Глава V – К вопросу о положениях

- А наверное, нет ничего хуже, чем быть рабом? – наткнулся на мысль Юрий Вильямович, столкнувшись у выхода с Анатолием Николаевичем, поджидавшим его для убытия в столовую.

Анатолий Николаевич пребывал не в духе, совсем вопреки недавним своим шуткам об иных цивилизациях за дверью приёмной. Юрий Вильямович соскользнул взглядом с расстроенного лица коллеги на соответствующий упадническим настроениям невзрачный серый галстук, залез пальцами себе под ворот, повторно подумав о невыгодности положения раба, а при этом ещё насторожился: уж не заподозрил ли что неладное этот редко невесёлый сотрудник. «Может быть, предчувствия в таких ситуациях сами сваливаются на обречённых?» - но Анатолий Николаевич тут же отстранил подозрения:

- Нет ничего хуже, чем вызывать отвращение у человека, который тебе дороже всего, - ответил как-то по-владимирски, подчеркнув далёкое от практичности меланхоличное состояние.

«Что ж. И правда, есть вещи пострашнее рабства», - с некоторым успокоением согласился Юрий Вильямович:

- Беда правосудия в том, что оно видит лишь события, которые произошли, но не рассматривает то, чего благодаря этим событиям не случилось, - юрист сам удивился сказанному, не совсем понял, с чего именно подобное произнёс, поэтому взял паузу посредством извлечения из кармана пачки сигарет.

- Мы разве не идём в столовую? – без каких-либо претензий, устало и почти безразлично напомнил Анатолий Николаевич. – Хотя, признаться честно, у меня вовсе нет аппетита. Есть разве только желание хоть куда-нибудь уйти или, по крайней мере, создать иллюзию, что я пытался это сделать.

- Да, да, - прикуривая аккуратнейшим образом, лишь бы не запалить превосходный гладкий галстук, объяснял юрист. – Мне сейчас знакомый один должен квитанцию привезти – он на машине подъедет. Потом сразу же пойдём.

Анатолий Николаевич промолчал, как сгоревшая летопись, и лишь с ещё более отрешённым видом одобрительно пошевелил головою.

В точном соответствии обещанию Юрия Вильямовича в ближайшую минуту к институту подъехал иностранный автомобиль, за тёмным стеклом которого обозначилась одна только фигура водителя. Ближняя к юристу дверь щёлкнула замком, Юрий Вильямович забрался на переднее сиденье и, по всей выразительности позы, перед закрытием себя в машине пожал руку находящемуся там человеку. Апатия Анатолия Николаевича разрослась за время ожиданий до такой степени, что ему оказалось лень зайти с фронта или с тыла, чтоб хотя бы для истории заметить марку автомобиля, не говоря уже о том, что ему не хватило интереса следить через мутные стёкла за поведением двух фигур. Верхние ярусы семиэтажного столбца института поманили куда сильнее, а в небесных перемещениях можно было хоть искусственно и на время затерять гнетущую мысль, а если не затерять, то, по меньшей мере, немного растворить её в безграничном пространстве, какое всем одинаково предоставляет небо. Казалось, Анатолию Николаевичу было не только невдомёк, но главным образом было совершенно наплевать, что в данный момент решается его судьба. Впрочем, судьба – вещь трудноопределимая: порой ею называют то, что в действительности представляет не более чем её декорации.

- Вы осознаёте какие последствия могут у всего этого быть? – почти не споря против случившегося, но желая просто возразить или не упустить возможности умыть руки, предупреждал вовсе не знакомый Юрию Вильямовичу водитель.

- Возможно, - неожиданно для себя раскованно держался Юрий Вильямович. – Однако сейчас нам от этого никуда не деться. Ситуация требует. На настоящий момент в рабстве – спасение.

- Но рабство как таковое влечёт массу трудно устранимых недостатков, разлагает людей, государство.

- Государству нужно вовремя задуматься об этом, чтобы не позволить себе разложиться, - не согласился юрист. – А люди и без того разложены. Сегодня рабство должно стать для них справедливым наказанием, для экономики – лекарством, а возможно и панацеей. Да, да, на какое-то время. Потом придёт новая необходимость, нужно будет преодолевать нежелание сложившейся системы принимать изменения. Но всё исправится само собою. Кроме того, рабство рождает сильных людей. Много ли мы найдём сегодня настоящих личностей? А всё почему? Потому что каждый испытывает на себе разлагающее влияние благоприятных условий – свободы, которая без разбору и счёту дана всем и каждому, достоин ли кто её или нет. Рабство же построит идеальную систему для целой группы людей: воспитает дух, мораль, кристаллизует помыслы. Люди стремиться будут не к практической личной выгоде, но к чему-то общевысокому. Неужели в этом нет своего плюса? Мне кажется, вполне есть, и этот плюс, как мне сейчас представляется, оправдывает все возможные изменения.

- Что ж, - не перечил водитель. – Мы не позволили бы этим изменениям произойти, если бы позиции Ваши не были поддержаны необходимостью весьма могущественных кругов, которые Вашей так называемой панацеей рассчитывают вылечить свои запущенные, утратившие всякий нормальный иммунитет экономические организмы. Идти против них теперь – всё равно, что идти против интересов государства, создавая новые препятствия, как только зарождается движение. Инерция в нынешних условиях слишком важна, чтоб задумываться о жертвах, и мы постараемся эту инерцию сохранить благодаря Вашей своевременной инициативе. Но только учтите, что панацея расслабляет организм сильнее всякого лекарства, и как только она прекратит своё спасительное действие, противопоставить даже самой безобидной болезни вполне может оказаться нечего.

- Однако это не повод, чтобы умирать сейчас, - не мучился совестью Юрий Вильямович и в знак своего превосходства над нею лишний раз поправил торжественною рукою поистине шикарный узел нового галстука, параллельно заметив, что даже галстук неизвестного водителя не столь уж превосходен в сравнении с его собственным. – Скажите лучше, привезли ли Вы то, что обещали?

- Безусловно, - рукав с вызывающей непроглядно чёрную зависть запонкой потянулся к бардачку и в пальцах с золотым кольцом (Юрий Вильямович обязательно решил, что ему теперь тоже необходимо золотое кольцо) оказался неприглядный, но по аккуратности сложения очевидно важный листок бумаги. – Простите, а уж не этот ли, безнадёжно и невыразительно топчущийся рядом с нами, гражданин задолжал Вам пресловутые пироги?

- Хм…, - позволил себе фразу такого рода Юрий Вильямович. – Не такие уж они пресловутые, всего-то прошло менее суток.

- За ночь о них поговорили уже в самых различных кругах, поверьте моему слуху, настолько, что пресловутость их вполне потягалась бы сейчас с некоторыми аналогичными фигурантами Нового Завета, - и без особых эмоций, а вернее абсолютно без их выражения, водитель отдал листок, в который Юрий Вильямович тут же вцепился охотнее, чем в новый галстук.

- Поймите правильно, - окончательно расслабившись в нахлынувшем высокомерии, с интонацией классика дополнил юрист. – Дело не в пирогах, дело в принципе.

- Не спорю. Сегодня закон вступил в силу. В столовой не будет пирогов, которые Вам должны. Однако при относительном рассмотрении ситуации для меня бы сделалось вопросом: кто есть герой, породивший сложившееся положение – Вы или этот выразительно несчастный молодой человек?

- Поверьте мне, - готовясь освободить себя из машины, почти продиктовал Юрий Вильямович, - свобода этому молодому человеку куда ненавистнее. Во всяком случае сейчас и на ближайшие месяцы. До свидания.

Иномарка уехала, так и не приманив внимание Анатолия Николаевича тайной своего названия. Куда более вечные облака не выпускали из своего лона, пока Юрий Вильямович по обыкновению чётко не произнёс:

- Всё. Забрал квитанцию. Одна бумажка вроде, а так долго отдавал, - и даже посмеялся над иронией фразы.