Государство и право в переход от капитализма к социализму 437

могли принимать форму определенных законов, а старое за­конодательство было неприемлемым для нового строя, рево­люционное правосознание оставалось почти единственным источником права. В 1917—1918гг. принимались новые декре­ты о суде, в каждом из которых так или иначе интерпретиро­валось понятие революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1 (1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синони­мах. В ст. 36 Декрета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) — «социалистическая совесть».

Уже на данном этапе делалась попытка разграничить кате­гории «революционная совесть» и «революционное правосо­знание». Первая означала субъективную способность осозна­вать и применять революционное правосознание, вторая — объективное содержание права.

Правоведы 20-х гг. придавали важное значение этим дек­ретам, но все же главное место отводили судебному решению как ведущей форме правотворчества. Объяснялось это отчас­ти тем, что декреты этого периода (1917—1920 гг.) были раз­рознены и не приведены в систему. На данном этапе «револю­ционное правосознание» составляло стереотип «революци­онной законности» вообще, которая, в свою очередь, почти совпадала с представлением о «революционной целесообраз­ности». Лишь к концу периода «военного коммунизма» в пра­вовой теории произошла определенная дифференциация этих категорий.

С переходом к нэпу развернулась новая дискуссия по во­просу о революционной законности в ее отношении к эконо­мике переходного периода. Под революционной законнос­тью стали понимать тот правопорядок, который признавался «верховными органами пролетарской диктатуры» целесооб­разным и общеобязательным (П.И. Стучка). Правосознание стало рассматриваться в качестве ведущего принципа право-творчества, положенного в основу законодательства и наибо­лее определенно выявляющегося в содержании принимае­мых кодексов.

Сама кодификация рассматривалась в этой связи только как этап в осуществлении революционного правосознания (или целесообразности), как способ «лучшего в данных усло-

IX.

виях достижения цели». Законодательные нормы не могли покрывать всего многообразия действительности, в каждый отдельный момент точно отражать «опыт хозяйственного строительства». В этой ситуации революционное (или, как чаще начали говорить в 20-е гг., социалистическое) правосо­знание приобретало новую значение — метода, восполняю­щего пробелы в законе. Так, ст.9 УК РСФСР (1922 г.) опреде­лила социалистическое правосознание в качестве руководя­щего начала для применения статей кодекса, а ст. 10 УК РСФСР (об аналогии в применении мер социальной защиты) предоставляла этому принципу вполне конкретную область реализации. Та же роль отводилась правосознанию и в ст. 4 ГПК РСФСР (1923 г.)

В целом в правовой теории 20-х гг. под революционной законностью стали понимать установленный и определен­ный государством правопорядок, комплекс правил, что свя­зывалось с необходимостью разработки системы соответст­вующих норм. Расчет на скорое отмирание права (при соци­ализме) обусловил особое отношение к правовой норме:

«закон отмечает те вехи, по которым определяются границы данного правопорядка, данной системы правовых отноше­ний... Теоретически закон должен дать основной принцип •данной системы, а остальное —уже дело пролетарского суда» (П. Стучка).

Ориентация на «революционное правосознание» какнаважнейший источник права содержалась в концепциях сто­ронников психологической теории права (М. Рейснер), в ко­торых отождествлялось собственно право с революционным правосознанием. Аргументам психологистов противопостав­лялась социологическая интерпретация права. С этой точки зрения законодательство являлось не чем иным, как плано­вой политикой. «Мы не говорим о верховенстве законов, но говорим, что части подчинены целому и что в социальном строительстве отдельные его акты увязываются объединяю­щим их общим планом» (И. Ильинский).

Советские правоведы 20-х гг. столкнулись со значитель­ным противоречием, заложенным в самой правовой системе переходного периода, между «пролетарским судом» и «буржу­азным правом». Преемственность юридических форм («бур­жуазное» — советское право) выражалась, в частности, в том, что праву переходного периода наряду с принципом целесо-