Возникновение общегосударственной власти сопровождается первыми

попытками ограничения их • В период кровавой мести господствовало

Полное безразличие относительно вменения: народы казнили

Смертью как за преступления намеренные, так и за ненамеренные

и случайные • Казнили не только преступника, но и невинную его

семью • Возраст не останавливал казней • Первобытные на-

Роды не обращали внимания на душевные болезни или

Имели о них самое превратное понятие и оттого каз-

нили смертью сумасшедших • Смертная казнь по-

­стигала как больших преступников, так и тех,

Которые были виновны в мелких

правонарушениях • Общие

Выводы

I. Обыкновенно начинают историю смертной казни с того вре­мени, когда государство взяло в свои руки уголовную юсти­цию, когда действия, подлежащие наказанию, были более или менее точно обозначены в законе и когда назначение наказа­ний стало правом, исключительно принадлежащим общегосударственной власти. Таким образом, с одной стороны, первое употребление смертной казни приписывают общегосударст­венной власти, с другой — из истории этого наказания исклю­чают весь громадный период кровавой мести, когда обижен­ный человек сам собой или при помощи своей родни отмщал свою обиду или вред убийством обидчика. Такая постановка этого вопроса основана скорее на форме, чем на содержании исторической жизни народов. Общегосударственная власть застала уже смертную казнь как готовое и вполне выработан­ное учреждение, в виде кровавой мести или, точнее, в виде убийства в отмщение. Будучи различны по способу назначе­ния и по объему, убийство в виде мести и смертная казнь в виде наказания в сущности есть одно и то же: и то и другое состоит в лишении жизни; и то и другое обрушивается на го­лову виновного или, по крайней мере, того, которого считают виновным; если смертная казнь основывается на установлен­ном властью законом, то убийство в виде мщения освящается неизменно соблюдаемым обычаем и считается не только пра­вом, но и обязанностью. Первоначально это родство было еще ближе: убийство в виде мести сопровождалось разрушением и истреблением дома и грабежом имущества; очень часто, уже в период государственных наказаний, дом казненного был или разрушаем, или сжигаем, а конфискация имущества, заменив­шая личный грабеж, оставалась до конца XVIII столетия. В период мести убивали вместе с виновным и его родню; остатки этого обычая долго видим и в период государством назначае­мой смертной казни. Самая изысканность казней есть созда­ние периода мести и только принята и усвоена общегосудар­ственною властью. Итак, можно положительно считать невер­ным то мнение, которое приписывает усиление смертных казней влиянию иноземных законов, например, в Европе — влиянию римского права, у нас — византийского. Зачем было общегосударственной власти так далеко ходить, когда у нее было то же самое под рукой. С другой стороны, общегосудар­ственная власть не только не первая стала употреблять смерт­ную казнь, но, взяв в свои руки выработанное обществом уч­реждение, мало-помалу стала ограничивать применение этого наказания; самое первое появление общегосударственной влас­ти было вместе и некоторым ограничением смертной казни. Ограничение это шло крайне медленно, шаг за шагом, и дело его до сих пор не кончено. Итак, в истории смертной казни период кровавой мести имеет капитальное значение как источ­ник смертной казни в период государственных наказаний и как время максимума этой казни. Без знания периода крова­вой мести нет никакой возможности уразуметь многие явления в истории смертной казни государственного периода.

До сих пор наука как-то странно или, справедливее ска­зать, тенденциозно относится к периоду кровавой мести. Од­ни готовы видеть в нем анормальное явление жизни челове­ческой; другие усиливаются доказывать, что обычаи кровавой мести не были известны некоторым народам. Иные навязы­вают несвойственные ему учреждения позднейшего времени. Большинство же с особенным усилием старается отгородить непроходимою стеной этот период от последующего государ­ственного периода. Отсюда-то происходит бесконечный ряд ошибок.

Не подлежит ни малейшему сомнению, что все народы проходили чрез этот период жизни, так как образование об­щегосударственной власти есть плод долговременной жизни и тяжких усилий — и потому явление гораздо позднейшего вре­мени. История сохранила памятники этого состояния относи­тельно большинства народов, как то: евреев, греков, римлян (некоторые, впрочем, отвергают существование мести у сих последних), народов германского, романского и славянского племени. Остатки кровавой мести в некоторых странах Евро­пы, как то: в Шотландии, Ирландии, Швеции и Швейцарии, существовали еще в XVI и XVII столетиях. В Черногории, Албании и Корсике они до сих пор удержались. На всем зем­ном шаре существует еще бесчисленное множество диких и полудиких племен, не выработавших себе общественности, или племен, обладающих слабою общегосударственною властью, которые не имеют уголовного права в другой форме, кроме кровавой мести со всеми ее атрибутами. Если у некоторых на­родов не осталось следов, кровавой мести, как, например, у индусов, египтян, китайцев, то это не служит доказательством того, чтобы эти народы никогда не держались обычая крова­вой мести; это значит только, что до нас не дошли истори­ческие памятники того времени или они не открыты. Итак, прежде чем смертная казнь сделалась учреждением общегосу­дарственной власти, она у всех без исключения народов суще­ствовала в виде убийства в отмщение.

Смертная казнь в виде убийства в отмщение есть общече­ловеческое учреждение не только потому, что она практикует­ся всеми народами, но и потому, что она глубоко коренится в известной организации племен, в их нравах и обычаях. Она у всех народов составляет настолько священную обязанность для семьи и рода, насколько определение наказания считается непременною обязанностью государства. Не мстить, по убеж­дениям первобытных народов, значит изменить своей семье, нанести величайшее оскорбление тени умершего, нарушить ре­лигиозную обязанность, оказаться существом подлым. В пер­вобытное время обязанность мщения переходила по наследст­ву из поколения в поколение и была тесно связана с участием в наследовании имущества. Сын убитого лишается наследства, если не мстит за смерть отца. Мать дает пощечину сыну, ко­торый сел за стол, не отомстивши за смерть брата. Исланд­ские саги рассказывают примеры многих людей, которые из Исландии и Норвегии преследовали убийц до Константинопо­ля, где наконец им удавалось отомстить за смерть убитых ро­дичей. Подобные примеры встречаются и у других народов. Мщение составляет удовольствие богов на Олимпе и страсть богов в Валгалле; оно положительно или отрицательно освя­щено древними и вообще первобытными религиями; идеал бо­жества этих религий есть бог-мститель, карающий смертною казнью малейшее отступление от закона. В это-то первобыт­ное время зародились и окрепли беспощадные теории наказа­ния, как то: теория физического возмездия равным за равное, теория искупления и очищения больших и малых преступлений только кровью, теория устрашения посредством жесточайших мук, словом, все те теории, которые носят на себе печать про­изведения дикого мстительного и не умеющего владеть собою существа, и которые были, так сказать, философским оправ­данием той расточительности смертных казней, на какую спо­собен только первобытный человек.

II. Первобытные народы, не вышедшие еще из периода кровавой мести, не знают того, что мы называем вменением. Они лишают жизни не только того, который умышленно убил, ранил, чем-нибудь оскорбил, а всякого, кто сделал им вред, будет ли он опасен случайно, неосторожно или умышленно. Таким образом, в первобытный период, или период мести, смертная казнь, вследствие такого безразличия, применялась в самых огромных размерах; народы еще тогда не додумались до тех начал вменения, которые в последствие времени служи­ли и служат оплотом невинности человека. Собственно говоря, история большею частью записала этот факт безразличия на­родов при употреблении смертной казни уже тогда, когда обычаи кровавой мести начали разлагаться и уступать место системе государством определяемых наказаний, когда то есть начинают ясно обрисовываться ныне господствующие понятия о вменении. Но и уцелевшие обломки обычаев первобытного периода среди законов новой формации блистательным обра­зом доказывают это положение.

В восточных законодательствах особенно ясно видно, что смертная казнь постигала ненамеренно совершившего преступ­ление. По законам Моисея ненамеренный убийца (иже аще убиет ближняго не ведый, всяк убивый душу не хотяй), чтобы спастись от мщения родственников убитого, должен был бе­жать в один из городов-убежищ и там оставаться до смерти первосвященника. Так, например, если у кого-нибудь во время рубки дров топор соскочит с топорища и убьет товари­ща рубки, то владелец топора должен спешно укрыться в городе-убежище, чтобы его не убили родственники убитого. Если такой и подобный случайный убийца выйдет за пределы города-убежища раньше смерти первосвященника, то встре­тившийся родственник убитого может убить его безнаказанно (несть повинен). Очевидно, что эти законы — двух форма­ций: периоду мести принадлежит право убийства ненамерен­ного убийцы, которое в это время практиковалось без всяких стеснений; образовавшейся, хотя и неокрепшей, власти при­надлежит ограничение этого права и допущение его только в случае удаления случайного убийцы из пределов города-убе­жища. У евреев, уже в период царей, ненамеренное нарушение или оскорбление святыни влекло за собою смерть. У египтян существовал закон, по которому непроизвольный убийца кота, ибиса и всякого другого священного животного подлежал смертной казни; в случае подобного убийства остервенелый народ нередко сам бросался и убивал убийцу. В Китае до позднейшего времени казнили смертью ненамеренного убийцу. Некоторые писатели считают такое безразличие при упо­треблении смертной казни в виде общества в отмщение при­надлежностью только восточных народов[16]. Но это не верно. Безразличие это как характеристическая черта периода мести существовало и у народов европейских, как древних, так и новых, которые наравне с другими народами переживали этот период. В Греции ненамеренный убийца обыкновенно убегал от преследования родни убитого или в какой-либо храм, или - под покровительство какого-нибудь сильного человека, или и вовсе оставлял отечество. Так, Теоклимен, имевший несчас­тие убить своего противника, находит убежище у Телемака. Геркулес за ненамеренное убийство был продан на три года в рабство, причем вырученные деньги отданы были отцу убитого в вознаграждение. Эдип за ненамеренное убийство и такое же кровосмешение должен был оставить отечество и скитаться, преследуемый гневом богов. В Афинах некто Атарб был осужден на смертную казнь за то, что нечаянно убил воробья, посвященного Эскулапу. По убеждению всех греков, уже в государственный период ненамеренное убийство было больше, чем несчастье. Многие цари, имевшие несчастье кого-нибудь убить, должны были оставить трон и удалиться из страны[17]. В Афинах учреждены были два суда: один, кото­рый судил случаи ненамеренного убийства; этот суд произно­сил приговор, защищавший ненамеренного убийцу от мщения родственников убитого, что, впрочем, не избавляло ненаме­ренного убийцу от необходимости идти в изгнание и там оста­ваться до удовлетворения семьи убитого, а по возвращении — очиститься от скверны поступка посредством религиозных об­рядов. Другой суд, который доставлял защиту от мщения род­ственников убитого, когда убийство совершено была в необхо­димой обороне и по другим законным причинам; последний суд защитил Тезея, Ореста и других. Большинство приведен­ных законов и случаев, по-видимому, не относится к смертной казни в виде мести; но дело в том, что это законы второй го­сударственной формации; все они направлены к тому, чтобы ограничить смертную казнь в виде мести за ненамеренное убийство. Самоё удаление из отечества такого убийцы, сна­чала фактическое, а потом и освещенное законом, было похо­же на еврейское удаление в город-убежище и было мерою ограничения не имевшего до тех пор пределов убийства в виде мести.

Различали ли римляне намеренное от ненамеренного пре­ступления при употреблении смертной казни в виде убийства в отмщение — насчет этого пункта криминалисты не соглас­ны. Люден, а также Абегг и Генслер утверждают, что перво­начально римляне не знали различия между умыслом, виной неосторожной и случаем и что, следовательно, не имея поня­тия о вменении, убивали как за умышленные, так и неумыш­ленные проступки. Понятие о вменении возникает у них не раньше периода XII таблиц, и то в смутном и неопределенном виде. Рейн утверждает, что римляне имели понятие о Dolus изначала (uralt), но что это понятие первоначально было мало развито и имело подчиненное значение, будучи первоначально применяемо только к убийству и поджогам и не имея никакого значения относительно остальных преступлений. Наконец, Кёстлин доказывает, что понятие о Dolus и Culpa есть не только первобытное понятие римлян, но что оно имело обшир­ный круг применения и изначала прилагалось ко всем пре­ступлениям, которые были наказываемы по священному и общественному праву, не имея значения только для преступ­ления так называемого частного преследования. Взгляд Рейна и в особенности Кёстлина обязан своим происхождением тому, что оба эти писателя имели в виду позднейшие римские законы, начиная с XII таблиц. Есть, впрочем, и специальная причина происхождения мнения Кёстлина: этот криминалист принадлежит к разряду тех, которые силятся, как вообще, так и в частности, в применении к отдельным народам доказать, что понятие о вменении есть первобытное. Но мнение обоих этих писателей не выдерживает критики. Правда, от римлян Мало осталось следов безразличия относительно применения смертной казни: но тем не менее и то, что осталось, представ­ляет полную доказательную силу. Существование у римлян частной мести, убежищ и жертвенных очищений — не подле­жит ни малейшему сомнению. Где же господствовала частная месть, там, по самой природе мести, не было и не могло быть понятия об умысле, вине неосторожной и случае. Убежища и жертвенные очищения везде являются результатом возник­новения этих понятий и вместе первым противодействием прежде господствующему безразличию. Кроме того, в законах XII таблиц, в законах второй формации, композиции, за ис­ключением намеренного убийства и таковых же поджогов, имеют применение во всех остальных преступлениях без раз­личия, совершены ли они с намерением или без намерения. От усмотрения обиженного зависело или наказать в отмщение за эти преступления, или примириться за известное вознаграждение. За неосторожное или случайное убийство предоставлено было этими законами убийце мириться с роднёю убитого посредством уплаты известного вознаграждения. Но что же было, если случайный убийца не в состоянии был заплатить выкупа? Он или делался рабом, то есть делался вещью, которую господин во всякое время мог уничтожить, или делался неоплатным должником, которого кредитор мог про­дать или, если принимать мнение некоторых писателей, даже разорвать на части. Даже в позднейшее, вполне историческое, время существовали в Риме два обычая: один, на основании которого намеренному убийце дозволено было убегать из Рима и тем избегать заслуженного наказания; обычай этот ясно указывает на то время, когда господствовало полное без­различие, так что и намеренный убийца мог, по обычаю, избегать наказания удалением с глаз родичей убитого, и нена­меренный, случайный убийца должен был, несмотря на свою невинность, то же самое делать; в последствие времени обще­государственная власть своею защитою уничтожила для слу­чайного убийцы необходимость этого удаления, оставив в то же время как обломок прежнего безразличия возможность для намеренного убийцы этим воспользоваться. Второй обычай разрешал сыну умертвить убийцу своего отца, для успокоения тени сего последнего; при этом мститель главным образом об­ращал внимание на успокоение тени своего отца, а не на то — был ли он убит умышленно, ненамеренно или случайно. У римлян долго также держался закон, по которому поручитель платился головою за осужденного к смерти, но не явившегося. Более важный и более обильный последствиями спор идет между криминалистами и историками права о том, отличали ли в первобытный период своей жизни народы германского племени вину неосторожную и случай от злого умысла, или они вовсе не имели понятия о вменении, в ныне господству­ющем смысле, и карали убийством в виде мести без различия всякие вредные действия. Ярке утверждает, что древние гер­манцы имели систему уголовного права, совершенно отличную от нынешней; сущность ее состояла в том, что преступлением считался только всякий внешний очевидный вред; причем не обращали ни малейшего внимания на волю и нравственную вину причинившего вред. Потерпевший вред имел право или мстить, или взять выкуп; значит, если бы неосторожный убийца был не в состоянии выкупить свою жизнь, то обижен­ный мог его убить. У фризов в довольно позднее время суще­ствовал закон, по которому тот нарушитель мира, который не в состоянии был заплатить вознаграждение, подлежал смерт­ной казни. Что психологические соображения при употребле­нии смертной казни в виде убийства в отмщение были чужды древним германцам — это с большею обстоятельностью, чем Ярке, доказал Рогге. Он говорит, что у германцев за вред, причиненный свободному не только без намерения, но даже без малейшей, самой отдаленной со стороны причинившего, неосторожности, платился такой же тяжкий выкуп, как если бы вред нанесен был с злым намерением. В доказательство этого он приводит целый ряд примеров уголовной ответствен­ности, например: господина за убийство, причиненное кому-нибудь принадлежащим ему животным (почти то же самое существовало и у евреев); собственника вещи, случайным падением которой был убит человек; эти и подобные примеры говорят об ответственности за неестественную смерть таких лиц, которые не имеют никакого нравственного отношения к этой смерти. Правда, он говорит, что этого рода вред отли­чался от действительного нарушения мира частью тем, что по­терпевший подобный вред или родственники убитого не имели права мщения, если им предложен был выкуп, частью тем, что в этих случаях гауграф вовсе не получал денег за нарушение мира (Friedensgeld). Но из вышеприведенных примеров из Ярке видно, что в случае несостоятельности господина раба или собственника вещи право мщения получало силу: считав­ший себя обиженным мог убить несостоятельного. Должно притом сказать, что отнятие в этом случае права мщения в случае выкупа есть мера позднейшей формации, есть огра­ничение безразличия, установленное общегосударственною властью; потому-то гауграф как представитель этой общей власти и не брал в подобных случаях вознаграждения. Против того мнения, что древние германцы, не имея понятия о пре­ступлении как нарушении права намеренном казнили, смертью всякое вредное действие, в сороковых годах с особенною энергиею восстал Вильда, автор известного сочинения «Уго­ловное право древних германцев» (1842 г.). Он доказывал в противоположность предыдущим писателям, что древнее гер­манское право знало не одну систему вражды и выкупов (ком­позиций), но и другие руководящие идеи, и, между прочим, идею вменения, которая была в гораздо большей степени раз­вита, чем думают. В доказательство своей мысли он приводит следующие соображения: взгляд его противников вытекает из непонимания и ложного толкования некоторых законов; это общий вывод из некоторых отдельных источников и отдель­ных мест. Если бы древние германцы совершенно не обращали внимания на волю при оценке преступления, то из тако­го обычая могла бы развиться не идея права, а только система физических сил, одна другой противодействующих. Защищать такое невнимание (Nichtberticksichtigung) к воле значит изго­нять из жизни германцев понятие о правом и неправом. К тому же нет ни одного столь грубого народа, который бы не отличал действий произвольных, исходящих от человека, от таких, которые производятся бессознательными силами при­роды или человека, бывшего только бессознательным оруди­ем. Если у германцев непроизвольное действие легко могло обрушиться на голову самого виновника; если оно могло воспламенить к мнимосправедливой мести, то это проис­ходило единственно из того, что германец хотел свое лицо и свое имущество как бы окружить оградою, которую бы никто не дерзал разрушить, которую он охранял с некото­рою ревностью, позволявшей ему легко находить в мало~ важных действиях нападение на свои права, неуважение к себе.

Мнение Вильды есть патриотическая идеализация старо­давней жизни, совершенно отличавшейся всем от современно­го нам быта; это есть стремление отыскать в первобытной эпохе подтверждение явлений и понятий позднейшего време­ни. В самом сочинении Вильды приведено множество таких законов, которые опровергают его мнение и подтверждают противоположное. Вот, между прочим, некоторые из этих за­конов. Кто, не желая, но по какому-либо случаю ранит или убьет человека, тот платит законный выкуп; так, например, если какой-либо человек держит в руке стрелу, которая сама собою как-нибудь случайно убьет другого против воли того, который ее держит. Добровольно ли или недобровольно (sponte aut non sponte) совершено убийство, тем не менее выкуп платится. Ибо чем мы согрешаем бессознательно (per-inscientiam), то мы исправляем с намерением (per industriam сorrigimus). Если кто, говорится в другом законе, не произ­вольно, но случайно кому-либо нанес рану, тот тем не менее платит за рану полное вознаграждение тому, которого боль не может быть уменьшена тем, что рану ему нанес случай, а не намерение. Для него самого мало имеет значение, нанесена ли обида ему более случаем, чем намерением. Эти законы уста­навливают равенство вины как за намеренные, так и случай­ные убийства и раны. Но древний германец отвечал не только за тот вред, который им причинен был кому-нибудь бессозна­тельно, ненамеренно, случайно, но и за тот вред, который был причинен вещью, ему принадлежащею, хотя бы в минуту при­чинения вреда он находился в другом месте, или даже пред­метом, совершенно ему чуждым. Если какое-нибудь живот­ное, говорит закон рипуриев, причинит кому вред, то платит выкуп тот, кому оно принадлежит. Если кто, говорит тот же закон, будет убит деревом или каким-нибудь орудием, платы нет, разве кто виновника убийства (auctorem interfectionis) будет иметь в собственном пользовании, тогда, за исключени­ем вражды, платится композиция. Так, по законам Скани собственник колодца должен платить выкуп, если кто упадет в принадлежащий ему колодец и лишится жизни. Если два человека рубят дерево и оно падает и убивает одного из них, то оставшийся в живых платит половину выкупа, другая же падает на долю убитого. Такой же выкуп платится, если кто лишится жизни при других совместных работах, например, при постройке корабля, при переноске дерева. По закону ко­роля Ротара постановлено, что если кто-нибудь наймет работ­ников и из них один во время работы или утонет, или будет убит молниею, или падением дерева, то за убитого нет права на получение платы за убийство (Wehrgeld); т. е. наниматель не обязан платить эту плату. Рогге справедливо замечает, что закон этот не имел бы никакого смысла, если бы за подобное лишение жизни прежде не взыскивалась плата за убийство. Германец платил Wehrgeld (виру) даже за некоторые случаи естественной смерти; так, например, муж платил выкуп за ес­тественную смерть своей жены, на которую он не купил у ее отца или опекуна mundium (власть, похожая на римскую patria potestas); выкуп этот за смерть жены, а равно и рожденных ею детей, платился отцу жены или другому ее опекуну так, как будто он убил свою жену и детей. Вильда говорит:

а) Что если бы германцы не отличали преступлений наме­ренных, то не было бы в их законах постоянно встречающихся выражений: «кто, не желая, но случайно» (non volens, sed casu faciente, nolens, sed casu, casu faciento nolendo) убьет или ранит человека или чужое животное.

б) Наказания, определяемые за преступления намеренные, существенно разнятся от тех, которые определяются за проис­шествия случайные: за первые назначена плата обиженному за вред и обиду и плата королю за нарушение мира, с предоставлением притом обиженному на волю или мстить, или при­нять выкуп; тогда как за вторые вносилась плата только оби­женному, не всегда в полном количестве, редко его родичам, и никогда не вносилась королю, и наконец, обиженный лишен был права мстить.

в) Таким образом, только первого рода плата, т. е. за на­меренные преступления, имела в собственном смысле характер уголовного наказания; тогда как второго рода плата была ско­рее гражданским вознаграждением, чем уголовным наказани­ем, и определялась там, где не существовало никакой уголов­ной ответственности; действительно, в так называемых вар­варских законах начинают отчасти различать намеренные от ненамеренных преступлений, но это потому, что эти законы, как законы второй формации, являются результатом противо­действия безразличия той первобытной эпохи, когда кровавая месть не встречала препон.

Так как возникавшая общегосударственная власть была представительницею стремления положить пределы кровавой мести, то она и не брала лично для себя в этом случае той платы, которую она брала за намеренные преступления; но прежде образования этой власти не могло быть речи о подоб­ной плате и за намеренные преступления, которая вся шла только лицам обиженным. Странно считать выкуп, платимый за такие случайные происшествия, как потеря жизни через па­дение в колодец, гражданским вознаграждением. Притом же вознаграждение это было по законам остготским и законам фризским так же велико, как и за причинение намеренного вреда. «За все,— говорит один фризский закон,— что про­изойдет случайно, от животного, во время игры, за спиною — полная плата за убийство (WehrgeU) и полный выкуп». Правда, в варварских законах, дошедших до нас, постоянно повторяется, что в исчисленных случаях причинения ненаме­ренного вреда композиции определяются без права мести, а в некоторых законах исключается в подобных случаях даже участие родственников в получении вознаграждения. Но за­прещение мести в этих случаях не имело абсолютного значе­ния, а только относительное, именно: потерпевший вред от какого-нибудь безвольного действия не имел права по своему произволу мстить или брать выкуп, каким он пользовался, задетый умышленным преступлением, а должен был брать выкуп. Но если мнимый обидчик не платил мнимообиженному этого выкупа или по несостоятельности, или по нежеланию и уклончивости, последний по варварским законам о несостоя­тельных должниках мог обратить первого в рабство; а в ис­ландском законе Gragas прямо говорится, что в случае неуп­латы выкупа за ненамеренный вред в течение 14 дней послед­ний не считается случайно причиненным; т. е. считавшийся обиженным имел право убить, положим, хозяина колодца, который не заплатил выкупа за случайное падение в колодец какого-нибудь человека. В Англии, население которой, между прочим, сложилось и из германских племен, когда преступле­ние не было выкупаемо, право мщения выступало на сцену, причем не различали, было ли преступление совершено с на­мерением или без намерения. А в Дании — стране, населен­ной одним из германских племен,— непроизвольные преступ­ления, за исключением пожаров, подлежали наказанию даже в XVI столетии. Запрещение вражды за совершенно случай­ный вред есть произведение позднейшего времени, времени ограничения мести: если бы прежде обычай мстить в подоб­ных случаях не имел всеобщего применения, то не было бы нужды постоянно его запрещать в законах, которые без этого не имели бы смысла. Самоё существование композиции как за намеренные, так и за ненамеренные и даже случайные пре­ступления ясно указывает и на всеобщность мести за те и дру­гие: композиции происхождения позднейшего, чем месть; они сделались возможны только с возникновением некоторой гражданственности, когда человек уже владел вещами, кото­рыми бы он мог дать вознаграждение, и когда появилась хотя и слабая общая власть. С возникновением и усилением этой власти начинается ограничение мести и прежде всего за нена­меренные и случайные происшествия, но власть эта была так слаба, а безразличие так сильно, что, вводя хотя некоторое от­носительное различие в мести, та же власть допускала почти полное безразличие относительно композиции: бедный чело­век, нравственно невиноватый в случайно причиненном вреде другому, все-таки должен был платить высокий выкуп и, будучи не в состоянии уплатить его, платился или жизнью, или свободою; богатый человек, виноватый в злонамеренном преступлении, легко мог отплатиться только деньгами.

Что народы первобытные не различают преступлений на­меренных от неосторожных и случайных и не имеют никако­го понятия о вменении, а народы, достигшие даже некоторой степени цивилизации, все это представляют себе в смутном виде,— доказательством этому служат бывшие в употребле­нии у всех народов следствия, суды и смертные казни над животными. Следы этой юстиции сохранились у всех народов, которые славятся своею цивилизациею: у персов, евреев, у греков, а также у новейших народов: у германцев, у итальян­цев и у французов. Средневековые до нас дошедшие процессы над животными вполне убеждают, что народы совершали над ними такой же суд, как и над людьми, уравнивая последних с первыми и казня тех и других за вредные, а не нравственные преступные действия.

III. Столь же сильным доказательством того, что перво­бытные народы при употреблении смертной казни не различа­ют случайных и ненамеренных преступлений от злоумышлен­ных, служит господствовавший у всех народов в период мести обычай убивать в отмщение не только "обидчика, но и невин­ных членов его семьи и его рода. Право мести по своему про­исхождению совершенно тождественно с правом войны: по­этому месть и война в первобытные времена подчинялись одинаковым обычаям. Воевавшие убивали не только воинов враждебного лагеря, принимавших непосредственное участие в войне, но и граждан враждебного народа, которые не прини­мали прямого участия в войне; при этом не было пощады ни полу, ни возрасту. Подобным же образом поступали и мсти­тели, которые направляли свои смертоносные удары на всю семью обидчика. С этим обычаем также тесно связан другой: обязанность родичей платить за своего члена часть выкупа для избавления от мести и право их на получение части выку­па со стороны того, который убил, ранил и вообще обидел их родича. Обычай убивать в отмщение невинных родичей был так силен, что он долго сохранялся, хотя в обломках, уже во время полного образования общегосударственной власти, и у некоторых народов встречается в очень позднее время, когда, по-видимому, вполне образовалось понятие вменения. По­этому до нас дошли два рода законов, по которым невинная семья или родичи обидчика или преступника подлежали смертной казни: одни законы периода исключительного гос­подства мести, когда казнили смертною казнью в виде убий­ства в отмщение невинных родственников за всякие преступ­ления, совершенные одним из членов рода; другие законы пе­риода ограничения частной мести и полного ее уничтожения, когда государственная власть, доставив защиту невинным чле­нам семьи относительно всех частных преступлений, долго сама держалась обычая наказывать их за преступления госу­дарственные и религиозные.

В Древней Персии дети были предаваемы смертной казни не только за то, что участвовали в преступлении отца, но един­ственно за то, что они были его детьми. Так, Дарий Гистасп велел казнить Интаферна с его детьми за то, что он сделал на­силие страже, охранявшей вход во внутренние царские покои. В указе Ассюэра, благоприятном для евреев, говорится, что царь повелевает казнить Амана со всеми его родственниками. Когда открыт был заговор сыновей Артаксеркса Мемнона, то были казнены не только виновные, но их дети и жены, для того чтобы не осталось никакого следа от столь великого покушения. Камбиз, завладевший Египтом, велел за смерть своих героль­дов казнить сыновей царских и две тысячи их сверстников. Во­обще персы казнили всю семью преступника не только за чисто государственные преступления, но и за другие, как то: за остав­ление солдатами своих знамен и даже за неблагодарность. В за­конах еврейских есть такие постановления, которые ясно при­знают справедливым наказание невинных детей за преступле­ния родителей[18]; но есть, напротив, другие, которые отвергают подобную наказуемость[19]. Корей, Дафан и Авирон были нака­заны смертью вместе с женами и детьми. Такую двойствен­ность еврейского законодательства легко объяснить тем, что общегосударственная власть уничтожила существовавшую в период мести наказуемость невинной семьи за общие преступ­ления, удержав ее за преступления против государства и рели­гии. Арабы-бедуины до сих пор за убийство мстят целой семье убийцы; при этом они убивают начальника семьи или кого-нибудь другого, дорогого для семьи, хотя бы он был совершен­но невинен. Того же обычая держатся курды и черкесы. У японцев за два века пред сим обычай налагал обязанность на нисходящего мстить за обиду восходящего на потомках оскор­бителя. А за государственные преступления там до сих пор каждый отвечает за своего соседа: семьи и целые деревни осуж­даются на смертную казнь за преступления одного. Если губер­натор провинции изобличится во взятках, то дается повеление ему, его детям и братьям, дядям и двоюродным братьям распо­роть себе живот, что они должны исполнить в один день и час. В Китае и в наше время смертною казнью карают единственно только за родство с государственным преступником. Чем ближе родство, тем тяжелее и наказание; чем дальше первое, тем сла­бее второе. В этом отношении установлены особые степени родства. К первой степени причислены: отец, дед, сыновья, внуки, дяди по отцу и их сыновья. Все эти лица, от шестнадцати и выше лет, как бы они ни были невинны, в каком бы отдалении они ни жили от своего родственника во время совершения им преступления, какими бы физическими — природными или нажитыми—недостатками ни страдали, подлежат смертной казни посредством отсечения головы. Ко второй степени при­числены все остальные родственники шестнадцати и выше лет, в каком бы далеком по крови и браку родстве они ни находи­лись; их казнят смертью только тогда, когда они жили под одною крышею с преступником в минуту совершения преступ­ления; в противном же случае, их отдают в рабство высшим сановникам государства, а равно — и родственников обеих степеней, не достигших шестнадцати лет.

Западные народы, как древние, так и новые, держались тех же обычаев. Греки вместе с государственным преступником предавали смерти и его детей, а иногда пятого из ближайших родственников. В Спарте за государственные преступления казнили не одного преступника, но его жену, иногда даже дру­зей. Та же участь постигала семью государственного преступ­ника и у тех греков, которые составили Македонское царство. Когда Филотас, сын Пармениона, подвергся преследованию как заговорщик, многие люди высших чинов и главные офице­ры армии, родственники обвиняемого, боясь применения этого закона, сами себя лишили жизни или поспешно убежали в горы и пустынные места. Так как страх распространился в целом войске, то Александр Македонский велел объявить, что проща­ет родственников лиц виновных[20]. Уцелели законы, свидетельст­вующие о том, что римляне также наказывали детей за преступление родителей. Нарушители священных законов были прино­симы в жертву богам вместе с семьею и имуществом. В пре­ступлениях политических целые семьи погибали за ошибки своих отцов. Римские юристы даже приискали оправдание та­кого обычая: предполагается, они говорили, что дети подобны своим родителям (Filii praesumuntur similes patri); или: можно опа<