Заседание Тамбовского окружного суда с участием присяжных заседателей, 4 июня—3 июля 1887 г.

Председательствует председатель Тамбовского окружного судаН. В. Муравьев; обвиняют: товарищ прокурора Саратовской судебной палаты г.Москалеви товарищ прокурора Тамбовского окружного судаг.Волченский. Гражданскими истцами являются: присяжный поверенныйН. Ф. Плевако от Государственного Дворянского банка, присяжный поверенный г.Немировский от своего лица, присяжный поверенныйА. М. Бобрищев-Пушкин,г.Клобуцкийиг.Якубов— отимени отдельных акционеров. Защищают: подсудимого Алфимова — кандидат правоведения г.Блюмер, С. Борисова — присяжный поверенныйВ. М. Пржевальский,Якунина — присяжный поверенныйС. С. Шайкевич, Трухачева — присяжный поверенный г.Шатов, Коваленкова — присяжный поверенный г.Телепнев, остальных, т. е. Иловайского, Бока, И. Борисова и Исакова, защищает присяжный поверенный г.Лятошинский.

Из 128 приглашенных свидетелей не явилось по разным причинам 97 человек, показания которых постановлено было огласить в случае надобности и по требованию сторон.

Сущность настоящего дела заключается в следующем: 21 июня 1873 г. министром финансов был утвержден Устав Саратовско-Симбирского земельного банка, основанного на акционерных началах. Операции этого банка, подобно другим таким же учреждениям, должны были заключаться в выдаче ссуд под залог недвижимой собственности посредством выпуска закладных листов, обращающихся в публике наравне с другими процентными бумагами. По существу своих операций земельные банки являются посредниками между собственниками недвижимых имуществ, желающими получить ссуды, и лицами, ищущими верного помещения для своих капиталов и приобретающими с этой целью закладные листы. Банк получает с заемщиков в определенные сроки платежи по ссудам и употребляет их на выдачу процентов владельцам закладных листов и на постепенное их погашение посредством тиража; кроме того, некоторая часть платежей предназначается на расходы по управлению, на образование запасного капитала и на выдачу дивиденда по акциям. Заемщики вносят платежи за каждые полгода вперед, т. е. ранее наступления сроков выдачи процентов и уплаты капитала по закладным листам, вышедшим в тираж, вследствие чего в банке образуются известные запасы этих платежей, носящие название процентного и погасительного фондов. При правильном ходе дел банка суммы, поступавшие в счет этих фондов, должны быть налицо впредь до израсходования их по назначению. Обеспечением предприятия служит складочный капитал, внесенный акционерами, которые являются хозяевами всего дела и заведуют им через выборных из своей среды лиц, отдающих ежегодно отчет своим избирателям. Если бы складочный капитал от понесенных убытков уменьшился до такой степени, что остающаяся его часть не будет составлять 1/20 суммы находящихся в обращении закладных листов, то банк обязан приступить к ликвидации своих дел.

Учрежденный на таких основаниях Саратовско-Симбирский банк открыл свои действия в Саратове в октябре 1873 г. и до 1882 г. существовал, по-видимому, благополучно; ежегодно составлялись отчеты о его деятельности, по ко-{635}торым показывалась значительная прибыль; отчеты эти поверялись ревизионными комиссиями и утверждались общими собраниями акционеров. По отчету за 1881 г. чистая прибыль была определена в 147 тысяч 500 рублей, и отчет этот также утвержден общим собранием от 8 марта 1882 г., но в тот же день акционер Немировский заявил прокурору Судебной палаты о том, что в Саратовско-Симбирском банке существуют различные злоупотребления, и для раскрытия их просил произвести предварительное следствие. На расспросы Немировский разъяснил, что в декабре 1880 г. бывший бухгалтер банка Трухачев, оставляя занимаемую им должность, обратился к нему как к присяжному поверенному за советом и при этом сообщил о крупных беспорядках в банке, виновником которых он считал, главным образом, члена правления Борисова. В то же время председатель правления Алфимов, приехав вместе со своим родственником Боком, обратился к Немировскому с просьбой уговорить Трухачева не возбуждать никакого дела, уверяя, что в банке есть только бухгалтерские беспорядки, которые завел сам же Трухачев; то же самое утверждал при свидании с ним и Борисов. Вскоре дело с Трухачевым было улажено тем, что на деньги, присланные Борисовым, у него купили дом, приобретателем которого явился служащий в банке Исаков, причем Трухачев для своей гарантии снял копии с отчетов и некоторых книг банка и передал их на хранение Немировскому как третьему лицу. Получив затем сведения о злоупотреблениях в банке и желая выйти из неловкого положения хранителя документов, компрометирующих правление, Немировский решил лично убедиться в действительном положении дел банка и заявил желание быть избранным в члены ревизионной комиссии, но достигнуть этого ему не удалось; в общем же собрании 8 марта 1882 года, где он хотел потребовать разъяснения некоторых вопросов, председатель собрания Борисов не дал ему высказать ни одной мысли. После этого, окончательно убедившись в существовании злоупотреблений, Немировский заявил обо всем прокурору палаты.

Возбуждение предварительного следствия тотчас же вызвало значительное понижение цен на акции Саратовско-Симбирского земельного банка. 18 мая 1882 г. назначено было общее собрание акционеров, к которому был изготовлен баланс на 1 мая того же года и особый доклад от имени правления, который никем подписан не был, а на балансе имелась лишь подпись бухгалтера Марциновского. В общем собрании доклад стали было читать, но большинство акционеров не пожелало его слушать, так как, по объяснению правления, не все приведенные в нем цифры основаны на фактических данных.

Затем было избрано новое правление под председательством Дарагана, в состав которого из прежних членов вошел только Якунин. Правлению этому вменено было в обязанность привести в возможно кратчайший срок в полную ясность действительное положение дел банка и по исполнении сего созвать новое экстренное общее собрание. Возложенное на правление поручение исполнено им в полтора месяца, и составлен отчет о положении дел банка к 1 июля 1882 года. Произведенная ревизия, основанная, как сказано было в отчете, на фактически неоспоримых данных, добытых путем исследования и сношений, привела правление к следующему заключению: 1) бухгалтерские книги банка представляют мало вероятия; 2) процентного и погасительного фонда в наличности не существует; 3) складочного и запасного капиталов нет и сверх того банк остался должным 456 тысяч 797 рублей; 4) в обращении находятся закладные листы, не обеспеченные никаким залогом, на сумму 508 тысяч 900 рублей; 5) из ревизии оценочной стороны дела явствует, что банку и в будущем угрожают убытки вследствие выдачи ссуд в размерах, не соответствующих стоимости залогов; 6) по указанным причинам объявление банка в положении ликвидации вызывается как требованием Устава, так и самим делом.

На общем собрании 10 октября 1882 года предложение о ликвидации большинством голосов было отвергнуто, но постановление собрания признано министром финансов незаконным, причем им предъявлено требование о доплате по 120 рублей на каждую акцию. Требование это было принято общим собранием акционеров 30 января 1885 г., но осталось неосуществленным.

Затем 8 апреля 1883 г. последовало Высочайшее повеление о передаче заведования делами Саратовско-Симбирского банка ввиду обнаружившейся его несостоятельности в ведение министерства финансов, и это Высочайшее повеление приведено в действительное исполнение 12 апреля. Назначавшиеся после этого, согласно Высочайше утвержденному положению Комитета министров, общие собрания акционе-{636}ров и владельцев закладных листов для обсуждения предложения правительства об условиях дальнейшего существования банка или ликвидации его дел не состоялись за неприбытием должного числа лиц, имевших право участвовать в означенных собраниях. К общему собранию акционеров, назначавшемуся в ноябре 1884 г., в министерстве финансов был изготовлен расчет о размере той суммы, которая подлежала взносу в уплату по акциям для восстановления требуемого Уставом банка равновесия в его операциях; доплата эта определена в сумме 703 тысячи рублей, т. е. по 117 рублей на каждую акцию. По взносе указанной суммы представлялось бы возможным погасить излишне выпущенные закладные листы, пополнить процентный и погасительный фонды и довести складочный капитал до 1/20 суммы находящихся в обращении закладных листов, или до 475 тысяч рублей. Препровожая означенный расчет к судебному следователю, особенная канцелярия по кредитной части признала нужным пояснить, что расчет этот не заключает в себе точной цифры всего количества потерь, понесенных банком, так как цифра эта может быть выяснена лишь в то время, когда оставшиеся за банком имущества будут им проданы и противозаконно выпущенные закладные листы погашены.

Второго апреля 1886 года удостоились Высочайшего утверждения правила для ликвидации Саратовско-Симбирского банка, согласно которым владельцы закладных листов на каждые 100 рублей нарицательной стоимости получали 80 рублей 5-процентными билетами Государственного банка и особое удовлетворение о количестве закладных листов, представленных ими к обмену. Уплата процентов по означенным билетам и погашение их по тиражу в 25-летний срок должны производиться на средства банка, а по окончании ликвидации все неизрасходованные суммы, составляющие запасный фонд, будут употреблены на выдачу владельцам упомянутых удостоверений суммы, не дополученной ими при обмене закладных листов на банковые билеты; остаток, если такой окажется, должен быть распределен между акционерами. Заведование делом ликвидации поручено Государственному Дворянскому банку.

Предварительное следствие выяснило, что Алфимов был избран в председатели правления благодаря тому, что при самом учреждении Саратовско-Симбирского банка возникла мысль о слиянии его с Петербургско-Тульским банком. Председатель правления этого последнего банка Яковлев, будучи близко заинтересован осуществлением такого плана, представлявшего для обоих банков взаимные выгоды, рекомендовал в председатели правления вновь учрежденного банка лично ему известного Алфимова, которого он знал за честного и порядочного человека, прослужив вместе с ним два трехлетия мировыми судьями. Предлагая Алфимову место председателя правления, Яковлев поставил ему условием, чтобы по открытии банка он постарался о слиянии его с Петербургско-Тульским банком, после чего он соглашался оставаться агентом банка в Саратове, но впоследствии Алфимов стал представлять различные затруднения о слиянии банков; наконец, на требование категорического ответа в декабре 1873 года запросил от Тульского банка вознаграждение для себя и членов правления в размере 200 тысяч рублей. После такого требования все отношения Яковлева к Алфимову прекратились.

Книги Саратовско-Симбирского банка велись в высшей степени небрежно и не только без соблюдения правил двойной бухгалтерии, но даже со слабым знанием самого простого счетоводства и с нарушением коренных оснований, требующих ясности, полноты и верности записей. Кроме того, в банке не существовало никаких инструкций для служащих, вследствие чего заведующие отделами не имели правильного понятия о своих обязанностях и вступали между собою в бесконечные пререкания, доходившие до ссор и всяких дрязг. Определенных дней для заседаний правления не было, и члены правления часто совсем не являлись в банк, так что приходилось разыскивать их по городу для подписания какой-нибудь нужной бумаги.

Ссуд закладными листами банка выдано на 15 миллионов 120 тысяч рублей. Наибольшая сумма выданных ссуд приходится на 1874, 1875, 1880 и 1881 годы, а наименьшая — на 1877 г. В отчете за этот год сокращение деятельности банка объясняется застоем в торговле и неблагоприятными политическими обстоятельствами, возникшими в предшествующем году и вызвавшими понижение цен на закладные листы вследствие недостатка в свободных капиталах.

Факты, обнаруженные следствием, устанавливают, что по операции ссуд правление банка неоднократно допускало крупные нарушения Устава и неправильные действия по отношению к заемщикам; об интересах последних оно, по-видимому, мало заботилось и иногда заведомо обсчитывало их, а с другой стороны, не стесня-{637}лось оказывать льготы и делать прямые отступления от Устава для близких к нему лиц.

При правлении банка состояла оценочная комиссия, назначение которой заключалось в определении ценности закладываемых в банк имуществ на основании инструкций, утвержденных общим собранием. Но насколько оценка имений иногда бывала явно неправильна, можно судить по одному письму Алфимова, в котором сказано: «Последние журналы я взял обратно. Ужасно высоко ценили, должно быть, с ума сошли. Ценить десятину в Николаевском уезде Самарской губернии по 108 рублей невозможно, когда там высшая оценка была 12 рублей».

Приглашенные судебным следователем эксперты, основываясь на сведениях, извлеченных из подлинных дел и заслуживающих доверия документов, определили, что наличные средства Саратовско-Симбирского банка к 1 января 1882 г. оказались на 1 миллион 462 тысяч 857 рублей 80 коп. менее той суммы, какая должна бы быть по сравнении действительного прихода с действительным расходом. Исчезновение этой суммы эксперты прямо приписывают бывшим в банке злоупотреблениям, причем они делают оговорку, что если принять показываемый Борисовым по своему счету убыток от реализации закладных листов и начисленные им в свою пользу проценты, то сумма растраты уменьшится на 364 тысячи 160 рублей 6 коп. и, следовательно, составит только 1 миллион 98 тысяч 697 рублей 74 коп. По заключению же экспертов, командированных министром финансов, похищенная сумма достигает 1 миллиона 693 тысяч рублей.

Главнейшими причинами упадка дел банка, в постепенном их развитии, были следующие: а) хищение сумм; б) высокая оценка имуществ, принятых в залог; в) убытки от продажи таких имуществ и от неполучения по ним срочных платежей; г) отвлечение капиталов банка на биржевые предприятия уполномоченного члена правления Борисова; д) неправильная выдача дивиденда; е) оплата капитала и процентов по закладным листам, излишне выпущенным в обращение; ж) отвлечение капиталов на неизвестные надобности и на недозволенную правилами банка покупку от заемщиков закладных листов, назначенных им в ссуду. Все это прикрывалось неправильным ведением книг и счетоводства, подложным составлением годовых отчетов, утверждавшихся подтасованными общими собраниями акционеров и публиковавшихся к всеобщему сведению, а также и многими другими злоупотреблениями.

На вопрос о виновности подсудимый Алфимов, не признавая себя виновным, объяснил, что те 90 тысяч, которые он будто бы истратил из банковых денег на совершение на имя Томасова данной на Кано-Никольское имение, в действительности он расходовал отчасти из своих собственных средств, отчасти из залога Томасова, представленного им при торгах, и «только небольшую часть — из кассы банка». Отчеты подписывал, не зная о ложности помещаемых в них сведений; возможности существования подставных акционеров не допускает и, наконец, подписывая ложные ордера, он не знал, что они «заведомо ложны».

Подсудимый С. Борисов заявил, что он и не может считаться виновным в крахе банка и во всех тех непорядках и злоупотреблениях, которые привели к этому краху, так как, состоя лишь агентом банка и проживая в Петербурге, он не знал и не мог знать о положении дел банка, находившегося в Саратове, куда он приезжал на очень короткое время; а так как разборка дел по ссудной, например, операции, продолжалась несколько месяцев, то он не имел физической даже возможности делать распоряжения о назначении в продажу просроченных имений; поэтому предъявленное к нему обвинение, между прочим, в том, что он не делал распоряжения о назначении в продажу дома члена управы Лихачева, не имеет никакого основания. На вопрос о присвоении сумм банка, подсудимый отвечал: «Я не только не присвоил ни одной копейки, но сам дал банку более 400 тысяч рублей».

Подсудимые Коваленков, Якунин, Трухачев, Иловайский, Марциновский, Исаков, И. Борисов и Бок также отрицали свою виновность, утверждая, что если кто из них и делал что-либо противозаконное, то делалось это по приказанию правления банка или машинально, не давая себе отчета в совершенном.

Из свидетелей первым был допрошен Немировский, по заявлению которого прокурору и было возбуждено настоящее дело. В 1880 году к свидетелю явился почти не знакомый ему до того времени подсудимый Трухачев, бухгалтер Саратовско-Симбирского банка, и рассказал, что вследствие ссоры с членом правления банка Якуниным он должен будет оставить службу, и что другой член правления Борисов держит у себя на руках громадные суммы банковых денег и крайне неисправно присылает их банку, так {638} что приходится неправильно показывать в банковых отчетах, вследствие чего он перестал даже подписывать отчеты, подавая в то же время заявления правлению с объяснением причин нежелания с его стороны давать свою подпись. «В тот же день,— говорит далее свидетель,— вечером ко мне приехал председатель правления Алфимов со своим племянником Боком и заявил мне, что Трухачев грозит им скандалом; при этом он уверял меня, что в банке все благополучно, что никакой недостачи сумм нет, а если и есть какие упущения, то только бухгалтерские беспорядки, в которых виновен сам Трухачев. Алфимов высказал опасение, что если Трухачев заявит прокурору или на общем собрании, то поставит всех в страшно затруднительное положение, почему и просил меня как-нибудь уговорить Трухачева, подтвердив, что вся история вышла из-за ссоры с Якуниным». «За что же меня-то губить!» — прибавил он в заключение.

Зная Алфимова за человека, не способного к растратам, и питая к нему полное доверие, свидетель дал обещание исполнить его просьбу и подействовать на Трухачева. Через некоторое время Немировский встретился у некоего Дыбова с Борисовым, который стал посвящать его в тонкости банковского дела в течение долгих часов, говорил, что у них в банке не бухгалтерия, а «каша», смеялся над Трухачевым, доказывая, что он ничего не понимает в бухгалтерии. Пререкания и недоразумения с Трухачевым Борисов приписывал покупке у Трухачева дома. Впоследствии дело это уладилось, и дом Трухачева был куплен Исаковым, а имевшиеся у Трухачева копии разного рода были переданы на хранение свидетелю ввиду того, что правление не хотело, чтобы они хранились у Исакова. В мае председатель оценочной комиссии Жедринский сообщил свидетелю, что Борисову хотят выдать дополнительную ссуду под Кано-Никольскую дачу, оценивая ее очень дорого. «Я посоветовал не подписывать оценки и затем уехал из Саратова. Когда я вернулся, то в городе уже ходили слухи, будто бы я потушил какое-то дело в банке; ко мне стали присылать анонимные письма крайне странного и обидного для меня содержания. Одновременно с этим у меня было дело в Саратовском городском банке. Состоя гласным, я долго и упорно боролся, требуя назначения ревизии. Желая выйти из неловкого положения укрывателя, я советовался с многими лицами, и, между прочим, председатель общества взаимного кредита посоветовал мне потребовать ревизии Саратовско-Симбирского банка. Я обратился с этой просьбой к Коваленкову, указав ему даже лиц, которые могли бы быть избраны. Коваленков согласился, но через несколько дней сообщил, что уже намечены лица, которые будут избраны в ревизионную комиссию. Это были все безличные личности. Из этого я заключил, что в банке имеются действительные злоупотребления. Я приобрел акции, чтобы на собрании иметь право голоса. Обыкновенно собрания длились недолго, минут 15—20. Поэтому когда я, напившись чаю в другой комнате, вошел в залу, то застал уже начало заключительной фразы: "Угодно ли собранию утвердить?.." Я попросил слова и прежде всего потребовал избрания секретаря, но мне в этом отказали; я просил занести мое заявление в протокол, но мне ответили, что протокол обыкновенно составляется после». Затем свидетель пытался делать заявления, но ему не давали возможности высказаться и, наконец, ввиду его настойчивости поставлен был вопрос, угодно ли слушать заявления Немировского. Причем, так как большинство акционеров были подставные, то ответ последовал отрицательный, вследствие чего у свидетеля сорвалась фраза: «Не лучше ли, господа, нам самим ревизовать себя, чем предоставлять это делать прокурорскому надзору?» На другой день слух об этом разошелся по городу и дошел до прокурора, по совету которого свидетель затем подал письменное заявление. По делу с Трухачевым свидетель получил 500 рублей вознаграждения от него, но от вознаграждения со стороны Борисова и Алфимова отказался. Далее Немировский дал в нескольких словах беглую характеристику подсудимого Борисова, Алфимова и Коваленкова: Борисов, судя по его акционерной и биржевой деятельности, весьма способный финансовый делец; Алфимов, которого он знает с 1866 года, всегда казался ему безусловно честным человеком, не способным на сознательно недобросовестные поступки; жил он в последнее время довольно широко, но нельзя было думать, что для этого он пользуется банковыми деньгами, так как он получал очень хорошее жалованье. Коваленков — прекрасный, добрый человек, но не способный к серьезному труду; он прожил миллионное состояние и сам ничего не имеет, а другие составили себе около него порядочные состояния. Друзьям, знакомым и даже незнакомым он никогда не мог отказать в деньгах и отдавал последние.

По поводу показания Немировского присяж-{639}ный поверенный Пржевальский выяснил, что подсудимый Борисов с формальной стороны был прав, не допуская делать заявления на собрании акционеров, так как по Уставу каждый акционер должен делать свои заявления правлению за неделю до собрания.

Подсудимый Борисов, указав на то, что Якунина он старался провести в состав банка с целью поставить дела банка в надлежащее положение, и что сам он не нуждался в комиссионной деятельности для Симбирского банка, которая сильно мешала только его личным делам, рассказал затем, что об истории с Трухачевым он узнал еще в Оренбурге, но не придавал ей серьезного значения. По приезде в Саратов узнал, что в этом деле принимает участие Немировский, с которым он не был знаком. Обратившись за разъяснениями к Дыбову и получив в ответ: «Да просто с вас хотят содрать», подсудимый решил переговорить с Немировским, но эти переговоры ни к чему не привели, закончившись таким эпизодом: однажды к С. Борисову, по его словам, приехал Немировский и предложил как-нибудь окончить трухачевское дело, говоря, что иначе Трухачев, как человек злой, уже ранее грозивший скандалом, может заявить прокурору. Борисов ответил, что этого он не боится, но Немировский, указывая, что разоблачения бухгалтера могут повредить делу и вызвать в городе всевозможные слухи, предложил лучше уплатить Трухачеву за его молчание. На вопрос, сколько же, Немировский отвечал, что, по его мнению, достаточно будет ста тысяч рублей. «В ответ на это,— говорит Борисов,— я расхохотался и заявил, что на этой почве мы не сойдемся. Так мы и расстались».

По просьбе Немировского был предложен остальным подсудимым вопрос, рассказывал ли когда-нибудь Борисов о требовании свидетелем денег? Все подсудимые ответили, что никогда ничего подобного не слышали. Но затем после некоторого колебания подсудимый Якунин заявил, что ему Борисов действительно говорил об этом. Сам же Борисов дал уклончивое объяснение, почему он не заявлял об этом во время предварительного следствия и только теперь, по прошествии многих лет, впервые заявил.

Допрошенный в качестве свидетеля председатель вновь сформированного после начатия следствия правления Саратовско-Симбирского банка И. П. Дараган показал, что при приведении в известность истинного положения дел банка приходилось составлять баланс не по книгам банка, которые оказались в страшном беспорядке, а по документам и подлинным делам, причем обнаружилась масса нарушений и отступлений от Устава. Но злоупотреблений, допущенных Якуниным, он не заметил.

Свидетель Чиж, бывший правитель дел банка, ныне хозяин комиссионной конторы в Саратове, участвовал в акционерных собраниях, хотя акций не имел и даже ни от кого их не получал. Как он, так и другие служащие, не исключая даже писцов, получавших 25 рублей жалованья в месяц, участвовали в собраниях «по назначению правления». Там они вершили дела: рассматривали отчеты, доклады, баллотировали и прочее. Прений свидетель не слыхал, голос подавал согласно с большинством. Особых приказаний, кого избирать, что утверждать, не было. Относительно Трухачева свидетель думает, что денег у него не могло быть: они занимали друг у друга небольшими суммами. Дом Трухачев купил себе через год с лишним после приезда в Саратов за 16 тысяч рублей. Потом давал кому-то под закладную 25 тысяч, которые, как рассказывал сам Трухачев, пропали, так как были даны несовершеннолетнему. В банке Трухачеву верили; он же составлял отчеты, но чтобы отказывался подписывать их, об этом свидетель не слышал. С Лихачевым действительно был случай, что он не хотел подписать отчет. Чеки выдавались сначала за одной подписью председателя и у него же хранились, а при Якунине стали ставить две подписи и сохранять чеки в кассе.

Свидетель Власов отозвался о Борисове как человеке очень деятельном, постоянно заботившемся о пользе банка. Свидетель до последней минуты не знал о расстроенном положении дел банка; почти накануне краха Борисов не желал продавать имевшиеся у него акции, хотя известный биржевик Евдокимов предлагал ему купить всю партию с небольшой уступкой против курса. В Петербурге Борисов занимал выдающееся, блестящее положение, будучи знаком со всеми министрами и крупными финансистами. По словам Власова, с переходом в руки Борисова управления Петербургско-Тульского земельного банка дела последнего достигли блестящего положения и цена акций его повысилась с 235 рублей до 460. Далее Власов заявил, что в общих собраниях акционеров он участвовал очень редко, выдавая доверенности на право голоса другим лицам, нередко по указанию Борисова, но имеющаяся в деле и подшитая к препроводительному письму Борисова доверенность от имени свидетеля подписана не {640} его рукой. Когда стороны хотели задать свидетелю некоторые вопросы с целью разъяснения этого обстоятельства, председательствующим был объявлен перерыв заседания, но в это время защитник С. Борисова присяжный поверенный Пржевальский, обращаясь к господину прокурору, указавшему на то, что эта доверенность с подложною подписью подшита к письму Борисова, писанному на его бланке уполномоченного банка, произнес: «Подшивка ничего не означает, следственная власть могла какие угодно бумаги подшить к делу». Господин председатель, повысив голос, сказал, что видит в этом оскорбление судебной власти со стороны защитника, поэтому делает ему замечание и предваряет, что в случае повторения прикажет удалить защитника из залы. Господин Пржевальский в свою очередь заявил, что ввиду такого к нему отношения председателя он не может далее продолжать свои обязанности и отказывается от защиты.

Подсудимый Борисов просил отложить разбор дела, так как вследствие происшедших недоразумений между его защитником и председателем он лишается защиты, в которой особенно нуждается ввиду сложности дела и ввиду сыплющихся на него все новых и новых обвинений; сам он защищаться не может, а другого защитника не имеет.

Суд отказал в этом ходатайстве, и заседание продолжалось. Таким образом, подсудимый Сергей Борисов оставался некоторое время без защитника, пока в одно из следующих заседаний господин председатель не увидел в публике Пржевальского и пригласил его объясниться, причем Пржевальский заявил, что он вовсе не имел намерения оскорбить судебную власть, а указал на возможность механического и случайного подшитая одной бумаги к другой. Этим инцидент был исчерпан, и Пржевальский занял свое место защитника.

Свидетель Девин, бывший конторщик Саратовско-Симбирского банка, помогал судебному следователю отсчитывать и прошнуровывать книги, когда следственная власть явилась с обыском в банк. Когда свидетель собирался идти домой, то увидел в прихожей на «конике» ворох книг, по-видимому, бухгалтерских, которые сторож увязал в рогожу и вынес на извозчика. Затем на этого извозчика сел бухгалтер и уехал куда-то. Далее Девин рассказал такие факты: когда в банке стал известен отказ Сената в прекращении следствия по настоящему делу, подсудимый Исаков воскликнул: «Ну, наше дело плохо! нужно теперь сговориться, что показывать у следователя». Это слышали, кроме свидетеля, Чиж, Ионов и другие из канцелярии. Однажды Девина позвал к себе поверенный банка Молитев и сказал при Пономареве: «Борисов велел вам сказать, что если вы покажете у следователя взятку в 30 тысяч рублей, то вас за это вознаградят»; то же он поручил передать и другим служащим. Дальнейшие показания свидетеля подтвердили уже известные обстоятельства относительно Трухачева, подставных акционеров на собраниях, распределения акций между служащими и прочее.

Свидетель Пономарев не подтвердил ссылки на него предшествующего свидетеля и дал пространные объяснения относительно стоимости Кано-Никольского имения, оценив его в 5 миллионов рублей.

По словам свидетеля Чекмарева, служившего в банке и давшего обстоятельные разъяснения относительно делопроизводства и составления собраний из подставных акционеров, никто из членов банка никогда не заглядывал в кассовые книги, да и заглядывать незачем было, так как кассовые книги не могли дать никакого понятия о состоянии наличности кассы: «Касса была сама по себе, а книги — тоже сами по себе». Всею денежной частью заведовал Алфимов; имея в руках чековые книжки, он мог брать с текущих счетов сколько угодно денег, так как чеки до вступления в банк Якунина отправлялись с одной подписью председателя, и другие члены ничего не знали о получении той или другой суммы. Кассовые книги кассир вел на основании ордеров бухгалтерии, наличность же кассы ежедневно проверялась по особым рапортичкам, которые кассир представлял в правление. Деньги выдавались даже в отсутствие правления. Часто в кассе получались ордера по таким операциям, которые в действительности не производились; в кассовую книгу вносились не только те операции, которые производились в Саратове, но и такие, которые производились агентами банка вне Саратова. При таком порядке ведения дел, по мнению свидетеля, кассир весьма легко мог делать хищения, особенно если войдет в стачку с бухгалтером.

Свидетель Иловайский, сын подсудимого Иловайского, служил в банке, и некоторое время — в отделении отца, в кассе. Не имея акций, участвовал в общих собраниях акционеров; фиктивным акционерам правление давало записки, кого выбирать. Свидетелю случалось делать и переводы, но больше закладных лис-{641}тов, потому что денег в кассе было мало. Далее свидетель рассказал историю с распиской Борисова, подлинность которой последний отрицает: при отъезде из Саратова Борисову понадобились закладные листы для выдачи ссуды Соколовскому, которые и были выданы ему из кассы, но во избежание длинной процедуры с написанием ордера и соблюдением всех формальностей свидетель написал расписку и отнес ее для подписи Борисову в квартиру Алфимова, где Борисов и подписал ее карандашом, висевшим на часовых брелках; когда же кассир не удовлетворился такой подписью, то Борисов спустился в кассу и там навел подпись чернилами. При выдаче этой расписки (на 5 тысяч 700 рублей) были Алфимов, Исаков и др.

Управляющий Саратовским отделением Волжско-Камского банка Васильев, дав объяснения о сношениях своего банка с Саратовско-Симбирским, согласные с показаниями Борисова и других подсудимых, отозвался затем об Алфимове, Трухачеве и Иловайском, что они жили не по своим средствам. «Я получаю в год 12 тысяч, проживаю 7—8 тысяч, но стеснялся принимать Алфимова — так богато он жил. Исаков человек скромный, честный, аккуратный, но бедный, нуждающийся; он все свои деньги прожил в Саратовско-Симбирском банке. Якунин — образцовый банковский реформатор. Борисов — бесспорно, умный, бесспорно, финансист. У него один недостаток: он принадлежит к числу людей, которые могут создавать идеи, проекты, но приводить их в исполнение — нет, ибо работать в деталях он не может, это для него слишком мелко...» Свидетель принимал участие в торгах на Кано-Никольское имение тем только, что был там по чьей-то просьбе для счета, как и другой свидетель, Лызлов.

Молитов, отрицая показание Девина относительно взятки в 30 тысяч, рассказал, что он часто ездил по поручению в Кано-Никольское имение, получая на расходы по этим поездкам обыкновенно от Алфимова, а однажды и от купца Томасова, на имя которого было приобретено это имение на торгах. По мнению свидетеля, удельное ведомство не купило Кано-Никольского имения не вследствие малоценности его, а по иным причинам: Россия в то время была накануне войны, у удельного ведомства не было свободных денег, имение не имело оброчных статей и проч. Само по себе имение Кано-Никольское весьма доходное, но требует предварительно затраты больших капиталов.

Князь Еникеев засвидетельствовал как один из заемщиков банка, что до вступления в правление банка Якунина им, заемщикам, предоставлялись различные льготы, со вступлением же Якунина все льготы прекратились.

Бывший член ревизионной комиссии купец Китаев, некогда богатый землевладелец, а ныне, после продажи с молотка его имения, стоившего до 100 тысяч рублей, почти нищий, дал следующее показание: «Как только-с они (т. е. Алфимов; здесь по возможности приводится речь свидетеля в оригинале, ввиду ее своеобразности и принимая во внимание, что свидетель был членом ревизионной комиссии банка) приехали, так сейчас в доме Слепцова остановились; у них совершенно ничего-с не было, можно сказать, в одном фраке прибыли, а затем годика два прожили — хорошие суммы проживать начали, тысяч по 30 в год; сегодня пирушка, завтра пирушка; сегодня пикник, завтра пикник, ну, деньги-то и выходили, а получали-то всего 7 тысяч. Ведь они что делали? У них такая лодка была на полозьях, запрягут лошадей и пойдут компанией кататься по городу, а лошадям-то лисьи хвосты понавешают; уху, раков на шампанском варили, купались, можно сказать, в шампанском!.. А откуда деньги-то явились?.. А вот, примерно, я вам скажу: теперича я членом ревизионной комиссии был, по 500 рублей в год получать должен был, а они-с мне за все три года всего 250 рублей выдали; или — имение у меня было заложено за 88 тысяч, пожелал я взять добавочную, а уплатить прежнюю-то ссуду денег не случилось, я и выдал Алфимову векселей на 105 тысяч рублей, вроде, значит, обеспечения, а как добавочную получил 7 тысяч 500 рублей, за комиссию уплатил, в чем и расписку мне выдали, векселя же и до сих пор мне не возвратили. Теперича я так живу, средств лишился собственно через них: надо было мне платить процентов 4 тысячи 800 рублей, денег-то не было, так я к Алфимову 2 пуда серебра принес, да сколько бриллиантов и других вещей, чтобы, значит, не продавали имения-то; а они все-таки продали и деньги в недоимку поворотили, вещи же у Алфимова остались, я из них и десятой доли не получил». На вопрос защитника подсудимого Алфимова господина Блюмера: «Сами-то вы эту уху на шампанском изволили кушать?» — свидетель отвечал: «Нет-с, не кушал: я из природной водицы ушицу кушаю, а это вот они (подсудимые) изволили кушать!» Относительно своего членства в ревизионной комиссии свидетель сообщил, что он как человек темный, необразованный, боль-{642}ше на счетах считал, чем в дело вникал: на счетах он может хоть миллион сосчитать. Членам комиссии, бывало, принесут разные книги, они и подсчитывают итоги. «Господин Фойман, действительный статский советник, они больше меня понимают, ну, они по книгам-то просматривают, а я, значит, на счетах-то итоги прокладываю, и все верно выходило. Баланцы всегда по странице проверяли».

Член Саратовской губернской управы Аничков