие на море настолько не установлено, что квалификация действий капитанов оказалась бы преждевременной. Это анормальное явление легко объясняется сущностью самого события. Чем печальнее явление, тем возбужденнее относится к нему общество. Врожденное ему чувство справедливости находит единственное успокоение в возмездии виновникам несчастья. Это симпатичное само по себе чувство ведет, тем не менее, в большинстве случаев к крайне печальным последствиям. Этот быстрый суд крайне неразборчив в расследовании дела. Первая видимая причина оказывается всегда и виновником бедствия. Исторические примеры не нужны, их удобнее черпать из настоящего дела. В 6 ч вечера 27 июня Одесса впервые узнала о случившемся бедствии. 28 июня местная пресса была переполнена сенсационными заметками о происшествии и единодушным приговором обвинен был Пеше. Оно и понятно: русский пароход утонул вследствие удара, нанесенного ему итальянским судном. Причинная связь очевидна, а большего и не надо. Приговор произнесен, а самое происшествие никому еще и не могло быть известно. Суд общественного мнения произнесен был так быстро, что упущено было даже такое простое соображение, как то, что крушение является всегда результатом взаимодействия двух сил (пароходов). Эта ошибка была, впрочем, скоро исправлена. На другой же день обвинены были оба капитана. Целый ряд статей, карающих то одного, то другого, то обоих вместе, очевидно, столь же мало полезен для предстоящего суда, так как и они были писаны лицами, не знавшими действительных обстоятельств дела, в чем некоторые чистосердечно сознавались в конце своих произведений.

Следственная и обвинительная власть, деятельность коих воплотилась в обвинительном акте, оказались не чуждыми того же недостатка. Достаточно сличить прочтенный здесь обвинительный акт с теми обвинительными актами, которые каждодневно читаются на суде, чтобы усмотреть между ними существенное различие. Обвинительные акты являются всегда верною фотографией добытых предварительным следствием данных. Если не всегда приводят они к проектируемым актами результатам, то это объясняется тем, что часто судебное следствие изменяет совершенно характер дела. Бывает и так, что выводы составителей актов не совпадают с выводами судьи. В данном случае обвинительный акт грешит и в описании событий, предшествовавших его составлению. На второй странице акта говорится о том, что итальянский пароход увидел слева по носу белый огонь. Смею уверить, что в данных предваритель-{749}ного следствия никто и никогда подобного указания не делал, а это обстоятельство — кардинальное в деле. Перевернув страницу, мы узнаем из обвинительного акта, что в то время, когда стоявшие борт о борт пароходы давали возможность пассажирам переходить с одного парохода на другой, капитан Криун уговаривал их остаться, говоря, что подходящий «Синеус» спасет пассажиров. Предварительным же следствием установлено, что огонь парохода «Синеус» показался лишь после значительного промежутка времени после того, как «Колумбия» отчалила. Это очевидно простые ошибки — результат поспешной деятельности. Несмотря на полное разногласие показаний обоих преданных суду капитанов, обвинительный акт не подвел итогов своего расследования; он не установил события таким, каким оно ему в то время казалось. Представитель обвинительной власти здесь на суде в своей строго обдуманной речи также не подвел итогов следствия. Он находит возможным обвинять обоих, так сказать, альтернативно, утверждая, что Криун нарушил закон, сделав неправильный поворот влево, при сближении с итальянским пароходом не уменьшив хода и не застопорив машины. Виновность Пеше усматривается в том, что при виде зеленого огня он положил неправильно «право на борт», не уменьшил хода и не застопорил машины. Допуская в угоду обвинительной власти возможность считать при каких бы то ни было обстоятельствах виновными обоих, я никак не допускаю мысли, чтобы суд, на обязанности которого лежит точное применение карательного закона к определенному событию, решился бы согласиться с подобной точкой зрения.

Представители гражданских истцов также мало занялись исследованием события. Им, впрочем, безразлична мера наказания. Им нужно получить удовлетворение за понесенный их верителями от преступления ущерб. Степень вины не играет для них существенной роли. Справедливость требует сказать, что огромное большинство гражданских истцов пытается обвинять Криуна, но, к сожалению, в деле анализа судебного следствия они совершили немногое. Усматривая различие в показаниях русской и итальянской команд, они охотно доверяют последней только потому, что усматривают в показаниях ее больше солидарности, или разрешают вопрос еще проще, говоря, что свято убеждены в том, что суд признает событие таким, как им хочется. Мне кажется, что одною из причин этого одностороннего отношения к делу является исполнение ими их обязанностей. Пред нами стоят два ответчика: с одной стороны, Русское общество пароходства и торговли, а с другой — капитан Пеше с своим пароходом. Первое, по их мнению, ответствует всем своим имуществом (таковы, по их мнению, русские гуманные законы), второй отвечает только кораблем — таковы законы иностранных государств. Несомненно для них одно: как бы велики ни были недостатки Русского общества и его представителей, у него есть одно несомненное достоинство — полная касса. Какими бы, в свою очередь, достоинствами ни обладал итальянский пароход, у него есть один недостаток — ничтожность его стоимости, едва ли могущей вынести ту таможенную пошлину, которою он должен быть оплачен, чтобы стать их собственностью.

Какие причины руководили ими, для меня безразлично, так как, к сожа-{750}лению, подведение итогов следствия должно лежать на моей обязанности, а только что указанные мною недостатки в их объяснениях лишают меня возможности воспользоваться их способом установления обстоятельств дела. Да я и не решусь просить суд установить событие по показаниям русских свидетелей потому только, что эти показания в моих глазах заслуживают больше доверия, чем показания, для меня неблагоприятные. Я постараюсь установить пред судом картину события так, как оно, по мнению моему, устанавливается всею совокупностью данных, добытых судебным следствием.

В ночь с 26 на 27 июня пароход «Владимир» под командою капитана Криуна шел из Севастополя в Одессу, пройдя траверз Тарханкутского маяка в 5 милях от него. Курс — норд-вест 40°. В 12 часов команда сменилась. На вахте были баковый матрос Сопоцько, помощник капитана Матвеев, подвахтенный Собченко (исполнявший должность боцмана). Рулевые и механики не упоминаются мною потому, что значения для дела они не имеют. В 12 часов 20 минут Сопоцько известил Матвеева о том, что справа по носу виден белый огонь. Матвеев дал об этом знать через Собченко Криуну, который немедленно появился на мостике с биноклем в руках. Усмотрев через 20 минут, что огонь систематически удаляется вправо, но не видя отличительных огней, Криун велел взять немного влево; повернули на 10 градусов влево, сопровождая маневр двумя свистками. Видя, что огонь становится ярче 8 градусов вправо, Криун велел взять еще немножко левее. Повернули еще на 10 градусов, сопровождая и этот поворот двумя свистками. Обстоятельства эти едва ли могут подлежать какому-либо сомнению: они устанавливаются целым рядом свидетельских показаний. Кроме единогласного показания команды, совершенно согласного с показанием, данным на предварительном следствии, обстоятельства эти в разных моментах находят себе подтверждение и в совершенно посторонних свидетелях. То обстоятельство, что Криун ни на минуту не спускался вниз, удостоверяется, между прочим, и свидетельницею Ковалевой, находившейся в течение всего времени на палубе. Указанный командой курс устанавливается и тем соображением, подтвержденным всеми экспертами, что это тот нормальный курс, которым каждодневно совершает свои рейсы Русское общество начиная с 1856 г. Незначительные уклонения от курса вызываются иногда состоянием погоды, заставляющей в некоторых случаях отступать от обычного направления, чего, впрочем, при состоянии погоды в эту злосчастную ночь не было. Свистки устанавливаются как командой парохода, так и совершенно посторонними свидетелями. Вызванные гражданскими истцами свидетели, из коих некоторые даже не допрошены на предварительном следствии, как Шнейдеров, Тарапанов, Ковалева (гражданская истица) и др., с точностью установили факт подачи свистков. Правда, что существует и противопоказание: свидетель Черномордик прежде услышал один свисток с итальянского парохода, а потом два свистка «Владимира». Но я не решусь вменить в вину Черномордику несомненную неправильность его показания. Этот впервые появившийся на судебном следствии свидетель понес столько горя, что неудивительно, если он и смотрел на происходящее ненадлежащими глазами: его били, он и под винтом «Колумбии» побывал, да и не обязан же он с точностью блюс-{751}ти за свистками. Едва ли при этих условиях и свистки будут заподозрены судом.

Посмотрим, что делается на итальянском пароходе. Но тут уж придется устанавливать картину события суду. Я представлю те данные, в силу которых я составил об этом свое мнение. На предварительном следствии, которое было восстановлено на суде в этой его части, подсудимый Пеше сказал, что на вахте кроме него находились Рицо, рулевой Джуфре и матрос на мостике Коланджо. Теперь он заявил, что его, Пеше, не было, он отдыхал в каюте. На предварительном следствии рулевой Джуфре показал, что в 12 часов 5 минут он усмотрел белый огонь, о чем и дал знать вахтенному помощнику Рицо, который велел повернуть на 1 румб вправо, что он и исполнил, а матрос Коланджо на том же предварительном следствии сказал, что увидел белый огонь, но никаких сообщений по этому поводу не делал. Здесь, на суде, они обменялись ролями: Коланджо, увидев белый огонь, сообщил об этом вахтенному помощнику, а рулевой Джуфре показал, что об этом огне он узнал от Коланджо, о чем и сообщил вахтенному помощнику. Итак, сомнения в том, что каждый из них говорил неправду, быть не может. Вопрос о том, когда кто из них говорил правду, да и говорил ли ее когда-нибудь есть вопрос, подлежащий решению суда. Я думаю, что из двух показаний Рицо ближе к действительности последнее его показание. Не сомневаясь ни на минуту, что и первое показание всей команды было результатом предварительного их совещания, я думаю, что прежнее утверждение Пеше о его наблюдении за пароходом под мостиком — чистый вымысел. В этом меня убеждает и тот инцидент, который имел место в первый день судебного следствия. Убежденные в том, что Пеше раздетый мог появиться только в критическую минуту, защитники Криуна пытались установить путем допроса свидетелей отсутствие обычного костюма на Пеше. Пеше сам и в лице своего поверенного старался, в свою очередь, убедить суд в том, что свидетели приняли его парусинный костюм за нижнее белье. Скоро, впрочем, обстоятельства заставили их отказаться от этой попытки. Если бы Пеше не думал настаивать на своем бодрствовании, то вопрос о том, во что он был одет, когда спал, оказался бы вопросом для дела совершенно безразличным.

Таким образом, приходим к заключению, что у итальянцев никого, кроме Рицо, на вахте и не было и, следовательно, огни и маневры «Владимира» остались незамеченными. Криуну, между прочим, ставилось в упрек, будто он хотел «проскочить» перед носом «Колумбии». Достаточно посмотреть на Криуна, этого спокойного, скромного русского человека в почтенном возрасте и сравнить его с молодым, бойким и смелым Рицо, чтобы понять, что если кто-нибудь из них способен на удаль, в данном случае безрассудную даже, то во всяком случае не Криун.

Из показаний Джуфре и Коланджо я отдаю преимущество показаниям, данным на предварительном следствии. Хотя и те показания, как было замечено выше, были уже результатом предварительного соглашения, но, давая их на следующий день после катастрофы, они не могли предвидеть еще всех последствий каждого их, по-видимому, ничтожного для дела деяния. Да и какая {752} надобность была Коланджо на предварительном следствии отвечать на предложенный ему вопрос о данном Рицо приказании повернуть направо, что он такого не видел и о таковом не знал, если бы в действительности поворот этот, как он показывал на суде, был ему известен.

Итак, подводя итоги только что сказанному, оказывается: на пароходе «Владимир» 4 человека следят за происходящим на море, капитан не отводит от глаз бинокля; на итальянском пароходе находившиеся будто бы на нем лица, если суд даст в этом отношении веру их показаниям, или спят, или развлекаются так, что ничего не видят и не слышат. И в этом существенном для меня отношении суд при всей своей снисходительности к итальянским показаниям не может стать на иную точку зрения, так как несомненно, что в свистках, правильных или неправильных, на русском пароходе недостатка не было. Криуну ставят, между прочим, в вину частые и непоследовательные свистки, а вышеупомянутые свидетели словно сговорились, чтобы ни одного свистка не слышать. Первоначальный огонь «Владимира» был впервые усмотрен рулевым, который мог только случайно заметить его, так как на обязанности его лежало наблюдение за компасом. Коланджо, стоявший специально для того, чтобы наблюдать за огнями, только через 4 месяца после наблюдения впервые сообщил нам о том, что он ответил как следует об усмотренном им по носу огне. Пеше же спокойно сидит в своей каюте.

Все это меня приводит к заключению, что и в этой, несомненно, верной картине пока еще счастливого плавания кроются задатки вскоре последовавшего несчастья.

Переходя к дальнейшему исследованию данных, добытых на судебном следствии, оказывается, что Криун рисует событие так: Криун говорит, что, пройдя очень небольшое пространство курсом норд-вест 60°, он увидел справа от себя, саженях в 300—400, корпус парохода, причем видел все мачты его и трубу в растворе позади топового огня. Таким образом, для него стало несомненно, что виденный им пароход шел в отношении его встречно-параллельным курсом. Он, по существующему у моряков обычаю, желая обратить внимание команды, дал несколько свистков и, спокойно продолжая курс, пошел проверять компас. Вдруг Матвеев сообщает ему о повороте встречного парохода ввиду показавшегося ясно красного огня. Быстро взглянув направо, Криун видит на расстоянии 50 сажень несущийся на него пароход, бушприт которого уже над кормой «Владимира». Едва он успел крикнуть «берегись» и «лево на борт», как последовал роковой удар.

По показаниям же итальянской команды оказывается, что соответствующее этому времени плавание было таково. После оконченного ими уже в 12 часов 10 минут поворота они перевели «Владимира» с правой стороны от себя на левую, причем увидели его красный огонь. После виденного ими красного огня глазам их представился зеленый огонь. Увидя этот зеленый огонь, Рицо тотчас же сообщил, что встречный пароход сделал неправильный маневр. Успокаивая себя тем, что маневр этот будет, вероятно, исправлен, он некоторое время (по предварительному следствию — от 5 до 7 минут, теперь время определить отказался) продолжал свой путь, после чего повернул право на борт. Из этого {753} разноречия суд должен установить по своему усмотрению, что было в действительности, т. е. кто у кого шел по правую руку. Для этой цели суду, конечно, безразлично то мнение, к которому пришел я, представитель Русского общества. Я считаю себя вправе настаивать перед судом лишь о том, чтобы так или иначе им были подведены этому существенному в деле вопросу итоги. Делаю это в полной уверенности успеть, потому что из судебного следствия я впервые убедился в том, что один суд в этом отношении разделяет мои воззрения на судебные функции. Кроме свидетельских показаний, я должен пытаться найти какие-нибудь данные в пользу одного или другого предположения. Здесь на суде неоднократно говорилось о том, что поворот вправо итальянского парохода так же, как и поворот влево русского, если таковой был сделан, при условиях, подтверждавшихся итальянцами, есть маневр сумасшедший. Если суд, соглашаясь с этим, станет отыскивать этого сумасшедшего по производимому на суде впечатлению, я боюсь, что суждение будет не в пользу Криуна. Но я прошу не забывать одного: подавленное состояние Криуна — результат, а не причина несчастного события. Современное психическое состояние обоих капитанов легко объясняется различием их характеров и национальностей. Криун — пожилой, осторожный, задумчивый, смиренный. Рицо — молодой, энергичный итальянец. Поклонник силы во всех ее проявлениях, я любовался им вплоть до того момента, пока он не проявил своих свойств на суде в следующем памятном суду инциденте. Являясь впервые перед судом чужого государства, он резко отвечал суду на все предлагаемые ему вопросы, что он брал вправо, потому что повороты вправо во всех случаях признаются правильными, что даже Матвеев, очутившись на итальянском пароходе, дружески потрепав его, или Пеше, по плечу, стал ругать своего капитана, причем свидетель употреблял такие выученные им тут, в России, выражения, от которых и нам становилось жутко. Впрочем, я думаю, что и суд не считает ни одного из них сумасшедшим, иначе Криун не занимал бы места на скамье подсудимых. Да, кстати, и не нужно прибегать к такой резкой гипотезе, чтобы найти причину поворота и при отсутствии сумасшествия капитанов. Не отличаясь богатством воображения, я решусь высказать идеально более скромные предположения. На «Колумбии», как говорилось здесь на судебном следствии, никто не видел зеленого огня; только после столкновения свидетель Тиль упомянул о том, что им был усмотрен зеленый огонь. К сожалению, я бессилен установить существование бортовых огней; если бы я мог их представить, положение Криуна от этого значительно бы выиграло. Не думал ли командующий «Колумбией» успеть воспользоваться своим красным огнем для того, чтобы, показав его, с помощью встречного капитана благополучно разойтись? Не спала ли итальянская команда и не спросонья ли после резких свистков «Владимира» был совершен неудачный поворот? Не мнением ли итальянских моряков вообще, выразившимся в экспертизе итальянцев, может быть объяснен этот маневр? Восстанавливаю перед судом их решительное слово.

Повороты вправо всегда оправдываются и законом, и морской практикой. Давший себя разбить в правый борт, несомненно, виноват. Мне могли бы возразить на это, что и итальянский командир мог бы подвергаться риску быть {754} разбитым, но это возражение едва ли выдерживает критику. Боязнь и предусмотрительность — свойства чисто индивидуальные, да и едва ли храброму Рицо были основания к опасению. Несчастья при столкновении с людьми на пароходе — исключительный случай. Их не боятся и более робкие люди, тем более, что итальянский пароход довольно благоприятно был обставлен в этом отношении. Пассажиров у него не было, одна команда — 28 человек, а спасательный плот и шлюпки налицо. Если прибавить к этому те прекрасные пояса фабрики Джона Буля, о которых так много говорил присяжный поверенный Холева, то опасность за людей сведется к нулю. А застрахованный пароход приносит ущерб только страховой компании, а не доверившим свои интересы господам Пеше и Рицо собственникам его. Итальянские эксперты сказали, между прочим, что закон не предусматривает возможности таких поворотов, которые можно назвать разбойничьими. Я и не решался предполагать возможным поворот такого качества, но до тех пор только, пока тот же обвинитель Криуна г. Холева, не рассказал нам о каком-то столкновении итальянского парохода с русским, когда посторонние эксперты в лице швейцарских адмиралов высказались по отношению к итальянскому капитану в весьма близко подходящем к разбою смысле.

Если бы суд, благодаря свойственному каждому судье критицизму, затруднился и при этих данных установить подлежащее установлению неизвестное событие, я решаюсь предложить следующий способ: отбросим в сторону все не вполне известное, остановимся на тех моментах в деле, которые не подлежат сомнению. Моменты эти: каждый из пароходов увидел друг друга справа по носу, пароход «Владимир» получил удар в правый борт при полном повороте его влево. Пусть суд решит, кто кого догонял, кто от кого уклонялся. Все сказанное мною приводит меня к заключению, которое, надеюсь, разделит и суд, что катастрофа произошла так:

Криун, увидя справа по носу белый огонь, 20 минут следил за ним, делая всевозможные предположения. Через 20 минут тщательного наблюдения, убедившись в том, что белый огонь приближался к нему, отходил от него вправо, дал два поворота влево. Капитан же Пеше в это время спал в своей каюте. Рицо, увидя вправо от себя зеленый огонь, положил право на борт, а капитан Пеше спал в своей каюте. Только тогда, когда раздался тот протяжный свисток «Колумбии», который, конечно, никогда не изгладится из памяти слышавших его, Пеше проснулся, влетел на мостик, схватил за руку Рицо, стоявшего у руля, скомандовал «стоп машина, полный задний ход». Но поздно: терпеливая машина «Колумбии», долго ожидавшая распоряжений опытного капитана, не послушала его поздней команды. Со стихийной силой устремилась она на правый борт «Владимира», разрушая снасти. Тут-то и настала та страшная катастрофа, от одного воспоминания о которой всем становится жутко. Вынести этот момент во всей его реальной истине не могли нервы старого капитана: Пеше бежал так, что все происходившее на «Владимире» могло быть доступно только сверхъестественному зрению свидетеля Черномордика. Но у него и сила нервов пропорциональна силе зрения.

Затем наступает момент, следующий за катастрофой, и объяснения по нем {755} будут давать другие представители Русского общества. Я перейду к оценке деятельности обоих капитанов, считая, что и суд придет к тому же заключению в отношении фактической стороны.

Существеннейшим вопросом, подлежащим установлению суда, является вопрос о том, каковы были их курсы до преступного поворота. Только ответив на него, можно прийти к правильному заключению о том, какою из статей международного права должны бы были руководствоваться капитаны. Вопрос этот легко разрешается как сделанными уже чертежами, так и чертежами, которые не откажется сделать и сам суд, чтобы достигнуть истины. Двух ответов быть не может. Если принять курс «Владимира» норд-вест 40,5 миль от траверза Тарханкута, курс «Колумбии» зюд-ост 39,12 миль от Тендры — это встречные параллельные курсы, параллельные в смысле морской техники, так как в практике плавания обоих пароходов они никак встретиться не могли.

Приступая к анализу действий капитанов, мы имеем в своем распоряжении экспертизу и торговый устав с его законоположениями.

В течение целого процесса мы постоянно слышали о том, что поворачивающий вправо чуть ли не всегда прав. Заключение русских экспертов о том, что, видя зеленый огонь, Риццо не должен был поворачивать, встретило возражение не только итальянских экспертов, но и всех гражданских истцов, причем оно строилось ими на параграфах 15 и 18 Правил.

Теперь, господа судьи, подобно красноречивому итальянскому эксперту, я окончу в той форме мои объяснения, в какой тот ее начал. Господа судьи! Если бы вас спрашивали о том, не нужно ли изменить существующий закон, я охотно воспользовался бы советом почтенного эксперта и готов был бы согласиться с ним, что, может быть, и полезно создать закон, который, не затрудняя вас, давал бы право всегда поворачивать вправо. Может быть, столь же необходим для избежания столкновений и такой закон, который, не затрудняя вас, давал бы вам право решить дело быстро, т. е. удостовериться, в правый ли борт получена авария, и сказать: правый борт всегда бить можно. Но, господа судьи, вы призваны сюда, чтобы применить уже существующий закон к делу, а при этих условиях вы лишены возможности оказать желанное всеми нами гостеприимство мнениям гг. итальянских экспертов.

Господа судьи! У нас часто за самыми скромными интересами кроются элементы истины. Являясь здесь как гражданский истец, я преследую самые ничтожные коммерческие цели. Но приговора вашего ждем не только мы, заинтересована вся Россия, а с каким нетерпением ждут его те посвятившие себя морскому делу труженики, которые ночи простаивают на ветре и холоде, чтобы выяснить себе значение светящейся на море точки. Труд этот может увенчаться успехом лишь тогда, когда точки эти будут тем всем понятным воляпюком, которым свободно обменяются все национальности. Огонь на море тогда только станет предметом, достойным наблюдения, когда каждый моряк будет твердо уверен в том, что огонек — признак судна, управляемого, в свою очередь, опытным шкипером, сознающим, что судно дано ему не с той целью, чтобы служить ему убаюкивающим ложем отдохновения и орудием для морских упражнений тем неопытным морякам или матросам, которые управля-{756}ются так, что невольно приходит в голову, не приняли ли они топовый огонь за звезду Вифлеема, а себя за волхов, руководящих иудеями.