Гражданские правоотношения и объекты гражданских прав: межсистемные связи

Гражданское законодательство России в качестве оснований возникновения гражданских прав и обязанностей указывает, с одной стороны, на основания, предусмотренные законом и иными правовыми актами, с другой стороны, на действия граждан и юридических лиц, которые, хотя и не предусмотрены законом или такими актами, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождают гражданские права и обязанности. Таким образом, данные основания могут быть отнесены к двум достаточно самостоятельным и количественно неравноценным группам, одну из которых (большую) составят непосредственно легальные основания, другую (меньшую) - основания, вытекающие из наиболее принципиальных положений гражданского закона. Так, в силу п. 1 ст. 8 ГК РФ гражданские права и обязанности возникают:

1) из договоров и иных сделок, предусмотренных законом, а также из договоров и иных сделок, хотя и не предусмотренных законом, но не противоречащих ему;

2) из актов государственных органов и органов местного самоуправления, которые предусмотрены законом в качестве основания возникновения гражданских прав и обязанностей;

3) из судебного решения, установившего гражданские права и обязанности;

4) в результате приобретения имущества по основаниям, допускаемым законом;

5) в результате создания произведений науки, литературы, искусства, изобретений и иных результатов интеллектуальной деятельности;

6) вследствие причинения вреда другому лицу;

7) вследствие неосновательного обогащения;

8) вследствие иных действий граждан и юридических лиц;

9) вследствие событий, с которыми закон или иной правовой акт связывает наступление гражданско-правовых последствий.

При этом лишь "иные действия граждан и юридических лиц", а также "иные сделки, хотя и не предусмотренные законом, но не противоречащие ему" могут рассматриваться в качестве оснований, не имеющих непосредственно легального характера, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождающих гражданские права и обязанности. Иные "легальные" основания представлены в законе в качестве обстоятельств, достаточных самих по себе для возникновения тех или иных гражданских прав и обязанностей и поэтому в известной степени изолированных, обособленных друг от друга. Однако, как писал С. С. Алексеев, "право является цельным системным образованием, единым организмом, которому свойственны иерархическое строение, интегративные (интегральные) качества, генетические и функциональные связи и т.д.) [1]. Системный и интегральный характер права вообще и гражданского права как одной из базовых его отраслей в частности позволяют предположить, что определенные взаимосвязи должны существовать и между разными основаниями возникновения гражданских прав.

Действительно, без учета внутренней системности гражданского права весьма затруднительно понять, в чем состоит различие между такими самостоятельными основаниями, как договоры и иные сделки, предусмотренные законом, с одной стороны, и приобретение имущества по основаниям, допускаемым законом, с другой. Судебное решение как особый юридический факт, устанавливающий гражданские права и обязанности, представляет собой интегральное правовое явление, образующееся в результате сочетания действия норм материального и процессуального права и способное вбирать в себя, "поглощать" иные материальные основания возникновения гражданских прав, например, сделки, договоры и др. Так, при наличии разногласий сторон по условиям договора, если такой спор подведомственен суду, обязательства сторон будут считаться измененными с момента вступления в законную силу решения суда (п.3 ст. 453). В данном случае судебное решение как бы вбирает в себя в "снятом" виде предшествующее основание уже существующего гражданского правоотношения: договор.

С системой оснований возникновения гражданских прав и обязанностей связаны две весьма актуальные проблемы, одна из которых восходит к спорным моментам общей теории правоотношения, вторая же сопряжена с отраслевой принадлежностью основания. Как нам представляется, две эти линии исследования в определенной точке пересекаются.

Принятое в догме гражданского права разделение вещных и обязательственных прав имеет почти аксиоматическое значение для внутренней систематики гражданского законодательства и строения его главнейшего кодифицированного акта - Гражданского кодекса РФ. Две основные подотрасли гражданского права - право собственности и другие вещные права (раздел II ГК РФ) и обязательственное право (разделы III и IV ГК РФ) опираются на эту дихотомию. Однако уже достаточно давно подмечено, что взаимная оппозиция прав вещных и обязательственных не имеет абсолютного характера. Согласно точному замечанию Ю. С. Гамбарова, сделанному еще в 1913 году, "коренная противоположность вещных и обязательственных прав выражается резко только на первых ступенях развития права, когда все права выступают в гражданской жизни в своей конкретной оболочке и в строго типических формах", а в дальнейшем "вещные и обязательственные права взаимно обусловливаются и часто переходят друг в друга"[2]. . На это обстоятельство в разное время обращали внимание многие ученые. В частности, опираясь на принятое в римском праве деление вещей на телесные (res corporales) и бестелесные (res incorporales), М.И. Брагинский справедливо указал на то, что «признание объектом соответствующего правоотношения «вещи» становится в ряде случаев слишком узким. Речь идет о том, что хотя в принципе вещным правоотношениям присущи такие особенности, в частности, как «следование права за вещью», а равно возможности использования таких средств защиты, как виндикационные и негаторные требования, эти же правоотношения могут включать в себя определенные права на действия второй стороны в правоотношении»[3]. Проблема, однако, состоит не в том, что имущественное право может выступать в качестве объекта правоотношения (данное положение почти аксиоматично), а в том, что такое право при известных условиях приобретает ряд важнейших вещно-правовых характеристик, как бы «отрываясь», обособляясь от своего обязательственного основания, приобретая возможность относительно автономного существования вне рамок первоначального обязательства, но в некоторой связи с последним. В результате возникает "обязательственная квазивещь", явление, изученное еще совершенно недостаточно. В весьма содержательной работе И. Гумарова высказано мнение о том, что закон наряду с вещами как предметами материального мира допускает параллельное существование нематериальных "вещей", например, денег и ценных бумаг, которые могут иметь как наличную (документарную), так и безналичную (бездокументарную) форму. Поскольку объектами права собственности являются лишь вещи, можно предположить, что законодатель допускает наделение некоторых имущественных прав (прямо вещами не называемых) свойствами вещи и, значит, соответственно признание их косвенно - через "вещь" - объектами права собственности [4].

Если эту мысль логически продолжить, то получится, что эти "нематериальные вещи", "квазивещи", а по сути своей имущественные права становятся объектами права собственности, следовательно - объектами абсолютных проприетарных правоотношений. Но, как известно, догматическая конструкция абсолютного правоотношения базируется на том обстоятельстве, что управомоченному субъекту противостоит неопределенно большой круг лиц, единственная пассивная обязанность любого из которых состоит в воздержании от нарушений абсолютного права. Активных обязанностей по отношению к управомоченному субъекту никто не имеет, своих интересов носитель абсолютного права достигает без стороннего посредства.

Деление правовых отношений на абсолютные, относительные и общие (общерегулятивные) традиционно считается одной из основных классификаций в теории права [5].

В литературе часто и справедливо отмечается, что "деление гражданских правоотношений на абсолютные и относительные носит в значительной степени условный характер, поскольку во многих гражданских правоотношениях сочетаются как абсолютные, так и относительные элементы"[6], например, таким сочетанием характеризуются права арендатора, доверительного управляющего и др. Действительно это так, но, тем не менее, одним лишь сочетанием указанных элементов невозможно описать правовой режим многих имущественных прав, приобретающих квазивещный характер. Самое важное в этой проблеме заключается в том, что имущественное право (требование), всегда имеющее персонифицированного должника и вследствие этого реализуемое в норме через обязательственное (относительное) правоотношение по каким-то причинам настолько приближается к вещному абсолютному праву, что и способы его осуществления и защиты приобретают соответствующие черты.

По мнению Р. З. Лившица, простая и четкая конструкция обязательственного правоотношения некогда хорошо охватывала разнообразные жизненные ситуации, однако "выяснилось, что далеко не все правоотношения сводятся к двусторонней связи с взаимно корреспондирующими правами - обязанностями. Взаимоотношения в области прав человека, в области так называемых абсолютных прав (например, право собственности), отношения граждан с органами власти и управления, процессуальные отношения и многие - многие другие не укладывались в русло привычного двустороннего правоотношения. Была предпринята попытка разделить правоотношения на регулятивные (привычная модель прав - обязанностей) и охранительные (все остальные). Но ничего кроме новых терминов эта попытка не принесла. Да и само деление правоотношений вряд ли корректно… ясно, что каждое правоотношение несет в себе как регулятивные, так и охранительные элементы. Сплошь и рядом регулирование сводится именно к охране." И далее следует вывод: "Общественная практика и опыт правового регулирования породили отношения с неопределенным кругом участников. Так, при использовании в качестве средства правового регулирования запрета это средство распространяется на неопределенный круг участников… Многие права человека в их регламентации охватывают неопределенный круг как управомоченных, так и обязанных лиц (все граждане имеют то или иное право, никто не может препятствовать осуществлению этого права… В этих ситуациях механизм замкнутого правоотношения и теория элементарного правоотношения уже не могут быть использованы. В этих случаях нужно говорить о реализации правовых норм не через правоотношения… Реализация норм через правоотношения и вне их - два самостоятельных равноценных пути применения права. Каждый из этих путей связан с определенными группами общественных отношений и с определенными правовыми средствами"[7].

Можно согласиться с Р. З. Лившицем в том, что обязательственные правоотношения по своей природе не способны охватить все многообразие регулируемых правом социальных отношений, значительная часть которых не может быть сведена к двусторонней связи персонально определенных субъектов со взаимно корреспондирующими правами и обязанностями. Но значит ли это, что какая-то группа общественных отношений с неопределенным кругом участников - это те самые абсолютные правоотношения, которые обычно по субъектной структуре и по характеру субъективного права противополагаются относительным (обязательственным) правоотношениям? Кроме того, вряд ли диахроническая последовательность становления разных видов правовых отношений могла быть такой, как полагал Р. З. Лившиц. Обязательственные правоотношения исторически не могли предшествовать возникновению отношений абсолютных, поскольку оборот материальных благ в любой обязательственно-правовой системе (динамика имущественных отношений) возможен лишь в той мере, в какой уже существуют правовые или иные (обычные, традиционные) средства закрепления тех или иных ценностей за конкретными субъектами - участниками оборота (статика имущественных отношений). Видимо, явление, именуемое "абсолютным правоотношением", и характеризуемое неопределенным кругом обязанных лиц, лишь в силу традиции именуется правоотношением и должно быть отнесено к способам непосредственного осуществления права минуя правоотношения.

Представляется обоснованной позиция тех ученых, которые полагают, что в отличие от всеобщих прав и обязанностей, специфика правоотношений состоит в том, что общий масштаб поведения, заключенный в норме права, в правовом отношении конкретизируется и по лицам, и по содержанию правомочий (юридических обязанностей) в зависимости от совершенно конкретных обстоятельств. Прав был Л. С. Явич, писавший: "Структура правоотношений (связь между конкретными носителями прав и обязанностей) такова, что исключает возможность существования правовых отношений с неопределенным составом управомоченных и обязанных участников. Если употреблять традиционный термин, то любое правоотношение является относительным" [8]. Приняв данное положение в качестве исходного, следует определиться в том, что же представляют собой те самые "абсолютные" права и каков механизм их реализации, коль скоро их осуществление не требует использования юридической формы правоотношения.

По нашему мнению, сущность такого права состоит в установлении определенного рода правовой связи непосредственно между субъектом права и его (права) объектом. В своем капитальном труде "Основные правовые системы современности" Рене Давид, рассматривая социалистическое право в типологии иных правовых систем, отметил, что, "отказываясь от романских традиций, советские юристы исходят из того, что право всегда регулирует отношения между людьми; существование права, соединяющего лицо и вещь, собственника и объект собственности, трактуется ими как буржуазный подход"[9]. Представляется, что такая субъект - объектная связь в действительности не только возможна, но и более того - необходима. В дореволюционной российской цивилистической доктрине такая связь чаще всего признавалась и характеризовалась как господство лица над вещью. Так, Д.И. Мейер, характеризуя предмет гражданско-правовой сделки, предъявлял к таковому следующие требования: предмет сделки должен иметь юридическое значение и представлять собой некий имущественный интерес в плане юридического отношения человека к материальному миру, должен быть оборотоспособен, не противен законам и нравственности и должен допускать физическую возможность совершения действия, предмета сделки[10].

Е. Н. Трубецкой полагал, что понятие вещи, объекта права вытекает из возможности подчинения такой внеюридической реалии господству лица, являющегося субъектом права: «под вещами в юридическом смысле следует понимать все предметы внешнего несвободного мира, уже существующие или ожидаемые в будущем, которые могут быть подчинены господству лиц, признаваемых субъектами права… и могут служить в качестве средств его целям». При этом, по мысли автора, «вещью в смысле объекта права может быть только то, что доступно господству лица или совокупности лиц, соединившихся вместе. Способность человека подчинять своему господству предметы внешнего мира заключена в определенные границы, вытекающие отчасти из свойств человека, отчасти из природы самих вещей. Все то, что находится вне этих пределов, не может быть объектом права»[11]. О наличии непосредственной идеальной (юридической) связи между лицом и вещью говорил также И. А. Покровский[12]. Сочувственное отношение к идее прямого субъект - объектного правового взаимодействия встречается и у некоторых современных отечественных авторов. Так, например, М. В. Чередникова полагает, что вещные права представляют собой построение отношений к вещам по типу субъективных индивидуальных прав, сущность которых заключается в известной юридической обеспеченности возможности действовать по своему желанию [13]. Несколько иначе смотрит на этот вопрос В. П. Камышанский, который в экономическом отношении собственности различает отношения между людьми по поводу определенного имущества и отношение лица к присвоенному имуществу[14].

Эти прямые правовые субъект - объектные связи, взятые в их конкретном выражении, имеют свою структуру, свои объекты, свои основания, свою систему правомочий и ограничений и, как следствие, свою типологию. Так, например, субъект - объектные связи при реализации права собственности единственным собственником и сособственниками (в случае общей долевой или совместной собственности) выглядят по-разному. Не совпадает характеристика таких связей даже по отношению к близкородственным объектам, входящим в общую классификационную группу имущества как объекта гражданских прав в соответствии со ст. 128 ГК РФ: вещам, деньгам, ценным бумагам. Еще более своеобразным строение рассматриваемых связей будет выглядеть применительно к "дематериализованным вещам" - безналичным денежным средствам и бездокументарным ценным бумагам, на которые по аналогии часто распространяют юридический режим права собственности. И, наконец, совершенно иначе выстраивается правовая связь между субъектом имущественного права требования и самим этим требованием как экономической ценностью - объектом гражданских прав.

Однако система объективного права далеко не всегда готова к адекватному отражению в своих нормах наличия таковых связей и их специфики, в связи с чем в некоторых случаях правоприменитель вынужден "втискивать" свои выводы в прокрустово ложе закона, не адаптированного к объективно изменившимся экономическим условиям.

Показательным в этом отношении является Постановление Конституционного суда РФ от 16 мая 2000 г. № 8-П по делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 4 статьи 104 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве) в связи с жалобой компании "Timber Holdings International Limited" (далее - заявитель). Как следует из материалов дела Арбитражный суд Вологодской области признал общество с ограниченной ответственностью "Судский ЛДК-А" несостоятельным (банкротом) и в целях обеспечения требований кредиторов открыл конкурсное производство. Формируя конкурсную массу, конкурсный управляющий не включил в нее котельную, входившую в принадлежащий должнику производственный комплекс, признав, что она относится к числу объектов, жизненно необходимых для поселка Суда Череповецкого района Вологодской области, поскольку является для него единственным источником теплоснабжения, и потому в силу статьи 104 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" должна быть передана соответствующему муниципальному образованию. Статья 104 Федерального закона от 8 января 1998 года "О несостоятельности (банкротстве)", определяя правовой режим имущества должника, которое не включается в конкурсную массу, устанавливает, в частности, что жилищный фонд социального использования, детские дошкольные учреждения и объекты коммунальной инфраструктуры, жизненно необходимые для региона, подлежат передаче в предусмотренном пунктами 1 - 3 данной статьи порядке соответствующему муниципальному образованию (пункт 4) по фактическому состоянию без каких-либо дополнительных условий (пункт 5). Решение конкурсного управляющего было оспорено основным кредитором ООО "Судский ЛДК-А" - компанией "Timber Holdings International Limited" в Арбитражном суде Вологодской области, который отказал в удовлетворении требований истца о признании недействительной передачи котельной либо выплате ее стоимости, обосновав свой отказ ссылкой на статью 104 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)". В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации заявитель утверждал, что исключение того или иного имущества должника из конкурсной массы и передача его муниципальному образованию отражается в конечном счете на полноте удовлетворения требований кредитора, лишая его части причитающихся ему денежных средств. Такое изъятие, по мнению заявителя, означает, по существу, не что иное, как принудительное - в силу закона - отчуждение частной собственности без предварительного и равноценного возмещения, что противоречит требованиям статьи 35 (часть 3) Конституции Российской Федерации. Конституционный суд отметил, что в конкурсном производстве реализация входящих в конкурсную массу материальных объектов и прав требования осуществляется с целью распределения вырученных на торгах денежных средств между кредиторами, поэтому предусмотренная пунктом 4 статьи 104 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" передача названных в нем объектов муниципальным образованиям затрагивает также имущественные права и законные интересы кредиторов. В силу статьи 35 (часть 3) Конституции Российской Федерации никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда; принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения. Использованным в данной статье понятием "имущество" в его конституционно - правовом смысле охватываются, в частности, вещные права и права требования, в том числе принадлежащие кредиторам. Такой подход, как было отмечено, содержится в Постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 17 декабря 1996 года по делу о проверке конституционности пунктов 2 и 3 части первой статьи 11 Закона Российской Федерации от 24 июня 1993 года "О федеральных органах налоговой полиции" и корреспондирует толкованию этого понятия Европейским Судом по правам человека, которое лежит в основе применения им статьи 1 Протокола N 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Отсюда Конституционным судом был сделан вывод о том, что права требования и законные интересы кредиторов в рамках конкурсного производства в процедуре банкротства подлежат защите в соответствии со статьей 35 (часть 3) Конституции Российской Федерации. Исключение названных объектов из конкурсной массы и передача их - в силу прямого предписания закона - муниципальным образованиям является допустимым ограничением права частной собственности должника, которое осуществляется в целях защиты прав и законных интересов других лиц (статья 55, часть 3, Конституции Российской Федерации). При этом, однако, не могут не учитываться и частные интересы, в том числе интересы должника и кредиторов в рамках конкурсного производства. В этом смысле положения пункта 4 статьи 104 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" представляют собой чрезмерное, не пропорциональное конституционно значимым целям, а потому произвольное ограничение права собственности должника и, следовательно, конкурсного кредитора в конкурсном производстве и умаляют конституционное право частной собственности, т.е. противоречат статье 55 (части 2 и 3) Конституции Российской Федерации. В связи с этим законодателю надлежит, исходя из принципов правового государства, регламентировать условия перехода права собственности, в частности его утраты, на основе юридического равенства и справедливости в соответствии с Конституцией Российской Федерации.

В рамках предпринятого нами анализа обращает на себя внимание, что Конституционный суд подтвердил свою позицию о том, что использованным в статье 35 Конституции России понятием "имущество" в его конституционно - правовом смысле охватываются, в частности, вещные права и права требования, в том числе принадлежащие кредиторам. Это положение представляется бесспорным. Но вместе с тем не выглядит столь уж однозначной возможность распространения юридического режима права собственности на права требования, входящие в круг имущества субъекта.

На наш взгляд, в большей мере соответствует действительному положению вещей признание того обстоятельства, что в режимном плане глубокое различие между вещными и обязательственными правами не стирается практически никогда. Ведь если исходить из обратного, то представленный выше "биполярный" ареал понятия имущества неизбежно трансформируется в "униполярный", для которого нет необходимости различать вещь и требование, деньги наличные и безналичные, ценные бумаги классические и бездокументарные. И тогда самодостаточным центром системы объектов гражданских прав становится имущество как таковое, безотносительно к бесчисленному множеству индивидуально-конкретных проявлений вещей, прав и иных внеюридических объектных реалий, которые станут выполнять лишь роль подсобного эмпирического материала для построения понятия, обобщающего частные признаки и свойства этих реалий - понятия имущества. Именно тогда понятия "права на имущество" и "имущественного права" совпадают по объему и содержанию и приобретают общую направленность на единый для них объект - "имущество в чистом виде". Думается, что такое допущение, будь оно реализовано на практике, имело бы разрушительные последствия для механизма правового регулирования.

Диалектика общего, особенного и единичного в применении к рассматриваемой области позволяет разворачивать данную познавательную операцию и в отношении иной группы объектов, которые принято именовать нематериальными благами. Так, к последним в силу ст. 150 ГК РФ отнесены жизнь и здоровье, достоинство личности, личная неприкосновенность, честь и доброе имя, деловая репутация, неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна, право свободного передвижения, выбора места пребывания и жительства, право на имя, право авторства, иные личные неимущественные права и другие нематериальные блага, принадлежащие гражданину от рождения или в силу закона. То обстоятельство, что все эти права, обладающие рядом общих для них признаков, охватываются более общим понятием нематериальных благ, вовсе не исключает достаточно автономного содержания и существования каждого из них, в том числе и специфических способов защиты нарушенного права. Попытки осуществлять воздействие на общественные отношения нормами объективного права с использованием понятийного аппарата, отражающего признаки более абстрактные, чем это необходимо по существу конкретного общественного отношения, способны нанести серьезный урон глубине и эффективности правового регулирования. Ведь необходимо иметь в виду, что понятия "имущества" и "нематериальных благ" на отраслевом гражданско-правовом уровне могут быть объединены еще более общим понятием объектов гражданских прав, которое, в свою очередь, на высшем - конституционном - уровне охватывается категорией прав и свобод человека и гражданина (гл. 2 Конституции РФ). Разумеется, внутриотраслевые межобъектные корреляции и их соотношение с нормами Конституции не только возможны, но и необходимы, и на практике к ним прибегают достаточно часто. Так, рассматривая вопросы защиты права на неприкосновенность частной жизни, В.Н. Лопатин, ссылаясь на целый ряд конституционных положений (ст. ст. 21, 22, 23, 24, 25 Конституции РФ), пришел к выводу о том, что "право на неприкосновенность частной жизни, подобно праву собственности или авторскому праву, является сложным по составу правовым институтом и состоит из отдельных правомочий индивида"[15]. Но ведь представляется ясным, что при известном подобии указанных прав каждое из них имеет свое уникальное содержание (комплекс правомочий), свою область существования и свои средства и способы защиты. Юридический инструментарий (в том числе и понятийный аппарат), с которым законодатель и правоприменитель подходят к разрешению конкретных ситуаций, связанных с тем или иным объектом субъективного права, должен отражать в нормах объективного права необходимые и достаточные признаки процессов и явлений, составляющих сущность регулируемых правовых отношений. Следует иметь в виду, что ведущие цивилистические правовые школы так или иначе всегда исходили из того, что систематическое подразделение прав в зависимости от их объектов относится к одной из наиболее фундаментальных классификаций в гражданском праве[16]. Видимо, и сейчас нет оснований пренебрегать этой по сути своей теоретической аксиомой.

Осуществляемое законодателем очень специфическое познание действительности в целях наиболее эффективного урегулирования общественных отношений должно отражать эту действительность в особых формах, учитывающих нормативный характер права. По этой причине нам не представляется достаточно убедительным распространение Конституционным судом режима права собственности и свойственных ему способов защиты на имущественные права, бесспорно, входящие в понятие имущества.

В своем диссертационном исследовании Анишина В. И. справедливо отмечает: «Правовые последствия признания конкретной нормы неконституционной кроме устранения данной нормы из массива действующего законодательства означают, что Конституционным судом дана соответствующая оценка правовой позиции законотворческих органов, принимающих аналогичные нормы. Понятия «оспариваемая норма» и «предмет рассмотрения» в конституционном судопроизводстве не совпадают: на примере конкретной оспоренной нормы Конституционный суд рассматривает определенную, значимую юридическую проблему (предмет рассмотрения). Правовая позиция Конституционного суда представляет собой выявленный на примере исследования конституционности оспоренной нормы принцип решения аналогичной группы дел»[17]. В рассмотренной выше ситуации оспариваемой нормой явились положения пункта 4 статьи 104 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)", предмет же рассмотрения Конституционного суда может быть определен как возможность установления в подобных случаях справедливой, соразмерной компенсации, обеспечивающей баланс публичных и частных интересов, не нарушающей вытекающего из статьи 35 (часть 3) Конституции Российской Федерации требования о предварительном и равноценном возмещении за отчуждаемое в публичных целях имущество. Дав положительный ответ на поставленный вопрос, то есть создав принцип решения аналогичной группы дел, Конституционный суд в то же время высказался и по вопросу, который не входил ни в содержание оспоренной нормы, ни в предмет рассмотрения по данному делу. Данное обстоятельство объясняется, по всей видимости, тем, что признав неконституционность оспоренной нормы и обнаружив в связи с этим пробел в правовом регулировании, Конституционный суд в соответствии с частью четвертой статьи 79 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации" указал на необходимость непосредственного применения Конституции РФ исходя из закрепленных Конституцией Российской Федерации принципов защиты частной собственности, включая недопустимость ее чрезмерного ограничения (статья 8, часть 2; статья 35 и статья 55, часть 3), что предполагает выплату должникам - собственникам передаваемых объектов разумной компенсации, и в этом плане постановление совершенно точно отражает содержание соответствующего конституционного положения. Однако сделанный Конституционным судом вывод о том, что права требования и законные интересы кредиторов в рамках конкурсного производства в процедуре банкротства также подлежат защите в соответствии со статьей 35 (часть 3) Конституции Российской Федерации представляется несколько поспешным. Дело в том, что предметом рассмотрения суда не являлся вопрос о возможности распространения на права требования (в составе имущества должника или его кредиторов) положений Конституции РФ юридического режима права собственности, включая специфические "собственнические" способы защиты таких имущественных интересов. В соответствии со ст. 74 Федерального конституционного закона "О Конституционном суде", Конституционный Суд РФ принимает решение по делу, оценивая как буквальный смысл рассматриваемого акта, так и смысл, придаваемый ему официальным и иным толкованием или сложившейся правоприменительной практикой, а также исходя из его места в системе правовых актов. Конституционный Суд Российской Федерации принимает постановления и дает заключения только по предмету, указанному в обращении, и лишь в отношении той части акта или компетенции органа, конституционность которых подвергается сомнению в обращении.

Подобный вывод мог бы следовать из толкования Конституционным судом соответствующих положений Конституции РФ, как это предусмотрено ст. ст. 105, 106 Федерального конституционного закона "О Конституционном суде", однако в данном конкретном случае толкование норм с вышеприведенной целью не имело места.

В определении Конституционного суда от 13 января 2000 г. № 6-О "По жалобе гражданки Дудник Маргариты Викторовны на нарушение ее конституционных прав частью первой статьи 79 Федерального конституционного закона "О Конституционном суде Российской Федерации" (п.3) содержится утверждение о том, что при рассмотрении дел в любой из установленных Федеральным конституционным законом "О Конституционном Суде Российской Федерации" процедур ему принадлежит исключительное право официального, а потому обязательного для всех правоприменителей, толкования конституционных норм[18]. Представляется, однако, что данное утверждение следует понимать в том смысле, что независимо от той или иной предусмотренной законом процедуры деятельность Конституционного суда предполагает толкование конституционных норм в целях установления содержания этих норм, "направленное на раскрытие выраженной в них воли законодателя"[19], и это толкование обязательно для всех правоприменителей. Если же иметь в виду толкование норм Конституции как особую процедурную форму деятельности судебного органа конституционного контроля, то в соответствии со ст. ст.36, 105 Закона, поводом к рассмотрению дела о толковании может являться только обращение в Конституционный суд в форме запроса, исходящего от Президента Российской Федерации, Совета Федерации, Государственной Думы, Правительства Российской Федерации, а также органов законодательной власти субъектов Российской Федерации. Такого запроса от указанных органов не поступало. Основанием же к рассмотрению дела о толковании является лишь обнаружившаяся неопределенность в понимании положений Конституции Российской Федерации. Только при наличии указанных повода и основания одновременно толкование Конституционным судом той или иной конституционной нормы приобретает обязательность не только для всех правоприменителей, но становится общеобязательным официальным толкованием: в соответствии со ст. 106 Закона, толкование Конституции Российской Федерации, данное Конституционным Судом Российской Федерации, является официальным и обязательным для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений. Таким образом, возникает достаточно своеобразная ситуация, когда юридическая сила решения Конституционного суда непосредственно обусловлена процедурой, в соответствии с которой решение принято.

Поскольку рассмотренное нами выше Постановление Конституционного суда РФ от 16 мая 2000 г. № 8-П по делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 4 статьи 104 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве) в связи с жалобой компании "Timber Holdings International Limited" принято не в рамках процедуры толкования Конституции, содержащиеся в нем выводы о распространении правового режима права собственности на имущественные права следует рассматривать в качестве правовой позиции Конституционного суда, связывающей правоприменителей, но не имеющей официального общеобязательного характера. Как полагают Г. А. Гаджиев и С. Г. Пепеляев, правовая позиция Конституционного суда есть "система правовых аргументов, правоположение (правопонимание), образец (правило) прецедентного характера, общие правовые ориентиры"[20]. В литературе верно отмечается, что это явление - "правовая позиция Конституционного суда" - имеет большое значение для должного правового регулирования конституционно-правовых <