Генезис эвтаназии в аспекте учений о праве и государстве

Историко-правовой анализ проблем, связанных с эвтаназией, ее теоретической и практической стороной, невозможен без рассмотрения взглядов на смерть, убийство и самоубийство в истории политико-правовой мысли. Смерть всегда составляла, несомненно, одну из самых сильно и глубоко волнующих человечество проблем. Человек так устроен, что он умирает; в этом великое таинство и благо развития, эволюционного совершенства рода человеческого. Различия, существующие в праве, культуре и даже личном отношении к смерти, не в силах отменить самого факта смерти. На протяжении веков ее феномен представляет неизменный интерес для правоведов, философов, религиозных деятелей, людей искусства.

О постоянном интересе человечества к проблемам, связанным со смертью, свидетельствует многообразие легенд о смерти, которые веками слагались разными народами. В частности, весьма подробно мифология смерти была разработана в древнеиндийской и древнекитайской литературе, у древних греков. Во многих произведениях поэтов и писателей, в том числе современных, вопросам смерти уделяется повышенное внимание. Одни на собственном опыте проходят через попытки добровольного ухода из жизни, причем порой не единожды (К. Бальмонт, Н. Гумилев, А. Белый, М. Волошин, О. Мандельштам), другие доводят их до трагического финала (М. Цветаева). Тема смерти стала мощным средством для обнажения сущностных глубин человеческой психологии у писателей разных стран: Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, Э. Хемингуэя и др.

Известна гипотеза, связывающая существование самого факта смерти, точнее, выводящая из глубочайших потрясений чувств человека, психологически сопровождающих события смерти, происхождение всех видов искусства. При этом музыка возникает из печальных стонов, жалоб и песнопений по покойнику - особенно горестных, когда умерший был близким и любимым человеком; литература складывается из горячего желания рассказать о жизни ушедшего человека, о его радостях, заботах и огорчениях, делах и свершениях; скульптура - из желания запечатлеть телесный облик навсегда утерянного; живопись - из желания изобразить его лицо или отдельные эпизоды и события прошедшей жизни. Из факта существования смерти как явления жизни во многом проистекает и философия, если понимать ее как размышления о жизни, о судьбе человека, о его месте в мире, о смысле его существования*(1). Нелишне вспомнить хотя бы сократовское "философствовать - значит учиться умирать". Известны мысли об этом А. Шопенгауэра и позднейшие, вплоть до современного экзистенциализма, откровения о "болезни к смерти", а также изучение смерти как центральной проблемы философии.

Социальное значение смерти, по мнению К. Ламонта, имеет еще один положительный эффект. "Ведь смерть делает нам близкими общие заботы и общую судьбу всех людей повсюду. Она объединяет нас глубоко прочувствованными сердечными эмоциями и драматически подчеркивает равенство наших конечных судеб. Всеобщность смерти напоминает нам о существующем братстве людей, которое существует, несмотря на все жестокие разногласия и конфликты, зарегистрированные историей, а также в современных делах"*(2).

Религия, на протяжении столетий игравшая главную роль в мировоззрении человека, также проникнута идеями смерти и бессмертия. Центральная идея религиозных воззрений - бессмертие души - берет свое начало из размышлений, связанных со смертью.

Высказывается мысль, что "явление смерти служит если не единственным, то, может быть, мощнейшим источником не только искусства и философии, но и человеческой нравственности"*(3).

Важное значение имеет феномен смерти и для науки. Почти все самые противоречивые проблемы биоэтики напрямую связаны с категорией смерти: и эвтаназия, и искусственное прерывание беременности, и клонирование, и трансплантация органов человека.

Особый интерес в контексте настоящего исследования представляют те учения о смерти, которые нашли свое отражение в нормах права, в их толковании и применении. В истории учений о праве и государстве смерть рассматривается в связи с конкретными правовыми обстоятельствами, с правом государства и отдельных личностей распоряжаться своей жизнью и с правом каждого человека решать таким образом свою собственную судьбу. В этом ключе рассматривается и проблема эвтаназии - умерщвления из сострадания, которая способная повлечь за собой реальные правовые последствия.

Рассматривая эволюцию отношения к эвтаназии в истории учений о праве и государстве, можно выделить три основных периода, на протяжении которых оно существенным образом изменялось. Эти периоды совпадают с глобальными фазами человеческой истории: Древним миром, Средними веками, Новым и Новейшим временем.

В ходе многовековой истории человечества нередко господствовало представление о том, что жизнь человека не представляет особой ценности. Философы и историки неоднократно отмечали, что "первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная и капиталистическая общественно-экономическая формации свидетельствуют о том, что человеческая жизнь зачастую не охранялась, а при определенных условиях лишение жизни другого человека даже поощрялось"*(4).

Не ставя перед собой цель подтвердить или опровергнуть мнение о влиянии общественно-экономических формаций на степень ценности человеческой жизни, полагаем необходимым отметить, что обесценивание жизни свойственно, скорее всего, не отдельным формациям, а политическим режимам. При этом отношение к ней, по нашему убеждению, всегда служило своеобразным индикатором защищенности граждан и уровня цивилизованности отношений в обществе.

Древняя история изобилует примерами, которые могут являть собой если не обесценивание жизни, то, по меньшей мере, отсутствие опасения смерти. Такому отношению способствовало своеобразное понимание роли индивида в обществе, низкий уровень развития культуры, включая наличие различных языческих ритуалов, связанных с лишением жизни людей, бессилие человека перед болезнями, природными стихиями.

Эвтаназия как общественная проблема возникла уже в период Древнего мира. Еще на заре появления цивилизации вопрос соотношения жизни и смерти был главным предметом философско-правового осмысления. Эвтаназия стала одним из тех деяний, которые с позиций теологии, нравственности и закона расценивались неоднозначно. Постичь проблему пытались философы, медики, юристы, богословы, видя в ней ключ к решению важнейших вопросов человеческого существования.

Вне исторического контекста, связывающего явления и процессы современности с теми явлениями и процессами, которые им предшествовали, равно как и с теми, которые возникнут на их основе в более или менее отдаленной перспективе, невозможно глубоко познать современность. И это вполне естественно, так как любое современное явление или процесс имеет свои корни в прошлом, которое через отражение в настоящем устремлено в будущее. Поэтому научное исследование правовых явлений и процессов не может ограничить себя их состоянием лишь на данный момент "наличного" существования, иначе будет утрачена причинно-следственная связь в историческом развитии права*(5).

В ходе истории взгляды на сущность добровольного ухода из жизни существенно изменялись, как и его моральная оценка (норма, грех, преступление, героизм), в зависимости от соответствующего этапа развития общества и преобладавших социальных, идеологических и этнокультуральных представлений.

Человек научился лишать себя жизни сознательно, намеренно и быстро очень давно - задолго до изобретения колеса и покорения огня - и применял это умение в самых разнообразных жизненных ситуациях. Подтверждением может являться трагедия тасманских туземцев, истребленных, как гласит история, белыми поселенцами. На самом деле аборигены в значительной степени способствовали этому. Они находились на очень низкой стадии материального развития, однако уже знали, что если жизнь становится невыносимой, ее можно прекратить. Многие из тасманийцев, на которых вчерашние каторжники охотились, как на диких зверей, так и поступили*(6).

Для древних цивилизаций особенно значимым являлся вопрос о месте немощных (престарелых, детей, больных) в обществе. Там, где условия жизни были особенно суровы и община балансировала на грани голодной смерти, существовал обычай избавляться от ее членов, которые стали бесполезными из-за увечья или старости. Дошедшие до нас свидетельства подтверждают, что древнейшее общество действительно не относилось к жизни как к самому ценному благу. Исторический опыт отдельных народов свидетельствует о том, что в некоторых странах убийство неспособных к жизни вследствие слабого здоровья не только допускалось, но и всячески поощрялось обществом.

В связи с этим показателен, например, диалог Геракла и его сына Гилла:

"- Исполни же мою последнюю волю, Гилл! Отнеси с моими верными друзьями меня на высокую Оэту, на ее вершине сложи погребальный костер и подожги его. О, сделай это скорей, прекрати мои страдания!

- О, сжалься, отец, неужели ты заставляешь меня быть твоим убийцей! - умоляет Гилл отца.

- Нет, не убийцей будешь ты, а целителем моих страданий!"*(7)

Подобная практика существовала, в частности, в Спарте, а также в отдельных северных племенах, где убивали слабых, больных младенцев и стариков, всячески способствовали самоубийству лиц старше 60 лет.

Плутарх так описывал нравы спартанского общества: "Воспитание ребенка не зависело от воли отца, - он приносил его в "лесху" - место, где сидели старшие члены филы, которые осматривали ребенка. Если он оказывался крепким и здоровым, его отдавали кормить отцу, выделив ему при этом один из девяти земельных участков, но слабых и уродливых кидали в "апотеты" - пропасть возле Тайгета. В их глазах жизнь новорожденного была так же бесполезна ему самому, как и государству, если он был слаб, хил телом при самом рождении, вследствие чего женщины для испытания здоровья новорожденного мыли его не в воде, а в вине, - говорят, эпилептики и вообще болезненные дети от крепкого вина погибают, здоровые же от него становятся еще более крепкими и сильными"*(8).

В целом такая практика не шла вразрез с общественными представлениями и в других древнегреческих полисах. Практика умерщвления новорожденных с врожденными пороками была свойственна многим первобытным обществам и не расценивалась как убийство. Так, младенца, отличавшегося исключительным уродством, с легкостью лишали жизни по Законам XII таблиц*(9). Такое действо считалось благом как для социума, так и для самого новорожденного. Считалось, что даже если таких детей и оставить в живых, они станут изгоями общества в силу того, что не в состоянии выполнять определенные социальные обязанности: добывать пищу, воевать, воспроизводить здоровое потомство и т.д. Таким образом, с одной стороны, они станут обузой для общества, а с другой - сами будут обречены на душевные и физические муки и страдания.

В древности китайцы оставляли на произвол судьбы чудовищное множество детей. В то же время потоватонги (индейское племя), напротив, очень нежно ухаживали за неспособными к труду и слабоумными детьми. Нарушение этого обычая считалось позором и встречалось очень редко.

Меланезийцы убивали всех достигших сорокалетнего возраста. Напротив, эскимосы при распределении охотничьей добычи отдавали предпочтение вдовам и болезненным мужчинам, причем последним даже не приходилось просить: обычай давал им право на долю во всех запасах пищи. Равным образом известны некоторые негритянские племена, где детей-калек окружали самыми нежными заботами.

Аналогичные обычаи, дающие представление о первобытном гуманизме, существовали по отношению к старикам и смертельно больным.

В качестве примера приведем цитату из знаменитого платоновского диалога "Государство":

"В случае же внутренних болезней, продолжающихся всю жизнь, Асклепий не делал попыток чуть-чуть облегчить положение больного и, изменяя его образ жизни и затягивая болезнь, удлинить человеку никчемную его жизнь да еще дать ему случай произвести, естественно, такое же точно потомство. Кто в положенный человеку срок не способен жить, того, считал Асклепий, не нужно и лечить, потому что такой человек бесполезен и для себя, и для общества.

- Ты утверждаешь, что Асклепий заботился об обществе?

- Это очевидно. Жизнь человека, от природы болезненного, да к тому же еще невоздержанного, асклепиады находили бесполезной и для него самого, и для окружающих, так что, считали они, не стоит за ним ухаживать и его лечить, будь он даже богаче Мидаса"*(10).

Осмелимся предположить, что платоновское отношение к уходу из жизни касалось не только больных: "Если ничего не чувствовать, - пишет он в "Апологии Сократа", - то это все равно что сон, когда спишь так, что даже ничего не видишь во сне; тогда смерть - удивительное приобретение... С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и верно предание, что там сходятся все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, судьи?"*(11).

Признавал право на добровольный уход из жизни вследствие болезни и Сенека, известный как родоначальник позднеримского гуманизма. Тема самоубийства была одной из основных в письмах Луция Аннея Сенеки (ок. 4 г. до н.э. - 65 г. н.э.) - в последнем, итоговом произведении мыслителя-стоика. В качестве наставника он обращался к Луцилию, одному из своих учеников, страстно желавшему стать настоящим философом. Вот что он пишет в "Нравственных письмах к Луцилию": "Ведь все дело в том, что продлевать - жизнь или смерть. Но если тело не годится для своей службы, то почему бы не вывести на волю измученную душу? И может быть, это следует сделать немного раньше должного, чтобы в должный срок не оказаться бессильным это сделать. И поскольку жалкая жизнь куда страшнее скорой смерти, глуп тот, кто не отказывается от короткой отсрочки, чтобы этой ценой откупиться от большой опасности. Лишь немногих долгая старость привела к смерти, не доставив страданий, но многим их бездеятельная жизнь как бы даже и не пригодилась. Что ж, по-твоему, более жестокая участь - потерять кусочек жизни, которая и так кончится? Я не стану бежать в смерть от болезни, лишь бы она была излечима и не затрагивала души; я не наложу на себя руки от боли, ведь умереть так - значит, сдаться. Но если я буду знать, что придется терпеть ее постоянно, я уйду, не из-за самой боли, а из-за того, что она будет мешать всему, ради чего мы живем". Продолжая свои рассуждения, он добавляет: "Человек со знанием дела выбирает корабль, на котором поплывет, и дом, в котором станет жить. Так разве нет у него права точно так же выбрать способ, которым он умрет? В выборе смерти следует руководствоваться прежде всего собственным вкусом"*(12).

"Я не отказываюсь от старости, - пишет далее Сенека, - если она пощадит мои лучшие части. Но если она начнет трясти мой разум, если она одну за другой разрушит его способности, если вместо жизни она оставит мне только дыхание, я отбуду из этого гнилого и качающегося здания. Если я знаю, что мне предстоит страдать без надежды на избавление от мук, я уйду - но не из боязни боли как таковой, а потому, что мой уход сохранит все, ради чего я жил".

В своей смерти Сенека остался верен проповедуемым идеалам и покончил жизнь самоубийством по указанию императора Нерона. Как пишет Светоний, "кому Нерон приказал покончить с собой, тем давалось не более часу времени, а чтобы не допускать промедления, он приставлял к ним врача, с приказанием тотчас же заняться их лечением, так именно называли вскрытие вен с целью умерщвления"*(13). Самоубийство Сенеки подробно описано Тацитом. Как сообщает Тацит, "Сенека вскрыл себе вены на руках, но поскольку кровь текла слишком медленно, он перерезал себе еще и артерии на ногах. Чтобы его окровавленное тело не смущало жену, Сенека велел перенести себя в другое помещение, смерть не приходила, и тогда он принял яд, который, как показалось Сенеке, не подействовал. Он приказал положить себя в теплую ванну, чтобы усилить кровотечение, и лишь тогда умер. Его спокойные и мудрые речи после вскрытия вен не прекращались до последней минуты"*(14). Так же и в том же году умер его 26-летний племянник - римский поэт Марк Анний Лукан (39-65 гг. н.э.) - декламируя свои собственные стихи.

Как исключение встречается и иное понимание. Диоген Лаэртский в своем жизнеописании великих философов приводит диалог киников Антисфена и Диогена. Заболевший Антисфен воскликнул: "Кто избавит меня от боли? - Вот он может тотчас избавить тебя, - сказал Диоген, указывая на нож. - Я ведь имел в виду - от боли, а не от жизни!"*(15).

В основе античной философии лежал принцип - лучше смерть, чем бесславие. В этом случае можно говорить о так называемых предписываемых самоубийствах, когда нормы поведения обязывали покончить с собой вдов (Индия), пожилых людей (Тибет, Япония). Например, не так давно, уже в Новое время, в голодных горных деревнях провинциальной Японии престарелых, превратившихся в обузу для своих семей, с их согласия отвозили на священную гору, оставившую о себе память и в географии: название горы Обасутэяма буквально означает "гора, где оставляют бабушек", для наступления смерти, освобождая тем самым общество и семью от бремени заботы о них. За этими людьми общество не признавало права на существование, так как они уже не могли внести свой вклад в процесс его развития. Таким образом, прослеживалось своеобразное отречение от жизни во имя коллективистских ценностей.

Обычаи предписывали престарелому или больному человеку покончить с собой, а кто не смог так поступить, лишался уважения, погребальных почестей и т.п. Это "свободное", на первый взгляд, действие на самом деле было достаточно жестко регламентировано в языческих сообществах.

История знает готскую "Скалу предков", с которой бросались вниз больные, немощные старики. Об испанских кельтах, презиравших старость, известно, что как только кельт вступал в возраст, следующий после полного физического расцвета, он завершал свою жизнь самоубийством. В древней Европе (у датчан, готов) этот ритуал сохранялся вплоть до христианской эры.

На острове Кеос во времена Античности старики украшали головы венками и устраивали веселый праздник, в конце которого пили ядовитый напиток цикуту.

Древние германцы, по-видимому, поступали таким же образом. Страбон описывает подобные случаи из жизни троглодитов и массагетов. Обитатели старой Пруссии убивали слепых и горбатых детей. Но они считались не только с внешним видом: ребенка убивали и в том случае, если ребенок рождался в несчастливый день или если "посвященные" предсказывали ему несчастную судьбу. Все это очень напоминает сообщения Вайца и Клемма о полудиких народах Нового (Платц) и Новейшего времени. Там мы часто сталкиваемся с детоубийством, особенно среди диких племен Австралии, и чем они ниже по своему уровню, тем чаще наблюдаются такие факты. Истребляют всех детей, причинивших матери большие страдания при родах, всех калек; с другой стороны, во многих южных странах альбиносы, кривые, бесноватые обеспечиваются, напротив, особым уходом и пользуются большим почетом. Убивают и второго из двух детей, родившихся один вскоре после другого - чтобы он не отнимал пищу у старшего.

По свидетельствам современников начала XX в., на некоторых островах Полинезии особенно часто убивали девочек как бесполезных в будущем для военного дела. На Таити убивали две трети всех детей, в первую очередь старших и родившихся двойней, но рядом с этим процвел культ детских душ: желая иметь заступников перед божествами, к ним и направляют души детей. Очень часто встречались аборты с целью сохранения внешней красоты женщин. У обитателей островов Фиджи детей обычно убивала сама мать, но были и люди, профессионально занимающиеся этим делом. Поводом к детоубийству часто служило просто стремление матери к собственным удобствам*(16).

Что касается прошлого нашей страны, то в дохристианские времена на ее территории также встречались похожие обычаи. Если в те времена человек доживал до глубокой старости, то все родственники собирались и закалывали старика. Древнерусские летописцы XI века свидетельствуют, что на окраинах Киевской Руси тамошние волхвы "избиваху старую гадь по дьяволу научению". В дохристианской Руси не ждали, пока старый человек умрет своей смертью. Его еще живого усаживали в сильный мороз на салазки и сталкивали ночью в овраг. До сих пор о приготовлении человека к смертному часу говорят: "навострил салазки"*(17).

В самых различных уголках нашей планеты на протяжении столетий считалось нормальным явлением добровольно уйти из жизни до наступления старости, дряхлости, утраты физических и интеллектуальных сил.

Первым дошедшим до нас письменным источником, сохранившим упоминания о суициде, стал древнеегипетский "Спор разочарованного со своей душой"*(18). Он относится к эпохе Древнего царства (XXI в. до н.э.) и был написан неизвестным автором во время крутой ломки общественных порядков и нравов. "Спор..." проникнут переживаниями покинутости и заброшенности, герой его чувствует себя одиноким в окружающем обществе, в котором ему все чуждо и враждебно. Анализ данного источника свидетельствует о том, что в тот исторический период не было и малейшего намека на религиозный страх перед добровольным завершением жизни. Вполне возможно, что, по крайней мере, на определенных этапах развития древних цивилизаций отношение к самоубийству было вполне толерантным.

В Древнем Египте самоубийства были настолько распространены, что возникла Академия соумирающих - синапотануменон, члены которой искали легкий и красивый способ уйти из жизни. Гегессий (ок. 320-280 гг. до н.э.), прозванный Пэйзитанатом - учителем или советником смерти, призывал в Александрии немощных сограждан к самоубийству*(19).

Скорее всего подобное самоуничтожение было связано с особым пониманием египтянами, греками, римлянами свободы, являвшейся одной из основных идей их философской мысли. Для них свобода состояла, прежде всего, в самостоятельном контроле над собственной жизнью и смертью. Ее высшей формой становится свобода в принятии решения - продолжать жизнь или умереть.

Исследуя явление добровольной смерти в древних культурах, Э. Дюркгейм приходит к выводу о его массовом проникновении и чрезвычайной распространенности. При этом среди возможных мотивов самоубийства, по его мнению, на первом месте стоит "самоубийство по причине преклонного возраста и болезней"*(20).

В рассматриваемый период общественного развития назначение индивида ограничивалось тем, что он, являясь лишь частью целого, сам по себе никакой ценности не представляет. При таких условиях стоимость человеческой жизни так ничтожна, что покушение на нее со стороны отдельных лиц не вызывает серьезного противодействия, более того, коллектив требует прекращения жизни отдельно взятого человека в случае снижения его общественного потенциала.

Примечательно, что ничего подобного мы не находим в истории афинян и других народов классической древности, стоявших на высоком уровне развития культуры и более уважительно относящихся к личности каждого отдельно взятого человека, видя в нем нечто большее, чем фактор облегчения достижения материального достатка социума.

В некоторых странах (например, Германии, Саудовской Аравии) лишение жизни с согласия потерпевшего уже в древности находилось под религиозным и правовым запретом и расценивалось как предумышленное убийство.

Во многих племенах Нигерии, Уганды и Кении, изученных в начале века, суицид считался безусловным злом. Родственникам самоубийцы запрещалось прикасаться к трупу. Согласно анимистическим представлениям суициденты после смерти превращаются в маленьких злых духов, способных наводить на живущих порчу. Эти взгляды дошли до нас в народных верованиях и преданиях ряда племен Африки, Азии и Южной Америки, находящихся на родоплеменном этапе развития.

Подобные традиции весьма тесно связаны и с уровнем экономического развития того или иного общества. Так, известен случай, когда миссионеры добрались до голодных снежных пустынь, где обитали эскимосы, христианских пастырей потряс жестокий туземный обычай: старики, чувствуя приближение дряхлости, сами уходили в тундру и замерзали там. Один из миссионеров, с успехом распространявший среди дикарей Слово Божье, убедил свою паству отказаться от этого варварского обычая. Когда несколько лет спустя просветитель вернулся в те же места, обнаружилось, что род вымер - новообращенным христианам не хватило пропитания*(21).

Таким образом, во времена Античности отношение общества и государства к умерщвлению немощных, а также поощрение суицида менялось от терпимого и, в некоторых случаях, даже поощрительного к законодательно запрещенному.

Во времена позднего античного периода Платон высказал мысль, послужившую в дальнейшем отправной точкой для осуждения добровольного способа ухода из жизни христианскими государствами Средневековья. Более того, по утверждению отдельных исследователей, "его идея стала настолько основополагающей, что все последующие дискуссии, даже если они не обращались к платоновскому диалогу, так или иначе, именно его выводы ставили в центр обсуждения"*(22).

В диалоге "Федон" устами Сократа говорится о предназначении человеческой жизни. В начале Сократ указывает, что действительно есть люди, которым лучше умереть, чем жить, соответственно, своим самоубийством эти люди окажут себе только благодеяние. Но именно в отрицании самоубийства есть некий потаенный смысл: "Мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать; о нас пекутся и заботятся боги, и потому мы, люди, - часть божественного достояния... А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит..."*(23). Душа бессмертна, рассуждает Сократ далее, поэтому человек должен думать о том, какой его душа предстанет пред богом. "...Я полон радостной надежды, что умерших ждет некое будущее и что оно, как гласят и старинные предания, неизмеримо лучше для добрых, чем для дурных"*(24). Совершая самоубийство, человек лишает свою душу будущего. "Если душа бессмертна, она требует заботы не только на нынешнее время, которое мы называем своей жизнью, но на все времена, и, если кто не заботится о своей душе, впредь мы будем считать это грозной опасностью"*(25), - подводит итог Сократ обоснования осуждения самовольного прекращения жизни.

В последующем государство предприняло попытку регламентировать порядок прекращения жизни, введя уведомительную процедуру предварительного санкционирования самоубийства. "В прежние времена в нашем Марселе, - писал Монтень, - хранился запас цикуты, заготовленный на государственный счет и доступный всем, кто захотел бы укоротить свой век, но при условии, что причины самоубийства должны были быть одобрены советом шестисот, то есть сенатом; наложить на себя руки можно было только с разрешения магистрата и в узаконенных случаях"*(26).

Так же в Афинах и ряде других городов имелся особый запас яда для тех, кто желал уйти из жизни и мог обосновать свое намерение перед ареопагом. Читаем у Либания: "Пусть тот, кто не хочет больше жить, изложит свои основания ареопагу и, получивши разрешение, покидает жизнь. Если жизнь тебе претит - умирай; если ты обижен судьбой - пей цикуту. Если сломлен горем - оставляй жизнь. Пусть несчастный расскажет про свои горести, пусть власти дадут ему лекарство, и его беде наступит конец"*(27).

Таким образом, для рассматриваемого исторического периода был свойственен функциональный подход к личности, когда устранение некоторых членов общества подчинено его интересам. Индивид - структурный элемент системы, любые самостоятельные поступки возможны лишь с позволения всей системы. Пиком социального одобрения такого способа ухода из жизни является государственное регулирование и финансирование причинения смерти.

Общая историческая тенденция такова: с возникновением и развитием классов и государства общество относилось к самоубийству все более строго.

В Древнем Риме, особенно после создания империи, строгость закона по отношению к mors voluntaria ("добровольная смерть") усугубилась. В кодексе императора Адриана (II в.) легионеру за попытку самоубийства полагается смертная казнь: "Если солдат попытается умертвить себя, но не сумеет, то будет лишен головы". А дальше следует характерная оговорка: "...В том случае, если только причиной тому не были невыносимое горе, болезнь, скорбь или иная подобная причина". Далее названы и иные смягчающие вину мотивы: "усталость от жизни, безумие или стыд". Даже если учесть capite plectatur для самоубийц, не подпадающих под вышеуказанные категории (а они, согласитесь, допускают самую либеральную интерпретацию), то получается, что во времена Адриана преторское право относилось к несчастным самоубийцам куда толерантнее, чем европейское законодательство XIX столетия - во всяком случае, признавало наличие обстоятельств, оправдывающих суицид. В "Дигестах" Юстиниана, классическом своде римского права (VI в.), осуждается только самоубийство "без причины", ибо "тот, кто не жалеет себя, не пожалеет и других".

С приходом христианства ситуация меняется. Подобная тенденция естественна для исторического развития любого явления в науке, когда периоды вседозволенности неизбежно сменяются строжайшим запретом.

С увяданием Римской империи идея стоицизма в отношении самоубийства по причине болезни была поколеблена неоплатониками и набирающей силы христианской философией. Это принципиально новый этап в отношении к добровольному уходу из жизни, прослеживающийся в культурно-исторической традиции.

Перелом в отношении общества к самоубийству наступил под влиянием религиозных факторов. С приходом христианства самоубийство приобретает характер наиболее осуждаемого деяния. Со времен раннего феодализма оно рассматривается как результат дьявольской злобы. Христианская теология дает теоретическое обоснование этой вероисповедной традиции. Христианство провозгласило, что жизнь человека находится в руках Господа, как и все остальное, - во власти божественного провидения. А потому отныне самоубийство или любое подобное деяние, невзирая на его причины, было заклеймено как величайший грех, сломляющий дух и нарушающий его путь в загробную жизнь.

Августин Блаженный, а в дальнейшем и Фома Аквинский в осуждении самоубийства приводят следующие аргументы: "Оно противоречит естественным наклонностям человека к сохранению жизни и милосердию к себе; оно является преступлением и против общества; главное же это вызов против Бога, который дал человеку жизнь"*(28).

Этот аргумент в период расцвета развития средневекового общества привел к постепенному утверждению политики, направленной на искоренение самоубийства. "...Переход от сей жизни к лучшей не во власти человеческого произвола, а во власти Божией. И не дозволено человеку убивать себя, дабы попасть в лучший мир", - писал философ Средневековья Фома Аквинский в своем произведении "Сумма теологии"*(29).

Постепенно христианство, впитавшее идеи эллинизма и иудаизма, стало все более отрицательно относиться к самоубийству и объявило на него почти абсолютный запрет. Отныне никакие телесные муки не могли быть оправданием добровольному уходу из жизни.

Названная аргументация легла в основу сложившегося в Средние века канонического права. Гражданское законодательство христианских стран присоединило к религиозным карам и земные наказания за самоубийство.

В итоге в средневековой Европе суицид резко осуждался христианством, считавшим его тяжким грехом (решения церковных соборов 452, 533, 563 гг.). Исходя из такой позиции церкви законодатель устанавливал суровые кары не только за покушение на самоубийство, но даже за законченное самоубийство. В последнем случае труп жертвы, как правило, лишался христианского погребения, а нередко подвергался также публичному надругательству (выставление напоказ, волочение по улицам и т.п.). Имущество самоубийцы конфисковывалось в пользу казны*(30).

В средневековом Цюрихе утопившихся зарывали в песок возле воды; зарезавшихся выставляли на поругание, вонзив в деревянный чурбан орудие самоубийства. В Меце тело грешника засовывали в бочку и пускали по Мозелю - подальше от оскверненного родного города. В Дании самоубийцу запрещалось выносить из дома через дверь - только через окно, тело же не предавали земле, а бросали в огонь, символ адского пламени, куда уже отправилась душа грешника. В Бордо труп вешали за ноги. В Аббевиле тащили на рогоже по улицам. В Лилле мужчин, воздев на вилы, вешали, а женщин сжигали. Сумасшествие вины не смягчало, поскольку все были убеждены, что в душе безумцев поселяется дьявол*(31).

Каждая из карательных мер, вводимая церковной властью против лиц, добровольно уходящих из жизни, тотчас сопровождалась еще более жесткими актами реагирования власти светской.

В Англии начиная с XIII в. самоубийство рассматривалось как "тяжкое убийство самого себя" (self-murder), соответственно, любая помощь самоубийце трактовалась как соучастие в тяжком убийстве*(32). В "Канонах" английского короля Эдуарда (XI в.) самоубийцы приравниваются к ворам и разбойникам. Лишь в качестве примера отметим, что в Англии за покушение на свою жизнь были привлечены к уголовной ответственности в конце XIX в.: в 1883-1887 гг. - 119 человек, в 1888-1892 гг. - 114 человек, в 1893-1897 гг. - 183 человека*(33).

Почти тысячу лет, до 1823 г., в Британии существовал варварский обычай хоронить самоубийц на перекрестке дорог, предварительно протащив труп по улицам и проткнув ему сердце осиновым колом. На лицо "преступнику" клали тяжелый камень.

В России того времени по Воинскому уставу Петра I, "ежели кто сам себя убьет, то надлежит палачу тело его в бесчестное место отволочь и закопать, волоча прежде по улицам или обозу" (арт. 164). В Морском уставе Петра I сказано: "Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на райне, а ежели кто сам себя уже убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет" (ст. 117). По Уголовному Уложению 1754 г. покушающихся на самоубийство наказывали плетьми и содержали в тюрьме два месяца. В Уголовном Уложении 1766 г. наказание покушавшихся на самоубийство ограничивается только понижением в чине и церковным покаянием. Однако в Своде законов Российской империи (1882 г.) ст. 378-380 предусматривают для покушавшихся на самоубийство каторжные работы, как для убийц (ст. 347-348).

С течением времени отношение законодателя к самоубийству постепенно смягчалось. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. в главе второй 10-го раздела в преступлениях против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц устанавливало уголовную ответственность за самоубийство и покушение на самоубийство. Последнее влекло за собой по ст. 1472 Уложения лишение самоубийцы "христианского погребения"*(34). Покушение на самоубийство влекло тюремное заключение на срок от шести месяцев до одного года.

Представления о количестве, уровне и динамике самоубийств в России дают абсолютные цифры: скажем, за 1803 г. было зарегистрировано 582 доведенных до конца самоубийства; в 1829 г. эта цифра составила 1283; в 1838 г. - 1559; в 1840 г. - 1718. Уровень самоубийств (на 100 тыс. жителей) составлял: 1803 г. - 1,7; 1829 г. - 2,6; 1838 г. - 2,9*(35). В 1913 году на 100 тысяч подданных Российской империи было только три самоубийцы*(36).

Таким образом, можно сделать вывод, что человек расценивался как объект регулирования, в связи с чем в данном вопросе его личное волеизъявление рассматривалось к