Объекты прав и объекты правоотношений

Наиболее органично и в то же время наиболее остро проблемы соотношения между эмпирическими феноменами, иными явлениями социальной реальности, с одной стороны, и правом, с другой стороны, обсуждаются в рамках научной дискуссии о сущности правовых отношений, что вполне естественно. Именно в категории правового отношения наиболее полно и объемно воспроизводятся, отображаются сложные целостные образования (совокупности) природного и общественного бытия в их функциональном, структурном и системном единстве.

Практически общепризнанно, что субстратом правовых отношений выступают отношения фактического порядка, однако взаимосвязи между теми и другими описываются по-разному. Так, для Н. М. Коркунова "юридическое отношение есть то же житейское, бытовое отношение, только регулируемое юридической нормой"[1], вследствие чего для надлежащего выяснения этого понятия необходимо обратиться к понятию отношения вообще. Определяемые юридическими нормами взаимные отношения людей слагаются из соответствующих друг другу и друг друга обусловливающих прав и обязанностей. Юридическая норма, разграничивая сталкивающиеся интересы, во-первых, устанавливает пределы, в которых данный интерес может быть осуществляем, - это право; во-вторых, устанавливает в отношении к другому сталкивающемуся с ним интересу соответственные ограничения - это обязанность. Утверждая, что юридические нормы и юридические отношения - это две различные стороны права: объективная и субъективная, Н. М. Коркунов полагал, что юридические отношения следует называть правом в субъективном смысле, потому что право и обязанность составляют принадлежность субъекта. "Без субъекта они существовать не могут: и право, и обязанность должны непременно быть чьи-нибудь… Поэтому необходимым элементом каждого юридического отношения являются субъекты права и обязанности. Однако этим не исчерпываются элементы юридического отношения. Право есть возможность осуществления интереса, а осуществление наших интересов предполагает непременно пользование теми или другими средствами. Поэтому каждое право необходимо должно иметь свой объект, пользование которым и ведет к осуществлению интереса, составляющего содержание права"[2]. В данном построении субъективный интерес приравнен к содержанию права, однако выведен за пределы правового отношения; его (интереса) проекцией в составе элементов юридического отношения является объект как средство удовлетворения интереса.

Опираясь на проводимое Н. М. Коркуновым деление правоотношений на публичное и частное отношения и мнение его о том, что в первом "ярче и определеннее всего выступает именно правовая обязанность"[3], Г. Ф. Шершеневич говорил об обязательном трехчленном составе любого правоотношения (субъекты - объект - обязанность), но указывал при этом, что в юридическом отношении может быть еще четвертый элемент - это право в субъективном смысле, называемое так в отличие от объективного права или норм права, потому что оно присваивается субъекту отношения, связывается с субъектом. В этом плане Г. Ф. Шершеневич дистанцировался от господствующего воззрения, согласно которому право в субъективном смысле не только может быть в юридическом отношении, но и должно быть (как обязательный структурный элемент): "Без субъективного права нет юридического отношения, и эта неразрывная связь идет так далеко, что многие, особенно германские юристы рассматривают субъективное право и юридическое отношение как равнозначащие понятия. С этой точки зрения структура юридического отношения определяется всегда четырьмя необходимыми элементами: субъекты, объект, право и обязанность. Такой взгляд создался вследствие того, что учение о юридическом отношении всецело разрабатывалось цивилистами. Частноправовое отношение принимается за юридическое отношение вообще. Но это обобщение не соответствует действительности… Публично-правовое отношение предполагает наличность трех элементов: a) субъектов; b) объекта; c) правовой обязанности. Частноправовое отношение предполагает наличие четырех элементов: a) субъектов; b) объекта; c) правовой обязанности; d) субъективного права"[4]. Следует заметить, однако, что в отличие от Н. М. Коркунова, для которого объект в структуре правоотношения выступает в качестве средства удовлетворения интереса и, строго говоря, в этом своем качестве должен быть присущ только частноправовому отношению, Г. Ф. Шершеневич включал объект в структуру как частно-правовых, так и публично-правовых отношений. Он писал по этому поводу: "В объекте права скрещиваются интересы управомоченного и обязанного субъектов и юридическое отношение есть отношение вынужденно разграниченных интересов. Объект права следует искать в благах, обеспечиваемых правом, как цели, а не в установленном поведении, как средстве. С этой стороны следует признать правильным определение объекта права как всего того, что служит средством осуществления разграничиваемых правом интересов"[5]. Исходя из приведенных общих построений, а также политэкономического понимания благ как вещей и услуг, Г. Ф. Шершеневич полагал в то же время, что право обеспечивает, сверх материальных, также и нравственные интересы, кроющиеся в семейных отношениях, и в этом случае объектом права являются сами лица, жена, дети, опекаемые. В итоге, объекты права, по Шершеневичу, представлены тремя видами: вещами, действиями других лиц и лицами. Соответственно этому абсолютные права разделяются по объекту на три вида: a) права вещные, как право собственности, залога, пользования, b) права исключительные, как авторское право, право на промышленные изобретения, c) права личной власти, как право мужа, право отца. Действие же, как полагал Г. Ф. Шершеневич, составляет объект относительных прав[6].

Утверждение Шершеневича о трехчленном составе публичноправовых отношений считал «безусловно неправильным» и «отвергал самым решительным образом» Ф. В. Тарановский, полагавший, что юридических обязанностей без соответствующих им притязаний вообще быть не может, нет таковых и в публичном праве. В то же время, Ф.В. Тарановский не удовлетворялся и разъяснением Г. Еллинека о том, что притязания точно так же входящие в состав публичноправовых отношений, как и частноправовых, различаются между собой оппозицией глаголов dürfen (сметь) и können (мочь), из которых первое обозначает моральную, а второе – фактическую возможность волевого действия. Частные субъективные права, по Еллинеку, предоставляют лишь моральную возможность содеяния того, что фактически было возможно сделать и без специального установления юридической нормы, тогда как субъективные публичные права предоставляют лицу не только моральную, но и самую фактическую возможность известного поведения; например, фактическая возможность обращения к суду за защитой или участия в выборах в парламент возникает одновременно с моральной возможностью только в силу установления последней соответственною нормою публичного права[7]. «Приведенное различие основано на недоразумении. Неразрывность фактической и моральной возможности поведения такая же в частном праве, как и в публичном. При отсутствии гражданского правопорядка определенного типа нет ни моральной, ни фактической возможности совершения того, что мы теперь понимаем под частноправовой сделкой со всеми ее последствиями. При отсутствии соответственных юридических норм нет ни брака, ни купли-продажи, ни найма, как нет и парламентских выборов. Все дело лишь в том, что гражданский правопорядок настолько давно уже установлен в своих основах, что основанное на нем поведение представляется чем-то неотделимым от нашей личности, входящим в состав ее фактической мощи. Между тем организация публичноправового строя гораздо новее, и в основанном на нем поведении людей легче видеть как бы некоторый моральный придаток к природной мощи индивида»[8].

Определение объекта права как блага, обеспечиваемого правом, имеет, на наш взгляд, общее значение и может быть применено практически к любой сфере правового регулирования, не исключая и отношений, регулируемых отраслями процессуального права. Дело в том, что объектные категории, относимые к благам, "накрывают" собой широчайший спектр интересов - от индивидуальных до классовых (групповых), общесоциальных и государственных, межгосударственных, цивилизационных, наконец, - причем интересы эти структурированы различным образом и распределены по разным слоям, срезам общественной жизни. Чрезвычайно продуктивным в этом плане представляется замечание Л. И. Петражицкого о том, что "субъектами обязанностей и прав бывают не только индивидуальные, конкретные представляемые существа, но и классы таковых, роды, виды, хотя классы не представляют чего-то существующего во внешнем мире, в частности, не означают реальных совокупностей наличных теперь объектов, а являются чисто идейными величинами (обнимающими и будущие и иные мыслимые объекты, раз они обладают известными признаками), а именно содержаниями или объектами абстрактных, общих идей… Сообразно с этим правоотношения, права и обязанности следует делить на индивидуальные, конкретные, и классовые, общие."[9]. В современном обществе с его чрезвычайно сложной политической организацией, переплетением экономических, идеологических, общесоциальных, групповых и индивидуальных интересов и приоритетов, выражаемых в том числе в позитивном праве и в содержании юридических отношений, с неизбежностью разнообразятся и объекты интересов, наблюдается взаимопроникновение, диффузия частных, общественных и публично-правовых интересов. В литературе отмечается возникновение коллективных прав и соответствующего таковым «права общественных интересов», появление так называемых «народных» исков как способа защиты любым гражданином национальных благ, являющихся достоянием общества и затрагиваемых действиями государства (дороги, территории общего пользования, океан)[10]. Означает ли это, что вместе с тем диверсифицируются и объекты прав, гражданских прав в частности?

В конечном счете те или иные блага, к достижению которых устремлены субъекты правовых отношений, всегда представляют собой явления и процессы объективной действительности, взятой во всем многообразии форм и способов существования таковой. Реализация законного интереса, состоящая в достижении соответствующего блага, в идеале, в последней инстанции приводит (должна) приводить к позитивным изменениям в материальной, духовной, социальной действительности. Однако было бы неверным ограничивать область таковых изменений сферой внеправовой действительности, пусть даже она и предельно широка. Проблема заключается в том, что право, будучи одним из социальных регуляторов, в то же время и само есть социальное явление, характеризуемое объективностью своего существования, но объективностью особого рода. Объективность права и объективность его существования состоят не в отождествлении правовых отношений и права в целом с самими фактическими отношениями, с непосредственной (внеправовой) социальностью, а в том, что право есть абстрактная форма фактических социальных отношений, и именно в этом (формальном) смысле и следует понимать распространенную характеристику права как социального явления[11]. При таком понимании социальной действительности права видимо есть основания искать сущность объектных категорий вначале внутри самого права и, уже во-вторых, вне его, в экстраюридической действительности. В этой связи нужно отметить, что некоторые ученые уже достаточно давно указывали на то, что правовой интерес может лежать не только в материальном мире, но и в области самого права, он может заключаться, например, в констатации наличия либо отсутствия определенных юридических состояний. Так, Г. Дернбург писал, что предметом иска может являться и установление наличия либо отсутствия правоотношения, если истец имеет правовой интерес в таковой констатации[12]. Конечно, это положение в интересующем нас аспекте в сильнейшей степени обусловлено особенностями процессуальной формы и процедуры, возможностями и предметными ограничениями того или иного процессуального производства. В случае иска о присуждении воля ответчика оказывается под воздействием не только воли истца, но и под воздействием государственной воли, выраженной в нормах права и в акте правоприменения, истец удовлетворяет таким образом свой материально-правовой интерес, приобретает возможность господства в отношении отыскиваемого материального объекта. Если же имеется в виду иск о признании, то такой интерес не имеет ничего общего с объектом права, ибо его удовлетворение в рамках юридического процесса еще не влияет непосредственно на правовое положение материального объекта правоотношения. Предметом такого иска является лишь судебное подтверждение факта принадлежности истцу права собственности, иного вещного права на имущество, но не выполнение ответчиком каких-либо конкретных обязанностей. Решение по иску устраняет сомнения в праве, и это сообщает определенность взаимоотношениям сторон, может являться основой для осуществления истцом в дальнейшем конкретных вещных правомочий.

Равным образом и отмеченные выше явления диверсификации интересов, выработка категорий «общественных», «национальных» интересов, проявляющихся обычно при их нарушении со стороны субъектов публичного права, не приводят к появлению новых самостоятельных видов объектов гражданских прав. Задавшись вопросом, какие именно элементы субъективных прав необходимы для систематизации последних, К. Кергер писал, что таковыми являются объекты и отношения к ним субъектов. Имеющиеся здесь различия в равной степени применимы как к публичным, так и к частным правам и поэтому могут рассматриваться в качестве общего основания всей системы прав. Но здесь же возникает вопрос: в какой степени различия в субъектах, которым адресованы требования, основанные на праве, влияют на различия в самих правах? Не без оснований Кергер приходил к выводу о том, что такие требования, адресованные государству, вместе с правами самого государства, являются правами публичными и как таковые противополагаются частным правам[13].

В отечественной общей теории права и дореволюционной цивилистике вопрос о субъективном праве, его объекте, предмете гражданско-правовой сделки исследовался достаточно углубленно. Так, Д. И. Мейер, характеризуя предмет сделки, предъявлял к нему следующие требования: предмет сделки должен иметь юридическое значение и представлять собой некий имущетвенный интерес в плане юридического отношения человека к материальному миру, должен быть оборотоспособен, не противен законам и нравственности и должен допускать физическую возможность совершения действия, предмета сделки[14]. Е.Н. Трубецкой полагал, что содержание субъективного права составляет не интерес, а свобода лица и, соответственно этому, объектом права является все то, что может входить в сферу внешней свободы, что может сделаться предметом человеческого господства. "Такими предметами, а следовательно, и объектами права могут быть, во-первых, предметы вещественного мира - вещи; во-вторых, действия лица и, наконец, в третьих, - само лицо"[15]. Полемизируя с преобладавшей на тот момент точкой зрения о том, что действиями как объектами прав могут быть действия лишь другого (обязанного) лица, Е. Н. Трубецкой полагал, что бывают случаи, когда объектами прав служат действия самого управомоченного лица (действия по реализации политических прав, действия, вытекающие из дееспособности субъекта). В отличие от Д. И. Мейера, допускавшего "юридическое отношение человека к материальному миру", Е. Н. Трубецкой такую возможность исключал, указывая: "Многие юридические отношения возникают по поводу вещей, но, в конце концов, всегда есть отношения между лицами. Под юридическими отношениями или правоотношениями, таким образом, следует понимать регулируемые нормами объективного права отношения лиц между собой"[16]. Правоотношение как отношение, определенное, даже созданное правом, понимал Б. Виндшейд, указывая, например, на отношения собственности или же владения, к которым правопорядок лишь только подступается. При этом Б. Виндшейд также признавал существование прав лишь в отношениях между лицами, но не между лицами и вещами[17].

Из соображения о дуалистическом характере правового объекта исходил Ф. В. Тарановский, который подразделял объекты субъективных прав на объекты первичного и вторичного порядка. Он отмечал, что субъективное право и обязанность составляют собою коррелятивные элементы юридического отношения, однако в каждом юридическом отношении выделял объект обязанности и объект права или, говоря иначе объекты первого и второго порядка. Первичным объектом субъективных прав при таком понимании выступают виды поведения, которые соответствуют закреплению за управомоченным соответственного поведения обязанного. Примеры: 1) право на получение купленной вещи, на труд наемного работника, право взимания налогов; 2) право не терпеть чужой запашки на своей земле, оскорбления чести, право прекращать всякое нарушение общественной тишины и спокойствия; 3) право проезжать через чужой участок земли по договору, производить обыск на законном основании, наказывать преступников. "Так как установленный объект обозначает разные виды поведения, то он выражен глаголами "делать", "не делать", "терпеть", которые в свою очередь требуют дополнения, или, говоря иначе, определения предмета, к которому относится делание, неделание или терпение. Это уже будет юридический объект второго порядка или объект юридического объекта… Для лучшего понимания вопроса обратимся к примерам, приведенным выше по поводу юридических объектов первого порядка. Разобрав их, мы увидим, что в них в качестве юридического объекта второго порядка выступают: 1) купленная вещь, труд наемного рабочего, денежная сумма квартирного налога; 2) земля, личная честь, общественная тишина и спокойствие; 3) езда, обыскные действия, действия, из которых слагается применение наказания (заключение и т.п.). В то время как юридический объект первого порядка слагается, как мы видели, из сочетания объекта обязанности и объекта права, юридический объект второго порядка один и тот же и для обязанности, и для права… Юридическими объектами второго порядка являются: 1) вещи, 2) нематериальные блага, 3) действия людей"[18].

К необходимости специальной разработки проблематики предмета права пришел Рудольф Зом посвятивший этому вопросу весьма основательное исследование. Германский ученый справедливо видел в категории предмета одно из основополагающих понятий гражданского права и в определении сущности предмета исходил из неразрывной его связи с понятием распорядительной сделки, распоряжения (Verfügungsgeschäft). Последнее понимается как юридический акт, непосредственно изменяющий правовое положение (принадлежность, способ существования) предмета[19]. Ранее, отмечал Р. Зом, сделки подобного рода именовали "вещными сделками" (dingliche Rechtsgeschäfte), однако данный термин несколько узок, ибо распорядительные сделки могут иметь место и вне сферы вещных прав (таковыми являются, например, уступка требования, прощение долга)[20]. В целях отличия сделок распорядительных от сделок обязательственных (Verpflichtungsgeschäfte) предлагается именовать первые предметными сделками. Обязательственные сделки всегда изменяют правовое положение определенного лица, и никогда не меняют правового положения определенного предмета. В собственном, узком смысле слова распорядительные сделки (истинные распорядительные сделки) представляют собой "наделяющие" сделки (Zuwendungsgeschäfte), то есть действия, приводящие к одностороннему обогащению контрагента с изменением предметного правового режима. Такие сделки совершаются исключительно в интересах другой стороны. Акт распоряжения совершает теряющая сторона, вторая же сторона лишь приобретает. Для правового понятия о предмете, как полагал Р. Зом, определяющими являются распорядительные сделки в узком смысле. Понятие о предмете образует предпосылку распорядительно-конститутивных сделок и принудительного распоряжения, однако само это понятие определено сферой распорядительных сделок в узком смысле[21].

Представленная концепция весьма примечательна: она опирается на соображение о том, что свойства предмета (объекта) в правовом смысле в наиболее чистом виде выявляются только посредством "чистых" односторонних распоряжений, совершаемых исключительно к пользе другого лица, поскольку в действительности именно такие не только неэквивалентные, но и безвозмездные сделки самым очевидным образом изменяют правовое положение предмета. Только в таких сделках воля лица формируется свободно и "бескорыстно", не будучи обусловлена соображениями встречной эквивалентности. Кроме того, подобный подход чисто внешне исключает и постановку вопроса о возможности в гражданских отношениях, вытекающих из "чистых" распорядительных сделок, объектов первого порядка (по терминологии Ф. В. Тарановского), представляющих собой должное поведение обязанного лица (ввиду отсутствия такового). Следуя этим рассуждениям, мы приходим к парадоксальному выводу о том, что "эталонное" понимание предмета (объекта) в частном праве возможно лишь в связи с нетипичными для гражданского права безвозмездными распорядительными сделками, приводящими к изменению правового положения предмета. Это достаточно неожиданное заключение не может быть поколеблено тем обстоятельством, что сам Р. Зом признавал существование и более обширной категории распорядительно-конститутивных сделок. Эти последние и составляют преобладающую часть гражданского оборота, в котором в качестве предметов участвуют вещи (Sachen) и нетелесные предметы (unkörperliche Gegenstände), к каковым принадлежат права, основанием которых являются распорядительные сделки, а также отчуждаемые и передаваемые имущественные права. Только предметы, как полагал Р. Зом, образуют активную составную часть имущества. В этом качестве, как составляющие имущества, предметы могут являться объектами сделок, принудительного распоряжения, общей собственности, правопреемства и т.п.[22]

Следует заметить, что такое понимание предмета (объекта) является необычным для германской гражданско-правовой доктрины, ведущие представители которой при анализе понятия предмета исходили, как правило, из иных соображений, подчеркивая особые аспекты взаимосвязи между субъективным правом и его предметом. Так, профессор боннского университета Ю. Барон отмечал: "Право в субъективном смысле (так наз. ius agendi, Privatrecht, Berechtigung) - это господство, которым определенное лицо (или несколько лиц) обладают по отношению к определенному предмету в целях удовлетворения своих интересов… Все предметы права в субъективном смысле - это лица и вещи"[23]. Подчеркивая, что субъективные права обусловлены природой их предмета, Ю. Барон, вслед за римско-правовой традицией, также разделял вещи на телесные и нетелесные, однако, в отличие от Р. Зома, формировал понятие имущества не из предметов, а из вещей. Казалось бы, между приведенными взглядами этих видных немецких правоведов нет существенного различия, коль скоро каждый из них от понятия "предмет" через понятие "вещь" приходит к одному и тому же родовому архетипу: имуществу (Vermögen). Тем не менее, различие есть, и оно весьма существенно. По Ю. Барону, предмет в правовом смысле существует лишь постольку, поскольку им (предметом) могут быть удовлетворены интересы носителя субъективного права, тогда как для Р. Зома предмет как таковой возникает лишь вследствие безвозмездной распорядительной сделки, каковой со всей очевидностью может быть удовлетворен лишь чужой экономический интерес. Эта констатация нуждается в содержательном уточнении: о каких интересах идет речь? Только ли об имущественных, являющихся движущей силой гражданско-правового регулирования, или также и о некоторых интересах морального характера, защищаемых гражданским законодательством? Не вдаваясь в вечную дискуссию о соотношении права и морали, полагаем необходимым отметить лишь одно обстоятельство. Право (закон) не может не учитывать общераспространенных, общепринятых этических требований, которые в значительной части базируются на принятых человечеством религиозных догматах и при воплощении их в праве обычно приобретают значение принципов справедливости и соразмерности, - принципов, которые своеобразным образом реализуются в юридической материи различных отраслей права. Исследователи библейских истоков современного права отмечают, что приоритетом в ветхозаветном урегулировании имущественных отношений является не наказание, а восстановление справедливости. Возвращение владельцу собственности или ее эквивалента после незаконного отчуждения является основным содержанием предлагаемых решений. «Требование неукоснительного соблюдения справедливости в имущественных отношениях универсально и никоим образом не ставится в зависимость от прочих обстоятельств. Так, закон требует возвратить найденное не только брату, но и врагу: «Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему (Исх. 23.4). В этом ветхозаветном законе уже отчетливо проступает евангельское требование любить и врага своего… Собственность защищена законом не только от злоумышленных поползновений на нее, но и от ненамеренных действий, приводящих к ее потере. Приведем ряд подобных законодательных норм: «Если кто раскроет яму, или если выкопает яму и не покроет ее, и упадет на нее вол, или осел, то хозяин ямы должен заплатить, отдать серебро хозяину их, а труп будет его. Если чей-нибудь вол забодает до смерти вола у соседа его, пусть продадут живого вола и разделят пополам цену его; также и убитого пусть разделят пополам; а если известно было, что вол бодлив был и вчера, и третьего дня, но хозяин его (быв извещен о сем) не стерег его, то должен он заплатить вола за вола, а убитый будет его (Исх. 21. 33 – 36)… «Если кто займет у ближнего своего скот, и он будет поврежден, или умрет, а хозяина его не было при нем, то должен заплатить; если же хозяин его был при нем, то не должен платить; если он был взят в наймы за деньги, то пусть и пойдет за ту цену» (Исх. 22. 14 – 15)»[24].

В частном праве эти религиозно-нравственные общечеловеческие принципы выражены наиболее отчетливо в началах эквивалентности и, следовательно, отступления от этого принципа влекут позитивные правовые последствия лишь в случаях, прямо предписанных (например, алиментарные обязанности в семейном праве) либо иным образом предусмотренных, допускаемых законом (например, дарение в праве гражданском). Правовой обязанности дарить, жертвовать что-либо, нарушая тем самым начала эквивалентности, не существует[25]. По отношению к предмету частно - правового регулирования такие ситуации образуют некоторую правовую периферию. Поэтому в качестве общего подхода к определению интересов носителей субъективных прав следует исходить из начал эквивалентности и в этом случае интерес лица не может (не должен) заключаться в одностороннем и безэквивалентном отчуждении имущества. Если исходить из того, что регулярным интересом субъекта являются сделки, приносящие убыль в его имуществе, то тем самым нарушаются все принципы и пропорции, заложенные еще в древнейших частно - правовых системах и многократно подтвержденные всей социальной практикой. Поэтому мы полагаем, что действительный правовой интерес носителя субъективного гражданского права не может состоять в совершении распорядительных сделок в "узком" смысле (по Р. Зому). Рассматривая вопрос о взаимодействии морали и права, можно отметить: не только старые этические постулаты влияют на формирование права, но и право служит источником формирования новой морали. В свое время Л. Гумплович очень точно заметил, что противоречие между моралью, предшествующей праву, и моралью, вновь создаваемой правом, только кажущееся: "Тем или иным путем люди ищут и находят известные формы мирного общественного сосуществования, подчиняются их необходимости и, признавая и принимая последнюю, создают новый обычай, новую мораль, первый толчок к которой дается правом. Как же относится к этой новой морали сложного общественного тела прежняя мораль ее отдельных элементов? Старая мораль социальных элементов необходимо должна подчиниться этой новой, ибо в то время как первая обеспечивала состояние простой группы, новая обеспечивала состояние группы все более сложной…" [26]. Новое частное право формирует и новую мораль "сложного общественного тела", мораль, которая если и не отвергает целиком, то и не рассматривает как норму социально-правового поведения односторонне-безвозмездное распоряжение имуществом. Такие сделки могут совершаться только в целях удовлетворения интересов морально-этического характера, лежащих вне сферы частно - правовых интересов, но именно эти "нетипичные" сделки самым типичным образом характеризуют предмет субъективного права с точки зрения изменения его правового состояния как важнейшего признака и условия гражданского оборота.

Из представленных точек зрения можно сделать вывод о том, что в науке не существует сколько-нибудь единой концепции объекта (предмета) права и правоотношения, в силу чего под объектом понимаются достаточно различные явления и образования - от фактов объективной действительности до явлений психического порядка. Однако следует заметить, что объектные реалии неизменно анализируются в теснейшей связи с осуществлением права через правоотношения, то есть в связи с динамикой правовой и социальной материи. Действительно, подлинная жизнь права состоит в его осуществлении, реализации. Означает ли это однако, что понятие объектов прав (гражданских, в частности), имеет смысл лишь пока в рамках конкретного правоотношения существует субъективное право (или субъективная обязанность)? Другими словами, никто не отрицает существования объекта субъективного права, хотя понятие это наполняется различным содержанием, но лишь немногие ученые ставили вопрос о том, существует ли объект права как правовая категория, имеющая собственные функции и несводимая к объекту субъективного права или к объекту правоотношения.

Понятие "объект" многозначно. Для целей исследования необходимо обсудить методологические начала, руководствуясь которыми можно выйти не на определение "объекта" вообще, а на объект именно правоотношения. В первом разделе настоящей главы мы попытались обосновать, что с точки зрения правогенеза принципиальное значение имеет понятие «объекта прав» как теоретической идеи, представляющей собой «невыводное знание» о категории, вмещающей в себя все абстракции, полученные на эмпирическом материале путем восхождения от внеправовых конкретных феноменов, являющихся действительными элементами рыночного обращения, к правовых абстракциям «вещей», «денег», «прав» и т.п. При таком подходе понятие «объекты прав» выступает в качестве основополагающей правовой категории, равнопорядковой категории «субъекта». Обе эти категории неразрывны в их сочетании и, строго говоря, совместно образуют тот фундамент, на котором и строится правовая система. Кроме того, необходимо подчеркнуть, что, по нашему мнению, требуется последовательное различение понятий объекта права, объектов прав и объектов правоотношений. В одной из ранних своих работ С. С. Алексеев предложил разграничивать объект права и объект правоотношения. Объектом права являются общественные отношения, а объектом правоотношения выступают блага (в гражданском праве – вещи, продукты духовного творчества, личные блага, результаты действий)[27]. По сути дела, на этом же настаивает и А.Б. Венгеров, полагающий, что объект права – это общественные отношения, которые регулируются системой норм, а объект правоотношения – это различные блага, которые стремятся получить управомоченные субъекты (состояния, которых они стремятся достичь, поведение, которого они ждут от обязанных субъектов и т.д.[28] Но если понятие «объект права» заменить более привычным, распространенным и, главное, равнозначным выражением «предмет правового регулирования», то проблема дифференциации объекта права и правоотношения перерастает в совершенно иное качество. Тогда вопрос будет состоять в том, имеют ли отношения предмета правового регулирования (до урегулирования их нормами права) свои собственные объекты, и если да, то каково их соотношение с объектами соответствующих правоотношений? Другими словами, объект права един и универсален – это общественные отношения, требующие правового регулирования, тогда как объекты прав и правоотношений множественны и эта их множественность в высокой степени обусловлена природой и разнообразием соответствующих внеюридических социальных и индивидуальных благ.

Проблема объекта правоотношения подвергалась плодотворному исследованию многими отечественными учеными как в советский, так и в современный период развития науки о праве (С. С. Алексеев, А.Б. Венгеров, Б. Л. Лазарев, С. Ф. Кечекьян, Ю. Г. Ткаченко, В. Н. Кудрявцев, О. С. Иоффе, Р. О. Халфина, Ю. К. Толстой и др.). Однако до настоящего времени все же нет убедительной концептуальной оценки понятия о нем, его места и функционального назначения в механизме правового регулирования. О спорности проблемы свидетельствует то обстоятельство, что под объектом правоотношения понимают общественные отношения, подлежащие регулированию[29], предметы материального и духовного мира[30], действия участников правоотношения и блага[31], поведение субъектов правоотношения[32], поведение обязанного лица[33]; допускаются и безобъектные правоотношения[34].

Ответ на вопрос о содержании и соотношении понятий «объекты прав» и «объекты правоотношений» не может быть получен без обращения к экономическому и юридическому аспектам понятия «благо». В экономической теории нового периода наиболее глубокий анализ сущности данного понятия предпринят виднейшим ученым Карлом Менгером (1840 – 1921), главой «австрийской экономической школы», который в 1871 г. опубликовал свой классический труд «Grundsätze der Volkswitrschaftslehre» (в русскоязычном издании 1992 г. озаглавлен как «Основания политической экономии»). Эта работа, как отмечают специалисты, радикально изменила представления о предмете и методе экономической науки и дала большинство понятий, которые являются сегодня исходными для экономической теории[35]. Смысловым центром теоретических положений Менгера (и австрийской школы в целом) является теория субъективной ценности, методологической основой которого выступает учение о благах вообще и об экономических (хозяйственных) благах в частности. Сопоставляя точки зрения мыслителей прошлого и современников, Менгер пришел к выводу о том, что те предметы, которые обладают способностью быть поставленными в причинную связь с удовлетворением человеческих потребностей, должны называться полезностями; поскольку же мы познаем эту причинную связь и в то же время обладаем властью действительно применить данные предметы к удовлетворению наших потребностей, мы называем их благами. Для того чтобы предмет стал благом, или, другими словами, для того чтобы он приобрел характер блага (Güterqualität), необходимо совпадение следующих четырех условий: 1) человеческой потребности; 2) свойств предмета, делающих его годным быть поставленным в причинную связь с удовлетворением этой потребности; 3) познания человеком этой причинной связи; 4) возможности распоряжаться предметом таким образом, чтобы действительно употреблять его для удовлетворения этой потребности. Предмет только тогда становится благом, когда совпадают эти четыре условия, но если отсутствует хотя бы одно из них, то предмет никогда не может стать благом. Если бы даже предмет уже обладал характером блага, то, как только отпало хотя бы одно из этих четырех условий, он утратил бы характер блага.Характер благ не есть нечто присущее благам, не есть их свойство, но предст