Подготовка первых инструкторов

На рассвете 17 июля я получил приказ перебазировать оперативно–учебный центр в Чонки, что под Гомелем: накануне враг захватил Смоленск, и обстановка ухудшилась.

Постоянный состав ОУЦ и работники ЦК Компартии Белоруссии добирались до Чонков через Мглин. Забитые беженцами и мычащим скотом улицы Мглина напомнили Валенсию 1936 года. Из Мглина, не задерживаясь, мы свернули в сторону Унечи, остановку сделали только в Клинцах. Эвакуация и тут шла полным ходом.

Прибыв в Гомель, мы расположились в так называемых «обкомовских дачах». Место оказалось — лучше не придумать: леса и железная дорога поблизости.

Занятия начали сразу, как только разгрузили машины, разместили имущество и людей. На подготовку партизанской группы отводилось всего 60 часов, раз в пятнадцать меньше, чем когда‑то, в начале тридцатых годов. Но ничего не поделаешь — война, обстановка крайне тяжелая…

Начали с обучения инструкторов. Готовить инструкторов–универсалов не позволяло время, — стали заниматься инструкторами по диверсионной технике. В первую группу вошли лейтенант Г. В. Семенихин, К. С. Михеева, Ф. П. Ильюшенков и несколько других товарищей.

Семенихин — человек нелегкой судьбы. Сын командира кавалерийского полка, сподвижника М. В. Фрунзе, он девяти лет остался сиротой. Вместе с сестрой жил и учился в детском доме в Ленинграде. С 1930 года начал слесарить на заводе. Хотел стать инженером и упорно добивался осуществления своей мечты: без отрыва от производства поступил в Ленинградский институт инженеров–механиков социалистического земледелия и, совмещая учебу с работой, успешно защитил в 1937 году дипломную работу.

Сразу после института Семенихина призвали на службу в железнодорожные войска Красной Армии. Он окончил так называемые «курсы одногодичников» и был оставлен в кадровых войсках.

Уже на Карельском перешейке зимой 1939/40 года я оценил смелого, инициативного и достаточно осторожного командира, а познакомившись с Семенихиным поближе, понял, что этот волевой человек может стать неплохим воспитателем будущих партизан. И не ошибся.

В оперативно–учебном центре Семенихин отлично усвоил новую для него диверсионную технику, изучил тактику партизанской войны, начал самостоятельно обучать людей. Через год он стал заместителем начальника, а потом и начальником партизанской школы при созданном в 1942 году Центральном штабе партизанского движения.

С Клавдией Семеновной Михеевой, молоденькой, голубоглазой Клавочкой, как ласково называли ее подруги, работники ОУЦ познакомились в Гомеле. Михеева работала на спичечном заводе, ее заинтересовали партизанские зажигательные средства, она во многом нам помогала.

Приглядевшись к работящей, боевой девчушке, я предложил ей перейти в мастерскую учебного центра. Клавочка залилась румянцем и… наотрез отказалась. Даже как‑то обидно стало!

— Прошу вас, товарищ полковник, не разговаривайте со мной при свидетелях, — не поднимая глаз, скороговоркой произнесла Михеева. — И вообще не нужно, чтобы люди знали о моем сотрудничестве с вашими подчиненными.

— Для такой просьбы есть веские причины?

— Да.

Веские причины надо уважать. Я кое о чем догадывался и поговорил о Михеевой в ЦК Компартии Белоруссии. Как и предполагал, ее намеревались оставить на подпольной работе в Гомеле. Удалось доказать, что скрыть факт сотрудничества Клавдии Семеновны с оперативно–учебным центром уже не удастся, что оставлять ее теперь в подполье рискованно, и Михееву передали в распоряжение ОУЦ. А Клавочка всего через десять дней работы в учебном центре заявила о своем желании отправиться во вражеский тыл. Она, мол, уже обучила многих девчат и парней делать вместо спичек зажигательные снаряды и взрыватели, очень хочет бить врага сама. Я объявил, что никуда ее не отпущу, пока не выучу всем тонкостям дела, и сдержал слово.

Вслед за группой инструкторов по диверсионной технике стали готовить инструкторов по партизанской тактике. Набрасывая проект приказа о создании учебного центра, я предусмотрел направление в центр не менее двадцати пяти командиров–пограничников. Опыт подсказывал, что они станут ценнейшими сотрудниками: по роду службы командиры–пограничники хорошо знакомы со многими приемами и методами борьбы с врагом, используемыми партизанами.

Пограничников в ОУЦ направили, и наши ожидания они оправдали. Ф. П. Ильюшенко, П. А. Романюк, Т. П. Чепак, И. С. Казанцев, Ф. А. Кузнецов, все другие товарищи «первого призыва» оказались хорошими оперативными работниками и стали отличными преподавателями тактики.

О партизанской стратегии

Шло время. Фронт неумолимо приближался к Гомелю, и дорожить- приходилось уже не днями, а буквально часами!

Выпускники школы овладевали основами партизанского дела твердо. Им постоянно напоминали: гитлеровская армия полностью зависит от доставки пополнений, боеприпасов и вооружения из глубокого фашистского тыла, партизаны могут массовыми диверсиями парализовать вражеский транспорт, оставить вражеские соединения на фронте без боеприпасов и горючего. Диверсии рекомендовалось производить по возможности вдали от населенных пунктов, жители которых помогают партизанам. Объяснялось, кстати сказать, что массовость диверсий — самый надежный способ заставить врага отказаться от жестоких репрессий против мирного населения.

Часть подготовленных нами организаторских и диверсионных групп и часть партизанских отрядов, формировавшихся в районах, которым угрожало фашистское нашествие, оставляли тогда на местах. Другие отряды перебрасывали через линию фронта.

Вскоре ОУЦ развернул партизанскую школу в Мозыре, направив туда ряд инструкторов во главе с Чепаком и Казанцевым. Забирали от нас инструкторов и в другие школы. Казалось, дела налаживаются! Но беспокоило еще многое. Нехватка оружия. Полное отсутствие средств радиосвязи. Промахи в подготовке людей. Выяснилось, например, что экипировка партизан и проводников–пограничников под «местных жителей» добра не приносит. Играя роль «местных», наши ряженные заходили в населенные пункты, спрятав оружие, а на дневки располагались, не выставив надежное охранение, и несли потери. Тогда было решено, что все наши люди обязаны носить военную форму, а оружие без крайней надобности прятать не должны никогда. Тем, кому формы не досталось, на головные уборы нашивали кумачевые полоски. Результат сказался быстро. Появление в тылу врага обмундированных, хорошо вооруженных отрядов воодушевляло население, приводило в ужас предателей и изменников, нервировало оккупантов, а самих партизан дисциплинировало, заставляло проявлять бдительность: на день они либо оставались в лесу, либо, зайдя в село, — организовывали боевое обеспечение, не полагаясь на «маскарад».

Люди к нам шли и шли. Замечательные люди! Многие могли бы уехать в Сибирь или Среднюю Азию, избежать ужасов войны, но предпочли идти в тыл врага и выполнять опасные задания, чтобы собственным ратным трудом и подвигом приблизить час победы.

Глава 5.

Новые школы

Вскоре после размещения под Гомелем мастерские оперативно–учебного центра начали испытывать нужду в деталях, необходимых для производства мин. Иссяк даже запас батареек для карманных фонариков, без которых не сделаешь мины с электродетонаторами. В Гомеле ни деталей, ни батареек не нашлось, могла решить вопрос поездка в Киев: город столичный, промышленный, до него только двести километров, каких‑нибудь четыре часа езды на поезде. И едва возникла мысль о поездке в Киев, тут же родилась идея разыскать там партизанских командиров и специалистов подрывного дела, знакомых по началу тридцатых годов. Не может быть, чтобы все разъехались!..

Самая короткая дорога из Гомеля в Киев лежит через Чернигов. Я приказал ехать Шлегеру к обкому партии: обстановка угрожающая, в обкоме, конечно, готовятся к ведению партизанской войны, могут испытывать трудности — партизан на Черниговщине не готовили, никому, в голову не приходило, что враг окажется за Днепром и Припятью!

Секретарь обкома Федоров

В приемной первого секретаря Черниговского обкома партии Алексея Федоровича Федорова сидело человек пятнадцать.

Помощник секретаря обкома взял мой мандат, ушел за высокую, обитую коричневой кожей дверь и буквально через минуту–другую распахнул ее:

— Вот кстати приехал! — неожиданно приветливо встретил меня Федоров. — Ну, как нельзя кстати! Собираемся партизанить, а знающих людей нема!.. Вы сидайте, сидайте, товарищ полковник. Зараз я вас так просто не отпущу!

Возвратив документы, Алексей Федорович сказал, что люди в партизанские отряды и группы подобраны, вооружены винтовками, есть даже гранаты и пулеметы, вот только о партизанах знают в исключительно по книгам.

— Кого не спроси, що це таке — партизаны, зараз отвечают: ну, як же, Бакланов да Метелица, словом, «Разгром». Далось, понимаете, им это название — «Разгром»! Им же, наоборот, самим фашиста громить надо!

Говорил Алексей Федорович вроде бы сокрушенно, но лукавые глаза смеялись, и я чувствовал: секретарь обкома приглядывается, оценивает меня.

В кабинет без доклада вошел широкоплечий мужчина лет тридцати пяти.

— Знакомтесь, — сказал Федоров. — Полковник Старинов. А это секретарь нашего обкома Николай Никитович Попудренко. Ведает сейчас подпольем и партизанами.

Я слышал, что Попудренко работал слесарем на Днепропетровском металлургическом заводе, и удивился, что рука у него белая и мягкая, но тут же сообразил: слесарил‑то он десять лет назад!

— Илья Григорьевич собирается трохи помочь нам с организацией партизанских дел, — уточнил Федоров. — Ты, Николай Никитович, когда можешь собрать группы для инструктажа?

— Завтра. Прямо с утра.

Я запротестовал:

— Товарищи, мне срочно нужно в Киев. Ни на час задерживаться нельзя!,:..

— Так чего же вы заехали? Почеломкаться? — удивился Федоров,

— Зачем — почеломкаться? Помочь. Оставлю вам краткий конспект лекций по нарушению работы тыла противника, а когда вернусь в учебный центр, то и инструкторов прислать сумею.

— А ну, кажите конспект! — протянул руку Федоров. Я достал из портфеля кипу изрядно потертых листов, отдал секретарю обкома. Алексей Федорович бегло просмотрел конспекты, хлопнул по кипе широкой ладонью:

— Добре! Для начала берем это. Сгодится. А вы обещайте, что сами приедете после Киева. Договорились?

— Обязательно приеду, Алексей Федорович.

Я поднялся.

— Думаю, вам и шоферу не вредно пообедать. Зайдите в столовую, я распоряжусь, — предложил Федоров.

— А удобно?

— Это в лесах и болотах будет неудобно!

На этом и расстались, а к вечеру перед ветровым стеклом легковушки Шлегера вспыхнули красноватым закатным золотом купола святой Софии, расплавленной медью, синевой стали сверкнула полоса Днепра, пятнами темной и светлой зелени заклубились киевские сады и парки. Минут через пятнадцать въехали в город. Но на улицах, где я бродил когда‑то с дорогой сердцу девушкой и друзьями, рыли окопы, на заветных перекрестках топорщились наспех сваренные противотанковые ежи, а на окнах домов, перечеркнув прошлое, белели бумажные полоски — защита от взрывных волн…

Остановились на Крещатике около дома №25. Прежде здесь жил боец бригады Котовского, кавалер двух орденов боевого Красного Знамени Николай Васильевич Слива. В тридцатые годы его готовили на должность командира бригады. Тут ли он?

Дверь открыла незнакомая женщина:

— Николая Васильевича? Так он еще в прошлом году уехал с семьей в Молдавию.

— Адреса не знаете?

— Мабудь, вин в Бельцах, а може, где еще…

Слабый огонек надежды угас.

ЦК Компартии Украины

На площади перед зданием ЦК партии Украины — ни души. Солнце закатилось, наползли сумерки, может, из‑за этого явственней доносится с запада смутный гул канонады. В отделе пропусков выясняют к кому я хочу пройти, связываются с заведующим военным отделом ЦК Петром Ивановичем Захаровым тщательно изучают документы и, наконец, выписывают пропуск.

Коридоры здания, устланные ковровыми дорожками, безлюдны. Захаров внимательно выслушивает просьбу: выделить оперативно–учебному центру десять тысяч ампул серной кислоты, тысячи две батареек и лампочек для карманных фонариков, еще кое‑что, и разыскать известных мне по прежней совместной работе командиров и специалистов минно–подрывной техники.

— Со своей стороны мы могли бы оказать помощь в подготовке партизан, — говорю я под конец.

Петр Иванович трет переносицу.

— Дело важное, — заключает он. — Очень важное дело. Пойдемте к товарищу Бурмистенко. Сейчас я позвоню…

У секретаря ЦК Компартии Украины Михаила Алексеевича Бурмистенко серый цвет лица, под глазами темные, набрякшие мешки, но взгляд пристальный, цепкий.

— Старых партизанских баз давно нет, — выслушав меня, говорит Бурмистенко. — А вот люди должны были остаться. Вспомните, кого можете, сами, да и мы поищем. А батарейки и все прочее, конечно, дадим!

— Товарищ Старинов привез образцы диверсионной техники, — вступает в беседу Захаров.

— Где они? — оживляется Бурмистенко.

— Внизу, в машине.

— Ага! Ну, надеюсь, в ЦК вы диверсии устраивать не станете и ваши «игрушки» сюда внести можно?

Я мешкаю с ответом. Взрывчатку в «игрушки», если под таковыми разуметь мины и гранаты, мы не закладывали, однако электрозапалы в минах имелись, а зажигательные снаряды» вообще были настоящими.

— Может, лучше организовать показ в другом месте? — спросил я, объяснив причину сомнений. — К тому же, с охраной недоразумение может выйти.

— В чем вы держите ваше хозяйство? — перебил Бурмистенко.

— В двух чемоданчиках.

— Несите. Дам команду, чтоб пропустили. Пока ходил за чемоданчиками, в кабинете секретаря ЦК собралось десятка полтора человек: работники аппарата ЦК, несколько секретарей обкомов. Со стола для совещаний убрали графины и пепельницы.

— Выкладывайте добро! — указал на стол Михаил Алексеевич и усмехнулся: — Это, видимо, первый случай, когда в здание ЦК вносятся подобные вещи.

Я показал, как работают партизанские мины, даже действие зажигательных снарядов продемонстрировал, поместив их из предосторожности в массивные каменные урны, принесенные из коридора.

— Впечатляет! — сказал Бурмистенко. — Давайте нам эту технику, товарищ полковник, а товарищу Пономаренко передайте мою настоятельную просьбу командировать вас сюда хотя бы на пять дней. Мы ведь тоже создали партизанскую школу, а опытом похвастаться не можем.

На следующий день я вновь пришел, в ЦК, на этот раз со списком бывших партизанских командиров и специалистов минно–подрывного дела, чьи имена и фамилии удалось вспомнить ночью.

— Людей начнем искать немедленно, — заверил Бурмистенко. — Вашу заявку на детали удовлетворили?

— Да, Михаил Алексеевич. Большое спасибо, выручили!

— Говорят, долг платежом красен. Не забудьте, мы вас ждем…

Пономаренко остался доволен результатами поездки в Киев, просьбу Бурмистенко командировать меня в Киев принял, и через два дня я снова отправился в путь. На этот раз уселись в пикап и четыре инструктора, а среди них двадцатитрехлетний командир–пограничник Ф. П. Ильюшенко, избранный мною в помощники. Был Ильюшенко кареглаз, суховат телом, подтянут, быстр в движениях. Он обладал замечательной памятью и все новое запоминал прочно и надежно. В густой каштановой шевелюре молодого командира блестели серебряные нити — память о первых днях и ночах войны: он служил в пограничном литовском городке Мариамполе, хлебнул лиха полной мерой, видел и трусость и неразбериху, но видел и несгибаемое мужество солдат и командиров, и сам проявил большое мужество в горькие недели отхода на восток. Я уже убедился, что могу положиться на Ильюшенко полностью.

Дату второго приезда в Киев помню точно — 1 августа: в этот день Центральный Комитет партии Украины проводил совещание командования двух киевских, донецкого и харьковского партизанских отрядов. Мы попали на совещание прямо с дороги.

Тревожный был день! Артиллерийская канонада приблизилась, в разных концах города слышались разрывы авиабомб, в синей вышине надрывались моторы истребителей, слышался сухой отрывистый треск авиационных пулеметов и пушек.

По просьбе украинских товарищей мы на скорую руку развернули в фойе, перед залом совещаний, выставку диверсионных средств борьбы.

Члены ЦК Компартии Украины, работники аппарата ЦК, партизанские командиры и комиссары А. Ф. Федоров, В. Т. Волков, И. Ф. Боровик и другие с любопытством осматривали «экспонаты», вертели их в руках.

Тут, в фойе, познакомился я и с Леонидом Петровичем Дрожжиным, заместителем заведующего отделом кадров ЦК, живым, энергичным, приветливым человеком.

Еще перед началом совещания я узнал от Захарова, что для партизанской школы подобрано место в Пущей Водице и что по вопросам партизанских кадров и снабжения партизан впредь следует обращаться именно к Дрожжину.

— Добудем все, что попросите! — пообещал Леонид Петрович при знакомстве.

— Боюсь, одну субстанцию даже вы не достанете! — пошутил я.

— Какую?

— Время, Леонид Петрович.

— Да. Чего нет, того нет. Но будем стараться!

Доклад делал Бурмистенко. За Бурмистенко выступили другие товарищи.

Это было первое на моей памяти совещание, где всесторонне обсуждались вопросы партизанской тактики, говорилось о боевом опыте гражданской войны, вспоминалась подготовка партизанских кадров в тридцатые годы. Обсуждались и операции, проведенные отрядами, начавшими действовать в тылу врага…

Вечером я поехал со своими инструкторами в Пущую Водицу. Занятия в партизанской школе начали со следующего дня. В мастерских обучали изготавливать партизанскую технику, а в поле, на железных и автомобильных дорогах учили ставить мины. И так по двенадцать часов в сутки. Помогало, что я хорошо знал городок и окрестности: не пришлось ломать голову над тем, где лучше устраивать засады, какой маршрут избрать для ночного перехода. А ученики легко схватывали и усваивали материал: ведь среди них было немало молодых людей со средним и даже высшим образованием.

К 6 августа партизанская школа в Пущей Водице работала полным ходом.

Не все во время занятий шло гладко. Одно чепе произошло со Шлегером. Он исправно посещал наши занятия, присматривался, прислушивался, а в Пущей Водице, понимая, как мало у нас инструкторов, попросил доверить ему занятия с одной группой. Володя Шлегер обучал людей неплохо, но однажды перемудрил с ампулами и сжег серной кислотой сапоги. Хорошо, что ноги не повредил. К сожалению, ничего, кроме старых ботинок с обмотками, добыть для Шлегера не удалось.

Между тем срок командировки истек. Пора было прощаться с Пущей Водицей и Киевом. Перед отъездом меня принял Михаил Алексеевич Бурмистенко. Разговор состоялся серьезный, касавшийся в основном вопросов подпольной деятельности и работы партизан в городах. Заодно Михаил Алексеевич сообщил, что пока, к сожалению, никого из партизанских командиров по моему списку разыскать не удалось.

Поблагодарив за помощь в работе, Бурмистенко с тревогой осведомился:

— Это правда, что ваш шофер тоже подрывник и уже успел подорвать собственные сапоги?

Я смешался, начал было объяснять… Бурмистенко расхохотался:

— Ну ладно! Шучу же!

Нагнулся, вытащил из под стола новые хромовые сапоги:

— Поблагодарите вашего Володю и передайте ему подарок. А то еще рассказывать станет, что в Киеве его раздели!

— Как вы узнали об этой истории? — удивился я,

— А уж это военная тайна!

Позже я узнал, что ввел Бурмистенко в «курс дела» и предложил позаботиться о Шлегере Леонид Петрович Дрожжин.

По дороге в Гомель, выполняя давнишнее обещание, мы завернули в Чернигрвский обком партии.

— Наконец‑то! — воскликнул Федоров. — Люди и ждать устали!

Вынул из ящика письменного стола книжечку:

— Нравится?

— Виноват, что это?

— Не узнаете? Ваши конспекты, только в божеский вид приведенные! Мы их тут тиснули небольшим тиражом.

— На мою долю оставили?

— Оставили, не беспокойтесь! Черниговский обком, сказал Федоров, уже наладил подготовку партизан и подрывников. А у вас, поди, что‑нибудь новенькое есть? Не скупитесь, поделитесь! — попросил он.

«Новеньким» были зажигательные снаряды замедленного действия, десяток таких снарядов я и выложил на стол.

— Обождите, соберу товарищей! — попросил Федоров.

Собралось человек шесть–семь, в их числе Попудренко. Демонстрируя зажигательные снаряды замедленного действия, я воспламенял их различными способами. Снаряды вспыхивали через неравные промежутки времени, горели бурно.

Стал объяснять устройство снарядов. Алексей Федорович взял один из шариков «на память», а тот возьми да и воспламенись!

— Ничего, — успокаивал меня и других товарищей Федоров. — Я же сам виноват. Зато все бачили, як эти треклятые зажигалки горят! Ну, диверсанты, ну, хими–ки!..

Школа пожарников

Едва мы вернулись в ОУЦ, как туда прибыли работники обкомов и райкомов Белоруссии, оставляемые для работы в тылу гитлеровских войск. Враг подходил к Гомелю, времени для обучения новичков едва хватало, чтобы показать партизанскую технику и ее действие, прочитать лекцию о принципах организации подполья.

А в середине августа П. К. Пономаренко сообщил, что ЦК Компартии Белоруссии принял решение передислоцировать оперативно–учебный центр в Орловскую область. Пономаренко просил срочно выехать в Орел. Вручая письмо к первому секретарю Орловского обкома товарищу В. И. Бойцову, Пантелеймон Кондратьевич сказал, чтоб я договорился о размещении ОУЦ и помог наладить подготовку партизан на Орловщине.

Разговор происходил под обвальный грохот близкой бомбежки и резкие, отрывистые выстрелы зенитных орудий. Буквально через два–три часа с небольшой группой пограничников из ОУЦ мы тронулись в новую дорогу. На следующий день добрались до Брянска, заночевали в пустой из‑за непрерывных бомбежек гостинице, а наутро заторопились дальше.

В Орле я не был лет шесть. В глаза бросались трубы и цеха новых заводов, новые дома, улицы, но большинство. труб не дымили, а улицы и тут оказались малолюдны: эвакуировался и Орел.

В обкоме партии идею создания партизанской школы поддержали. В. И. Бойцов немедленно договорился с командованием военного округа о продовольственном обеспечении будущих партизан, а чтобы школа не пострадала из‑за отсутствия кадров, денег и вещевого снабжения, в штабе военного округа ее формировали как подразделение Оперативно–учебного центра Западного фронта. Место для школы нашли в десяти километрах от города, неподалеку от аэродрома, где посторонним лицам делать нечего. Сначала обком направил в школу двадцать шесть человек для обучения на инструкторов, а к 18 августа укомплектовал ее полностью. С целью конспирации школу стали именовать «школой пожарников».

Начальником ее назначили спокойного, рассудительного партийного работника И. Н. Ларичева, его заместителем по оперативной части — коммуниста Д. П. Беляка, начальником штаба также коммуниста, человека сугубо штатского, но прямо‑таки созданного для штабной работы — М. В. Евсеева.

В создании школы и подготовке партизанских кадров обкому партий постоянно помогали оперативные работники Орловщины — Г. Брянцев, ставший в послевоенные годы популярным молодежным писателем, М. М. Мартынов, В. А. Черкасов и их товарищи. Немало сделал для школы и начальник областного управления НКВД К. Ф. Фирсанов.

Среди присланных обкомом будущих инструкторов имелись партийные и советские работники, сотрудники НКВД, агрономы, учителя, даже один заведующий хлебопекарней! Очень дружно держалась «девичья команда» — шесть девушек–инструкторов, из среды которых вышли прославленная партизанка Ольга Кретова, воевавшая на Южном фронте, и Мария Белова, обучившая в годы войны диверсионной технике и методам партизанской борьбы с противником сотни людей.

В сентябре в «школу пожарников» прибыли группы из Курска и Тулы, направленные для учебы тамошними обкомами партии.

Вновь очень хорошо показал себя в те дни мой помощник Ф. И. Ильюшенко. Ему довелось готовить прославившийся впоследствии отряд секретаря Брянского горкома партии Д. М. Кравцова. Сам Кравцов, тогда молодой, энергичный, инициативный, помог наладить в Брянске массовое производство инженерных мин и гранат.

Кроме Кравцова готовились в «школе пожарников» будущие прославленные партизанские командиры М. П. Ромашин, А. Д. Бондаренко и Герой Советского Союза генерал М. И. Дука.

Сам я пробыл под Орлом всего несколько дней: из Москвы пришел приказ срочно возвратиться в Главное военно–инженерное управление.

Глава 6.

«Операция «Альберих». Помните?»

Полковник Нагорный вскинул руки:

— Глядите‑ка, Денис Давыдов пожаловал! Ну что, наладил партизанские дела?

— Разве я один их налаживаю?

— Прекрасно! Теперь эти дела вообще пойдут без тебя. Ты нужен в отделе.

Лето кончилось, а загар даже не коснулся лица Нагорного.

— Что, не похож на жениха? — усмехнулся Михаил Александрович. — Знаю. Тяжелое время, Илья Григорьевич… Ты будешь заниматься заграждениями под Москвой.

— Под Москвой?

— Да. Нельзя допустить никаких случайностей… Кстати, идем, представлю тебя новому начальнику управления: вступил в должность генерал Котляр.

Генерал–майор Леонтий Захарович Котляр повторил то, о чем уже сообщил Нагорный.

Несколько дней я принимал участие в формировании новых частей, выезжал на оборонительные рубежи вокруг столицы, даже облетал их, выясняя, где и как усилить заграждения, пока не получил новый приказ: выехать на Западный фронт, проконтролировать возведение оборонительных рубежей в районе Вязьмы.

Пробыл под Вязьмой три дня. На четвертый вызвали в штаб фронта:

— Немедленно в Москву!

Даже с товарищами–минерами попрощаться не успел. И вот опять Москва, знакомые желтые стены второго дома Наркомата обороны. Смахнув пыль с сапог, одернув измятую гимнастерку, поднимаюсь прохладными лестничными маршами в привычно темноватый коридор. До чего же прочно и неизменно все в этом здании!

Генерал–майор Котляр ждет:

— Рад, что поспешили! Вызов связан с изменением обстановки и некоторыми новыми планами… Положение на Юго–Западном фронте вам известно?

Из сводок Совинформбюро я знал, что на Юго–Западном фронте противник рвется к Киеву, наши войска ведут трудные, кровопролитные бои, отстаивая святыни Русской земли, мать городов русских.

Котляр с силой провел ладонью по седеющему ежику волос:

— Киев оставлен 19 сентября. Враг угрожает харьковскому промышленному району и Донбассу.

Киев оставлен?!

Голос Котляра звучал, как из‑за каменной стены, услышанное не укладывалось в сознании: в тяжелом положении четыре армии; выходят из окружения, сражаясь отдельными отрядами; закрепиться на новых рубежах войска не успели; тяжелые бои на трехсоткилометровом участке фронта…

Меня вернули к действительности жестко произнесенные начальником управления слова о том, что Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение содействовать войскам Юго–Западного фронта в обороне харьковского района массовыми минно–взрывными заграждениями и, что — в случае продвижения противника — придется заминировать и разрушить в Харькове все объекты, имеющие военное значение. «Все объекты» — означало: важнейшие заводы и фабрики, мосты, «паровозное депо, аэродромы…

— В Харьков направляется специальная оперативно–инженерная группа, — сказал Котляр. — Ее начальником назначены вы. Берите бумагу и составляйте заявку на необходимую технику. Учтите, в вашем распоряжении всего одни сутки. Замахивайтесь только на то, что успеете получить.

Тяжело опустился в кресло, положил руку на телефонную трубку:

— Сейчас доложу о вашем прибытии, договорюсь, когда примут в Ставке.

Маршал Шапошников

В Ставке Верховного Главнокомандования нас принимал глубокой ночью начальник Генерального штаба Красной Армии Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников.

Маршала я не встречал с 1936 года, со дня отъезда в Испанию. Тогда он был улыбчив и жизнерадостен, а теперь выглядел мрачным.

Понять состояние Шапошникова было не трудно. Враг смыкал кольцо блокады вокруг Ленинграда, рвался к Одессе и Москве, только что захватил Киев, фашистские полчища наводнили Белоруссию, положение выглядело не просто трудным, а угрожающим.

Обрисовав обстановку, сложившуюся на Юго–Западном фронте, маршал поглядел мне в глаза:

— Операцию «Альберих» помните?

Конечно, я хорошо помнил эту операцию: в марте 1917 года, совершая вынужденный отход из Франции за так называемую «линию Зигфрида», кайзеровские войска в течение пяти недель проводили массовые разрушения и массовые минирования на площади около четырех тысяч квадратных километров. Военные историки считали операцию «Альберих» самой значительной по массовому разрушению и минированию.

— Так вот, — не отводя взгляда, продолжал Шапошников, — разрушать и минировать в районе Харькова придется на гораздо большей площади, а пяти недель для работы гарантировать не могу. Действовать придется быстро, товарищ полковник.

И повернулся к генералу Котляру:

— Заявку подготовили?

— Так точно, товарищ маршал! — ответил Леонтий Захарович.

Я подал Шапошникову исписанные листы. Взяв карандаш, маршал углубился в чтение. Покачал головой:

— С запасом, голубчик, делали! Вы же знаете, со средствами и силами плоховато!

Карандаш зачиркал по заявке.

— Утвердим вот в таком сокращенном виде, — твердо сказал маршал и поставил свою подпись.

Рассмотреть поправки Шапошникова не удалось: он поднялся, показывая, что аудиенция окончена.

— Собирайте людей, получайте необходимое и немедленно в Харьков! — напутствовал маршал. — Помните: ни одного несчастного случая. Для наших войск мины должны быть безопасны.

Я осмелился заметить:

— При таких масштабах и таких темпах…

Дорога на Харьков

День 28 сентября 1941 года запомнился крепко. Метаться пришлось по всему городу, зато за одни сутки я и дела в Главном военно–инженерном управлении переделал, и людей для новой оперативной группы отобрал, и минно–взрывную технику получил, и транспортом группу обеспечил.

Со мной выезжали в Харьков пятнадцать командиров инженерных войск, несколько инструкторов из ОУЦ и спецподразделение военинженера 2–го ранга Владимира Петровича Ястребова, имеющее на вооружении радиомины. Правда, радиомин выдали только тридцать штук, взрывателей и замыкателей замедленного действия менее трех тысяч, замыкателей, реагирующих на сотрясение, лишь пятьсот штук, но начинать с этим можно было. Сожалел я только о том, что не успел надлежащим образом поговорить с отобранными в группу молодыми командирами, не предупредил их об особой секретности задания. Но для этого потребовалась бы поездка в военно–инженерное училище, а времени не оставалось…

Утро двадцать девятого сентября сорок первого года начиналось в Москве уныло, нехотя. Ночью сыпал нудный, сиротский дождичек, рассвет никак не мог пробиться сквозь низкие, разбухшие облака, разогнать влажный сумрак. Зашторенные окна не пропускали свет, казались слепыми. Глухо стучали сапоги патрулей, в подъездах сутулились фигуры жильцов — дежурных по ПВО, с бульваров и набережных тянулись к угрюмому небу тросы аэростатов заграждения, по Садовому кольцу с лязгом двигалась танковая рота. Автоколонна выбралась на Харьковское шоссе, а во второй половине дня благополучно прибыла в Орел. Тут пришлось задержаться, заправляя машины, и на полпути к Курску нас застала ночь. Непроглядная, тоже дождливая. Включать фары нельзя, ехать с затемненными — опасно. Стали искать место для ночлега. Выбрали укромную лощинку, решили устраиваться, но поблизости не оказалось воды, и пришлось двинуться дальше. Так и ползли на малой скорости до самого Курска. Но какое же счастье, что возле лощинки не нашлось воды: той же самой ночью фашистские войска перерезали шоссе в том районе, где мы чуть не заночевали!

В Курске автоколонна не задержалась: враг яростно бомбил, его артиллерия била совсем близко, подвергать риску людей и технику мы не имели права. И вот первое октября, около полудня, в степной дали появились тучи дыма над темным силуэтом города. Харьков. Наконец!

Генерал Невский

Начальника инженерного управления фронта, генерал–майора Георгия Георгиевича Невского, автора объемистых трудов по фортификации, пользовавшегося среди военных инженеров широкой известностью, я знал до сих пор понаслышке. Невский выслушал доклад стоя и лишь затем, усадив меня, опустился в кресло сам:

— Признаться, мы волновались: на орловском направлении обстановка весьма тяжелая… Вас, конечно, интересует, какие силы и средства может выделить оперативной группе фронт? Думаю, не очень‑то вас обрадую. Можем выделить только пять батальонов для устройства минно–взрывных заграждений и одну роту для устройства электрозаграждений.

— Но, товарищ генерал…

Невский поднял ладонь:

— При условии, что ваша группа будет не только производить заграждения на дорогах, аэродромах и других военных объектах, но и минировать оборонительные рубежи.

Я смотрел на ладонь генерала и лихорадочно прикидывал, как убедительнее возразить. А Невский продолжал:

— Буду просить маршала Тимошенко сосредоточить в ваших руках руководство всеми минно–взрывными работами.

Тут я буквально возопил:

— Товарищ генерал! У нас же только подразделение военинженера Ястребова имеет опыт устройства взрывных заграждений, и то сугубо специальный — по минированию крупных объектов! Только одно подразделение! Да и оно еще не прибыло, и неизвестно, когда прибудет!

Невский лукаво улыбнулся:

— Но, но, но! Ведь я же сказал, кажется, с самого начала: счастлив ваш бог!.. Успокойтесь. Подразделение Ястребова прибыло. Его лейтенанты размещены в школе полковника Кочегарова[7].

Я обрадовался;

— Проскочили! И Ястребов здесь?!

— Самого Ястребова нет, но его лейтенанты приехали… Значит, договорились, полковник. Я прошу маршала Тимошенко сосредоточить руководство взрывными работами в ваших руках.

Из моей реплики по поводу прибытия минеров вовсе не следовало, что мы о чем‑то договорились, но Георгий Георгиевич умел, когда ему хотелось, слушать только самого себя.

— Договорились, договорились! — повторил он. — Параллелизм в подобной работе недопустим: на минах станут подрываться собственные войска. — Он поднялся. — Отдыхайте, в Военный совет фронта поедем вечером.

Маршал Тимошенко

Маршал Тимошенко на этот раз выглядел именно таким, каким был в довоенные годы. Не успел я представиться, как услышал прежний, с уверенными интонациями, голос:

— Вы чему своих офицеров учите?!

Минуты три пришлось стоять навытяжку, слушать гром, прежде чем выяснилось, что подвели молодые командиры: в управлении военного коменданта города они доложили, что прибыли в распоряжение полковника Старинова, который будет минировать объекты, имеющие военное значение. Разумеется, про болтовню юнцов доложили командующему фронтом, вот он и отчитывал меня!

Я не оправдывался: маршал был прав. Подавленный, промолчал я и тогда, когда Невский предлагал сосредоточить руководство всеми минно–взрывными работами в моих руках. Я даже не рискнул просить об увеличении числа инженерных частей, выделяемых фронтом для будущей операции: по настроению Тимошенко чувствовалось, что сейчас мне лучше ни о чем не заикаться.

Вышли из кабинета командующего фронтом.

— Ну, вот и решили все вопросы, — сказал Невский.

— Это называется «решили»? — вырвалось у меня.

Невский взглянул с удивлением.

— Э! Полноте, Илья Григорьевич! Маршал только пожурил вас, если хотите знать. Не волнуйтесь, спокойно приступайте к выполнению приказа.