Общая характеристика инквизиционного процесса

На смену состязательному (обвинительному) уголовному процессу в XVI в. в период абсолютной монархии пришёл инквизиционный (латинский термин «инквизиция» означает «исследование», что близко к понятию розыска), или розыскной, или следственный процесс. Периоду государственных, устрашающих наказаний XVI-XVIII вв. в истории уголовного права соответствовал инквизиционный (следственный, розыскной) уголовный процесс. Законодательное выражение инквизиционный процесс нашёл во Франции в Большом уголовном ордонансе Людовика XIV 1670 г. В Германии инквизиционный процесс закрепляла Каролина 1532 г.

В инквизиционном процессе уголовное преследование возбуждалось судебными органами не только по жалобе потерпевшего, но и по собственному усмотрению, по долгу службы независимо от жалобы и желания потерпевшего от преступления. Это объясняется тем, что изменилось понятие преступления. В период государственных, устрашающих наказаний XVI - XVIII вв. преступление понималось как нарушение королевской воли, грозящее безопасности общества и государства. Поэтому государственные органы обязаны были преследовать виновных в совершении тяжких преступлений. Такой порядок возбуждения уголовного процесса является достижением инквизиционного процесса и поэтому сохраняется и в современном смешанном уголовном процессе.

Каролина исключала преследование по инициативе государственных органов лишь в четырёх случаях: прелюбодеянии, похищении женщины, изнасиловании и семейной краже (краже, совершённой в доме членом семьи), а обычное право присоединяло сюда лишь оскорбление и подмену детей.

Поводами к возбуждению судом уголовного преследования, кроме жалобы потерпевшего от преступления, являлись собственное наблюдение судьи, доносы - сообщения любых частных лиц о преступлении, явка с повинной, задержание преступника на месте совершения преступления, порочащие слухи (дурная молва), согласно которой кого-либо считали в данном округе преступником.

Каролина устанавливала ответственность за видимость зла: «Согласно праву, надлежит избегать не только совершения преступления, но и самой видимости зла, создающей дурную славу или вызывающей подозрения в преступлении. Тот, кто не делает этого, является сам причиной своих собственных страданий» (ч. 2 ст. LXI). Немецкие юридические пословицы гласили: «людские толки - не совсем выдумка», «народная молва редко целиком выдумана». Средства массовой информации (газеты, журналы, радио, телевидение) в те времена отсутствовали, люди узнавали новости по слухам. Поэтому современным аналогом возбуждения уголовного преследования по порочащим слухам, дурной молве это порочащие публикации в средствах массовой информации.

Впервые в истории уголовного процесса появляется предварительное следствие, которое проводилось одним из судей и было направлено на сбор доказательств, изобличающих обвиняемого. В состязательном процессе не было стадии предварительного следствия, когда государственные органы вместо потерпевшего изобличали обвиняемого. Потерпевший должен был сам собирать доказательства, направленные на изобличение обвиняемого. Это нередко приводило к безнаказанности преступников. Поэтому появление предварительного следствия является важным достижением инквизиционного процесса и оно сохраняется в современном смешанном уголовном процессе как необходимая стадия подготовки дела для судебного разбирательства.

В инквизиционном процессе вообще не было сторон, которые самостоятельно и отдельно от суда действовали бы в процессе. Судебное решение основывалось на данных, собранных непосредственно и исключительно деятельностью самого судьи.

Потерпевший являлся лишь жалобщиком, а бесправный обвиняемый рассматривался только как объект мероприятий судьи, направленных на получение от него материала, нужного для постановления приговора. Возбуждение дела, раскрытие и расследование преступлений лежало на самом суде как органе государственной власти. Усмотрением судьи - следователя направлялось исследование дела, он сам разыскивает и устанавливает данные, необходимые для установления истины в уголовном деле.

Существенной чертой инквизиционного процесса является отсутствие состязательности, слияние в лице судьи функций обвинителя, защитника и судьи. Судья как следователь должен был собирать доказательства, изобличающие обвиняемого, как защитник он должен был собирать доказательства, оправдывающие обвиняемого или смягчающие его вину. В качестве судьи он решал вопрос о виновности данного лица, беспристрастно взвешивал доводы, говорящие за и против подсудимого. Уголовное преследование, обличение виновных, а с другой стороны - сбор данных, оправдывающих подсудимого, и произнесение приговоров лежало на обязанности одного и того же органа - суда.

Здесь предполагалось, что судья с равной энергией и с равным умением выполнит функции и обвинителя, и защитника, и судьи. Очевидно, что одно и то же лицо не может объективно выполнять столь разные процессуальные функции - обвинение, защита и правосудие. Это требует от судьи поистине неземной объективности. Сосредоточение трёх процессуальных функций - обвинения, защиты и суда в руках одного лица - судьи объяснялось необходимостью энергичной и быстрой борьбы с преступлениями («быстрота важнее основательности»). В основании инквизиционного процесса лежала правильная мысль, что государство обязано заботиться о преследовании виновных в совершении тяжких преступлений. Инквизиционный процесс являлся естественным итогом предшествующей эпохи смут и войн, воплощением потребности в сильной государственной власти, как её тогда понимали. Историческое значение инквизиционного процесса состояло в укреплении средствами юстиции централизованного монархического государства, сменявшего политическую раздробленность и многовластие. Государство считалось установленной Богом властью, проявления которой служат божественным целям и которая священна. Инквизиционный процесс давал в руки государству мощное средство для проведения в жизнь его воли, сделал суд функцией государственных органов, устранив из судебного процесса стороны, принеся личность в жертву государству. В этой идее служения государственным интересам и заключается историческая роль инквизиционного процесса.

Инквизиционный процесс ставил правильную цель борьбы с преступлениями, но при этом совершенно лишал прав обвиняемого, который был беззащитен перед государственным могуществом. Этот процесс ставил своей целью преследование преступления во имя защиты государственной безопасности и поэтому интересы и гарантии гражданина отступали на задний план. Для инквизиционного процесса государство обозначало всё, а обвиняемый был ничем и поэтому процесс так часто приводил к гибели людей, несправедливо заподозренных ин а деле невиновных. Невиновный человек почти не имел возможности защищаться от обвинения. Инквизиционный процесс превращал суд в учреждение, на фронтоне которого должно было быть написано, как на вратах Дантова ада: «Вы, которые сюда входите, оставьте надежду навсегда».

Инквизиционный уголовный процесс делился на две основные стадии: 1) предварительное следствие; 2) судебное разбирательство.

Предварительное следствие

Предварительное следствие представляло собой сложную цепь следственных действий - допросы потерпевшего, свидетелей, обвиняемого, осмотр места происшествия, очные ставки обвиняемого со свидетелями обвинения (это одновременный допрос двух лиц - обвиняемого и свидетеля, двух свидетелей в присутствии друг друга по поводу одного и то же обстоятельства при наличии существенных противоречий между ранее данными показаниями этих лиц) и т. п., направленных на изобличение виновного и собирание против него доказательств, и не было ограничено сроками. Предварительное следствие проводил один из членов суда, выступающий при этом в роли следственного судьи. Он в качестве полномочного представителя суда выполнял все необходимые следственные действия.

Предварительное следствие носило письменный характер, то есть все действия следственно судьи подробно записывались в протокол, что было необходимо для закрепление доказательств для судебного разбирательства. Следствие носило тайный характер, то есть обвиняемому не сообщались точные данные дела, а иногда даже намеренно обманывали относительно обстоятельств дела.

Предварительное следствие во Франции делилось на общее (или генеральное) и специальное. Общее предварительное следствие представляло собой особое расследование или дознание, которое не было связано никакими процессуальными формами, было направлено на установление факта совершения преступления, и намечало, кем это преступление совершено. Обвиняемый выступал в нём в качестве подозреваемого лица, даже не зная конкретно, в чём он обвиняется. Подозреваемый - это лицо, в отношении которого имеются известные уличающие данные, недостаточные, однако, для того, чтобы это лицо могло было обвинять в конкретном преступлении, для того, чтобы формально предъявить этому лицу обвинение. Он допрашивался без предъявления ему обвинения. Подозреваемому не сообщали данных дознания и не позволяли воспользоваться советами защитника. Во время специального предварительного следствия собирались доказательства виновности определённого лица, подозреваемому предъявлялось обвинение и проводился допрос по пунктам, то есть по существу тех фактов, которые ему вменялись в вину: кто, что, где, когда, с какой целью, каким образом и с чьей помощью совершил. Специальное расследование заключалось в подробном допросе обвиняемого, свидетелей, сборе доказательств для окончательного изобличения преступника и его сообщников.

Каролина выделяла такие стадии как дознание, общее расследование и специальное расследование. Дознание устанавливало факт совершения преступления и подозреваемого в нём лица. Для этого судья занимался сбором предварительной тайной информации о преступлении и преступнике. Поводами для проведения дознания были: явка с повинной, задержание преступника на месте совершения преступления, донос, порочащая общая молва. При этом подозреваемый заключался под стражу, подвергался аресту до суда. Общее расследование сводилось к предварительному краткому допросу подозреваемого об обстоятельствах дела в целях уточнения данных о преступлении. Специальное расследование заключалось в подробном допросе обвиняемого, свидетелей, сборе доказательств для окончательного изобличения преступника и его сообщников.

Обвиняемый был почти полностью лишён возможности защищаться от обвинения, его права не были ограждены. Обвиняемый подвергался аресту до суда, должен был вынести страдания тюремного заключения, которое при тогдашнем состоянии тюрем было чрезвычайно тягостно. Защитником обвиняемого считался следственный судья, который должен был установить истину по делу, а значит, собирать доказательства, не только изобличающие, но и оправдывающие обвиняемого, или, по крайней мере, смягчающие его вину. Тем самым он фактически был лишён защитника. Ордонанс 1670 г. устанавливал: «обвиняемые, какого бы рода они ни были, не могут иметь адвоката, вопреки всем противоречащим этому обычаям».

Адвокат считался не нужным, так как судья был обязан всё раскрыть, всё исследовать, что может послужить в пользу обвиняемого. В инквизиционном процессе считалось, что дать «защитника обвиняемому - да это давать ему соучастника; нет, не нужно его». Адвокат рассматривался как «наёмный укрыватель всякого преступления», как пособник преступника. Этот как раз тот случай, когда вместе с водой выплёскивают и ребёнка. Дело в том, что есть два типа адвокатов. Первый защищает сильных против слабых, действительно являясь «наёмным укрывателем всякого преступления», за гонорар неумеренный выдаёт белое за чёрное, а чёрное за белое. Например, адвокаты мафии, наркоторговцев. Однако есть второй тип адвокатов, защищающих слабых против сильных. Как же без советов адвоката мог оправдаться невиновный обвиняемый? Первая задача адвокатов содействовать справедливости, а не сокрытию следов преступления. Каролина допускала формальную защиту в уголовном процессе. Ст. 88, но сфера допущения её всё более и более ограничивалась. Участие адвоката допускалось только в наиболее важных делах.

Наконец, одно и тоже лицо, судья, не может объективно выполнять столь разные процессуальные функции - обвинение и защита: «никто не может служить двум господам». Русский процессуалист Д. Г. Тальберг подчеркивал, что в следственном процессе обвиняемый «составляет объект следственной деятельности, вынужден вести неравную борьбу с судьей - следователем, который нередко в самой защите подсудимого, склонен видеть упорство, своего рода препятствие в его деятельности и часто относится к нему с недоверием и почти с враждебным чувством». ⁴⁷ Следственный судья любой ценой стремился получить признание обвиняемым вины. При допросе обвиняемого законодатель рекомендовал судье прибегать к неясным и даже «ловушечным» вопросам. При этом получила развитие система психического воздействия: использование различных хитростей (например, вводили подозреваемого или обвиняемого в слабо освещённую комнату, где лежал труп убитого, и у трупа торжественно увещевали обвиняемого сказать правду, рассчитывая на то, что потрясённый виновник выдаст себя), наводящие вопросы, лицемерное сочувствие, увещевания, ложные обещания, угрозы, издевательства, чтобы сломить сопротивление обвиняемого, вырвать у его признание вины. Обвиняемому нельзя было сообщать точных данных дела.

Так, рекомендовалось обещать обвиняемому в éреси, что если он сознается, то его не приговорят к смерти. Потом, когда дело доходило до приговора, то судья, давший это обещание, мог предоставить другому судье подписать смертный приговор, который не давал такого обещания. Или же судья должен был обещать обвиняемому помочь ему долго жить и при этом думать о вечной жизни на том свете. Судья должен был подсылать к обвиняемому в тяжком преступлении в тюрьму ловких людей, которые бы вкрадчивыми речами или другими искусными приёмами вовлекли его в откровенность и вырывали у него какое-либо неосторожное слово, служившее затем доказательством его виновности. Сами следственные судьи пытались продолжительными беседами, касаясь события то там то сям, заставить подозреваемого «проговориться», то есть выдать знание такой подробности, которое могло бы быть доступно только лицу, совершившему преступление.

На всём протяжении следствия к обвиняемому в целях получения у него признания могла применяться пытка. Обвиняемый был обязан говорить правду и мог быть принужден к этому пыткой, так как этого требует воля государства. Пытка состояла в применении к человеку физических страданий с целью заставить его сделать признание о совершённом им преступлении и о своих сообщниках (соучастниках). Первоначально пытка применялась только к рабам, а затем стала применяться и к свободным. К пытке обращались, когда были уже улики, но их оказывалось недостаточно для обвинения, следовало пополнить улики собственным признанием. Обвиняемого пытали и потому, что в его показаниях имелись противоречия. Его пытали, наконец, с целью раскрытия других преступлений, в которых он хотя не обвиняется, но может быть виновным. Пытка в важных делах могла применяться и к свидетелям.

Пытке предшествовал «расспрос с пристрастием», то есть допрос под угрозой пытки при показывании обвиняемому орудий пытки, а затем реальном прикладывании орудий пытки к телу обвиняемого, но без истязания. Законодательные акты (например, Каролина) не регламентировали порядок и приёмы самой пытки. Методы применения пытки были самыми разнообразными и ужасными и первоначально зависели от изобретательности следственного судьи. Позднее были разработаны определённые виды пыток, их орудия, применение которых регулировалось в законодательном порядке. Например, Австрийский уголовный кодекс «Терезиана» 1768 г. с немецкой пунктуальностью подробно описывало систему пыток и иллюстрировало её 12 гравюрами с изображением различных пыток, представляя наглядно для судей разного рода способы и орудия пыток. Справедливости ради, следует заметить, что это описание пыток ставило своей целью ограничение усмотрения судей и ограничение пытки.

Пытка применялась в виде сдавливания железными тисками пальцев рук, ступней ног («испанский башмак»). Орудием пытки служила дыба. Она состояла из двух столбов и двух поперечных перекладин. Ступни ног пытаемого привязывались к верхней перекладине, которая поднималась вверх, и обвиняемый растягивался на дыбе.

Постепенно были разработаны и степени пытки. Первая состояла в доставке обвиняемого в камеру пыток, в объяснении действий отдельных орудий пытки; вторая - в сдавливании обвиняемому пальцев рук; третья - в сдавливании ступней ног, голени; четвёртая - в растягивании на дыбе; пятая - в окроплении обвиняемого горящей серой или смолой, отсюда в протоколах писали, что обвиняемый «с огня заговорил». Обвиняемый считался оправданным, если он выдерживал пытку в продолжение целого часа, не сознавшись в приписываемом ему преступлении. Однако по важным делам закон обходили тем, что возобновление мучений называлось не «повторением», но «продолжением» пытки.

Каролина провозглашала «разумный подход» к допросу под пыткой, соразмерность жестокости пыток характеру улик и состоянию допрашиваемого. Каролина предусматривала даже определённые гарантии правильности применения пыток. Для применения пытки требовались улики, которые «должны быть доказаны двумя добрыми свидетелями» (ст. XXIII), «по усмотрению благонамеренного и разумного судьи допрос под пыткой должен производиться в соответствии с характером улики и состоянием допрашиваемого лица: более или менее продолжительно, сурово или мягко. Сказанное допрашиваемым во время пытки не должно приниматься во внимание или записываться. Он должен дать показания после того, как будет отпущен с пытки» (ст. LVIII).

Во время производства пытки судьи должны были, оказывается, действовать «с чисто христианской душою» и не злоупотреблять пыткой. Они должны были внимательно следить за всеми движениями пытаемого, присматриваться к его жестам, прислушиваться к его шёпоту, проверять и записывать свои впечатления. Полученное при помощи пытки признание имело юридическое значение по Каролине лишь следующих случаях: 1) если было дано не в момент самой пытки, а в момент допроса, когда палач по приказанию суда, приостанавливал пытку; 2) если показания содержали в себе такие факты, которые не могли быть известны невиновному и допускали проверку; 3) если это признание было через несколько дней повторено перед судом вне камеры для пытки.

Однако по особо важным делам (о ведьмах, о ересях, об оскорблении величества, о государственной измене, о разбоях, о фальшивомонетчиках) пытка применялась при малейшем подозрении судьи. «В делах о ведьмах, - писал влиятельнейший из немецких криминалистов XVII в., знаменитый Бенедикт Карпцов, - в виду того, что преступления эти крайне тяжки и опасны, должно считать достаточным основанием для применения пытки всякое подозрение и всякую косвенную улику, ибо преступления эти совершаются потаённо и мало оставляют по себе следов. По этим вредным и отвратительным преступлениям, при коих отыскивание доказательств очень трудно и кои совершаются таинственными путями, так что на тысячу преступников разве один может быть судим и подвергнут заслуженной каре, совершенно не следует боязливо и добросовестно сообразовываться с установленными правилами судопроизводства. Достаточно для доказательства виновности, если имеется одно подозрение. Пытка может быть повторяема неоднократно, так как при более тяжких преступлениях надо прибегать и к сильным средствам. Судья тем более в праве пускать против ведьм в ход особенно жестокую пытку, что при них всегда стоит дьявол, помогающий им выдержать муки». Таким образом, пытку к предполагаемой ведьме судья мог применять, когда ему заблагорассудится. Обвиняемую пытали до тех пор, пока она не признается или не умрёт под пыткой.

Карпцову вторил Ж. Бодéн: «если женщина не плачет, когда ей предъявляют обвинение, то это создаёт одно из сильнейших предположений её виновности в колдовстве. Это заметил Грийар и другие инквизиторы, после того, как они судили и казнили очень многих колдуний»¹. ¹ Цит. по: Кенни К. Основы уголовного права / Пер. с англ. М., 1949. С. 381, сноска 1. Он же указывал: «По делам о колдовстве общая молва почти непогрешима»¹. ¹ Там же. С. 414, сноска 1. Боден утверждал, что лица, обвиняемые в колдовстве, должны быть осуждаемы без каких-либо дальнейших доказательств, если они сами не могут доказать свою невиновность, «так как придерживаться при рассмотрении дел о колдовстве обычных правил процесса, значило бы нарушать закон божеский и человеческий»¹. ¹ Там же. С. 433.

Принцип «король не делает зла» означал свободу государства от ответственности за напрасный вред, причинённый к обвиняемому в ходе инквизиционного процесса. Так, Каролина освобождала судью за «правильное и допустимое законом» применение пытки и в том случае, когда обвиняемый оказывался невиновным (ч. 1 ст. LXI). Без такой нормы, дающей судьям право на «производственный риск», осуждение некоторого числа невиновных («лес рубят - щепки летят»), инквизиционный процесс просто не смог бы функционировать, ибо тогда судьи вообще опасались бы применять пытку.

В инквизиционном процессе действовал принцип презумпции виновности, согласно которому обвиняемый должен был доказывать свою невиновность, тогда как его вина принималась без доказательств, даже слухи принимались как доказательство вины. Чего нельзя истолковать в пользу обвиняемого следовало рассматривать в неблагоприятном для него смысле. Обвиняемый, отказавшийся давать показания или дававший ложные показания, помимо наказания за основное преступление, в котором он обвинялся, подвергался наказанию «за ложь и непокорность». Факт отрицания вины, его называли запирательством, служил одним из оснований к обвинению и усиливал ответственность.

«Если ... обвиняемый отрицает приписываемое ему преступление, то его должно немедленно опросить, не может ли он предъявить доказательства своей невиновности в данном преступлении», - предписывала Каролина (ст. XLVII). Все сомнения в таком процессе толковались в пользу вывода от виновности. Так, ст. XXXIX Каролины указывала, что если подозреваемые в разбое лица не могут доказать, что имеют законные средства к существованию, то «... таких плутов должно не жалеючи хватать, допрашивать с пристрастием и сурово карать за их преступления». Каролина предписывала: «Если… обнаружится, что признанные преступником обстоятельства не соответствуют истине, то должно указать на эту ложь арестованному, угрожая сурово наказать за это» (ч. 2 ст. LIV).

Немецкий приходской священник, иезуит Фридрих Шпе, бывший духовником приговорённых к смерти ведьм и ставший противником преследования ведьм, в своём сочинении (1631) так описывал логику судей: «Улики и доказательства всегда против обвиняемой, - какие бы они ни были, положительные или отрицательные. Если обвиняемая вела дурной образ жизни, то, разумеется, это доказательство её связи с дьяволом; если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрение в связи с дьяволом и в ночных путешествиях на шабаш. Затем, как она себя держит на допросе. Если она обнаруживает страх, то ясно, что она виновна: совесть её выдает. Если же она, уверенная в своей невиновности, держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо, по мнению судей, ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием. Если она защищается и оправдывается против возводимых на неё обвинений, это свидетельствует о её виновности; если же в страхе и отчаянии от чудовищности возводимых на неё поклёпов она падает духом и молчит, это уже прямое доказательство её преступности».

По мнению судей, дьявол часто присутствует во время допроса ведьмы, и видим ею. Бόльшей частью он сидит под столом, высовывает язык, делает гримасы, приказывает ведьме молчать и угрожает ей, если она хочет говорить. Шпе отмечал: «Если несчастная женщина на пытке от нестерпимых мук дико вращает глазами, для судей это значит, что она ищет глазами своего дьявола; если же она с неподвижными глазами остаётся напряженной, это значит, что она видит своего дьявола и смотрит на него. Если она находит в себе силу переносить ужасы пытки, это значит, что дьявол её поддерживает, и что её необходимо терзать ещё сильнее. Если она не выдерживает и под пыткой испускает дух, это значит, что дьявол её умертвил, дабы она не сделала признаний и не открыла тайны, и тогда её труп все-таки предается позорной смерти на костре или виселице».

«Хотел бы я знать, - восклицает Шпе, - каким путём возможно невинной доказать свою невинность и избегнуть смерти? Несчастная, на что надеешься, зачем при первом твоём вступлении в тюрьму не признала себя виновной? Неразумная женщина, почему хочешь много раз умирать, когда можешь одним разом прекратить свои мучения? Послушайся моего совета, признай себя виновной с самого начала, ещё до начала мучений! Признай себя виновной и умри! Спасти себя ты всё равно не сможешь, потому что ты всё равно должна умереть. А к вам, судьи, обращаюсь и спрашиваю вас: зачем вы так тщательно ищите повсюду ведьм и колдунов? Я вам укажу, где они находятся. Возьмите первого встречного капуцинского монаха, первого иезуита, первого священника, подвергните его пытке, и он признается, непременно признается. Если же он будет упорствовать и при помощи колдовских средств будет переносить все страдания, пытайте его опять, пытайте его ещё более жестоко, он должен будет признаться. Возьмите прелатов, кардиналов, самого папу - они признаются, уверяю вас, они признаются!». Подвергните, писал Шпе, пытке церковных начальников, судей, меня, приложите ко всем нам все роды пыток - и мы все окажемся виновными в колдовстве.

Судебное разбирательство

По окончании предварительного следствия дело разрешалось судом. Судебное разбирательство по существу представляло собой придаток к предварительному следствию, так как оно носило письменный и тайный характер. Письменный характер судебного разбирательства выражался в том, что суд выносил приговор только по письменным материалам, протоколам предварительного следствия («чего нет в актах, то не существует для мира - для судьи»), а не на основании непосредственного, живого в зале суда допроса подсудимого и свидетелей. Суд не допрашивал свидетелей, ограничивался чтением показаний свидетелей и лишь в очень ограниченных случаях допрашивал обвиняемого, обычно же выносил приговор, не видя обвиняемого.

Так как суд назначал одного из своих членов, следственного судью, для подготовки дела, для предварительного следствия, то считалось, что допрошенные этим представителем свидетели и даже обвиняемый могут вторично не вызываться в судебное заседание при итоговом рассмотрении дела - для этого достаточно ранее полученных протоколов и иных документов. Вера в письменные акты и в их мудрость основывалась на том мнении, что этим обеспечивается независимость и объективность суда, решающего дела: суд, будто бы, основывая своё решение исключительно на содержании письменных актов, следует лишь «мёртвым бумагам» и не может поэтому уклониться от цели - объективного приговора, так как, не зная обвиняемого, суд не может испытывать симпатии или антипатии в отношении обвиняемого и свидетелей.

При этом не учитывалось, что всякая запись субъективна и от судьи ускользает много очень важных мелочей, помогающих надлежащей оценке достоверности, правдивости доказательств. Например, тон свидетеля, выражение его лица, манера держаться могут свидетельствовать, что он даёт лживые показания (см. с……). При письменном предварительном следствии обыкновенно накапливалось столько письменного материала, что ознакомление с ним судей во всём его объёме становилось почти невозможным. Поэтому они решали дело на основании докладной записки, извлечения, выписок из дела, то есть данные, которые ложились в основание приговора, получались судом уже из третьих рук, с усиленным (двойным) субъективизмом и без надлежащей полноты. Дело окончательно разрешалось на основании доклада одного из членов суда. В сознании судьи проникали лишь те факты, которые счёл нужным сообщить кто-то другой - следственный судья или докладчик. Судья мог не понять того, что ему передали, и пожелать дальнейших пояснений. Неполнота и ошибка могут быть устранены, если возможно выслушать и допросить непосредственно тех, от кого показания исходят, что невозможно. Письменность судопроизводства вызывала безмерную затяжку процесса, и как результат причинение тяжких страданий тем, кто становится жертвами такого процесса.

Русский процессуалист И. Я. Фойницкий справедливо отмечал: «Как бы ни был высок нравственный уровень должностного лица, на обязанности которого лежит обличение виновного и собирание против него доказательств, оно не может быть по тому же делу беспристрастным судьей; его предшествующая деятельность, при которой оно было заинтересовано в раскрытии виновности, определила уже его взгляды, сделала их предвзятыми. Эта опасность отсутствия беспристрастия увеличивается ещё более, когда закон не допускает формальной защиты, возлагая на того же судью и обязанности защитника». ⁴⁶

Судебное разбирательство носило тайный характер, то есть проходило без участия не только публики, но и подсудимого с потерпевшим. Тайный характер судебного разбирательства позволял скрывать недостатки предварительного следствия и злонамеренные действия судьи.

Кроме того, боялись гласности судебного разбирательства, как условия, облегчающего для подсудимого возможность скрыть следы преступления, войти в соглашение со свидетелями, и как угрозы для народной нравственности.

Пересмотр приговора допускался в порядке обжалования по апелляции, жалобе, приносить которую могли потерпевший и прокурор - с одной стороны, и подсудимый - с другой. При этом принесение апелляции не приостанавливало исполнения приговора. Апелляционная инстанция, вновь рассмотрев дело по существу, выносила новый приговор. Кроме пересмотра судебных решений по обжаловании их, инквизиционный процесс, знал ревизионный порядок пересмотра, то есть некоторые приговоры, и без обжалования, непременно пересматривались вышестоящей инстанцией. В силу ревизионного порядка всякое судебное решение предполагалось сомнительным и подлежало обязательной и всесторонней проверке в вышестоящих инстанциях.