Ha I, II и IV стр. обложки и на стр. 36 и 89 рисунки Ю. МАКАРОВА. 12 страница

Служба еще не началась, огни пригашены, и лики святых — темные на темном — прячутся в полутьме. Сотни и тысячи маленьких свечек отражаются в золоте риз. Они горят ровно и спокойно, освещая самих себя, и люди — лица их, одежды, руки — тенями скользят, приникая друг к другу, благост­но призрачные и отрешенные ото всего.

— Свечи, — нервно говорит Петков. — Возьми же свечи!
Две тонкие восковые тростинки покорно сгибаются у меня

в руке. Воск податлив, пальцы сминают его; я смотрю на огоньки свечей и ничего не понимаю. Где я? Кто я? Зачем я здесь?

Призрак среди призраков.

Я резко встряхиваю головой, и тени превращаются в лю­дей. Мужчин и женщин. Они окружают нас с Петковым — ды­шат, сопят, кашляют, сморкаются, что-то пришептывают — сотни богомольцев, братьев и сестер во Христе, словно бы приросшие к полу и отделяющие нас от аналоя и царских врат.

«Ну?» — спрашивает глазами Петков.

Я пожимаю плечами и взглядом указываю вперед.

Петков кивает.

Плечи у него чугунные, и прихожане, уступая напору, без протестов очищают дорогу. Нам надо туда, в глубь храма —

поближе к вызолоченным царским вратам. Я верчу головой, пытаясь найти агентов, но толпа густа, и. если они есть, то отличить п выделить их не удастся. Четверо охранников оста­лись на улпце; здесь должны быть другие, чьи лица мне не­знакомы, и я, подумав об этом, воздаю Петкову должное. .Он, как всегда, предусмотрителен — не зная никого, я дол­жен бояться всех.

«Не отставай!» — сигналит Петков глазами.

«Иду!» — отвечаю я и двигаюсь к аналою.

Где-то здесь должна произойти встреча.

Золото, бархат, серебро лампад. Удлиненные ликина дос­ках и тяжкий запах пота, идущий от людей. Я сжимаю не­зажженные свечи и кошусь в сторону одной из богомолок. Черный платок, черное пальто... Искра!

Петков больно толкает меня локтем. Шепчет сквозь зубы:

- Где?

На миг я отвлекаюсь и теряю женщину из виду. Искра или нет? Мало ли в мире черных пальто?

Мы останавливаемся на свободном пятачке — слева от ого­роженного квадрата, предназначенного для священника. Впро­чем, может быть, не для священника, а для кого-то еще — я плохо разбираюсь в тонкостях богослужения и знаю только одно: стоим мы там, где надо.

Все должно начаться одновременно со службой.

Через несколько минут.

Теперь ничто уже не зависит от меня. Если шифровки Центра попали по назначению, если половина прихожан не является агентами ДС, если мне удастся превозмочь слабость, если тот, кого я знаю как Густава, окажется рядом и ответит на сигнал, то тогда я получу шанс — первый п последний реальный шанс! — превратить желаемое в сущее... Как много «если», а шанс — один.

Я оглядываюсь —- аккуратно, не поводя головой. Рядом почти нет мужчин, а те, что есть, непохожи на агентов. Впро­чем, черт их разберет, кто есть кто. Не проворонить бы Гу­става.

Дыхание мое пресекается. Горло перехвачено, и тугой комок у кадыка никак не хочет сглатываться. Три свечки в протяну­той руке возникают из-за спин, и я поднимаю повыше две.

Густав!

— О! — говорит Петков и не успевает докончить.

Я вижу его округленный рот, немыслимо вздернутые бро­ви и что есть силы наотмашь рублю ребром ладони по нена­вистной шее. По адамову яблоку. Изумление возникает на лице Петкова и исчезает — вместе с лицом, телом, самим Пет­ковым, кулем оседающим к моим ногам.

Кто-то хватает меня за плечо... Я вырываюсь... Крик...

— Сюда!

Опять рука на плече, но теперь я уже соображаю, что это Густав, и, не рассуждая, устремляюсь туда, куда он меня та­щит, волочет, тянет, расшвыривая людей. Что-то выпадает из моего разжатого кулака. Что?.. Ах да, монетка. Пропадп она пропадом!

Огромная икона возникает на пути, и я не успеваю уди-

виться, увидев на ней дверную ручку. Дверь? Чертовщина ка­кая-то!.. Густав ногой пинает ее, вбрасывает меня в черный зияющий подвал; я едва успеваю пригнуться; попадаю в чьи-то руки и, безотчетно доверяясь им, бегу, увлекаемый неви­димыми мне людьми, по неосвещенному коридору.

— Скорее!.. — задыхаясь, орет Густав.

Он огромен п тяжел, гораздо выше и тяжелее меня; я знаю, что у него астма, ж, как о чем-то постороннем, думаю, что ему, должно быть, очень трудно бежать... А эти с ним — кто они?.. Двое.

Поворот. Снова поворот. Еще один. Меня разворачивают, подталкивают, направляют — и все это молча, тяжело дыша.

— Стой, — запаленно командует Густов. — Бонн, проверь.

— Ты где? — говорю я, едва держась на ногах.

— Здесь. Тише... Ну что, Бонн?

— Там женщина. Та самая...

— О черт... Вперед, ребята. Боян, прикроешь!

— Понял!

— Слави, за мной...

Мокрая от пота рука вцепляется в мою и тянет. Опять идти? Я же не могу!..

— Слави. Да не упирайся, мать твою!..

Я бегу — нет, лечу! — из последних сил. Сиплое дыхание, мое собственное или чье-то, бьется в уши.

— Не могу...

— Можешь!.. Давай сюда...

Неестественно беззвучно открытая дверь — и улица. Не раз­веянная рассветом темнота. Холод валится на меня, снежным кляпом забивает рот.

— Перебегай, — неожиданно спокойно говорит Густав из-
за спины.

— Куда?

— На ту сторону. Боян прикроет.

, Я ступаю на тротуар, пытаюсь оглядеться и оскальзываюсь. Балансирую на одной ноге, только бы не упасть!

— Берегись! — кричит Густав.

Темнота улицы, темнота одежд. Удержавшись на ногах, я на миг, на десятую секунды столбенею — черное пальто, бе­лый овал... Искра!.. Значит, я не ошибся там, в церкви? Как она попала сюда? ,

— Стой, бай-Слави!

— Искра? — говорю я и делаю шаг к ней.

— Назад! — ревет Густав.

Кто-то выпрыгивает из-за моей спины, а я стою, стыну па месте, глядя, как медленно — слева направо — рассекает нож сначала мрак, потом черное пальто, и женщина падает, совсем уже медленно, клонится ко мне, длинно всхлипывает и, отбро­сив телом мою руку, скорчившись, ложится в снег.

— Что? — говорю я. — Что?

Другие слова не идут на язык. Я забыл, как они произно­сятся.

— Что? — шепчу я на бегу, подхваченный Густавом и
одним из боевиков. — Зачем?.. Куда?

Ничего не понимаю... Кажется, мы стоим во дворе. Или в

подворотне. Или -лет — в парадном... Стоим. Живем. Дышим.

— Слави! Ты как?

— Ничего.

— Сейчас, старина.

— Ничего, — твержу я и ощупываю рукав — мокрый, теп­
лый.

Кровь? Чья? Искры?.. Ну да, не моя же. Я-то жив!

— Тише, — говорит Густав. — Ну и задал ты нам работы,
старина.

Где-то далеко — в тридевятом царстве — начинают надры­ваться полицейские свистки. Поздно...

— Порядок, — говорю я. — Чего ждем?

— Сейчас. Помолчи, старина.

Густав треплет меня по плечу, и я закрываю глаза. Ничего нет — пустота. Темное тепло неосвещенного подъезда. Остров. Ну да, остров. А я островитянин и скоро поеду на материк. Вот только отдам чемоданчик и поеду...

— Где ты, Густав?

— Здесь, старина. Потерпи немного.

Старый товарищ, мы работали с ним. Иногда — не чащо раза в месяц — пили кофе в моей конторе на улице... на улице... Как она называлась, эта улица?.. Забыл.

— За что вы ее? Зачем?

— Она из ДС.

— Знаю.

— Ничего не поделаешь, старина.

Почему Искра? Почему не Петков? Она была еще молода и могла начать жизнь иначе. Была... Я стою и не могу заста­вить себя открыть глаза. Я взрослый несентиментальный муж­чина, многое перевидевший на своем веку. Почему же мне так больно, хотя убит враг? Кто скажет, почему?

— Пора, — говорит Густав обыденным голосом. — Прикро­
ешь нас, Боян. Пошли!

— Пошли...

Все еще темно, и в небе — ни одной звезды. Зимой не вид­но звезд. Я стою на тротуаре, а в глубине переулка тигри­ными зрачками мерцают притемненные фары автомобиля.

Ha I, II и IV стр. обложки и на стр. 36 и 89 рисунки Ю. МАКАРОВА.