Казней для рабов по законам Индии, Греции, Рима во все время его

существования, по законам варварских народов и времен феодальных •

Рабство не остается без влияния на количество смертных казней в

России: особенность в этом отношении законов литовско-польских и

остзейских • Общие выводы о влиянии рабства на смертную казнь •

Значение абсолютной власти отца семьи в истории смертной казни •

Миттермайер и другие криминалисты ошибочно относят к отмене

Смертной казни существование в Риме весьма узкой привилегии

изъятия римских граждан от смертной казни • Значение при-

вилегии в истории смертной казни • Привилегии по зако-

нам Индии, Греции, Рима, Франции и Англии • Исто­-

рические следы привилегии в России, в особен­-

ности по законам литовско-польским •

Общие выводы о влиянии привилегии

На увеличение смертных

Казней

В то время, когда не существует никакой власти выше семей­ной и родовой, начальнику семьи или рода принадлежит абсо­лютная власть над своими домочадцами, к которым принадле­жат рабы, дети и жены. Глава семьи или рода имеет в это время право предавать их смертной казни по своему усмотре­нию. С другой стороны, он, как обладатель верховной власти и .как лицо могущественное в экономическом отношении, пользуется возможностью полной ненаказанности. Таким об­разом, в этой главе будет изложено значение рабства, отцов­ской власти и привилегии в истории смертной казни.

I. Господин первобытных времен, имея над своим рабом полную власть, применяет ее бесконтрольно и безгранично, по тому же самому, как всякий обиженный в период мести. От­того существование рабства всегда было деятельным фактором смертных казней. Это значение оно имеет не только в период безгосударственный, но в большей или меньшей степени со­храняет его еще долго после образования общегосударствен­ной власти, в период зачаточного ее развития и вместе слабос­ти. История уголовного права всех народов, как то: древних, восточных и западных, многочисленных полудиких, ныне живущих на земном шаре племен, новых европейских в перво­бытный период их существования и еще долго потом — пред­ставляет обильные доказательства того, что господин по лич­ному своему усмотрению имел право казнить смертью своего раба, что, пользуясь этим правом, он применял его в широких размерах и что период рабства есть время крайне богатое на смертные казни.

В Индии класс рабов составляли судры. По позднейшим индийским законам, каковы законы Ману, положение их крайне необеспеченное во всех отношениях, а вместе с тем и в деле уголовной юстиции. Их считали созданными из низше­го материала; они рождаются для рабства и на службу брами­нам. В иерархии существ они поставлены после слона и лоша­ди. Судра не может иметь поземельной собственности. Бра­мин имеет право завладеть и тем, что приобрел судра[36]. Судра есть существо нечистое, пораженное божественною справед­ливостью; при рождении он получает имя, выражающее от­вращение и зависимость. Браминам запрещается даже прикос­новение к ним. Такой низкий уровень их прав был тесно свя­зан с их беззащитностью пред судом. В этом отношении господин был неограниченный владыка не только имущества, раба-судры, его семьи, но и самой его жизни; он мог убить его, как собственное животное. Судра подлежал смертной казни или за действия непреступные, или за маловажную вину, или и заболее важные, но за которые преступники из других классов не были казнимы смертью. Судра, вступавший в брак с лицом высшей касты, делал преступление, достойное смертной казни. От всякого преступления индиец мог очис­титься; но чьи губы осквернены прикосновением губ судры, кто заражен его дыханием и имеет от него детей, тому закон не определил искупления. За изучение Вед судра наказывает­ся смертною казнью. За то, что судра причиняет частые бес­покойства брамину — то же самое наказание. За оскорбле­ние, нанесенное судрою члену высшей касты, постигала его жестокая казнь: ему отрезали язык. Если судра оскорбит Dwidja (так назывались члены особой корпорации, носившие священный пояс), ему вонзают в уста раскаленный кинжал в десять дюймов. Если он осмелится высказать свое мнение брамину относительно его обязанностей, ему вливают кипящее масло в рот и уши. Если судра отказывает в пособии брамину, он совершает преступление, равное самому убийству. За ско­толожство судра наказывается смертною казнью, тогда как брамин и кшатрий платят только штраф, первый — меньший, второй — больший. То же самое и за прелюбодеяние, с неко­торым увеличением строгости для среднего класса. За похи­щение самого судры назначается штраф; тогда как за воров­ство лошади, коровы, пшеницы или цветов брамина или за третье покушение на воровство, какое бы то ни было,— смертная казнь или отсечение руки. Таким образом, тогда как самые тяжкие преступления в отношении судры считаются маловажными винами, наоборот, действия непреступные или маловажные вины со стороны судры причислены к тяжким смертным преступлениям. Еще ниже ценилась жизнь париев, или отверженных каст, которые в полном смысле были лише­ны прав и исключены из общества. Ману повелевает, чтобы парии жили вне деревень, чтобы они носили одежду мертвых, чтобы ни один человек, верный своим обязанностям, не имел с ними общения. Законодатель индийский не предвидит пре­ступления, которые можно бы совершить над парнем; убить пария — значит не более как убить насекомое. На Малабаре есть одно племя (Puliahs), которое живет в лесах подобно диким зверям; всякий правоверный, встретивши Puliahs'а, может безнаказанно его убить. Очевидно, что при таком по­ложении париев нет такого ничтожного действия в уголовном отношении, которое бы не давало повода для казней над этими отверженцами; даже более — население Индии стоит в отношении к ним как древний победитель к побежденному, где еще не заметно следов какого бы то ни было уголовного права, а господствует одна сила. Это есть то состояние, кото­рое предшествовало юстиции времен рабства.

Индийское законодательство,представляющее образцы расточительности смертной казни в применении к рабам, есть только тип или одно из многих восточных законодательств, проникнутых тем же духом и сопровождавшихся теми же ре­зультатами. Если существовала между ними разница, она со­стояла в мелочах или зависела от времени, ведущем за собою улучшения. Но в общем у всех восточных народов более или менее господствовали одни начала и были одни и те же ре­зультаты.

Западноевропейские народы, как древние, так и новые, долго держались тех же обычаев в отношении рабов. Из древ­них наибольшею типичностью в этом отношении отличаются законодательства спартанское и в особенности римское.

В Греции даже в период образования государственной власти рабы находились в абсолютной зависимости от своего господина, который мог казнить их смертью по своему усмот­рению, по самым ничтожным поводам. В Спарте казнили смертью илота за то, что он гордо держал голову. Сама госу­дарственная власть в Спарте не только не защищала раба от произвола и мстительности господина, но даже поощряла убийство илотов. Эфоры при вступлении в должность часто объявляли криптию, т. е. тайную войну против класса рабов. По объявлении криптии молодые спартиаты рассеивались по деревням и, скрываясь днем в лесу, ночью убивали тех из ило­тов, которых они встречали на пути. Спартиат отвечал пред законом, если он не лишал, посредством изуродования, силы тех рабов, которые родились с крепким организмом. Фукидид рассказывает, что для ведения одной войны спартиаты вы­нуждены были вооружить большое количество илотов. По окончании войны они отделили наиболее отличившихся в сра­жении под тем предлогом, что хотят увенчать их цветами и дать им свободу, и когда успели отделить от своих товарищей и разместить их поодиночке, тогда предали их смерти. Поло­жение раба в других государствах Греции было несколько лучше, но и здесь раб не пользовался правами гражданства. Раб не мог быть свидетелем против своего господина; раб подвергался пытке за себя, за господина и за посторонних в делах уголовных и даже гражданских. Вследствие такого бес­правия вообще, он лишен был общих прав, какими пользова­лись граждане в делах уголовных; при производстве суда он не пользовался общегражданскими гарантами, ограждающими от пристрастия и легкомыслия судей; при определении наказа­ний для него существовала другая мерка, чем для полноправ­ных граждан; за что последних штрафовали или заключали в тюрьму, или, в крайнем случае, принуждали оставить отечест­во, за то рабов казнили смертью. Даже Платон, лучший и просвещеннейший из греков, живший притом во времена смяг­чения рабства, не допускал равенства в наказании для рабов и граждан и доказывал, что ненамеренное убийство рабом свободного равняется по важности намеренному убийству раба. Мнение Платона показывает, как низко ценилась жизнь раба и какое маловажное преступление составляло отнятие у него жизни.

Ни один народ древности не выразил так последовательно и так резко в практике учение о том, что раб есть вещь (res поп persona), принадлежащая господину, и что последний имеет над ним абсолютное право жизни и смерти, как выразили это рим­ляне. Римляне серьезно смотрели на рабов не как на людей или, по крайней мере, не как на людей одной и той же породы. Закон Аквилия говорит: тот, кто без права убьет чужого раба или чужое домашнее животное, платит самую высшую цену, по которой подобные животные или рабы шли в течение года. Таким образом, раб был поставлен законом на одну линию с животным. Лично против раба не существовало преступления: все зло, которое ему делали, господин принимал на свой счет; за раны же, не имевшие важных последствий, господин не имел даже права преследовать другого. Как над собственною вещью, господин имел абсолютное право на его труд, на пожитки, какие он умел собрать, на то наследство, которое было ему завещано, на его жену, на его детей, наконец, на его собственную лич­ность, которую он мог, по своему усмотрению, подвергнуть все­возможным мучениям и самой смертной казни. In servum nihil nоn domino licere (господину все дозволительно делать с ра­бом) — так говорили римляне. И действительно, быт рабов и обращение с ними были ужасны.

Такое бесправие римских рабов и такое низкое положение их в обществе естественно влекли за собою низкую оценку их личности в делах уголовных. Смертная казнь была главным для них наказанием. За что лица других классов отплачиваются или штрафом, или тюрьмой, за то рабы идут на крест. Для граждан существует общегосударственная власть, которая в большей или меньшей мере их защищает от произвола и кото­рая вносит оценку их действий, более или менее по их суще­ству. Для римских рабов выше общегосударственной власти стоит власть господина, с абсолютным правом жизни и смер­ти,— и сама общегосударственная власть в отношении к рабам проникнута духом их господ, ободряя их или и сама расточая смертные казни. Вследствие этого римское рабство является неиссякаемым источником смертных казней. Рабов в Риме предавали этому наказанию за самые незначительные ошибки и пустые вины. Один господин убил своего раба за то, что он пронзил кабана копьем, благородным оружием, употребление которого было запрещено рабам. У Ведия Полиона ужинал император Август. В это время один из его слуг разбил хрустальную вазу. Полион велел этого раба схва­тить и бросить в садок на съедение муренам. Такая жесто­кость возбудила негодование Августа, который велел побить все вазы жестокого господина и наполнить ими садок, в кото­ром мурены питались человеческим мясом. Но гнев Августа не был выражением иного взгляда на рабов, а только вспыш­кою властелина, которому не понравилось такое бесчиние Полиона в его присутствии. Через несколько дней сам Август велел распять на кресте раба, который уворовал, сжарил и съел ученую перепелку императорских палат. Гораций гово­рит: верх безумия распинать на кресте раба, который не сде­лал другого преступления, кроме того, что слизал остатки с блюда, которое он принимал со стола, или обмакнул палец в соус. Ювенал в одной из своих сатир изображает госпожу, которая без всякой причины, по одному капризу, потому, что ей так хочется, распинает на кресте раба. Раба подвергали пытке не только тогда, когда его подозревали самого в пре­ступлении, но и когда его допрашивали в качестве свидетеля по поводу преступления его товарищей или его господина, и даже для того, чтобы получить показание в чисто денежном деле. В случае убийства господина все его рабы, жившие с ним под одною крышею, подвергались пытке, и затем их пре­давали смертной казни, не отличая виновных от невинных. Случалось, что пытали даже рабов отца убитого. Эти казни сначала совершались по обычаю; впоследствии они утвержде­ны были сенатским постановлением Силания, которое относят к временам Августа. Римляне думали, что раб, с которым они обходятся гораздо хуже, чем с животным, жизнь которого они ценят ни во что, все-таки обязан обнаруживать неограничен­ную преданность своему господину, защищать его жизнь с пожертвованием своей. Поэтому если господина убивали, то предполагалось, что раб мог подать ему помощь, но не хотел подать,— за что подлежал смертной казни. Под конец рес­публики Рим наполнился огромным количеством рабов; не­которые римляне имели в своих домах до 10 тысяч рабов. Римская юриспруденция понятие господской крыши распространила на все те места, до которых достигал звук голоса. Таким образом, закон об ответственности рабов за неоказание (случайное, вследствие ли равнодушия или намеренное — это все равно) помощи подвергал целые тысячи опасности попасть на крест. История записала один случай смертной казни всех рабов, живших под одною кровлею. При Нероне префект Рима, Пардоний Секундус, был убит одним из своих слуг, ко­торый совершил это преступление из ревности. За это пре­ступление вместе с ним были приговорены к смертной казни 400 других слуг, живших во время убийства в доме префекта. Но когда их хотели вести на казнь, народ взволновался и за­ставил опасаться бунта, что побудило Сенат войти в рассмот­рение этого дела. Решение готово было склониться на сторону невинных, но юрист Кассий своею речью содействовал проти­воположному приговору. Он указывал на общую опасность, на необходимость примера, говорил, что жизнь всех патрициев в руках массы рабов, притекающих со всех концов мира, от­личных от своих господ по нравам, языку и религии. «Только ужасом,— говорил он,— можно подавить это опасное сбори­ще. Говорят — невинные погибнут. Но когда армия обраща­ется в бегство, когда ее подвергают децимации (т. е. казнят каждого десятого), жребий падает и на храбрых. Есть нечто несправедливое во всяком великом примере, но общественная польза вознаграждает зло индивидуальное». Сенат определил казнить всех 400 рабов. Роды смертных казней для рабов были самые разнообразные: каждый господин по собственно­му вдохновению старался изобрести что-нибудь новое. Рабов вешали, низвергали с возвышенного места, заставляли уми­рать с голоду, вводили им в вены яд, сожигали медленным огнем, разрывали тело на куски и потом оставляли их живыми сгнивать, бросали на съедение диким зверям, чаще же застав­ляли для увеселения публики сражаться с дикими зверями или убивать друг друга. Но самый употребительный род смертной казни для рабов был распятие на кресте. Для исполнения этой казни существовал особый палач, живший вне Рима, и особое место казни — sestertium. Оно находилось вне города и пред­ставляло вид леса: так были кресты там многочисленны. Рабов распинали живыми на кресте, чтобы они медленно уми­рали от голода и страданий и служили бы пищей коршунам.

Римская Империя — ужас и бич аристократов — хотела установить законы, охраняющие жизнь раба от произвола господина. В самом обществе возникает мысль, что раб есть такой же человек, как и господин. Распространению этой истины особенно способствовали последователи стоической философии. Еще Цицерон подобно Аристотелю считал рабов чем-то средним между животным и человеком. Но уже Сене­ка (умерший при Нероне) восстает против этого предрассудка и решительно утверждает, что существует родство между всеми людьми. Это убеждение скоро проникает и в юриспру­денцию II и III веков. Так, юрист Флорентин считает рабство учреждением, противным природе, а Ульпиан говорит, что по естественному праву все люди равны. Сам законодатель испы­тал влияние этих взглядов. Клавдий объявил свободными тех больных рабов, которые были оставлены господином на ост­рове Эскулап. При Нероне законом Петрония запрещено было принуждать рабов сражаться со зверьми. Адриан пы­тался изъять рабов из уголовной подсудности их господ и подчинить их общим судам, которые бы одни могли присуж­дать к смертной казни. Антонин сделал еще более: он издал закон, по которому господин, убивший своего раба, считается человекоубийцей. При Нерве сенатским постановлением объ­явлено было, что тот, который сделает своего раба евнухом, или по капризу, или из корысти, должен быть наказан. Нака­зание это, по другому сенатскому постановлению, изданному при Траяне, состояло в конфискации половины имения. Позже Адриан установил то же самое наказание для тех, ко­торые приказывали раздавливать ядра рабам. Несчастных, которые оставались в живых после этой ужасной операции, было очень много в Риме. Но все эти законы, клонившиеся к ограждению личности рабов, не принесли особенной пользы, потому что они оставались в бездействии. Пока рабство суще­ствует в главных своих чертах, законодатель бессилен охра­нить личность раба от произвола господина; он поставлен в дилемму: или защищать раба от произвола господина и под­рывать в существе основы рабства, или смотреть сквозь паль­цы на жестокости господина, не желая подвергать опасности существование самого института. Римский законодатель был в таком положении, что он не хотел и не мог желать уничтоже­ния рабства. Начиная с Августа, все императоры издают ряд законов, ограничивающих отпущение на волю; к этим импера­торам принадлежали, между прочим, два лучшие из них — Антонины. Император Гальба при вступлении на престол обещал общее освобождение рабов, но впоследствии отступил пред опасностями этого дела. Таким образом, римский зако­нодатель из упомянутой дилеммы выбрал второе положение: издавши некоторые законы в ограждение раба, но не имея намерения вовсе уничтожить рабство, он должен был смот­реть сквозь пальцы на ежедневное нарушение этих законов. И действительно, самые важнейшие законы, которыми Адри­ан и Антонин отняли право жизни и смерти у господ над рабами, скоро впали в забвение.

Римско-христианский законодатель оставил рабство на тех же самых основах, на которых оно лежало при предшествую­щих императорах. Константин и следующие за ним императоры для смягчения рабства ничего другого не сделали, кроме того, что подтвердили законы языческих императоров. Так, Кон­стантин возобновил следующие давно забытые законы: Анто­нина — о том, что господин не имеет права убивать своего раба; закон Клавдия — о том, что больной раб, оставленный своим господином, считается свободным. Но и эти законы имели ту же участь, как им предшествующие; они впали в заб­вение по тем же причинам; в разлагавшемся римском обществе господствовала полная дезорганизация, и общественная власть не имела ни сил, ни средств охранять нового духа законы. Сам римско-христианский законодатель смотрел на рабов со­вершенно прежними глазами: рабы — это подлые существа, отстой общества, говорил он. Даже тот закон, которым Кон­стантин отнял у господина право жизни и смерти над рабом и который, по-видимому, служит доказательством сильного огра­ничения власти господина, заключает в себе собственное ничто­жество. Закон этот считает убийцей того господина, который преднамеренно убьет своего раба ударом палки или камня, который нанесет смертельную рану или повесит своего раба, или бросит его на растерзание диким зверям, или обожжет его тело горящими углями. Но этот же самый закон дозволяет гос­подину употреблять против рабов розги, плети, тюрьму, цепи, и если раб умрет не в минуту наказания от ран, нанесенных гос­подином, то сей последний не наказывается. Очевидно, что этою последнею частью закона подрывается в основании и пер­вая часть, отнимающая у господина право жизни и смерти над рабом. Очевидно, что такая расшатанная власть, как власть римских императоров со своими привыкшими к произволу чиновниками, не в состоянии была следить за тем, чтобы отличить, совершено ли убийство сразу и непосредственно, или оно было только следствием жестокого наказания. Очевидно, что, прикрываясь дозволением наказывать рабов до такой степени, что наказанный мог умереть, лишь бы не под плетьми, римские господа спокойно продолжали пользоваться властью карать смертью рабов. Закон этот тождествен с законом, существо­вавшим у евреев: если господин, по закону еврейскому, ударит раба палкою, а сей умрет чрез один или два дня, то господин не судится и не наказывается[37]. Таким образом, изложенные зако­ны не принесли существенной пользы рабам. Все ужасы язы­ческого рабства повторялись при христианских императорах. Рынки рабов оставались по-прежнему и по старине снабжаемы были посредством войны[38]. С рабами и теперь обращались с языческою жестокостью. По-прежнему рабы из военноплен­ных доставляют римлянам удовольствие, сражаясь в цирке[39]. До конца Римской Империи оставались в действии законы, на основании которых раб наказывался смертною казнью за мно­гие преступления, за которые преступники из высших классов подлежали наказаниям более мягким. Только существованием рабства можно объяснить и ту вообще расточительность импе­раторских законов на смертные казни, которая может быть поставлена наряду с расточительностью феодальных времен, когда рабство было в полной силе.

Во время нашествия варваров большая часть жителей де­ревень в Римской Империи находилась в рабстве. Завоевание не произвело никакой перемены в их положении. К концу эпохи Карловингов класс свободных людей почти исчез; даже исчезли колонаты и литы, и вся масса народа образовала класс рабов и близко к ним подходящий класс mamt-mort. Таким образом, по объему рабство варваров, завоевавших За­падную Европу, не уступало рабству римскому.

Положение раба варварских народов de jure[40] и de facto[41] не было лучше вышеизображенного положения римского раба, и притом во всех отношениях: экономическом, общественном и уголовном. Варварский раб был вещью; он составлял пред­мет обыкновенной торговли. В X веке в Европе везде суще­ствовали рынки, где ежедневно продавались рабы. Раб не мог иметь никакой собственности. Он был даже лишен семейных прав. Он не мог ни быть свидетелем против свободного, ни носить оружие, ни подлежать общественному суду. Понятно, что при таком экономическом и общественном положении варварский раб не мог пользоваться защитою в уголовной юстиции. В Скандинавии о всяком, кто обращал другого в рабство, говорили: он отнимает у него личный мир и безопас­ность. Господин имел полное право убить его за самую малую погрешность.

Почти общераспространенное мнение, что феодальное раб­ство не похоже на рабство римское. Главное различие между ними находят в том, что первое было мягче второго. Это мне­ние основано более на форме, чем на содержании явлений. На самом же деле рабство феодальное от X до XIV столетия по своему существу совершенно похоже на рабство римское. Феодальный сеньор владел рабом, в которого был превращен почти каждый западноевропейский поселянин с конца X и по конец XIII в. на праве собственности: он продавал его с зем­лею и без земли, дарил, заманивал; он пользовался правом собственности по отношению к его имуществу и его семье. Существенная между ними разница заключается только в их исторической судьбе: тогда как римскому рабству истори­ческие обстоятельства воспрепятствовали развиться в свобод­ное состояние, при всех богатых задатках к тому,— феодаль­ное рабство, первоначально похожее на римское, мало-помалу смягчалось, пока наконец не перешло в свободу.

Бесправный везде феодальный раб был бесправен и в делах уголовных: сеньор имел абсолютную власть над его жизнью. Ничем не ограниченная воля господина была единственным за­коном и мерилом при определении наказания. «Между сеньо­ром и его крестьянином нет другого судьи, кроме Бога»,— го­ворил Петр де Фонтен, законовед феодальной юриспруденции. Указывая на крестьянина, другой благородный сеньор говорил: «Это мой человек; я имею права его сварить или сжарить». Действительно, сеньор для подданного был законом, судьей и палачом. Все те смертные казни за маловажные преступления, которым мы удивляемся в средневековых кодексах, отчасти оставшихся в действии до конца XVII столетия, обязаны своим происхождением единственно рабству: так, например, смертная казнь за домашнее воровство, как бы оно ничтожно ни было, за порчу дерев и т. п. Самым характеристическим законом времен феодальных, доказывающим, как низко ценилась жизнь тог­дашнего крестьянина, служат законы об охоте, которые в глав­ных чертах существовали у всех западноевропейских народов. На основании этих законов право охоты, это естественное право каждого, составляло привилегию сеньоров. Сеньор мог охотиться и заводить для этой цели загороди на землях и в лесах, состоявших не только в исключительном его пользова­нии, но и в пользовании его крестьян. Между тем средневеко­вый serf не имел права убивать дикого зверя и дикую птицу даже на землях, состоявших в его собственном пользовании, хотя бы это необходимо было для того, чтобы оградить свои поля от опустошения, а себя и свое семейство — от опасности. Такое само в себе исключительное право сеньоров было охра­няемо жестокими уголовными законами. Вильгельм Завоева­тель, разоривший после покорения Англии шестьдесят прихо­дов и прогнавший жителей со своей оседлости для того только, чтобы землю эту превратить в место охоты, предписал выкалы­вать глаза всякому, кто убьет оленя, кабана или зайца. Подоб­ным же образом действовали и его преемники, а во Франции — короли, их вассалы и даже малые дворяне. В последствие вре­мени за нарушение дворянской привилегии об охоте стали наказывать виселицею. Превó Парижа издал в 1368 г. ордо­нанс, по которому определена была смертная казнь тем, кото­рые ставят тенета для голубей. Таким образом, буквально жизнь голубя, кролика, зайца, куропатки ценилась неизмеримо дороже жизни vilain'a. Виновных в нарушении законов охоты вешали, привязывали живых к оленям и подвергали другим видам смертной казни. Когда один сеньор обвинял другого, что сей убил его дичь, обвиняемый сеньор полушуточным, полусе­рьезным образом извинялся тем, что он ошибся, принявши cerf (оленя) за serf (раба), и, имея намерение выстрелить в послед­него, выстрелил в первого. Французские короли Аюдовик XI, Франциск I, Генрихи I, III и IV для охранения дворянской при­вилегии на охоту издавали новые и подтверждали старые зако­ны, в которых определена была смертная казнь тем поселянам, которые осмелятся нарушить законы об охоте. О Аюдовике XI говорили, что в его время было гораздо простительнее убить че­ловека, чем оленя или кабана. Сам Генрих IV, который счита­ется едва ли не другом народа, подписывал смертные пригово­ры крестьянам, виновным в том, что они защищали свои поля против диких зверей, и запретил в лесных местах держать собак не привязанными или без перебитых ног для того, чтобы они не распугивали дичи. Смертною казнью карали также и наруше­ние исключительных прав рыбной ловли[42]. В 1494 г. один мужик в Верхней Швабии поймал в ручье, принадлежавшем господи­ну фон Эпштейну, несколько раков, за что и был казнен этим господином. При обилии поводов для предания казни крестьян, казни были очень часты и многочисленны. Каждый сеньор для удовлетворения этой потребности имел у себя виселицу. Этот атрибут сеньоральной власти был так важен и так существен, что число столбов и крючков на виселицах выражало ту или другую степень, которую феодал занимал в лестнице. Герцог, занимавший первое место после короля, мог выстроить висели­цу о шести столбах или как он хотел. За ним следовал барон, который мог иметь виселицу только о четырех столбах; шателен — только о трех; простой сеньор de haute justice — о двух столбах, со связами вверху и внизу, внутри и вне; господин со среднею юстицией — о двух столбах без связей.

С XIV столетия во Франции усилившаяся королевская власть начала ограничивать вообще абсолютную власть сеньоров над крестьянами и, в частности, их произвольную юстицию. С этого времени возникает для крестьянина право апелляции в королевские суды; определяется круг дел, исключительно под­судных королевским судьям; сама, наконец, сеньоральная юс­тиция организуется в некоторую систему, так как сеньорам вменяется в обязанность назначать дельных и добросовестных людей в свои суды. Но все эти меры, очень хорошие в своей идее, гораздо меньше ограждают жизнь крестьянина в уголов­ном отношении, чем можно было предполагать. Вследствие обычая продавать должности, судебные места доставались не тем, которые имели все качества хороших судей, а тем, которые или удовольствовались наименьшим содержанием, или сами больше платили, а это были голодные и жадные невежи, кото­рые думали не о правосудии, а о наживе. Оттого сеньоральные и часто королевские судьи (короли также раздавали судебные должности в виде награды своим любимцам, а сии их прода­вали) мало чем отличались от сеньоров в отправлении право­судия; они сделались новыми притеснителями народа и творили то же самое в форме суда, что сеньоры совершали без формаль­ностей, открытою силою. Человек неимущий за самые ничтож­ные вины, по самым неосновательным подозрениям платился своим телом и своею жизнью; самый отъявленный преступник, убийца, грабитель, обладавший средствами, легко отплачивался деньгами за свои тяжкие преступления. В это время во всей силе держалось еще в уголовной юстиции следующее правило: «Когда по приговору суда крестьянин (vilain) лишается жизни или членов своего тела, тогда дворянин (noble) теряет только честь». Жадность судьи часто была обстоятельством, которое решало участь беззащитного крестьянина, призванного к уго­ловной ответственности: судья произносил над ним смертный приговор, потому что неизбежным последствием осуждения на смерть была конфискация имущества осужденного в пользу судей. Королевские судьи постоянно расширяли число судеб­ных дел, только им подсудных (cas royaux). Но сеньоры веша­ли, четвертовали, бросали в воду тех из своих подданных, кото­рые приносили апелляцию в королевские суды. Притом же ко­ролевская юстиция развивалась очень медленно и со многими колебаниями, сначала не столько путем закона, сколько путем практики; еще в XVI столетии во Франции количество уголов­ных крестьянских дел, подсудных королевским судьям, было очень незначительно.

В Германии в XV столетии крестьяне были почти безза­щитны против своих сеньоров или потому, что они лишены были права жаловаться вследствие несуществования общих судов, или же оттого, что в судах заседали судьи-дворяне, пропитанные одним и тем же духом, как и те сеньоры, против которых жаловались. Потому нельзя заподозрить в неспра­ведливости следующие, относящиеся к 1654 г. слова Дюлора, автора истории Парижа: «Бедные жители деревень, без защи­ты, преданные ужасной тирании своих сеньоров, которых жестокость в деревнях равнялась низости при дворе, были безнаказанно оскорбляемы: их грабили, секли, изуродовали, убивали и повергали в самую ужасную зависимость». Правда, средневековый крестьянин, превращенный в раба, начинает с XIV столетия мало-помалу завоевывать себе свободу, перехо­дя в города и делаясь горожанином; правда, и в самих селах крестьянин иногда на службе же сеньора успевал приобретать такое экономическое и общественное положение, которое де­лало его свободным; правда, наконец, и то, что число этих лиц с каждым столетием более и более возрастало. Все это, в связи с укреплением общегосударственной власти, ограничи­вало и смягчало власть сеньоров и вместе с тем способствова­ло уменьшению смертных казней. Но не должно забывать, что до конца XVIII столетия во Франции, до переворота 1789 г., власть господина над крестьянином имела еще боль­шой объем; отношения господина к крестьянину и феодальный взгляд на сего последнего в большей или меньшей степени оказывают влияние на уголовную юстицию. Таким образом, хотя с XIV столетия сеньор теряет de jure неограниченное право жизни и смерти над своим рабом, но de facto зависимое положение крепостного и решительное влияние сеньора на уголовную юстицию служат обильным источником смертных казней. Взгляд на крепостного как на существо низшее оста­ется в значительной степени тот же: пропитанные этим взгля­дом, тогдашние судьи с такою же или почти с такою же лег­костью произносили смертные приговоры над крепостным, с какою легкостью сеньор казнил его по своему личному усмот­рению. Вполне зависимое экономическое положение, те чрез­вычайно тяжелые повинности, которые крестьяне отбывали в пользу сеньоров, служили неистощимым источником столкно­вений и тем или другим путем доводили крестьянина до смертных казней.

Самым полновесным доказательством того, что перемена de jure положения средневекового раба на положение осво­божденного от политической зависимости своего господина батрака мало способствовала de facto уменьшению смертных казней, служит история английского крестьянина. Известно, что в Англии с XIV столетия крестьянин становится лично свободен; но экономическое и политическое положение его нисколько не улучшается. Обезземление крестьян, совершившееся вместе с личным их освобождением, развило в неверо­ятной степени нищенство и бродяжничество, из которого анг­лийское законодательство сделало преступление, достойное смертной казни. В последние только 14 лет царствования Ген­риха VIII было казнено, на основании изданного им закона, 70 тыс. английских бедняков за бродяжничество с повторени­ем; 70 тыс. при общем населении Англии в 4 млн. 500 тыс. душ! Законы о смертной казни за бродяжничество были во­зобновлены, и смертная казнь применяема при Эдуарде VI, Елизавете и Анне; в царствование Елизаветы число казнен­ных английских бедняков простиралось до 19 тысяч. Во Франции в XVII столетии нищенство было развито не менее как и в Англии, и хотя оно преследовалось не с такою жесто­костью, тем не менее и там встречаются законы, грозящие смертною казнью бродягам. Так, ордонансом 1581 г. предпи­сано было бродягам оставить Париж и его предместья в тече­ние 24 часов под угрозою — в первый раз — наказания плетьми, во второй — повешением и задушением.

В России в древнее время положение раба было как и у всех народов. Раб составлял полную собственность господина, который распоряжался им по собственному усмотрению: мог продать его, подарить, заменять и, наконец, убить, не давая в том никому отчета. Если господин при поимке своего беглого холопа застрелит его, то, по словам Русской Правды, «себе ему обида, а не платити в том ничего». Русский холоп так же, как раб прочих народов, имел значение вещи, что видно из того, что за убийство его платилась не вира, как за свободно­го, а только урок, как за порчу всякой другой вещи, и притом не родственникам убитого, а его господину. «А в холопе и в робе виры нетуть,— говорится в Русской Правде,— но оже будет без вины убиен, то за холоп урок платити или за робу». Неограниченная власть господина над холопом продолжалась в России долго, до XVII или, по крайней мере, до XVI столетия. В уставной Двинской грамоте Василия Дмитриевича 1348 г. говорится: «Если господин огрешится и убьет своего холопа, то не подлежит никакому взысканию или наказанию». Холоп еще по Новгородской судной грамоте 1476 г. не мог явиться обвинителем или свидетелем на суде против своего господина, что делало его совершенно беззащитным пред гос­подином. В XVI столетии мы не встречаем новых законов, которыми бы была ограждена жизнь холопа от произвола его господина: Судебник об этом молчит. Если же принять во внимание, что отношения гос