Будни убийцы, будни следователей
1985–1987
Тоталитарные системы падки до лозунгов и призывов.
В фашистской Германии концентрационные лагеря украшала назидательная фраза «Труд делает свободным». Наши родные тюремщики изобрели свой, вполне советский лагерный лозунг, каждое слово которого дышит фарисейством: «На свободу — с чистой совестью».
Андрей Романович Чикатило вышел на свободу с чистой совестью в середине декабря 1984 года. Новый год, 1985-й, он встречал не в камере, а в семейном кругу.
На следствии он однажды признался, что каждый Новый год был для него особенным событием. С некоторых пор он завел обычай, подводя итоги, вспоминать, подсчитывать свои жертвы и непременно подымать рюмочку за помин их душ.
Рюмочку, может быть две, но не больше — ведь он был борцом за трезвый образ жизни.
На суде государственный обвинитель Н. Ф. Герасименко задал ему вопрос: «Подсудимый, вели ли вы учет убитых вами людей?» После небольшой паузы Чикатило ответил иносказательно: «Считал те вражеские самолеты, что сбивал». Он оставался верен своему давнему пристрастию к военно-патриотической теме.
Сбивать вражеские самолеты — не преступление, а дело чести и геройства. Так что совесть его была чиста.
В своих подсчетах Андрей Романович никогда не сбивался. Он знал, сколько у него на счету. Сам рассказывал, как и 1984 году, оказавшись в тюремной камере, увидел парашу с намалеванным инвентарным номером 32 и тут же подумал с ужасом, что милиции известно число его жертв и она хочет узнать его реакцию на роковое число.
Шесть лет спустя, незадолго до последнего убийства, он обратил внимание на другое случайное совпадение: «Еду как-то в трамвае, смотрю — номер 52. Думаю — вот и у меня 52 трупа…»
Он считал вражеские самолеты.
Когда Андрей Романович с чистой совестью вышел на свободу, от прежних его страхов не осталось и следа. Он уже не обливался потом при виде одетых в штатское милиционеров, как тогда, у Центрального рынка. Он не тревожился, как в тюремной камере, вычислят ли его по сперме. Все страхи остались позади. Его подержали, проверили, не вычислили и отпустили.
Он отпраздновал в кругу семьи Новый год и взялся за поиски новой работы. О возвращении в ростовскую «Спецэнергоавтоматику», откуда он угодил прямиком на тюремные нары, не могло быть и речи. На кой ляд им начальник снабжения, который, и трех месяцев не проработав, пошел под суд! Лучше всего устроиться не в Ростове и не у себя в городе, а в каком-то другом месте, где еще не успел наследить.
Чикатило выбрал хорошо знакомый ему город Новочеркасск, как раз на полдороге между Ростовом и Шахтами.
С января 1985 года он приступает к службе на Новочеркасском электровозостроительном заводе, сокращенно НЭВЗ. Поначалу рядовым инженером, потом начальником отдела металлов — тоже по снабженческой части.
Как и в «Ростовнеруде», на новом месте он быстро приобрел репутацию слабого работника. По своему обыкновению, на планерках отмалчивался, витал в облаках, любой вопрос начальства и товарищей по работе заставал его врасплох. Он забывал про данные ему поручения, путался в делах. Не было дня, чтобы он не получал нагоняя от начальства, нередко в присутствии родной дочери Людмилы, которая тоже работала на НЭВЗе. Трудовые династии долгие годы воспевались на все лады официальной прессой. И здесь все выглядело порядочно, как у людей: папа снабженец, мама снабженка, дочка пошла родительским путем.
Глядишь, подрастут внуки, встанут на ноги — их тоже приставят к полезному ремеслу…
Инженер Е. В. Губернаторов, работавший на НЭВЗе в те же годы, что и Чикатило, вспоминает: когда Андрею Романовичу выговаривали в присутствии дочери, он сохранял олимпийское спокойствие. Даже, можно сказать, безразличие. У него от природы крепкая, устойчивая нервная система. И крепкий сон без сновидений. Убил, не убил, а выспаться нужно.
Короче говоря, перебравшись в Новочеркасск, Чикатило работать лучше не стал и как снабженец-профессионал ничуть не прибавил. Правда, в воспоминаниях его сослуживцев есть небольшое противоречие. С одной стороны, говорят они, Чикатило не мог запомнить указаний начальства, не записав их на бумажку, да и записанное нередко вылетало у него из головы. С другой же стороны, он отлично помнил, что, где и когда ему удавалось достать для завода. На следствии он не раз будет жаловаться на плохую память, но в то же время совершенно точно или с ошибкой в считанные метры выводить следователей на места преступлений, совершенных им десять лет назад. И жертв своих он помнил отчетливо — не только число, но и как выглядели, во что были одеты, куда он наносил им удары ножом и какое испытывал при этом удовольствие.
Впрочем, тут, пожалуй, и нет противоречия. Он не хотел запоминать ничего, что приходилось делать из-под палки, и крепко держал в памяти все, что относил к своим удачам.
Убийства шли по разряду удач.
В общении он нисколько не изменился. Новые коллеги в один голос говорят: в контакты старался не вступать, жил своей жизнью. При встрече поздоровается, улыбнется — и не более того. По-прежнему вежлив, «спасибо-пожалуйста-извините», аккуратный костюм, свежая рубашка, при галстуке.
И все же в воспоминаниях его новочеркасских сослуживцев появляется нечто такое, чего не упоминали знавшие его по Ростову и Шахтам. Как сказал Е. В. Губернаторов: «Никаких подозрений он ни у кого не вызывал, но вот улыбка у него, если смотреть в профиль, была страшная какая-то».
Вполне допускаем, что это аберрация памяти. Его преступления, о которых стало известно сегодня, невольно проецируются в прошлое. И кажется, что уже тогда было в нем что-то такое…
Смотрим на него сквозь железную решетку в зале суда и пытаемся убедить себя: человек как человек, встретишь такого на улице и не оглянешься. Заурядное лицо, обыкновенная улыбка, ничего запоминающегося, не говоря уж о зловещем. Разве что потертый он какой-то, сжавшийся, по это, надо думать, от тюремной жизни. И, почти убедив себя в его обыкновенности, слышишь, как судья монотонно, громко и быстро читает выдержки из обвинительного заключения: «С особой жестокостью… тридцать семь колото-резаных ран… связал шпагатом… отрезал и выбросил… затолкал… рот забил землей… присыпал листьями…» — и скучное, скучающее лицо обретает дьявольские черты, и взгляд кажется зловещим, и зевота — пугающей.
Не все сослуживцы Андрея Романовича замечали страшную его улыбку, но почти все сходились на том, что начальник отдела металлов — работник никудышный. Сам он эту точку зрения не разделял, считал себя незаменимым работником и ради службы готов был пожертвовать очередным отпуском. На следствии он заявил, что годы работы на электровозостроительном заводе отмечены для него лично большим трудовым подъемом, а в 1986 году, к пятидесятилетию, ему вручили приветственный адрес.
Это, конечно, высокая честь. Почти как премия.
В первые дни суда ему была предоставлена возможность излить душу, дать показания «в форме свободного рассказа». Он сказал: «Я делал больше всех электровозов. Без меня производство давно бы остановилось…»
Сейчас в России повсеместный спад производства. Общей участи, должно быть, не избежал и НЭВЗ, электровозов там делают меньше, чем прежде. Или это оттого, что с ними нет больше Чикатило?
Довольно о производстве. Каким бы выдающимся или никудышным снабженцем ни был Андрей Романович, никому в голову не пришло бы писать о нем книгу. Он убийца и маньяк, а все остальное — так, штрихи к портрету.
Совершенно прав Алексей Васильевич Масальский, тот самый свидетель, который назвал своего бывшего сослуживца Чикатило «каким-то обиженным». Показания Масальского и его собственная история, имеющая отношение к волнующим нас событиям, заслуживают небольшого отступления.
Алексей Васильевич Масальский в деле Чикатило считает себя пострадавшим.
В те годы, когда они вместе служили в шахтинском «Ростовнеруде» и попивали изредка водочку на мужские и женские праздники, инженер Масальский испытывал домашние трудности: у него сильно болела жена. Она требовала постоянного ухода. Чтобы за ней кто-то присматривал в его отсутствие, он решил сдать задешево или даже задаром угол какой-нибудь доброй женщине, чтобы жила у них в семье и приглядывала за больной. Дал об этом объявление, и среди немногих откликнувшихся оказалась, на его, Алексея Васильевича, беду, Анна Лемешева. Та самая двадцатилетняя девушка, которую несколько дней спустя Чикатило под предлогом купания заманил в лесополосу и там убил. На месте преступления нашли бумажку, на бумажке — адрес Масальского.
Из-за этой бумажки с адресом, которую Анна Лемешева просто забыла выбросить, инженера Масальского ни за что ни про что продержали в кутузке добрую неделю, пока не выяснили, что он ни в чем таком не замешан, разве только сделал Анне нескромное предложение, из-за которого, собственно, она и отказалась квартировать у супругов Масальских.
Но это не все. Пока Алексей Васильевич сидел в ожидании своей участи, милиция запросила у «Ростовнеруда» на него характеристику. Партийная организация ответила примерно так: работник он неплохой, коммунист со стажем, общественник, политически грамотный, но убить, конечно, может. Не поручимся, что не убийца.
Хорошие у него оказались друзья по партии.
И это не все про Алексея Васильевича. Пока он страдал в камере следственного изолятора, у него на квартире учинили обыск, во время которого пропали самые дорогие его сердцу реликвии — знаки ударника труда и почетного железнодорожника. Со стороны милиции, таким образом, он тоже претерпел несправедливость.
Но больше всего задевает Алексея Васильевича не отсидка и даже не пропажа трудовых регалий, а то внимание, которое уделяют его сослуживцу Андрею Романовичу Чикатило средства массовой информации. С какой стати? Показания суду Масальский давал скупо и неохотно, ссылаясь на глухоту и скверную память, но в перерыве, оказавшись лицом к лицу с прессой, буквально преобразился. Небольшого роста, сухонький, он сразу стал значительным и даже с некоторым намеком на монументальность. Он говорил поучительно, с отцовской назидательностью.
«Вот скажите мне, а на кой хрен вам, писателям, такой герой, как Чикатило? На чьем примере собираетесь молодежь воспитывать? Разве о таком писал писатель Гайдар? Он бы не одобрил того, что творит его внук…»
Сбившегося с темы Алексея Васильевича, перешедшего с педагогики на экономику и с Гайдара-деда на Гайдара-внука, мы вежливо возвращаем к Чикатило. Но он опять сбивается — на себя:
«Меня отец так учил: приди на работу на полчаса раньше других — чтобы люди, как придут, сами с тобой здоровались. Так больше уважать будут. И работай на совесть, оставь свой след на земле… А что я оставлю? Сколько ни вкалывал — ничего. Похоронят и забудут. А Чикатило не забудут. Хоть он и мерзавец, а в книгу Гиннеса попадет…»
Имя Гиннеса он произносит с ударением на последнем слоге.
Он и сам не прочь попасть в эту книгу. На любых условиях, лишь бы его не забыли. Ну, не на любых, уточняет он; то, что натворил Чикатило, — это слишком, но очень хочется, чтобы внуки прочитали, каким был дед.
В его словах слышится обида на несправедливость. И нота зависти к страшной известности бывшего сослуживца.
«Вы теперь молодежь на «Молодой гвардии» уже не воспитываете», — продолжает он.
И этому не даст покоя военная тема.
«Везде у вас насилие и секс».
Последнее слово он произносит с заметным отвращением, хотя из материалов дела мы уже знаем, что ничто человеческое ему не чуждо.
«Когда я приехал о Ростов в сорок шестом, была разруха, голод, народ раздет… Но был энтузиазм. За малое преступление расстреливали. Много расстреливали, смерть за смерть. Так и сейчас надо. А отмена смертной казни за взятки и валютные дела — это преступление против народа. Красиво жить захотели: воровать, торговать, убивать…»
Своеобразное понятие о красоте жизни.
До чего ему обидно, что пишущая братия слетелась сюда, чтобы узнать побольше о каком-то убийце, а о нем, труженике, из того же гнезда родом, тем же трудовым путем шагавшим, писать не собираются.
Желая хоть отчасти искупить вину своих коллег перед честным тружеником Масальским, мы и ему уделяем некоторое место в этой книге. Хотя и несравненно более скромное, нежели его коллеге Андрею Романовичу.
А вот ежели у Чикатило все было бы в порядке с ненавистным сексом, ежели собственное бессилие не толкало его к издевательствам и убийствам, кем бы он стал тогда? На кого походил бы?
И тогда, вызванный свидетелем в суд, он, возможно, попрекал бы журналистов тем, что они пренебрегают «Молодой гвардией». Что только и думают о сексе и насилии.
В застывшем сознании этих людей секс и насилие образуют устойчивое сочетание с откровенно дурным смыслом. И то и другое для них в равной мере достойно осуждения. Собственный сексуальный опыт не в счет.
Несчастные, замороченные люди.
После убийства в парке Авиаторов доброй и непутевой девушки Иры Лучинской (это случилось за неделю до ареста) Чикатило не убивал почти год.
Устроившись на электровозостроительном заводе в Новочеркасске, он рассчитывал на командировки поинтереснее, нежели в ближние и уже надоевшие города. Первая серьезная деловая поездка состоялась у него в конце июля 1985 года. Его направили в Москву, на столичный завод «Москабель».
Командировка складывалась удачно: ему дали удобную комнату в заводском общежитии, дела оказались нехлопотными, оставалось свободное время, чтобы побродить по городу и сделать покупки.
Среди шести фотоснимков, предъявленных следователем, комендант общежития Г. Ф. Ляпичева без колебаний опознала Чикатило. Она даже вспомнила его фамилию, потому что у нее на свадьбе свидетелем был знакомый с «Москабеля», тоже Чикатило, — удивительное совпадение для такой редкой фамилии. А еще ей запомнился Андрей Романович потому, что предлагал встретиться после работы, прогуляться и поговорить о том о сем.
На ее счастье, она отказалась. Сказала, что занята. Но немолодого солидного ухажера не забыла, он ей показался симпатичным: вежливый, начитанный, хорошо разбирается в художественной литературе. Так все и записали в протоколе.
На суде Андрей Романович сказал, что тоже помнит эту женщину. «Только я ее никуда не приглашал, — добавил он. — А за комплимент спасибо. Ее слова делают мне рекламу как мужчине».
Любая похвала доставляла ему удовольствие. Всякое сомнение он отметает: не приглашал, а если бы пригласил — пошла бы как миленькая.
Так или иначе, вечер 1 августа 1985 года оказался свободным. Андрей Романович решил использовать его для покупки билета в Ростов. Не совсем понятно, зачем ему понадобилось ради этого ехать в аэропорт — авиационных касс полно и в городе. Но всякое может быть — не знал, полагал, что в аэропорту надежнее… Или — не мог устоять перед соблазном прокатиться за город на электричке.
Опытные путешественники знают, что самолеты в южные города — и в Ростов тоже — летают из аэропорта Внуково, куда электричка не ходит. Но в те дни внуковская взлетно-посадочная полоса была на ремонте и рейсы перенесли в Домодедово.
Это стоило жизни восемнадцатилетней Нине Похлистовой.
Умственно отсталую девушку, жившую неподалеку от аэропорта, часто видели на платформе Авиационная. Она любила кататься на электричке.
«В тамбуре я увидел девушку. На ней был старый облезлый плащ, она курила. Я с ней заговорил. Она спросила, есть ли у меня выпить… Я ответил, что деньги есть и спиртное можно купить… Договорились, что девушка вступит со мной в половую связь. Мы вышли с ней на остановке, название которой я не знаю… прошли через небольшой поселок, мимо домов, перешли дорогу, вошли в лес, сели на траву… Она разделась… Я расстегнулся… хотел совершить половой акт… ничего не получалось…»
Дальше — как обычно, будто не просидел целый год затаившись. Связывал, душил, резал, отсекал. Тридцать восемь ножевых ран.
Названия станции он не запомнил, но позже безошибочно привел следователей в лес за поселком Востряково-1, неподалеку от платформы Авиационная, где грибники нашли прикрытый зеленым выношенным плащом обнаженный истерзанный труп.
В августе начинается в Подмосковье грибной сезон и тянется до середины осени.
Чикатило вернулся к платформе, доехал до аэропорта — это совсем близко, — но билета так и не купил. По магазинам в Москве он походил достаточно и, завершив командировочные дела, со столичными гостинцами вернулся домой поездом.
Вскоре после приезда из Москвы, а именно вечером 27 августа, он встретил на печально знакомом нам Шахтинском автовокзале восемнадцатилетнюю Инессу Гуляеву, девку непутевую, не раз сбегавшую из дому. Ее только что выпустили из спецприемника, куда она угодила за бродяжничество, с предписанием немедленно возвращаться домой, в село Отрадное. Ехать на ночь глядя ужасно не хотелось, в Шахтах переночевать было негде.
Солидный человек, в очках и с сединой, предложил ей бесплатный ночлег. Она согласилась: хоть ночь спокойно провести под крышей. И с мужиком.
Он довел ее только до ближней к автовокзалу рощи. Она оказалась бойкой на язык, посмеялась над его мужскими слабостями и вдобавок выматерила. Тогда он ее убил.
В 1985 году это было последнее его убийство.
Следующий год не дал следствию нового материала. Убийств с почерком ростовского маньяка не отмечено.
16 октября 1986 года Андрею Романовичу стукнуло пятьдесят. Он принимал поздравления от семьи и товарищей по работе.
К очередной, пятьдесят первой годовщине, он убил еще троих.
В начале мая 1987 года начальник отдела металлов Новочеркасского электровозостроительного завода направляется в служебную командировку и небольшой город Каменск-Уральский, к юго-востоку от Свердловска (ныне Екатеринбурга), на завод по обработке цветных металлов. К уголовному делу приобщены командировочные документы: удостоверение с отметками и печатями — прибыл 6, убыл 18 мая; проездные билеты, как обычно, до самого последнего, ценой в гривенник; счет из гостиницы и квитанции за телефонные разговоры с Новочеркасском; авансовый отчет за номером 285 от 22 мая; собственноручно заполненная анкета в заводской гостинице.
Еще один след он оставил в городке Ревда, тоже недалеко от Свердловска, но по другую от Каменск-Уральского сторону — к западу.
Из обвинительного заключения по уголовному делу № 18/59639–85, подписанного И. М. Костоевым и утвержденного Генеральным прокурором России, государственным советником юстиции 2 класса В. Г. Степанковым:
«16 мая 1987 г., находясь в служебной командировке в г. Каменск-Уральский Свердловской области, Чикатило А. Р. в поисках очередной жертвы приехал в г. Ревду, где на железнодорожном вокзале встретил малолетнего Макаренкова Олега, 19 мая 1974 года рождения».
Неужто и в самом деле — в поисках жертвы? Но зачем же еще! От Каменск-Уральского до Ревды больше сотни километров, а если ехать через Екатеринбург — другого пути нет, — и того больше. Не было у Андрея Романовича в Ревде ни родственников, ни знакомых и дел там никаких не было.
Тринадцатилетний Олег (точнее, до тринадцатилетия ему оставалось три дня) учился во вспомогательной школе-интернате. Говоря проще — в школе для умственно отсталых детей. По заключению врачей, «страдал олигофренией в степени легкой дебильности нелепого генезиса». В школе его нередко обижали соученики, и он не раз просил родителей забрать его из интерната. В тот день он ехал с приятелем в школу на автобусе, но сошел за несколько остановок — скорее всего, решил прогулять ненавистные занятия.
Педагогу нетрудно было уговорить такого мальчика следовать за собой — под любым предлогом. Чикатило выбрал самый простой: пригласил Олега к себе на дачу. Тот пошел не задумываясь — еще бы, школу прогулять и вкусно поесть!
Он был зверски убит в загородном лесу у станции Барановка, неподалеку от железнодорожного полотна. Совершив над истерзанным телом традиционный «партизанский» ритуал, Чикатило присыпал труп землей и опавшими листьями. Изорванную одежду мальчика разбросал по дороге. Грибники тот лес не жалуют вниманием, и осенью никто не наткнулся на мертвое тело.
Андрей Романович переночевал на вокзале в Ревде, наутро поехал в Свердловск, а оттуда — в Каменск-Уральский. Закончил дела и вернулся домой.
Электровозостроительный завод — серьезная фирма, с большими связями. Дальние командировки здесь в обычае. И в каждой из них начальник отдела металлов, он же «красный партизан», берет языка.
29 июля 1987 года, украинский город Запорожье. «Поехал в Запорожье, зная, что там можно купить продукты… одежду… обувь… Приехал на автобусе на окраину города. Когда возвращался к автобусной остановке, то в районе железной дороги увидел мальчика, он сидел и курил… Мы разговорились».
Что ему тогда надо было достать для завода, он не помнит. Для человека хозяйственного, для добытчика, очень важно, когда личные интересы совпадают с общественными: и задание выполнил, и кое-чего для дома подкупил. Но зачем ради этого переть на окраину города?
Скорее всего, потому, что была и третья задача, не производственная и не семейная. Личная.
«Мы разговорились…»
Разговор с двенадцатилетним курильщиком Ваней Биловецким опытный педагог Чикатило начал с нравоучения о вреде курения. Ваня, хоть и покуривал вместе с приятелями, сам не был уверен в том, что поступает правильно; возле железной дороги они прятались, чтобы взрослые не увидели их с сигаретой. Но в этом возрасте запретные плоды кажутся особенно сладкими. На всякий случай, чтобы не вступать в словопрения и не получать нагоняй от незнакомого надоедливого дядьки, мальчик решил убраться от него подальше.
«Он, по всей видимости, стеснялся, что курит в моем присутствии, бросил сигарету и через лесопосадку пошел, как он сказал мне, домой… Я пошел за ним следом… Навалился на Биловецкого, он начал кричать… Я вынужден был почвой заполнить его ротовую полость…»
Жуткие подробности, как обычно, излагаются холодным казенным языком. Ничего нового, все как обычно. Единственная свежая деталь: на месте убийства милиция обнаружила обломок ножа. От клинка откололся кусок металла.
При обыске в 1990 году, после ареста, среди 23 ножей, найденных на квартире Чикатило, один — ему присвоят последний, 23-й номер — окажется со сломанным лезвием. Первое побуждение — сложить тот, запорожский обломок с ножом номер 23 и убедиться, что некогда, а точнее, 29 июля 1987 года, они были единым целым.
Запорожские пинкертоны спрятали куда-то обломок ножа с места убийства, да так хорошо, что до сих пор не могут найти.
А начальник отдела металлов отправляется в новую командировку. С 7 по 27 сентября 1987 года он находится в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде. В середине своего пребывания на родине Октября Андрей Романович повстречал на Финляндском вокзале шестнадцатилетнего Юру Терешонка. Добродушный общительный паренек учился в одном из питерских ПТУ и жил в общаге. Он очень любил поесть, над его аппетитом и заметной полнотой часто посмеивались приятели, но Юра на них не обижался. Глупо обижаться на правду.
Звериным нюхом знаток подрастающего поколения почуял, чем завлечь паренька. Он пригласил его на дачу пообедать. Юра не устоял.
Они вышли там, где лес подходит прямо к железной дороге. Станция называлась Лемболово. За лесом, сказал он подростку, моя дача. Обед готов, только разогреть.
Чикатило напал на Юру сразу, едва они зашли в лес, «чтобы совершить его убийство и в процессе этого получить половое удовлетворение».
Проглядим перечень убийств в новочеркасский период жизни, после отсидки за вроде бы украденный аккумулятор и неожиданного освобождения:
1 августа 1985 года — Домодедово под Москвой;
27 августа 1985 года — лесопосадки возле Шахтинского автовокзала;
16 мая 1987 года — окрестности городка Ревда на Урале;
29 июля 1987 года — окраина Запорожья, возле улицы Чаривной, что значит «красивая»;
16 сентября 1987 года — станция Лемболово, под Питером.
Полугодовое воздержание после отсидки объяснить нетрудно: Бог миловал, пронесло, теперь надо перевести дух и осмотреться. Но что сдерживало его партизанские порывы почти два года, с августа 85-го по май 87-го? Откуда этот долгий перерыв в кровавом сериале?
Вот запись диалога из протокола допроса, который вел Исса Магометович Костоев.
КОСТОЕВ. В 1986 году вы не совершили ни одного убийства.
ЧИКАТИЛО. У меня был подъем в работе. В честь пятидесятилетия приветственный адрес мне вручили. Нормальная психика была.
К. В 1987 году вы совершили три убийства. Все за пределами области. Вы же не можете сказать, что вас не «тянуло»?
Ч. Ну, это уже было… Я не знаю…
К. Разыскивали вас, следственные органы осуществляли сплошное физическое прикрытие в электричках, на автовокзалах и так далее.
Ч. Знал, да, что ищут, знал…
Насчет приветственного адреса мы уже слышали. Лист глянцевой бумаги с казенными поздравлениями по случаю юбилея вряд ли удержал бы его от очередных насилий. Но вот когда обложили, как медведя в берлоге, тогда звериная настороженность вновь заставила Чикатило притаиться, залечь на дно — на добрых два года.
О том, как его обложили, мы сейчас и расскажем. От будней убийцы перейдем к будням следователей. Сейчас, конечно, легко говорить о заблуждениях и ошибках. Их было более чем достаточно и в этом деле. Одни истории с вещественными доказательствами, которые то возвращаются жене обвиняемого, то теряются где-то в запорожской милиции, чего стоят…
Владимир Ильич Колесников, генерал, возглавляющий теперь всю розыскную службу России, поведал нам еще об одном случае, который ему вроде бы и ни к чему поминать вслух, памятуя о чести мундира — ну, не своего, так прямых подчиненных. Честь ему и хвала, что он выше этого.
История эта такова. 28 августа 1985 года Колесников, тогда еще полковник и начальник угрозыска Ростовской области, узнает, что неподалеку от Шахтинского автовокзала обнаружен труп неизвестной женщины (позже выяснилось, что это Инесса Гуляева). Он выезжает на место происшествия и обращает внимание на кучу мусора возле лесопосадки. В этой куче находят небольшой узелок. Колесников берет его в руки: там сарафан, в который завернуто женское белье. Первая мысль — возможно, это одежда убитой. Он немедленно отдает распоряжение доставить вещи в лабораторию. Несколько позже, когда личность убитой уже установили, вспомнили про сарафан и белье, кинулись искать — исчезли. И следов не осталось!
Ну, вообще, как говорят дети.
Разгильдяйство, ложно понятая честь мундира, стремление побыстрее закрыть дело и отчитаться перед начальством приводили не только к ошибкам — к трагедиям. О расстреле Александра Кравченко говорилось много. Но были и другие ошибки, пусть и не с таким необратимым исходом.
Один пример.
В августе восемьдесят четвертого года шофер Вадим Николаевич Кулевацкий, 27 лет, заявил об исчезновении семнадцатилетней сестры. Это была Людмила Алексеева, которую, как стало известно позже, Чикатило убил на левом берегу Дона накануне отъезда в Ташкент. Кулевацкий сразу же попал под подозрение. Следователь упорно заставлял его признаться в убийстве собственной сестры. Простоватому парню пришлось бы худо, когда бы обстоятельства убийства не вошли в вопиющее противоречие с обвинением. Его оставили в покое.
Восемь лет спустя шофер Кулевацкий окажется единственным, кто почти каждый день будет посещать суд над Чикатило.
Путаясь и ошибаясь, совершая неловкие ходы и принимая ложные следы за истинные, ростовская милиция все же не бездействовала. «Люди работали добросовестно, — говорит генерал Колесников о сотрудниках областного УВД. — Это несомненно. Но вы не должны забывать, что милиция — часть общества и его отражение. Каково общество, таковы и органы общественного порядка. Подготовка кадров — никудышная, техническая оснащенность — каменный век… Однако люди Буракова работали как проклятые. А как еще мог вести себя нормальный человек, увидев изуродованные трупы, глядя на фотографии убитых детей? И на все это накладывается неимоверная сложность дела, отсутствие методик и теоретических разработок по раскрытию серийных сексуальных преступлений. В то время не было ни тактики, ни стратегии поиска такого человека, как Чикатило. Теперь есть. Но сначала мы шли по ложному следу…»
Это он опять о деле дураков. И по сей день оно бередит честные милицейские души. Ложным этот след кажется из сегодняшнего далека, но в начале восьмидесятых они искренне верили, что попали в точку.
«Одного из этих парней привели как-то к Костоеву, — продолжает генерал Колесников. — Исса его послушал и говорит: это он убил. Хорошо, что вы его взяли. Эти люди наговаривали на себя такое и так искренне, что трудно было им не поверить. Одного из них, Тяпкина, освидетельствовали в Институте Сербского. В заключении написали: неспособен усваивать и воспроизводить информацию, говорит лишь то, что видел собственными глазами. Пойди туда, где ты видел корову давеча, — тогда он пойдет. Иначе ни в какую. И такой человек точно выводил на места убийств. И Каленик выводил. Я лично ездил на трупы, потом допрашивал понятых и убеждался — никакого набоя не было. Вот почему я смело утверждаю: в те годы весь наш угрозыск добросовестно заблуждался. И первыми в этой версии засомневались тоже наши люди. Тот же Бураков».
А что за слово такое странное употребил генерал Колесников — «набой»? На милицейском жаргоне, пояснил Владимир Ильич, это показания, которые следователь подсказывает подследственному, навязывает их ему, заставляет повторить. Такое бывает — у нас и не у нас. Профессионально нечестный трюк. Все дело Кравченко построено на грубом и беззастенчивом набое.
Но если, по словам Колесникова, набоя не было, то что было?
«Могу предположить что. Эти люди вели бродячий образ жизни, мотались по области. Каждый случай убийства по «Лесополосе» довольно быстро получал известность. Они вполне могли побывать на месте убийства, иногда даже до оперативников. Был, к примеру, эпизод в Сальске. Нашли мы труп — к Чикатило отношения не имеет, убийцу мы нашли довольно быстро. Так вот, Каленик утверждал, что убил он. Убил и засыпал труп ветками. Действительно, тело было спрятано под ветками. Позже мы разобрались: Каленик и его компания там действительно побывали, они вполне могли видеть труп. Их показания выглядели порой не менее точными, чем показания самого Чикатило. Поверьте мне, эти дураки, при том, что они непричастны к убийствам, совершенным Чикатило, ох, доложу вам, не ангелы. Столько там грязи, столько мерзостей… И не надо удивляться, что мы так долго шли по этому грязному следу. А потом сами обратились в прокуратуру России: помогите».
Так предстало перед нами в новом свете подробно уже обрисованное дело дураков. В поисках убийцы, двенадцать лет терроризировавшего целую область с четырехмиллионным населением, начался новый этап.
Осенью 1985 года в дело пришел Исса Магометович Костоев, в ту пору заместитель начальника отдела по расследованию особо важных дел прокуратуры России.
Он не был новичком в ростовских проблемах, прекрасно знал обстановку в городе и области. Только что Костоев после трех лет расследования завершил шумное ростовское дело, взволновавшее всю страну после вызывающе пышных похорон одного из лидеров местного преступного мира, можно сказать, крестного отца здешней мафии. Эта мафия цвела махровым цветом при полном попустительстве местных правоохранительных органов. А попустительство рано или поздно приводит к покровительству, особенно когда преступный мир не скупится. Мафиози одаривали местных блюстителей права весьма щедро. Костоев привлек к уголовной ответственности семьдесят человек. Для этого требовалось не только мастерство, но и мужество. Среди арестованных оказалось немало его коллег.
Разумеется, Костоев знал о «Лесополосе». У него на это дело давно чесались руки.
В ноябре восемьдесят пятого года он возглавил следственную бригаду российской прокуратуры. Зная прекрасно, кто чего стоит в следственных органах, он пригласил к себе в бригаду работников из Москвы, Курска, Улан-Удэ, Кировска и, конечно же, не забыл ростовских коллег. Так попал к нему в бригаду Амурхан Хадрисович Яндиев. Их пути пересекались и раньше: Яндиев участвовал в расследовании прокурорских злоупотреблений. Теперь он под началом Костоева берется за «Лесополосу».
Исса Костоев — человек честолюбивый, жесткий, порой жестокий. Но честный и не способный на компромиссы. Так отзываются о нем люди, которые с ним работают.
Уже после ареста Чикатило, когда стала очевидной невиновность расстрелянного Александра Кравченко, Костоева уговаривали: брось порошить прошлое. Ну, шлепнули бандита, пусть ни за что, но все равно он бандюга…
Для уговоров была серьезная причина: разоблачение мастеров набоя, которые выбили у Кравченко признание, компрометировало не только уголовный розыск, но и прокуратуру, ведомство самого Костоева. На него давили со всех сторон. Но если нажим снизу и сбоку выдержать нехитро, то под давлением сверху многие сгибаются. Костоев выстоял. Для него понятие чести и справедливости превыше всего. «Посадить невиновного — несмываемый позор. Нужен не отчет, а убийца!»
Переехав в Москву, он остался горцем. И это прекрасно. Когда нам полощут мозги по поводу «кавказского засилья», «нашествия черных», «мусульманской угрозы» и прочего, у нас есть разрушительной силы контрпримеры: Исса Костоев, Амурхан Яндиев.
И довольно о национальных мотивах. Надоело.
Исса Магометович разбил свою бригаду на три группы. Он не мог знать, что преступник живет и работает в Шахтах, но этот пыльный шахтерский город был в его глазах кровоточащей раной «Лесополосы». Сюда он и бросил главные силы под водительством Яндиева и Казакова. Другая группа следователей разрабатывала ростовские убийства. Третья, новошахтинская, завершала выглядевшую все менее убедительной «версию дураков».
Костоев не придумал ничего нового. Поначалу он лишь систематизировал и ужесточил поиски преступника. На местах, где совершались преступления, его подчиненные стали работать четко, внимательно, жестко. Вещественные доказательства больше не терялись.
А направления работы остались прежними. Скрупулезно проверяли всех, кто был ранее судим за преступления на сексуальной почве. В том числе и отбывающих наказания в тюрьмах и лагерях. Приглядывались к пациентам сексопатологов и венерологов. В поле зрения попали железнодорожники и военнослужащие из частей, расположенных вдоль железных дорог, — Костоев был убежден, что его клиент постоянно разъезжает на электричках. Вели наблюдение за работниками клубов и прочих культурно-просветительных, а также спортивных учреждений, за владельцами видеоаппаратуры и посетителями видеосалонов, особенно за любителями эротических видеофильмов и фильмов ужасов, за бывшими работниками правоохранительных органов, уволенными за неблаговидные поступки.
Позади были годы неудач, пусть и чужих неудач, — это не меняло дела. Всю нудную черновую работу предстояло выполнить заново. Костоев говорил подчиненным: «Будем работать тяжело и медленно, но если мы ищем методом исключения, то всякий, кто попадет под подозрение, должен отрабатываться так тщательно, так скрупулезно, чтобы не оставалось ни тени сомнения. Это непреложный закон следствия».
Если бы знал он тогда, как обошлись с непреложным законом всего год назад, когда Андрей Романович, арестованный за приставания к женщинам, пребывал в следственном изоляторе, чтобы в конце концов получить пустячный приговор по делу о хищении аккумулятора. Если бы Костоев оказался в семьдесят восьмом году в Шахтах сразу после убийства Лены Закотновой. Если бы он — или кто-то под стать ему — находился поблизости, когда педагог со странными наклонностями щупал малолетних девочек и мальчиков…
Если бы.
Костоев сделал то, что оказалось бы, скорее всего, не по силам его ростовским коллегам: он затребовал — и получил — сведения обо всех аналогич<