Речь присяжного поверенного, поверенного гражданских истцов В. М. Пржевальского
Господа присяжные! Смерть каждого человека производит известные перемены как в мире физическом, так и в мире духовно-нравственном. Из общества людей вычеркивается один из живых его членов, уступая другим и свое общественное положение, если он его имел, и свои имущественные права в форме наследства. Отсюда возникают более или менее разнообразные последствия, появляются новые интересы, завязываются иные отношения. Но редкий человек живет бездомным, одиноким; почти у каждого есть своя семья, родные, друзья, и для этих лиц в умершем теряется не только известный член общества, но смерть уносит с собою близкого для них человека. Каждому, я думаю, знакомы в его жизни такие утраты, каждому из нас памятны те минуты, какие переживали мы при виде трупа любимого человека, который еще так недавно был с нами, чувствовал, мыслил, как мы, и от которого теперь осталось только то, что было человеком. В особенности же страшно поражает нас та первая минута, когда мы, стоя у смертного одра умирающего, видим, что дорогая жизнь уже отлетела, или когда мы слышим впервые роковое известие о том, что не стало в живых близкого нам человека. Как ни вероятен бывает иногда конец, как ни неизбежен, по-видимому, печальный исход, но человек, по естественному побуждению, мысленно всегда старается отдалить его, не хочет верить, чтобы он мог так скоро наступить, и надежда редко покидает его до тех пор, пока страшная действительность не отнимет у него этой надежды навсегда. Но если смерть уже сама в себе заключает нечто невольно ужасающее, если крепкий нервами мужчина не может хладнокровно отнестись к утрате близкого человека, то насколько же сильнее она должна повлиять на женщину, которая по своей природе гораздо деликатнее, воспри-{409}имчивее, впечатлительнее, нежели грубый, сравнительно, мужчина! Рядом с жизнью ума, у женщины развита гораздо более жизнь сердца; женское сердце умеет сильнее любить и потому сильнее чувствовать утрату любимого человека.
И вот, когда совершится подобный факт, мы знаем, как несчастная женщина бывает всецело поглощена своим горем, как бы парализующим ее остальную деятельность. Никаких посторонних забот для нее не существует, никакого дела она не в состоянии делать, никакие обыденные мысли не идут ей в голову: ее ум занят одной мыслью о постигшей ее утрате, ее сердце полно одним чувством, чувством скорби о погибшем близком ей человеке... Каким же страшным, неестественным явлением должно нам показаться, когда, услыхав впервые о смерти своего мужа, столь близкая к нему, по ее словам, жена, вместо того, чтобы скорее спешить к его праху, отправляется разыскивать своих сообщников для расхищения имущества, оставшегося после него, когда первая мысль жены при известии о кончине мужа — не о поразившей ее утрате, а о том имуществе, которое он ей оставил, когда те лица, которые, казалось, так любили покойного и заботились о нем при жизни, быстро сбрасывают с себя маску после его смерти и у неостывшего еще, быть может, трупа являются во всей наготе их преступных замыслов и деяний! Такого рода факт беззаконного нарушения прав живых и глубокого поругания памяти умершего вы, господа присяжные, имеете перед собою в настоящем деле, а виновников его вы видите в лицах, сидящих на скамье подсудимых!
Если бы кто-либо окинул настоящее дело беглым взглядом, только поверхностно, с высоты птичьего полета, как говорят французы, то и тогда он не мог бы не поразиться невольно двумя крупными фактами, стоящими в прологе к преступлению. Первый из этих фактов — брак 25-летней девушки с 64-летним, больным, полуумирающим стариком, второй — духовное завещание, в котором у купца-портного, занимавшегося дисконтом векселей и отдачей денег в рост, назначаются душеприказчиками превосходительный генерал и сиятельный граф! Из послужного списка одного из них мы узнаем, что он, состоя в чине генерал-майора по армейской кавалерии, занимает довольно видный пост по службе, члена совета государственного коннозаводства и управляющего вторым коннозаводским округом. Другой, по чину полковник гвардии, по происхождению граф, сын известного в свое время министра. Не странно ли встретить у такого мелкого, ничтожного в общественном смысле человека, каким был Василий Карлович Занфтлебен, таких именитых душеприказчиков? Что могло их заставить принять на себя это звание? Что могло их сделать друзьями Василия Карловича Занфтлебена? Разгадку этого обстоятельства мы очень скоро находим в данных, имеющихся в настоящем деле. Несмотря на свои титулы и звания, и генерал Гартунг, и граф Ланской — оба находятся в весьма плохом имущественном положении и оба постоянно нуждаются в деньгах, хотя, впрочем, в различной степени: Гартунг берет взаймы сотнями и тысячами рублей, а графу Ланскому бывает иногда нужно десять целковых «на перехватку». Они друзья-приятели между собою, их связывает старинная дружба, и они нередко изыскивают способы занять, где можно, денег. Нельзя {410} сказать, чтобы они были аккуратны в уплате своих долгов,— по крайней мере, сестра г-жи Занфтлебен, Марья Петровна Онуфриева, просит в письме Гартунга уплатить ей тысячу рублей, взятых им на шесть дней и неуплаченных в течение шести месяцев. Нужда у них доходит иногда до того, что, по словам графа Ланского, «хоть в петлю лезь». При таком положении они не стесняются процентами: так Гартунг ежемесячно платит высокие проценты Василию Карловичу Занфтлебену, Ланской в письме просит Гартунга достать ему тысячу рублей, прибавляя, что за процентами он не постоит. Ему тем легче не стесняться процентами, что он уже объявлен несостоятельным должником с 1861 года. Эта постоянная настойчивая нужда в деньгах заставляет прибегать Гартунга и Ланского к таким личностям, с которыми они, по всей вероятности, никогда не сошлись бы иначе, потому что они не имеют с ними ничего общего ни по их происхождению, ни по образованию, ни по общественному положению. Нужда привела их к дружбе с покойным Василием Карловичем Занфтлебеном, нужда вовлекла их в союз с такого рода особой, как Ольга Петровна Занфтлебен, нужда заставила их призвать к себе на помощь Алферова и Мышакова, о которых вы помните, в каком тоне и в каких выражениях отзывается Ланской в своих письмах.
Частые посещения подсудимыми Гартунгом и Ланским дома Василия Карловича Занфтлебена и участие их в его семейных делах совпадают с тем временем, когда девица Ольга Петровна Онуфриева сделалась госпожою Занфтлебен. Я не предлагал, господа присяжные, во все время судебного следствия никому из свидетелей вопросов о прошедшей жизни этой женщины и теперь не стану касаться ее прошлого, каково бы оно ни было, потому что, являясь представителем интересов детей покойного Василия Карловича Занфтлебена, я не хочу сводить настоящее дело на почву их личных расчетов с мачехой. Ее жизнь и действительность имеют для меня значения только с момента вступления ее в дом Василия Карловича Занфтлебена. Она является, как вы помните, в этот дом из номеров Трофимова, в доме Шаблыкина, в роли домашней чтицы для Василия Карловича Занфтлебена и учительницы для его дочери, но при этом с первого же раза с высокой, почти неслыханной, даже для высокообразованных женщин, оплатой ее труда со стороны далеко не щедрого старика — сторублевым жалованьем в месяц. Называясь чтицей, может быть, она и читала что-либо Василию Карловичу Занфтлебену, но верно то, что она была домашней учительницей, ничему не учившей. Какого рода другие услуги были с ее стороны, мы не знаем, но видим только, что несколько времени спустя она к скромным именам чтицы и учительницы дочери Василия Карловича Занфтлебена прибавила еще и имя его невесты. Пара была интересная: жених был старше своей невесты, а впоследствии и жены, на 39 с лишком лет! Разница в летах между мужем и женой на 40 лет — это факт, над которым стоит, господа присяжные, призадуматься, потому что он осветит вам многое в настоящем деле. Мы знаем, правда, как исключение, бывали примеры, что молодые девушки привязывались к старикам сильною любовью, истинным неподдельным чувством. Но там или манил к себе скорее идеал, который соединялся с человеком, или этот человек был отмечен каким-{411}либо особым гением, талантом, силою ума, или же, наконец, его окружал ореол величия, славы, власти, который ослеплял и увлекал женское сердце. Ни о чем подобном, конечно, в данном случае не могло быть и речи. Что мог иметь лично привлекательного старый портной, занимающийся дисконтом векселей, для 25-летней девушки с институтским образованием?
Но бывает иногда и так, что человек в известных годах ищет покоя, и из благодарности, оценивая многолетнюю преданность, самоотвержение и услуги, будучи одинок и бездетен, дает покоившей его и ходившей за ним под старость женщине свое имя и состояние. Мне кажется, что по отношению к Ольге Петровне смешно бы было даже говорить об этом: беззаветная преданность как-то не вяжется с вопросом о сторублевом в месяц жалованьи, платившемся за услуги, а покоя менее, чем чего-либо другого, приносил этот брак. Старик Занфтлебен по смерти своей первой жены далеко не был одиноким: у него был, как вы помните, женатый сын и замужние дочери, которые старались успокоить его, развлечь, постоянно бывали у него и приглашали его к себе, а холостые сыновья и маленькая дочь даже жили с ним. Ольге Петровне Онуфриевой нужно было сначала отдалить его от семьи, рассорить с нею, чтобы сделать его одиноким и потом играть с успехом на этой струнке. Брак с Ольгой Петровной не только не приносил старику желанного, быть может, покоя, но, наоборот, он был им куплен дорогою ценою; результатом его была неизбежная ломка всей прежней обстановки, к которой так привыкают в старые годы, он влек за собою ссору с детьми, размолвку и даже окончательный разрыв со всеми старыми друзьями, которыми так дорожит человек под старость. Всякая уважающая себя девушка едва ли бы решилась на подобный брак, хотя бы ради одного того, чтобы не вносить раздора в семью между отцом и детьми. Но Ольга Петровна была не такова: она пустила в ход все свое влияние, чтобы достичь своей цели во что бы то ни стало. Нет ничего удивительного, что дети и близкие знакомые Василия Карловича Занфтлебена восстали против предполагаемого брака. Люди бывают вообще часто склонны к самообольщению, а тем более в известные годы и в известном отношении. Если с одной стороны, может быть, верили чувству, то с другой был только вопрос о цене, о деньгах. При тех обстоятельствах, среди которых устраивался брак, можно было прямо сказать, что это был не союз любви, но союз корысти с одной стороны и неразумного самообольщения с другой. Муж был средством для Ольги Петровны, капитал — ее целью, женщина предавала себя дряхлому, больному, одной ногой уже стоявшему в могиле старику; к несчастью, брак не могли расстроить ни просьбы детей, ни влияние и советы друзей; старика поймали ловко и держали крепко. Брак, хотя и со скандалом, совершился 7 января 1876 года; молодому новобрачному было в это время 64 года, он имел 8 человек детей и 10 внуков.
Вместе с браком меняется вся жизнь Василия Карловича Занфтлебена. Дети у него перестают бывать; только изредка навещают его дочери на короткое время; прежние знакомые также оставляют его, не желая встречаться с новой хозяйкой дома. Лишь впоследствии, ничего не зная о браке отца, приезжает к нему сын его Василий, который до поры до времени остается жить {412} у него; Василия Занфтлебена держат в черном теле и, несмотря на его присутствие, всеми делами покойного заведует его молодая жена. В доме появляются новые личности, Ольга Петровна сближается с сестрами своего мужа, особенно с Натальей Карловной Крадовиль, при жизни первой его жены никогда не бывавшей в доме, мало-помалу получает все большее и большее значение Егор Мышаков, с успехом разыгрывающий роль преданного слуги; начинают все чаще и чаще посещать Василия Карловича Занфтлебена генерал Гартунг и граф Ланской. Спустя два с половиной месяца после брака уничтожается прежнее духовное завещание и составляется новое, в котором душеприказчиками, вместо прежних Данцигера и Легейде, являются Гартунг и Ланской. Но, несмотря на все влияние, несмотря на все давление на старика, в нем не могли, как видно, уничтожить все-таки отеческого чувства справедливости к детям и формальным образом лишить их отцовского состояния. Несмотря на ссору с детьми, Василий Карлович Занфтлебен не мог не чувствовать всей неловкости своего положения, внутренне не сознавать себя неправым перед ними, не помнить того, что большая часть его состояния нажита им на деньги их умершей матери, и в последнем предсмертном акте, в духовном завещании, он, за исключением 10 тысяч и движимости, назначенных его второй жене, все остальное имущество разделяет поровну между детьми. Тогда-то, быть может, у Ольги Петровны Занфтлебен, обманутой в ее ожиданиях перевести в свои руки все имущество Василия Карловича Занфтлебена путем законным, зародилась мысль достигнуть этого иным способом при помощи усердных союзников после его смерти; а это представлялось легким и возможным как по свойству самого имущества, так и по тому положению, в котором она находилась. Ей пришлось ждать не долго. Не прошло еще полугода со времени брака и менее трех месяцев со времени составления последнего духовного завещания, как Василий Карлович Занфтлебен 11 июня 1876 г. скончался на даче в с. Леонове.
Смерть его была условным знаком к общему расхищению его имущества. Первым делом нужно было позаботиться о том, чтобы дети до поры до времени не знали о смерти их отца, чтобы успеть взять все, что было нужно. Известие о смерти мужа застало Ольгу Петровну на дороге из Москвы в Леоново. Вместо того, чтобы по весьма естественному человеческому чувству ехать скорее на дачу, где лежало тело только что скончавшегося мужа, Ольга Петровна поворачивает оглобли назад и спешит уведомить о его смерти своих сообщников. Действительно, нужно было ковать железо, пока оно было горячо. Она возвращается на дачу, но уже не одна: вместе с нею приезжает Гартунг, о смерти Василия Карловича Занфтлебена узнают тотчас же Ланской и Алферов. Не уведомляют о смерти Василия Карловича Занфтлебена только тех, кому скорее всего следовало бы дать знать о ней,— детей его. На предложение Василия Занфтлебена послать известить своих братьев и сестер о кончине отца дворника Ольга Петровна отвечает, что дворник не поедет, а самому ему послать от себя не на что, потому что у него нет ни копейки денег. Только случайно, встретясь с Алферовым уже в три часа дня, Николай Занфтлебен узнает от него о том, что отец умер; Егор же Мышаков является в квартиру {413} Николая Занфтлебена только в шесть часов вечера и сообщает его тестю о смерти Василия Карловича Занфтлебена, последовавшей будто бы в 4 часа дня. Пока Николай Занфтлебен, услыхав от Алферова печальную весть, поспешил уведомить других братьев и сестер о кончине отца и затем немедля поехал на дачу, дело было уже сделано: Гартунга и Мышакова уже не было на даче, в зале лежало тело отца, в кабинете на письменном столе не оставалось ничего, ящики стола были также пусты, а документы, книги и деньги были увезены.
Как обстоятельства, сопровождавшие увоз имущества покойного Занфтлебена, так равно и прочие события 11 и 12 июня настолько подробно изложены вам, господа присяжные, представителем обвинительной власти, что, считая излишним повторять вам то же самое, я хочу только остановиться на объяснениях Гартунга по поводу его деятельности в это время. Неправильность и незаконность действий по предмету охранения имущества Василия Карловича Занфтлебена подсудимый Гартунг объясняет своею неосторожностью, оплошностью, происходившей от незнания закона, но без всякого преступного умысла. Обвинитель в своей речи указывает вам на то, что неведением закона никто оправдываться не может, но я пойду далее. Я охотно готов допустить, что человек — не юрист, не знающий всех установленных законом формальностей, может иногда впасть в невольную ошибку и совершить такой поступок, который с точки зрения формального закона будет преступным его нарушением, но за который по совести никогда никто не станет казнить человека. Я даже не хочу ставить в вину Гартунгу то, что, принимая на себя обязанности душеприказчика, он не позаботился о том, чтобы уяснить их себе; но я не могу поверить, чтобы Гартунг, человек образованный, не знал того, что знает каждый, я полагаю, из присутствующих здесь, то есть, что обыкновенно после смерти известного лица тотчас же дают знать о том полицейской власти для опечатания его имущества, и что этим имуществом никто не может распоряжаться до известного времени. Невозможно предположить, чтобы Гартунг не знал такой простой и столь известной формальности, для которой не требуется никаких специальных знаний, и думал, что его звание душеприказчика может заменить собою законную власть. Тем более, что в данном случае само положение дела, ввиду отношений наследников к мачехе, указывало ему на необходимость поступать как можно осторожнее и не пренебрегать никакими формальностями во избежание возможных нареканий и неприятностей в будущем. А между тем Гартунг действует совершенно в противоположном смысле. Правда, Гартунг говорит, что он увез имущество Занфтлебена после того, как лакей Иван Зюзин вернулся с ответом, что станового пристава нет дома, но Василий Занфтлебен положительно утверждает, что Гартунг уехал еще до возвращения посланного от станового пристава, к которому посылали только затем, чтобы просить свидетельство на провоз тела в Москву. Но, оставя в стороне даже это показание, ссылка Гартунга на старшину и управляющего, которых, по его словам, он приглашал за отсутствием станового, вполне опровергнута свидетельством этих лиц, как при предварительном следствии, так и здесь на суде. Несоставление описи взятому иму-{414}ществу Гартунг объясняет тем, что не подумал об этом, да и не знал о такой формальности; на вопрос, почему бы ему было не опечатать стол и кабинет до прибытия полиции, отвечает, что ему это не пришло в голову; совместный отъезд с дачи с Мышаковым он объясняет боязнью нападения злоумышленников по дороге из Леонова в Москву. Сопоставьте все эти данные между собою и вы придете к заключению, что здесь неведением закона прикрывается не случайная ошибка, а нечто иное. Если мы слышим ложные, опровергнутые по делу показания, если все нарушения формальностей систематически клонятся к одной известной цели, если нам приводят ряд неправдоподобных объяснений, то единственный вывод, который мы можем при таких условиях сделать по совести,— тот, что эти неудачные объяснения и ссылки скрывают за собой не простую только оплошность или опрометчивость, а преступление.
Похитив документы, надо было схоронить концы в воду, но этого нельзя было сделать, пока оставалась в целости так называемая вексельная книга. Ее существование и значение вам уже объяснено. Здесь на суде было высказано более нежели странное предположение, что уничтожение этой книги было выгодно для наследников Василия Карловича Занфтлебена, получивших возможность взыскивать через то по дубликатам векселей. Смею положительно утверждать, что в этом отношении существование вексельной книги для наследников было совершенно безразлично и что, по условиям совершения вексельных сделок и записи их в эту книгу, она не могла бы иметь никакого значения, если бы наследники Василия Карловича Занфтлебена вздумали искать по дубликатам и при нахождении вексельной книги налицо. Уничтожение ее необходимо было не гражданским истцам, а тем, относительно которых имена и цифры, стоявшие в этой книге, являлись бы безмолвными, но вместе с тем неотразимыми уликами преступления.
По вексельной книге, сравнивая ее с кассовой, можно было самым точным образом определить все состояние Василия Карловича Занфтлебена. Скрыть обе эти книги было нельзя; уничтожить вексельную книгу было гораздо выгоднее кассовой, в которой отмечались только текущие платежи. Несомненно, что вексельная книга находилась на даче в с. Леонове до увоза Гартунгом всех книг и документов покойного; несомненно, что когда приехали дети умершего, то ее уже не было. Они употребили все усилия, чтобы разыскать пропавшую книгу, и в этом смысле их действия стояли вне всякого подозрения. Они спрашивают о книге, приезжая на дачу в день смерти отца и не найдя ее у вдовы; один из первых вопросов, обращенных Николаем Занфтлебеном к генералу Гартунгу на другой день, 12 июня, ввиду слов Ольги Петровны, что книга взята им вместе с другими документами, была: «Где же вексельная книга отца?» Не зная, что сказать, Гартунг отвечает, что книга им отдана Егору Мышакову для написания по ней пригласительных билетов на похороны Василия Карловича Занфтлебена. Как ни странной могла показаться вышедшая из головы генерала Гартунга мысль устроить заимодавцу погребальный кортеж из его должников, но не имея причины не доверять приведенным словам, Николай Занфтлебен, не медля, предлагает Мышакову, бывшему тут же, ехать за книгой. Мышаков весьма ловко, уклончиво отвечает, что у него действительно {415} «есть одна книга», и едет за нею к себе в номер с Николаем Занфтлебеном, вполне рассчитывающим получить от него ту книгу, о которой только что было говорено, т. е. вексельную. Но вместо вексельной книги Егор Мышаков вынимает из сундука свою собственную черновую памятную книжку и отдает ее Николаю Занфтлебену, уверяя, что более у него никакой книги нет. Несмотря на все поиски, наследники Василия Карловича Занфтлебена не могли разыскать пропавшей книги, и в конце концов подсудимые должны были при следствии сознаться, что книга эта действительно была у покойного до самой его смерти, обходя только существенный вопрос о том, куда она девалась. В таком положении представляется по делу скрытие этой книги, изредка упоминаемой затем при следствии в отрывочных предложениях, что книга эта найдется, или в загадочных намеках на то, что она скрыта в земле в Леоновском парке. Куда бы она ни девалась, во всяком случае, для нас несомненным образом констатированы те факты, что вексельная книга Василия Карловича Занфтлебена находилась в день его смерти в числе других его книг, что все его документы и книги были увезены с дачи генералом Гартунгом и что книга эта затем исчезла.
Одновременно с этими событиями подсудимые с лихорадочной поспешностью стараются об утверждении духовного завещания Василия Карловича Занфтлебена. Спустя три дня после его смерти заключается душеприказчиками с Алферовым условие, в котором предусмотрительно указывается на возможность неутверждения генерала Гартунга и графа Ланского в охранительном порядке душеприказчиками, еще в то время, когда ни от кого никакого спора не было. Затем Алферов, не медля, представляет завещание к утверждению в Московский окружной суд, показывая при этом цену оставшегося имущества в 120 тысяч рублей. Рассматривая это завещание, мне скажут, что ни Гартунг, ни Ланской ничего по нему не получали в свою пользу и что кроме хлопот и труда им звание душеприказчиков доставить ничего не могло. Да, господа присяжные, по-видимому, это так, но только по-видимому. Нам известно, в человеческом несовершенном обществе существуют такие гражданские законы и формальности, за которыми нередко укрывается ряд беззаконных действий, почти неуловимых для карающего правосудия. Закон говорит, например, что движимая вещь считается собственностью того, в чьих руках она находится; закон этот заключает в себе принцип великой житейской мудрости, но как часто при переводе или сокрытии имущества он служит надежным щитом для преступлений! Все мы знаем, как иногда усердно стараются и хлопочут попасть в опекуны или в конкурсные управления, где с первого разу, кажется, ничего не предстоит, кроме одних неприятных трудов, а затем, смотришь, у неимущих являются состояния! Гартунгу необходимо нужно было сделаться душеприказчиком для того, чтобы войти в дело, чтобы взять в свои руки состояние Василия Карловича Занфтлебена. Каким бы образом иначе ему удалось истребить свои собственные векселя? Как мог бы он получить тайком деньги с Базилевского? И кто знает, что было бы дальше, если бы не настоящее дело, которое приостановило его деятельность. Конечно, Гартунг и другие подсудимые не могли предвидеть вперед всех подробностей, но общий {416} план, бесспорно, было легко начертать. Старик Занфтлебен был в ссоре со своими детьми, которые у него не бывали; его окружали лица, вполне преданные Гартунгу; он мог быть вполне уверенным, что всегда раньше детей узнает о смерти их отца и будет в состоянии исполнить со своими сообщниками все ими задуманное, а потом в случае опасности укрыться за звание душеприказчика. Отголосок подобного плана слышится в очевидно придуманных на этот случай приписываемых Василию Карловичу Занфтлебену словах Ольги Петровны: «Как из меня дух вон, сейчас же отдай все Гартунгу». Чем объяснить себе иначе то упорное желание, с каким Гартунг старался остаться душеприказчиком, во что бы то ни стало? Интересы малолетней ограждены учрежденным помимо духовного завещания опекунским управлением; Ольга Петровна Занфтлебен спешит запастись судебным определением на взыскание завещанных ей денег; наследники в один голос говорят, что не желают иметь его душеприказчиком, а он настойчиво спорит и остается им. Что могло руководить Гартунгом в этом случае? Желание сдержать данное Василию Карловичу Занфтлебену обещание охранять его имущество? Но неужели, видя распоряжения Гартунга и его поступки по отношению к вверенному ему имуществу, можно серьезно рассуждать об этом? Или, быть может, гордость, уязвленное самолюбие, которое действительно иногда может заставить человека стараться поставить на своем во что бы то ни стало? Нет, господа присяжные, оставим все эти громкие слова, которые если и будут вам говорить в этом случае, то ради того только, чтобы пышными именами прикрыть недостойные дела, и обратимся прямо к действительности. Одно из откровенных писем графа Ланского генералу Гартунгу весьма наглядно, попросту высказывает, для чего так хотелось Гартунгу остаться душеприказчиком, в избитой, правда, но слишком выразительной поговорке: для того, чтобы «ловить рыбу в мутной воде». Вот простое разрешение этой задачи, вырвавшейся из-под пера одного из соучастников дела! Действительно, вода была сильно взмучена, и рыбы в ней было немало. Посмотрим же, сколько каждый из ловцов наловил для себя этой рыбы?
Я начну с Ольги Петровны Занфтлебен. На ее часть пришлось больше всего; ей досталась львиная доля добычи. У нее оказалось, кроме отдельного векселя Панчулидзева в 7 тысяч рублей и переписанных на ее имя векселей Гартунга, документов покойного мужа ее на 81 тысячу 916 рублей серебром. Но я не думаю, чтобы в этой цифре было все, ею похищенное. При отсутствии вексельной книги невозможно документально проследить и доказать количество всей пропажи; из кассовой книги покойного, например, видно, что Наталья Крадовиль платила ему проценты по векселю в апреле 1876 года, а между тем векселя ее нет; по показанию Алферова, им были переданы Ольге Петровне Занфтлебен векселя Титова и Безобразова, уплаты по ним в кассовой книге не значится, а векселей нет. И сколько еще, может быть, скрыто, похищено или уничтожено векселей — этого определить мы не можем при всем желании, и нам приходится спасать после крушения только то, что можно спасти.
Длинный список тех векселей, которые, по словам Ольги Петровны, она по-{417}лучила в подарок от мужа и которые, по мнению обвинения, ею похищены, отличается тем, что все эти векселя имеют на себе ответственный бланк Василия Карловича Занфтлебена. Другими словами, Василий Карлович Занфтлебен дарил ей векселя на самого себя, а в настоящее время, за его смертью, она будет иметь право в том случае, если эти векселя останутся ее собственностью, взыскивать по ним всю сумму с наследников, так что дети покойного должны будут прежде всего уплатить своей мачехе с лишком 80 тысяч рублей, исключить свои личные долги, заплатить долги Василия Карловича Занфтлебена, и в результате у них не останется ничего. Целый ряд как фактических данных, так и соображений самых веских, по большей части указанных вам уже обвинителем, приводят нас к убеждению в ложности показания Ольги Петровны о подарке ей векселей. Невозможно, по моему мнению, прежде всего логически предположить, чтобы Василий Карлович Занфтлебен, раз обеспечивший жену по духовному завещанию в конце марта 1876 года десятитысячным выделом с прибавлением к нему всей движимости и находивший, как видно, что для нее, прежде ничего не имевшей, этого было слишком достаточно, в апреле месяце того же года прибавил еще к этому обеспечению не какую-нибудь тысячу или две тысячи рублей, а в восемь раз больше — 81 тысячу 916 рублей! Само завещание теряло при этом всякий смысл и значение. Действуя таким образом по отношению к своим детям, старик Занфтлебен одною рукою брал у них то, что давал другой. Обеспечив участь своих детей на случай его смерти составлением духовного завещания, в котором он разделил между ними все свое имущество, он в то же время в действительности лишал таким образом наследства не только его буйных и непокорных, по словам защиты, сыновей, но и ни в чем не повинных дочерей своих. Все, знавшие близко характер покойного, недоверчивого к другим и требовавшего безусловного доверия к себе скупого старика, единогласно утверждают, что немыслимо допустить, чтобы он мог когда-либо кому-либо подарить векселя вообще, а тем более со своим ответственным бланком. Припомните показания свидетелей Крапоткина и Спиро. Этим порядком он отдавал себя совершенно в руки Ольги Петровны, которая имела возможность при первой ссоре тотчас же предъявить на него векселя ко взысканию, да и кто знает, стала ли бы она жить с больным, вовсе непривлекательным для нее стариком, имея в своих руках на такую сумму его векселей? По первоначальному показанию Ольги Петровны, в алфавитную книгу были внесены документы Василия Карловича Занфтлебена, а все те, которые составляют будто бы ее собственность, значатся в этой книге; показания этих лиц удостоверяют, что они считают себя должными Василию Карловичу Занфтлебену, но не его жене. Никому из душеприказчиков он не говорит об этом подарке, и самому генералу Гартунгу, впервые слышавшему заявление о подарке векселей от Ольги Петровны, это кажется странным и невероятным. При этом она считает в числе подаренных ей вексель Жукова, который даже по показанию Гартунга, был передан ему не ею, а Мышаковым. По ее словам, векселя, полученные ею в подарок, хранились отдельно в ее комоде, откуда она их вынула и передала Гартунгу, а Гартунг положительно утверждает, что векселя эти были вынуты ею из того {418} же самого стола Василия Карловича Занфтлебена, где хранились все остальные документы. Сохранившиеся затем копии писем Василия Карловича Занфтлебена до последнего времени указывают на то, что покойный считал эти долги своею собственностью, а не жениной, что ясно видно, например, из письма к Вырубову от 1 мая 1876 года. Наконец, Ольга Петровна Занфтлебен категорически заявила перед вами, господа присяжные, на суде, что подарок всех векселей был сделан ей ее покойным мужем в конце апреля 1876 года, перед отъездом на дачу. И что же оказывается? Что вексель Спиро, подаренный ей в апреле, написан был только 10 мая? Пусть защита мне докажет, что можно было передать в подарок в апреле тот вексель, который появился лишь в мае, и я заявляю, что откажусь от всех своих требований по гражданскому иску. Но до тех пор, пока это представляется мне невозможным, я утверждаю, что вексель этот, как и прочие векселя Василия Карловича Занфтлебена, был не подарен им Ольге Петровне, а похищен ею уже после его смерти, и остаюсь в полной уверенности, что вы, господа присяжные, возвратите наследникам Василия Карловича Занфтлебена то, что им принадлежит по праву и чего их хотят лишить через преступление.
За Ольгой Петровной Занфтлебен следует генерал Гартунг. Факт его преступного участия в деле и истребление им его собственных векселей, его личного долга умершему Занфтлебену, доказывается, по моему мнению, положительно и документально. Припомните показания, данные по этому предмету Ольгой Петровной Занфтлебен, показания самого Гартунга, сравните с показаниями свидетелей и неоспоримыми цифрами, и вы получите полнейшее убеждение в виновности Гартунга. 11 июня, в день смерти мужа, Ольга Петровна, застигнутая неожиданным вопросом врасплох, сначала говорит, что Гартунг состоит должным ее мужу 5 тысяч или 5 тысяч 500 рублей, потом вечером в тот же день говорит, что Гартунг остался должным Василию Карловичу Занфтлебену только половину долга, а другую уже уплатил, а затем, на другой день, заявляет, что Гартунг ему ничего не должен, а должен ей. Очевидные противоречия в своих показаниях она весьма неискусно старается объяснить «нравственным расстройством», хотя все свидетели, видевшие ее в то время, единогласно утверждают, что она вела разговор о долге Гартунга совершенно сознательно, вполне понимая, о чем идет речь. О том, как совершилась переписка векселей на ее имя, Ольга Петровна Занфтлебен рассказывала, что в январе 1876 года Гартунг привез ее мужу 6 тысяч 500 рублей в уплату долга, и муж подарил ей эти деньги, сказав Гартунгу, что если он нуждается в деньгах, то пусть возьмет в долг у нее, что Гартунг и сделал. Генерал Гартунг, поняв, что слишком неловко было бы утверждать одновременно и уплату долга, и новый заем, особенно ввиду того, что время выдачи векселей обозначено не январем, а февралем, мартом и апрелем месяцами, и что по кассовой книге значатся уплаты по двум векселям процентов по 18 февраля и 6 марта 1876 года, так что по ним и срок взыскания еще не наступил, дает по тому же обстоятельству совершенно иные показания, путаясь во времени между январем и февралем. Подсудимый Мышаков представляет со своей стороны третье, несходное с предыдущими объяснение. По-{419}дробности этих показаний и разноречий уже приведены обвинителем в его речи, и потому я остановлю ваше внимание только на следующем. Генерал Гартунг утверждает, что все векселя им были переписаны на те же сроки и лично им, без участия Ланского. Между тем в числе имеющихся в деле векселей от имени Гартунга на имя Ольги Петровны Занфтлебен оказывается один, написанный от 20 апреля, тогда как от 20 числа не было, как видно по кассовой книге, ни одного векселя Гартунга Василию Карловичу Занфтлебену, а вексель от 30 апреля подписан, кроме Гартунга, и Ланским, по показанию которого, он в апреле долг свой уже уплатил. Затем, в кассовой книге покойного записана уплата Гартунгом ему процентов по одному из векселей 6 июня 1876 года, то есть за 5 дней до смерти. Отрицать этот факт не было возможности, и вот Ольга Петровна Занфтлебен придумывает весьма оригинальное объяснение, заключающееся в том, что муж ей подарил капитал, должный ему Гартунгом, а она ему сделала со своей стороны подарок процентов на этот капитал! Предоставляю вам самим, господа присяжные, судить о достоинстве подобного показания. По моему мнению, все дело объясняется весьма просто: скрыть существование своих векселей Гартунгу ввиду кассовой книги и других несомненных доказательств этого долга было немыслимо; с другой стороны, сделать себе подарок этих векселей при отсутствии на них бланковых надписей Василия Карловича Занфтлебена, Ольга Петровна Занфтлебен не могла. Нужно было устроить так, чтобы, несмотря на оставшиеся следы, нельзя было добраться до факта истребления этих векселей. Вот почему при возбуждении уголовного следствия и была придумана та комбинация, о которой я только что упомянул. Ольга Петровна Занфтлебен для Гартунга была свой человек, и сделаться с нею, особенно сначала, Гартунгу представлялось весьма легко, тем более, что она от этого ни в каком случае ничего не теряла.
Кроме имущественного ущерба наследникам через истребление своих собственных векселей, Гартунг, пользуясь званием душеприказчика, тайным образом от наследников получил еще восемь тысяч рублей по векселю Базилевского. Поучительный образчик в смысле охранения их имущества по званию душеприказчика представляет собою его деятельность, касающаяся израсходования полученной им по этому векселю суммы. Получение денег по векселю Базилевского тесно связано с историей того исполнительного листа, который был найден в