Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 87

районы Руси и за границу. Политическая ссылка (впервые примененная в конце XVI в. по делу царевича Дмитрия) пред­полагалась пожизненной. Отбывших тюремный срок и «гуля­щих» людей ссылали в пограничные отдаленные города.

Разновидностью ссылки, применяемой к представителям аристократической верхушки, была опала: в начале XVI в. несколько сотен знатных родов подверглись опале по указу великого князя. Об опале упоминают Судебник 1550 г. и Со­борное Уложение.

В Соборном Уложении впервые появляются бесчестящие наказания, начиная с самых мягких (выговор в присутствии понятых) и кончая «выдачей головой». Сюда входило «отня­тие чести», т.е. лишение званий или понижение в чине (на­пример, перевод из бояр в дворяне). Исполняемое наказание регистрировалось в Разрядной книге.

Судебник 1550 г. специально определил такой вид наказа­ния, как отрешение от должности и запрет занимать такую должность в будущем, а Стоглав и Соборное Уложение расши­рили сферу применения этого наказания (помимо судейских чинов, к поместникам и волостелям).

Штрафы разных размеров и видов применялись Русской Правдой. Там они были компенсационной (за ущерб) мерой, а с XIV в. становятся средством для искупления вины. Убытки истца возмещались из имущества преступника (татя, разбой­ника и их соучастников). Характерно, что сумма иска опреде­лялась самими разбойниками на пытке, как минимум она со­ставляла четверть предъявленного иска.

Русская Правда говорит о «продаже», как о штрафе за пре­ступление, поступившем в казну или суд. Размер «продажи» определялся судом. Судебник 1550 г. вводил в качестве штраф­ной санкции «пеню», взыскиваемую с должностных лиц за лихоимство, за понесение бесчестья. Вместе с тем виновный уплачивал еще вознаграждение потерпевшему; судебники эту санкцию применяли по многим видам преступлений. Уложе­ние ограничивает ее применение (в восьми случаях) только в преступлениях, посягавших на имущество, честь и здоровье частного лица.

Размеры платы за бесчестье были дифференцированы:

было бесчестье простое, двойное и тройное. К этому добавля­лась сложная шкала штрафных санкций за каждый вид телес-

IV.

ного повреждения. При невозможности расплатиться с ис­тцом ответчик либо выдавался ему «головой на продажу», т.е. холопство до отработки долга (Судебник 1497 г.), либо под­вергался «правежу» (Соборное Уложение).

Наиболее тяжелым имущественным наказанием была кон­фискация имущества («разграбление» по Русской Правде). В XIV в. эта мера стала применяться к имуществу «отъехавших» от великого князя бояр, в XVI в. она стала называться «вели­ким разорением». Судебники вводят конфискацию в качестве дополнительного наказания для «лихих людей», за злоупот­ребления по должности. Порядок конфискации регламенти­рован в Соборном Уложении: конфискации подвергалось как движимое, так и недвижимое имущество, имущество жены политического преступника и его взрослого сына. Все посту­пало в государственную казну (судебники предусматривали передачу части конфискованного имущества судьям).

Соборное Уложение предусматривало конфискацию в от­ношении обвиненных в разбое, в укрывательстве разбойни­ков, в нарушении правил продажи табака, в дезертирстве со службы.

Целями наказания по Соборному Уложению были устра­шение и возмездие; изоляция преступника от общества со^ ставляла дополнительную и второстепенную цель.

Для системы наказаний были характерны следующие при­знаки:

1. Индивидуализация наказания. Жена и дети преступни­ка не отвечали за совершенное им деяние. Однако пережитки архаической системы наказаний были еще живы и вырази­лись в сохранении института ответственности третьих лиц:

помещик, убивший чужого крестьянина, должен был пере­дать понесшему ущерб помещику другого крестьянина; сохра­нялась процедура «правежа», в значительной мере поручи­тельство походило на ответственность поручителя за дейст­вия правонарушителя (за которого он поручился).

2. Сословный характер наказания. Он выражался в том, что за одни и те же преступления разные субъекты несли разную ответственность (так, за аналогичное деяние боярин наказывался лишением чести, а простолюдин — кнутом, гл. X).

3. Неопределенность в установлении наказания. Этот при-

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 89

знак был связан с целью наказания — устрашением. В приго­воре мог быть указан не сам вид наказания и использовались такие формулировки: «как государь укажет», «по вине» или «наказать жестоко». Если даже вид наказания был определен, неясным оставался способ его исполнения («наказать смер­тью») или мера (срок) наказания (бросить «в тюрьму до госу­дарева указа»). Принцип неопределенности дополнялся принципом множественности наказаний. За одно и то же пре­ступление могло быть установлено сразу несколько наказа­ний — битье кнутом, урезание языка, ссылка, конфискация имущества. За кражу наказания устанавливались по нарастаю­щей: за первую кражу — битье кнутом, урезание уха, два года тюрьмы и ссылка; за вторую — битье кнутом, урезание уха, четыре года тюрьмы; за третью — смертная казнь. Неопреде­ленность в установлении наказания создавала дополнитель­ное психологическое воздействие на преступника. Целям уст­рашения служила особая символика наказаний: преступнику заливали горло расплавленным металлом, к нему применяли то наказание, которое он желал бы для оклеветанного им человека («ябедничество»), т.е. применяли архаический принцип талиона, «эквивалентного возмездия». Публич­ность казней имела социально-психологическое назначение:

многие наказания (сожжение, утопление, колесование) слу­жили как бы аналогами адских мук.

В Соборном Уложении применение смертной казни пред­усматривалось почти в 60 случаях (даже курение табака нака­зывалось смертью). Смертная казнь делилась на квалифици­рованную (колесование, четвертование, сожжение, залитие горла металлом, закапывание живьем в землю) и простую (отсечение головы, повешение).

Членовредительные наказания включали отсечение руки, ноги, урезание носа, уха, губы, вырывание глаза, ноздрей. Эти наказания могли применяться как дополнительные или как основные. Увечащие наказания, кроме устрашения, вы­полняли функцию означивания преступника, выделения его из окружающей массы людей.

К болезненным наказаниям относилось сечение кнутом или батогами в публичном месте (на торгу).

Тюремное заключение как специальный вид наказания могло устанавливаться сроком от трех дней до четырех лет или на неопределенный срок. Как дополнительный вид нака-

зания (иногда как основной) назначалась ссылка (в отдален­ные монастыри, остроги, крепости или боярские имения).

К представителям привилегированных сословий приме­нялся такой вид наказания, как лишение чести и прав, варьи­рующийся от полной выдачи головой (т. е. превращение в холопа) до объявления «опалы» (изоляция, остракизм, госу­дарева немилость). Обвиненного могли лишить чина, права заседать в Думе или приказе, лишить права обращаться с иском в суд (условно говоря, это напоминало частичное объ­явление вне закона).

Широко применялись имущественные санкции (гл.Х Уло­жения в семидесяти четырех случаях устанавливала града­цию штрафов «за бесчестье» в зависимости от социального положения потерпевшего). Высшей санкцией этого вида была полная конфискация имущества преступника.

Наконец, в систему санкций входили церковные наказа­ния: покаяние, епитимья, отлучение от церкви, ссылка в мо­настырь, заточение в одиночную келью и др.

Вещное, обязательственное и наследственное право. Сфера гражданско-правовых отношений, регулируемых спе­циальными нормами, может быть выделена в системе Собор­ного Уложения г достаточной определенностью. К этому за­конодателя побуждали вполне реальные социально-экономи­ческие обстоятельства: развитие товарно-денежных отноше­ний, формирование новых типов и форм собственности, рост гражданско-правовых сделок. Однако внутри системы Уложения нормы, регулирующие гражданско-правовые отно­шения, тесно соприкасались со смежными. Так, положения о правомочиях собственников (вотчинников, помещиков) близко соприкасаются с нормами государственного и адми­нистративного права (о службе), нормы обязательственного права смыкаются с уголовно-правовыми санкциями (выдача головой, постановка на правеж).

Недифференцированность гражданско-правовых норм проявлялась в самом языке права: один и тот же правовой источник мог давать несколько не только альтернативных, но и взаимоисключающих решений по одному и тому же во­просу. Так, установленный законом срок приобретательной давности, доказывающий право собственности на недвижи­мость, оказывался только дополнительным условием, а закон-

русское (Московское) государство в XV—XVIIвв.

ность владения устанавливалась из других источников. Не­четкость определения той или иной категории часто создава­ла ситуацию, в которой происходило смешение разнородных норм и обязательств: на практике нередко договор купли-про­дажи, когда он осуществлялся не посредством денег, а других эквивалентов, сливался с меной, договор займа — с договором ссуды и т. п.

Субъектами гражданско-правовых отношений являлись как частные (физические), так и коллективные лица. В XVII в. определенно отмечался процесс постепенного расши­рения юридических прав частного лица за счет уступок со стороны прав лица коллективного. Высвобождаясь из-под жесткого контроля родовых и семейных союзов, частное лицо в то же время подпадает под сильное влияние других коллективных субъектов, прежде всего государства (особен­но в сфере вещного и наследственного права).

Для правового мышления данной эпохи было характер­ным рассмотрение устанавливаемых отношений как отноше­ний вечных. В частности, с этим были связаны трудности перехода от фактически установленных имущественных от­ношений (признаки которых—давность, реальное обладание ими, обычай) к отношениям, юридически оформленным, когда их законность не могла быть установлена только на основании документа, но нуждалась в подтверждении фактом (в том числе свидетельскими показаниями, присягой).

В юридической интерпретации переход к абстрактным нормам проявился в своеобразном их толковании. На пер­вый план выдвигалось не представление об ихустановленнос-ти, а идея о вечном существовании этих норм. Задачей зако­нодателя являлось их адекватное прочтение. Такой подход поднимал ценность обычая, традиции и камуфлировал под традицию даже совсем новые установления.

Для правоотношений, возникавших на основе норм, рег­ламентирующих сферу имущественных отношений, харак­терной стала неустойчивость статуса самого субъекта прав и обязанностей. Прежде всего это выражалось в расчленении нескольких правомочий, связанных с одним субъектом и одним правом. Так, условное землевладение придавало субъ­екту права владения и пользования, но не распоряжения предметом (последнее правомочие осуществлялось только

92IV.

через систему внешних и полуфиктивных мер: запись на служ­бу несовершеннолетних сыновей, выдача дочери замуж за человека, принимающего служебные обязанности ее отца). Кроме того, «расщепленный» характер феодальной собст­венности делал затруднительным и ответ на вопрос, кто был ее полноправным субъектом. Перенесение ответственности по обязательствам с одного субъекта (отца, помещика) на другого (детей, крестьян) также усложняло ситуацию и осо­знание субъектом права своего статуса.

Субъекты гражданского права должны были удовлетво­рять определенным требованиям, таким, как пол, возраст, социальное и имущественное положение. Возрастной ценз определялся в пятнадцать-двадцать лет: с пятнадцатилетнего возраста дети служилых людей могли наделяться поместья­ми, с этого же возраста у субъекта возникало право самостоя­тельного принятия на себя кабальных обязательств. За роди­телями сохранялось право записывать своих детей при дости­жении пятнадцатилетнего возраста в кабальное холопство. Двадцатилетний возраст требовался для приобретения права принимать крестное целование (присягу) на суде (гл. XIV Со­борного Уложения).

Вместе с тем такие нормы, как брачный возраст, законода­тель оставлял практике и обычаю. Вообще, факт достижения определенного срока (будь то возраст или давность) не рас­сматривался им как решающий для правового состояния субъекта. Известно, что даже по достижении совершенноле­тия дети не выходили полностью из-под власти отца, а истек­ший срок давности в обязательстве еще не был его финаль­ным моментом. В сфере уголовных санкций, применявшихся иногда за гражданские правонарушения, неопределенность сроков воспринималась как вполне обычное явление.

Что касается полового ценза, то в XVII в. наблюдалось существенное возрастание правоспособности женщины по сравнению с предыдущим периодом. Так, вдова наделяется по закону комплексом правомочий, процессуальными и обяза­тельственными правами. Нужно отметить и существенные изменения в сфере и порядке наследования женщинами не­движимых имуществ.

Взаимодействие различных субъектов гражданских отно­шений в одной сфере (особенно в области вещных прав) не­

русское (Московское) государство в XV—XVII вв.93

избежно порождало взаимное ограничение субъективных прав. При разделе родового имущества род как коллективный субъект передавал свои права коллективным субъектам, со­хранял за собой право распоряжаться имуществом. Это иму­щество могло быть отчуждено только с согласия всех членов рода. Род же сохранял право выкупа проданного родового имущества в течение установленного законом срока.

Пожалование земли в поместье (акт передачи имущества государством помещику) принципиально не меняло субъекта собственности — им оставалось государство. За помещиком закреплялось только право пожизненного владения. Однако если земля попадала (при выполнении дополнительных дей­ствий) в наследственное владение и пользование, то земле­владение по своему статусу приближалось уже к вотчинному, т. е. принимало форму полной собственности. Это приобре­тало особую значимость в случае превращения поместья в вотчину (при обмене или передаче по наследству). Разделе­ние правомочий собственника и владельца отмечалось и при выделении земельного надела отдельной крестьянской семье, пользующейся им, из земель крестьянской общины, которой принадлежало право собственности на данный надел.

Дробление правомочий способствовало значительному усложнению той сети связей, которые складывались между различными субъектами. Превращение одного правомочия в другое, вызванное волевым актом (пожалование, завещание) или фактом (смерть, поступление на службу), расшатывало границы правового статуса лица или вещи, обеспечивало внутренний динамизм гражданского оборота, одновременно приучая оперировать более четкими категориями, ранее ему неизвестными, т. е. совершенствовать юридическую технику.

Вещи по русскому праву XII в. были предметом ряда право­мочий отношений и обязательств. Основными способами приобретения вещных прав считались: захват (оккупация), давность, находка и пожалование. Наиболее сложными были вещные имущественные права, связанные с приобретением и передачей недвижимой собственности. Впервые точное по­нятие об отвлеченном праве собственности, связанном с оп­ределенным субъектом, встречается уже в жалованных грамо­тах московских князей. В более поздний период в порядке

94 IV.

юридического закрепления субъективных имущественных прав отмечается постепенный переход от фактических форм завладения землей (основанных на захвате) к формально очерченному порядку, закрепляемому жалованными грамота­ми, зафиксированному межевыми знаками и пр. В высокой степени формализованный порядок установления вещных прав был знаком уже Псковской судной грамоте, откуда он постепенно проникает в московское законодательство XVI— XVII вв.

Пожалование земли представляло собой сложный ком­плекс юридических действий, включавший выдачу жалован­ной грамоты, составление справки, т. е. запись в приказной книге определенных сведений о наделяемом лице, на кото­рых основывается его право на землю: обыск, проводимый по просьбе наделяемого землей и заключающийся в установле­нии факта действительной незанятости передаваемой земли (как фактического основания для просьбы на ее получение), ввод во владение, заключавшийся в публичном отмере земли, проводимом в присутствии местных жителей и сторонних людей. Раздачу земли в рассматриваемый период наряду с Поместным приказом осуществляли и другие органы — Раз­рядный приказ, Приказ Большого дворца, Малороссийский, Новгородский, Сибирский и другие приказы.

В акте пожалования субъективное волеизъявление вызы­вало объективные последствия — появление нового субъекта и объекта собственности, для точной корректировки кото­рых требовались дополнительные, достаточно формализо­ванные действия (регистрация, обоснование нового право­мочия, ритуализированные действия по фактическому наде­лению землей), с помощью которых новое право «вписыва­лось» в систему уже существующих отношений.

Права на пожалованные земли впервые были сформули­рованы в Указе 1566 г. и сводились к праву менять земли, сдавать их внаем и передавать в приданое.

Давность (приобретательная) становится юридическим основанием для обладания правом собственности, в частнос­ти, на землю при условии, что данное имущество находилось в законном владении в течение срока, установленного зако­ном: пятнадцать лет (по закону, принятому при сыне Дмит­рия Донского великом князе Василии, начало XV в.), двад-

Русское (Московское) государство в XV—XVIIвв. 96

цать, тридцать или сорок лет (по церковным законам). Впе­рвые законодательно срок давности владения недвижимостя-ми был определен в Псковской грамоте (четыре и пять лет). Судебники установили трехлетний срок давности в отноше­ниях между частными лицами и шестилетний в отношениях частных лиц с государством. Соборное Уложение не опреде­ляет общего срока давности и специально оговаривает сроки для выкупа родовых имуществ.

Как и справка при пожаловании, давность владения игра­ла вспомогательную роль при установлении законных осно­ваний для права собственности. Например, Судебник 1497 г. назначал трех-четырехлетнюю давность по искам, связанным с земельной собственностью, тогда как в судебной практике учитывались более длительные давностные сроки — двадцать-тридцать лет. Законодатель постепенно уступал требованиям практики: в Судебнике 1550 г. при сохранении трех-четырех-летней давности по некоторым делам устанавливался сорока­летний срок для выкупа имений, а Соборное Уложение рас­пространило этот срок и на другие земельные сделки и отно­шения. Если в постановлениях начала XVII в. срок приобрета-тельной давности формулировался достаточно неопределен­но («многие лета»), то по Соборному Уложению он уже фик­сируется как сорокалетний.

Законодательная тенденция XVII в., связанная с установ­лением фиксированных сроков давности, совпадала с други­ми важными тенденциями в сфере регулирования поземель­ных отношений, а именно с оттеснением на второй план в спорах по этим делам свидетельских показаний (как доказа­тельств права собственности) и выдвижением на первый план документальной обоснованности права землевладения.

Поскольку факт существования того или иного имущест­венного отношения стал терять свою правоустановительную силу (если он не был подтвержден соответствующими фор­мальными актами), постольку давность меняла свой традици­онный характер (давность как длительность, обычность, факт, «пошлость») на черты формализма, установленное™, искусственного введения.

Наконец, нужно заметить, что категория давности была заимствована русским правом XVII в. из различных по харак­теру и времени возникновения правовых источников. Если в

ге

юго-западной Руси этот институт возникает из польских обы­чаев, западноевропейского законодательства и римского права, то в Москве и Пскове прежде всего из русского обыч­ного права. Различия в источниках возникновения сказались и на сфере применения института: если в юго-западной Руси давность владения распространялась на движимое и недви­жимое имущество и не только по сделкам купли-продажи, но и по долговым обязательствам и наследованию, то в северо­восточной и северо-западной Руси она применялась, прежде всего, к сделкам, предметом которых была возделанная земля.

Само качество предмета правоотношения определяло его формальные аспекты, в том числе пределы давности. В срав­нении с пожалованием как правоустановительным актом, всегда идущим «извне» и нуждающимся поэтому в формаль­ных подтверждениях, давность всегда шла «изнутри» право­отношения, от нормы, а внешние факторы (власть) только варьировали ее признаки (длительность, круг объектов).

Договор в XVII в. оставался основным способом приобре­тения прав собственности на имущество, и в частности на землю, он появился в таком качестве ранее института пожа­лования. Развитие этой формы проходило на фоне постепен­ной замены комплекса сопутствующих ей формализованных действий (участие свидетелей при заключении договора) письменными актами («рукоприкладством» свидетелей без их личного участия в процедуре сделки). Замена проходила несколько этапов: вначале договорные грамоты подписыва­лись покупателями и послухами, затем все чаще в них стали встречаться подписи продавцов, наконец, грамоту стали под­писывать одновременно и продавец, и покупатель. Само «ру­коприкладство» чаще всего выражалось в том, что вместо подписей стороны ставили различные знаки и символы. Одновременно теряли значение ритуальные атрибуты дого­вора, связанные с произнесением определенных формул, присутствием послухов-поручителей и т. п. «Рукоприкладст­во» утрачивало символический характер и превращалось в простое свидетельство о соглашении сторон в договоре.

Договорная грамота, составленная заинтересованными лицами, приобретала законную силу только после ее завере­ния в официальной инстанции, что выражалось в постанов-