Глава 12 правовая культура: законность и мораль

i

^

Не все правовое поведение можно объяснить в терминах «поощрение» и «наказание». В какой-то степени мы, конечно, животные и реагируем на морковку и на хлыст. Но мы еще и моральные и социальные существа. Моральные и социальные факторы—внутренние мотивы и сигналы, которые мы получаем от других людей,—очень важно учесть, объясняя, как мы воспринимаем правовые акты. Фактически они могут оказаться более важными, чем поощрение и наказание.

Социальный фактор имеет первостепенную важность. В максимально упрощенной форме он означает, что людям небезразлично, что думают другие. Никто из нас не живет на необитаемом острове. Все мы находимся под сильнейшим влиянием других людей: семьи, друзей, соседей, коллег, сокурсников, прихожан своей церкви. Каждый из нас чувствует их безмолвное и небезмолвное давление. Это давление может подвигнуть к подчинению или неподчинению закону или к использованию закона частично выборочно.

Много говорят, например, о влиянии равных групп; это относится в основном к окружающим нас людям, к тем, кого мы считаем принадлежащими к нашей группе («равные» означает «эквивалентные»). Мы знаем из ежедневного опыта, что такая группа оказывает гигантское воздействие. Например, такой термин, как «преступная субкультура» есть не более чем элегантный способ выражения простой идеи. Суть в том, что если ваши друзья смеются над вами, издеваются, считают ниже себя,—то это—наказание; а реальным поощрением является их уважение и почтение. Если вы принадлежите к какой-либо банде в большом городе, которая высоко вас оценивает, если вы ведете себя определенным образом — нарушаете закон, поступаете круто, игнорируете полицию и презираете тех, кто болтлив, труслив, отказывается участвовать в противозаконных акциях,— то вы с большей вероятностью будете нарушать законы, чем другие люди, нечлены банды. Причина в том, что нарушение законов в этом случае означает соответствие нормам группы, а если вы подчиняетесь официальным нормам, то есть поступаете «хорошо», вы нарушаете закон своей группы.

Даже вне контекста банды мы можем использовать похожие идеи, для того чтобы составить представление о преступности: подросток выбирает бунт, потому что это «позволяет соответствовать стандартам альтернативной социальной системы», которая (по ряду причин) более соответствует его физиологическим и другим потребностям, чем основная система. А ярлык преступника, если он приклеен к подростку, только способствует его изоляции от респектабельного общества и делает более вероятным то, что реальные поощрения он будет получать от членов своей группы, и только от них.

Во всем этом нет ничего сенсационного, ни в теории, ни в практике. Всем нравится, когда их хвалят, и практически никто не хочет быть наказанным;

побои есть побои, исходят ли они от государства или от людей из соседнего дома. Группы, к которым мы принадлежим, есть в некотором смысле миниатюрные общества с крохотными «правительствами» и «законами» в каждом из них. Если мы следуем нормам банды вместо норм «реального» правительства, мы некоторым образом просто делаем выбор между конкурирующими законодателями. Очень часто более жутким и угрожающим является то правительство, которое сидит у ваших дверей. В конце концов для большинства людей легче избежать встречи с полисменом, чем перешагнуть через неодобрение друзей, соседей или родителей. И во многих тюрьмах главари банд более авторитетны и грозны для заключенных, чем надзиратели или охранники.

Все это кажется довольно естественным, хотя специальных исследований по этому вопросу не много. Иногда можно показать, как другие влияют на правовое поведение. Иоханнес Фест, например, предпринял небольшое исследование поведения автомобилистов в Беркли (штат Калифорния). Исследование показало, что люди ведут себя за рулем совершенно по-разному, когда они одни и когда рядом кто-то сидит. Среди водителей, которые были одни, лишь один из десяти останавливался на стоп-сигнал; когда кто-то был с ним в машине, останавливался уже 21 % водителей.

Другими словами, люди подчиняются правилам движения не только потому, что боятся полиции. Они еще и учитывают персону, сидящую рядом,—о чем эта персона думает, что чувствует, что говорит о поведении водителей. Многие из нас ездят на красный свет по ночам, когда никого нет ни с нами, ни вокруг, но никто не делает этого днем вне зависимости от полиции.

Фест собирал свои данные, сидя в припаркованной машине и наблюдая за водителями. Он с ними не разговаривал, и мы не знаем, кто были те люди, которые влияли на водителей. Без сомнения, это были родственники или друзья. Однако исследование Лайонела Дэнника показывает, что даже незнакомый человек может изменить поведение другого просто своим присутствием. Дэнник проводил исследования среди пешеходов Нью-Йорка. Пешеходы часто переходили улицу на красный свет. Но, когда, согласно плану эксперимента, кто-то стоял на перекрестке, ждал и переходил только на зеленый, частота нарушений резко сокращалась. Напротив, если «случайный прохожий» нарушал правило, частота нарушений увеличивалась. Нарушители, другими словами, «подбадривали» других нарушителей; и дисциплинированные пешеходы делали то же самое.

Разумеется, мы должны провести различие между воздействием других людей на наше поведение и воздействием на него же наших собственных представлений о правильном и неправильном. Конечно, то, что мы видим, стоя на перекрестке или наблюдая из окна запаркованной машины, есть поведение людей; мотивы же его для нас невидимы. Что заставляет человека остановиться перед запрещающим знаком, когда он видит других людей, выполняющих правило? Может быть, он хочет избежать неприятных ощущений, а это, конечно, неприятно, когда другие видят тебя нарушающим правила. Но «хорошие» люди тоже являются учителями определенного сорта: они показывают нам, что правило живет, что оно что-то значит, что они предпочитают (по каким бы то ни было причинам) не нарушать его. Это может воздействовать на наше восприятие правила.

Другими словами, дело в том, что равное давление (или другие импульсы, посылаемые толпой) может очень сильно изменить как наше мышление, так и поведение. Законы о гражданских правах предписывают отелям и ресторанам открывать свои двери для людей всех рас; было время, когда многие—и не только на Юге—запрещали вход чернокожим. Факт, что эти отели и рестораны не должны никого дискриминировать, не превратил фанатиков в нефанатиков; их владельцы оставались при своих взглядах на расовый вопрос. Но создавалась новая ситуа-

ция — изменилось общественное мнение, — а когда это происходит, реальное или воображаемое равное давление может начать действовать на людское мировоззрение. Сегрегационные рестораны сначала оказались вне закона, затем стали невозможны и в конце концов немыслимы. В этом смысле борьба против расистских ресторанов была более чем успешной.

ЗАКОННОСТЬ И МОРАЛЬ

Установим определенно, что именно мы допускаем и что говорит нам здравый смысл: идеи о правильном и неправильном, о морали, о законности очень важны для объяснения поведения людей. Большинство из нас (будем надеяться) не станут воровать, мошенничать, убивать или поджигать дома вне зависимости от того, есть или нет шанс, что полиция поймает или что окружение обнаружит это и не одобрит. Мы поступаем правильно, потому что мы так хотим, потому что так велит нам внутренний голос, потому что нас учили не совершать дурных поступков и мы восприняли урок.

Кодекс наказаний, другими словами, не единственный—и даже не главный — источник представлений о правильном и неправильном. Нас учат морали родители и учителя, мы впитываем эти идеи, просто живя в обществе. Любое людское сообщество имеет свое представление о правильном и неправильном, и любое общество находит способ сообщить это представление своим членам. Идеи правильного и неправильного постоянно меняются; очень интересно наблюдать, как они сдвигаются, изгибаются, меняют цвета. Некоторые нормы (относительно убийства и воровства), конечно, очень стабильны; другие (например, нормы сексуального поведения) более склонны к изменениям.

Во всяком случае, наша совесть сильнейший двигатель. Большинство из нас хотят поступать правильно, и если это значит подчиняться закону, то мы подчиняемся. Соответственно, иногда люди могут остро ощущать, что закон неправилен или аморален. Совесть может призвать к неповиновению точно так же, как и к повиновению. В нашей истории есть много примеров. Люди часто шли в тюрьму по велению совести. Протестуя против войны во Вьетнаме, например, многие отказались регистрироваться на призывных пунктах. Это был способ сопротивляться войне, которую они ощущали как аморальную; им было легче подвергнуться наказанию, чем подчиниться. Мы подчиняемся — и хотим подчиняться — тому, что правильно, а также тому, что законно. Эти два слова не означают одно и то же. Ученые — социологи и правоведы — хотя бы со времен Макса Вебера, великого немецкого социолога, очень много говорят о законных правилах и законности вообще. Но слова не всегда используются очень точно, и литература наводнена массой определений. Приблизительность столь велика, что как минимум один из ученых, Алан Хайд, считает, что вся эта концепция должна быть оценена как бесполезная и не делающая чести ученым. Конечно, единичное определение законности не может быть ни правильным, ни неправильным, но вся концепция все еще поражает нас, поскольку она ухватила суть. В основном когда люди говорят, что законы «законны», то они подразумевают, что есть нечто правильное в том, как эти законы осуществляются. Законность в большинстве случаев используется как процедурная концепция, или, другими словами, если вам это больше нравится,—легальная.

Объясним это на примере. Что делает «законным» закон, принятый Конгрессом? Не то, что содержится в законе,—он может быть глупым, бессмысленным или недостаточным во всех отношениях. Нет, закон является законным потому, что его принял Конгресс; для большинства из нас этого достаточно. Другими словами, мы не сомневаемся в законности норм права, если они принимаются Конгрессом, или законодательными органами штата, или муниципалитетом.

Мы можем развить идею дальше и спросить, почему закон, принятый Конгрессом, является законным. Если мы зададим этот вопрос людям, они могут ответить как-нибудь так: потому что Конгресс выбран на свободных выборах или потому что закон — это то, чего хочет большинство. Очень немногие члены общества глубоко вдумываются в политическую теорию; но у них есть определенные представления, основанные на здравом смысле. Как бы то ни было, законность права основывается на том, как оно работает: если оно законно, то оно результативно, по крайней мере в большинстве случаев. И то, что справедливо для юридических формулировок, справедливо и для действий президента, правил Совета школ Сиэтла и приговоров высшего суда штата Арканзас: все они законны постольку, поскольку население признаёт их частью нормального, правильного способа делать общее дело. Обязывающая сила этих легальных актов исходит из процедуры или от института, а не из того, что они делают или провозглашают. Подчинение правилу потому, что оно законно, не то же самое, что подчинение потому, что оно морально, этично или даже справедливо. Надо быть очень внимательными, чтобы различить способы, делающие закон или действие «правильным». Люди в своем правовом поведении руководствуются голосом совести. Но совесть сложное чувство; ее голос состоит из множества тонов.

Законность — лишь один из факторов совести. Другой мы можем назвать «гражданственностью». Это означает, что мы должны подчиняться некоторым правилам из соображений социальных или патриотических. Гражданственные люди уменьшают полив и позволяют своим газонам погибнуть, если вода в дефиците;

они вербуются в армию во время войны; они подавляют в себе желание выбросить в заповеднике пивную банку, они платят налоги вовремя и полностью. Для некоторых людей это сильнейший импульс, даже если нет шансов попасться полиции и никого из равных нет вокруг, чтобы погрозить пальцем. Для других, конечно, этот мотив очень слаб или вообще отсутствует.

«Моральность», строго говоря,—это несколько иной мотив. Может быть, это самый действенный и важный фактор из всех: подчинение правилам по моральным и религиозным резонам. Это нашим моральным тренингом объясняется то, что большинство из нас не ворует, не убивает, не мошенничает, не лжет. Этим объясняется то, что мормоны не пьют, евреи воздерживаются от свинины, католики не разводятся. Нормативная структура общества так же важна, как политическая, и это очень существенно.

«Справедливость» — это уже другая концепция. Иногда я могу почувствовать, что правило пользуется поддержкой по каким-то чисто формальным причинам, например потому что оно устраивает всех в стране, — и почему я должен быть не как все? Если правительство устанавливает пятидолларовый налог для любого мужчины, женщины и ребенка, некоторые люди могут решить заплатить потому, что им кажется, что это справедливо, вне зависимости от того, находят или нет они это полным смысла, морально здоровым или полезным для страны. Совершенно другим фактором является то, что мы можем назвать «доверием». Это — ощущение того, что мы можем следовать какому-либо правилу или предписанию, потому что верим в авторитеты. Они знают так много, мы — так мало. Если они велят нам сделать что-то, то они обязательно имеют веские основания; и мы должны подчиниться, неважно, понимаем ли мы, есть ли эти основания или их нет. Если правительство говорит, что скорость в 55 миль в час экономит топливо и бережет жизни, значит, так оно и есть.

Все эти факторы отличны от законности, и все они мотивы подчинения и неподчинения закону. Мотивы невидимы; но мотивы или позиции — это факты общественной жизни в той же степени, что и поведение. То, о чем люди думают, столь же реально, как то, что они едят, как они разговаривают или плавают, только это труднее увидеть или измерить. Как и все позиции, они не отливаются в конкретную форму. Они все время меняются.

Многие люди, например, чувствуют, что доверие сегодня несколько ослабло. Исследования показывают, что люди стали более циничны. Они менее, чем раньше, склонны к тому, чтобы сказать, что они верят в авторитеты. В одном исследовании люей спрашивали: «Как часто вы думаете, что можете доверить правительству в Вашингтоне действовать так, как оно считает верным?» В 1964 году 14% опрошенных сказали «всегда», 62 — сказали «почти всегда», и только 22% — «только иногда». Шесть лет спустя, в 1970 году, только 6% доверяли правительству «всегда», 47 — «почти всегда», а число сомневающихся, сказавших «только иногда», возросло до 44%.

Доверие, видимо, падало и после 1970 года. Насколько — трудно сказать, но большинство обозревателей отмечает очевидную потерю доверия к правительству, а также ко всякого рода экспертам и авторитетам, хотя, может быть, в последний год или два имеет место небольшое улучшение. В Калифорнии в 1981 году губернатор штата (после больших сомнений и противоречий) отдал распоряжение опрыскивать пестицидом сады на севере Калифорнии. Проблема была в коварной бабочке, личинки которой угрожали погубить всю фруктовую индустрию. Населению говорили, что опрыскивание безвредно, что бояться нечего. Поколение назад практически все восприняли бы это как евангелие; это были слова губернатора и ученых, приглашенных штатом. В 1981 году многие просто отказались поверить; некоторые ударились в панику; слепая вера была в большом дефиците.

Что следует за потерей доверия? Будут ли люди, не доверяющие, не удовлетворенные своим правительством, нарушать закон? Не обязательно. Люди могут подчняться, даже если они не удовлетворены системой. Есть некоторые основания для скептицизма по поводу так называемого эффекта перелива. Это гипотеза, что люди, которые считают часть правовой системы нечестной или незаконной или не доверяют ей в каком-либо отношении, не будут подчиняться или откажут в доверии всем остальным частям системы.

Вообще-то это кажется правдоподобным. Люди часто говорят о законах в том духе, что они плохо или несправедливо проводятся в жизнь; они жалуются, что это порождает неуважение к праву в целом. Предположительно, это было побочным эффектом сухого закона. Мы слышим такие же аргументы относительно марихуаны. Фактически доказательств «эффекта перелива» мало или нет вообще. Если вы думаете, что законы против марихуаны несправедливы или смешны, неужели вы от этого начнете обманывать налоговое управление, не платить за парковку или стрелять в своего шурина? Вряд ли. «Перелив» может быть в соседних областях правового поведения; тот, кто презирает закон против марихуаны, с большей вероятностью, чем другие, будет употреблять кокаин или нарушать сухой закон. Распространителей наркотиков трудно отогнать от незаконных спекуляций. Но мы не можем с уверенностью сказать, как далеко распространяется подобное «соседство».

Логично предположить наличие некоторой связи между нашим поведением и тем, что мы думаем о моральном статусе закона. В одном из классических исследований Харри В. Болл изучал крупных землевладельцев в Гонолулу. В городе в то время проводился контроль за арендой. Болл обнаружил, что те землевладельцы, которые считали контроль несправедливым, проявляли склонность действовать совместно; это были те, кто брал чрезмерную плату с арендаторов.

Это указывает на некоторую связь между позицией и поведением. Но какую в точности? Мы здесь имеем загадку: «Курица или яйцо?» Что первично: моральная установка или нарушение закона? Чувство несправедливости может каким-то образом успокоить совесть землевладельцев. Болл предположил, что ощущение несправедливости склоняло земледельцев к нарушению закона; но причинно-следственная связь может быть и другой: нарушители могли оправдывать себя, обвиняя плохой закон. Данные исследования не показывают, где причина, а где следствие.

ИНВЕРСИОННЫЕ ФАКТОРЫ

Мы обсудили различные внутренние мотивы правового поведения: мораль, справедливость, доверие, гражданственность, законность. Каждый из них имеет свою противоположность: недоверие, незаконность, чувство несправедливости и т. д. Мы предполагаем, что, чем больше будет сделано для того, чтобы люди считали право моральным, заслуживающим доверия и законным, тем более вероятно, что они будут ему подчиняться. Точно так же усиление чувства несправедливости или незаконности права может ослабить чувство долга, привести к меньшему подчинению (или неподчинению) или — если соображения морали достаточно сильны — к действенному неприятию или сопротивлению.

Это простой здравый смысл. Это также подтверждается опытом. В настоящее время (1984) закон обязывает юношей регистрироваться на призывных пунктах. Многие остро чувствуют, что закон неправилен по тем или иным причинам, и отказываются регистрироваться. Некоторые открыто игнорируют закон. В нашем обществе есть узаконенные способы выражения этих чувств. Была попытка, например, опротестовать вербовку в суде; она провалилась. Отказ регистрироваться есть более сильная и более опасная форма протеста. Те, кто протестует против ядерного оружия, исходя из гражданских мотивов, и кто выражает недоверие правительству, использовали различные тактики — мрачного принятия до актов саботажа.

Таким образом, «эффект перелива» достаточно сомнителен. Потеря веры — это не обязательно переход всех границ. Если люди начинают чувствовать отвращение или утрачивают доверие к одному закону или части правительства, они не обязательно отрицают все право. Некоторые — да, многие — нет. Некоторые люди выходят на улицу, чтобы выразить протест. Всегда могут быть, и часто есть, легальные каналы. Таким образом, имеет местоперенос законности. Люди, потерявшие доверие к Конгрессу, муниципалитету или бюрократическим организациям, могут обратиться в суд, например. Это значит, что они «узаконивают» свои проблемы.

Во время критической ситуации с бабочкой в Калифорнии правительство штата объявило, что оно будет распылять пестицид в округах возле бухты Сан-Франциско. Они уверяли публику, что этот пестицид безвреден. Опрыскивание (говорили они) необходимо; альтернатива ему — ужасное экономическое бедствие. Некоторые люди, конечно, поверили каждому слову. Многие не поверили. Лгало ли правительство, чтобы защитить урожай фруктов за счет граждан?

Случилось так, что опрыскивание было проведено согласно плану. Оппозиция не смогла разоблачить ложь. Тогда она обратилась в суд. Это общая стратегия всех раздраженных; во многих случаях она просто единственная. Это тот способ, которым ведется борьба против смертной казни. Как показало дело о пестициде, стратегия эта не всегда успешна (дело было проиграно), но она позволяет как минимум добиться отсрочки. Борьба против ядерных вооружений продолжается и продолжается; судебная тактика делает ядерное оружие все более дорогим через отсрочки и обструктивные меры, которые все абсолютно легальны, хотя иногда и чересчур легализованы. Противники смертной казни тоже рассчитывают на отсрочку. Они принимают одну меру за другой, чтобы сохранить человеку жизнь.

Но в каком-то смысле сказанное означает (как ни странно) большее, а не меньшее доверие, — доверие к судам. Сьерра-клуб и другие группы из нашего окружения не стали бы тратить время и деньги на тяжбы, если бы они были настроены доверять судам столь же мало, сколь и министру внутренних дел. Направление узаконивания — это сигнал уменьшения законности и доверия в отношении к правительству в целом. Это также сигнал о переносе или сдвиге законности в сторону судов.